Текст книги "Танго в шкафу (СИ)"

Автор книги: Aino Aisenberg

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Вылетело, сорвалось с ее уст, и на щеке я увидел слезу.

– П-почему т-ты это делаешь?

– Это не ради тебя, Малфой, только ради себя. Ради чистой совести.

…

Дальше внутри поселились крысы. Их когти и зубы не сравнить с мышиными. Такую боль тяжело сравнить даже с пытками заклятьем «Cricio». Я проклинал Грейнджер последними словами, за то, что приковала меня к дивану. За то, что заставила подняться в тот вечер.

Лучше сдохнуть.

Дни шли, но изменений происходило мало. Грейнджер читала надо мной заклинания и, по-моему, даже маггловские молитвы, поила бульоном, который большей частью выблевывался назад. Она убирала это при помощи волшебства, потому что довести меня до душа у нее все равно вряд ли бы получилось. Я был уверен, что разучился ходить.

Но в какой-то день, после очередной порции ее отвратительного супа, ко мне вернулась способность разговаривать:

– Присядь рядом, Грейнджер, прошу.

Ее плечи вздрагивают, и она поворачивается ко мне. В руках ее аккуратной стопкой сложено белье. Девушка откладывает всю эту ерунду в сторону и садится рядом.

Мы долго молчим, не зная, с чего можно начать разговор, но она, как всегда находит слова первой.

– Я вижу, тебе немного легче.

Что это? Она не уверена, но ее голос наполнен надеждой. Теплом.

– Сегодня почти не больно, но я даже не знаю хорошо это или плохо.

– Почему?

– Внутри все осталось на своих местах. Лучше ведь жизнь не стала.

– Скажи, Драко, а что случилось с твоими родителями?

– Мамы нет, отец в Азкабане. Его срок – десть лет, что значит – живым ему оттуда не выйти.

– Почему?

– Как долго можно сосаться с дементорами, а Грейнджер, как ты думаешь?

– Я работаю в Министерстве. И знаю, что дементоров изгнали из Азкабана навсегда.

– Ты уверена в своих словах?

– Я работаю секретарем в Аврорате.

– Не сомневался, – волна раздражения вновь будит старый шторм внутри.

– Это теперь не важно, Малфой.

– Не важно?! А что тогда имеет значение?

– То, что тебе лучше, и что сегодня уже поздно, а завтра будет новый день.

– То есть, по-твоему, ты мне помогла? И сколько я так продержусь? Чтобы не побежать за новой дозой? Пойми ты, наивная дура, эти физические страдания ничто, по сравнению с тем, что творится в душе.

– Я знаю, поэтому и не оставила лежать тебя там, на снегу.

– Откуда тебе это знать? Такие как ты в почете, вам теперь открыты все дороги! Вы же герои! Где теперь Поттер? Уизли? Греются в лучах славы, пока такие, как мои родители гниют в тюрьме?

– Откуда мне знать? Малфой, я пью. Пью, как скотина, ныряя в бутылку на несколько дней, а порой, даже недель. Потом прихожу в себя, и ни о чем не думаю…, но мыслям свойственно возвращаться. И ночным кошмарам тоже. И тогда я устраиваю новые алко-марафоны. Я не могла оставить тебя там, потому что мне нужно было попросить прощения, объяснить, что я очень сожалею. Я не предусмотрела всего, не смогла помочь раньше.

Она не лгала, и воняло от нее чем-то крепким. Взгляд девушки был усталым и затравленным – таким, что мои руки не спросив разрешения у хозяина, ухватили ее за плечи и резко уложили сверху. Я неуклюже обнимал ее, пытаясь прижать теснее, пальцы безнадежно запутались в крупной вязке грубого серого свитера, натыкались на ее горячую кожу. Я чувствовал, как она вздрагивает, сдерживая рыдания.

– Ну-ну, успокойся, не вздумай сдаваться. Ты же… если ты сдашься, остальным тогда что делать?

Она задышала ровнее, чуть зарывшись носом в плед, прикрывавший мою грудь.

– Почему ты начала пить?

– Мантия славы оказалась не по размеру и горло давила, – тихо прошептала она, – я верила, что смогу сделать мир лучше, защитить тех, кто в этом нуждается, а вышло наоборот. Знаешь. Я боролась за каждого, кто мог избежать Азкабана, но правосудие нового режима оказалось жестоким к тем, кто хотя бы подозревался в пособничестве Волан-де-Морту. Я и тебе пыталась помочь еще тогда. Именно благодаря моему ходатайству ты избежал суда. Я хотела найти тебя после этого, но ты словно в воду канул. И потом…

Она высвободилась из моих рук и сползла на пол. Ее лицо оказалось рядом с моим. В полумраке, царившем в комнате, я впервые заметил, какие у нее больные глаза. Нет, мне, поверьте, не так уж плохо. Грейнджер кто-то жрет изнутри, и я могу ее понять.

– Я всегда знал, что ты будешь стоять передо мной на коленях, – пытаюсь придать голосу шутливый тон, – вот только надеялся, что ситуация будет иной.

– Мерзкий хорек, – улыбается она, – встал бы ты с дивана и помылся. От тебя несет, как от кучи навоза.

– Деревенская жизнь, Грейнджер, научила тебя разбираться в оттенках запаха дерьма или ты посещала специальные курсы?

В этой перепалке ни грамма злости, и тучи на ее лице расступаются, обнажая солнце взгляда: «Давай, я помогу тебе встать, обними меня за плечи».

– Говоришь, как дешевка, не слишком ли много объятий за вечер?

Но я с готовностью опираюсь о предложенную мне руку.

Надежда.

В душевой пахнет сыростью и дешевым мылом, я улавливаю в этом аромат самой Грейнджер. Ее мочалка и щипчики для ногтей. Я стараюсь хоть немного привести себя в порядок, не глядя в зеркало.

Через полчаса плесканий в кипятке я все же решаюсь.

Проведя ладонью по запотевшей поверхности, вижу отразившегося в нем незнакомца с безумным взглядом и спутанными серыми патлами, ниспадающими ниже лопаток.

Грейнджер колотится в дверь:

– Ты там живой?

– Да, минуту.

Облачившись в предложенный ей розовый халат, я выхожу в комнату.

Она не теряла времени даром. Перед диваном стоял сервированный на двоих столик. Девушка вздохнула и жестом пригласила меня сесть.

Мы ужинали молча, понимая, что, в сущности, нам не о чем говорить, хотя тем для обсуждений достаточно. Гермиона то и дело смотрит на настенные часы и собственные пальцы. На мой подбородок, но никак не выше.

– Неплохо готовишь, – нарушаю я затянувшееся молчание.

– Спасибо. Все очень простое.

Она снова надолго замолкает и вдруг, решившись, частит на одном дыхании:

– Расскажи мне от и до. О том, как ты подсел, и где твоя волшебная палочка. Скажи, что теперь ты намерен делать. И… пожалуйста, просто говори, не молчи.

Мы засиделись за полночь за этим разговором, и она, затаив дыхание, не перебивая, слушала. А я был предельно откровенен с ней, рассказав без утайки обо всем, кроме того, чем мне пришлось платить Блейзу за наркотики. Я рассказал, что потерял способность к колдовству почти сразу, как подсел, а потом лишился и простых навыков. Я предположил, что способности утрачены безвозвратно, и палочку свою я выкинул в одном из приступов наркотического бреда. На следующий день я, конечно, нашел ее в траве возле дома. Разыскал и убрал. Насовсем. Но и сейчас она, наверное, пылится где-то в моей квартире, если хозяйка еще не выкинула вещи на помойку, ведь не платил я за жилье уже давным-давно.

Я пропустил тот момент, когда пальцы Грейнджер оказались в моих волосах и теперь разгуливали в них, пытаясь добраться до затылка. Она гладила меня по голове, и на щеках ее вновь прокладывали русла соленые ручейки. Что-то странное и непонятное зашевелилось внутри, но продумать эту мысль я не успел:

– Тебе нужно постричься, вот так, – и она указала длину, изобразив ножницы пальцами. – Я хочу увидеть тебя таким, каким ты был на шестом курсе в школе.

– Это не смешно, Грейнджер.

– Можно я сама попробую тебя постричь?

…

Она умела делать даже это. Убрав мои волосы собственными заколками, Грейнджер принялась за дело. Быстрыми точными движениями она отсекала лишние пряди. Когда все было готово, и она высушила прическу, я с трудом узнал себя. Нет, я не стал выглядеть намного лучше, но во взгляде появилась жизнь… И дело было вовсе не в стрижке.

Грейнджер улыбалась, опустив ладони на мои плечи.

– Так лучше?

– Так лучше.

…

Я порывался уйти из ее дома несколько раз, лелея надежду, что она попросит меня остаться. И она просила. Не вслух, но молча, она тянула меня за рукав рубашки, а я…

– Грейнджер, зачем я тебе здесь? Ты и так не слишком роскошно живешь. Нравится тебе еще и меня кормить?

– Останься, пожалуйста, – подобно листопаду шуршит ее голос.

И я, ворча раздраженно, возвращался на свой диван, но внутри меня все ликовало. Хотя, признаться, чувство стыда за то, что от меня нет никакой прибыли подгрызало меня изнутри.

…

– Ты не говоришь даже, что я должен работать.

Она не поворачивается ко мне и продолжает смотреть, как огонь танцует над углями в камине.

– Если чувствуешь, что ты готов появиться на людях, я могу попробовать устроить тебя на какую-нибудь незначительную должность в Министерстве. Так, ничего серьезного, но ты сможешь делать что-то.

– Готов, – горячо заверяю я Грейнджер, – но о каком Министерстве может идти речь? Я же Малфой, и думаю, что моя фамилия не позволит мне даже приблизиться к этому месту. К тому же…

– Что?

– Я не могу колдовать.

Она вдруг резко оглядывается на меня и говорит:

– А почему ты так думаешь? Ты ведь давно не пробовал. Возможно, пора наведаться в твою квартиру и поискать палочку?

– Сомневаюсь, что она все еще там.

Но Грейнджер уже не остановить. Она поднимается с кресла и спешит к выходу. Мне не остается ничего другого, как последовать за ней.

Мы минуем квартал за кварталом и молчим, но, несмотря на это, я вдруг понимаю неожиданную вещь: Грейнджер совершенно не стыдится моего внешнего вида, когда сейчас я одет в то самое жуткое пальто, в котором она нашла меня. Девушка, напротив, держится совсем близко, время от времени поддевая мой локоть, чтобы не потерять равновесие на скользкой мостовой. Взгляд ее не добр и походка напряженная, она будто о чем-то размышляет.

– Здесь нужно свернуть, так короче, – нарушаю молчание я, когда мы почти у цели. Грейнджер кивает и дает увлечь себя в пространство между домами.

Как только я оказался в этом месте, недавнее прошлое волной окатило меня, резко ударив в нос запахом помоев. Квартал, по которому мы теперь следовали, стоял сплошной стеной одинаковых серых домов, с замызганными окнами. Изуродованные татуировками граффити тела домов смотрели на нас враждебно темными глазницами не зажженных окон.

Грейнджер опасливо озираясь, ускорила шаг. И ничего живого, кроме тощих кошек, копающихся в мусорных баках, тут нет. Здесь яркими звездами и жизнью горят только глаза моей спутницы. Я должен следовать за ней.

Я беру ее за руку.

– Жуткое место, – шепчет она, когда мы, наконец, добираемся до места назначения. В ржавом замке скрежещет ключ.

По счастью квартиру еще не заселили, и вещи мои тосковали на своих местах. Как только мы перешагнули порог, острое чувство стыда обожгло меня. Я никогда не оценивал свое жилище так, как мог бы на него посмотреть другой человек. Квартира встретила меня запахом чего-то затхлого и кислого, да таким резким, что я в два шага преодолел расстояние до окна и распахнул его настежь.

В комнату ворвался поток ледяного февральского ветра и заметался от стены к стене, будто разыскивая что-то. Игнорируя беспорядок, царивший здесь, Грейнджер тоже приступила к поискам. Она без стеснения копалась в ящиках стола, в комоде и шкафу, попутно раздавая команды:

– Малфой, эта одежда гораздо приличнее, чем теперь на тебе надета. Ты бы переоделся и собрал все, что почище.

Чувствуя крайнюю неловкость, я нахожу свой чемодан и торопливо сбрасываю в него вещи, которые можно взять с собой. От усилий щеки Грейнджер раскраснелись, глаза лихорадочно блестят, но обыскав всю комнату, она так и не нашла палочку. Но девушка не сдается. С упрямством она вновь и вновь хлопает дверцами шкафа и ящиков, залезает под кровать. И я невольно подумал, что, скорее всего все же продал ее или забыл где-то в другом месте, не в комнате.

Я уже готов был озвучить эту мысль вслух, когда Грейнджер, издав победоносный вопль, выбралась из-под кровати. В кулаке ее была зажата моя палочка.

Она стояла напротив меня, освещенная только проникавшим с улицы светом фонарей, и улыбалась. На волосах ее серой тряпкой повисла огромная пыльная паутина, но улыбка сияла яркостью и чистотой. Девушка шагнула ко мне и вложила палочку в дрожащую руку.

– Десять дюймов, боярышник и волос единорога, – прозвучал в подсознании голос Оливандера – будто из другой вселенной. В воспоминаниях я —одиннадцатилетний мальчик – стою в лавке ремесленника и оскорбляю Гарри Поттера. Эту же палочку я направляю в лицо Гермионе Грейнджер несколькими годами позже, и с губ вот-вот слетит непростительное. А сейчас она улыбается мне тепло и шепчет:

– Попробуй, пожалуйста, любое, какое помнишь.

И я шепчу хрипло очищающее заклятье, направив палочку на ее неопрятную прическу. Тонкий сноп искр, и волосы сияют чистотой. Девичьи руки кольцом ложатся на плечи, и она выдыхает:

– Получилось! Хвала Мерлину! Получилось!!!

Я пытаюсь улизнуть незаметно, прыгая через две ступеньки. Грейнджер же останавливает меня у выхода и спрашивает номер квартиры хозяйки. Я негодую: «Зачем тебе это»? А она лишь раздраженно дергает плечом и молвит: «Пойдем туда вместе».

– Ты сама себя слышишь?

– Дела нужно завершать и платить по счетам. Ты считаешь себя слабовольным, Малфой. Но мужество начинается в тех местах, когда ты ставишь точку, там, где еще возможно многоточие.

Хозяйка встретила нас подозрительным взглядом и сигаретой, тлеющей в пожелтевших зубах. Выдохнув в нас струю сигаретного дыма, она произнесла с презрением:

– О, какие люди! Здравствуйте, мистер Малфой, с чем пожаловали?

– Мы пришли вернуть долг, – Грейнджер говорит строго.

С усмешкой и недоверием во взгляде женщина называет сумму. На лице Грейнджер не дрогнул ни один мускул. Она достает свой кошелек и выгребает из него все, что там есть, отсчитывает сумму, и в ее руках остается только две десятки.

– Что ж, господа, я так понимаю, вы теперь будете жить там вдвоем? В таком случае вынуждена предупредить…

– Нет, – резко обрывает ее Грейнджер, – мистер Малфой пришел вернуть вам ключи. Он переезжает.

…

Почти полгода я живу на продавленном диванчике в гостиной у Грейнджер, как ее домашний кот Живоглот, ставший к этому времени столь старым и облезлым, что я с тоской вспоминал, сколько лет прошло с тех пор, как он появился у нее.

…

Уже два месяца я работал в Министерстве, занимая крошечный кабинет под лестницей. Работа бумажная. Ничего необычного и сложного – простая статистика. Почти без колдовства.

А еще мы с Грейнджер завели привычку выходить на прогулку по вечерам. Странное дело, ведь общих тем у нас не прибавилось, по большей части мы молчали, и каждый думал о своем, но я знал: если задать ей любой вопрос – непременно получишь ответ – эта девушка знает всё.

Тот вечер ничем не отличался от прошлого и того, что был неделю назад, разве что в город пришла самая настоящая жара. Грейнджер шла рядом и пила кофе из бумажного стаканчика.

– Послушай, а почему ты перестала общаться с Поттером и Уизли? Я думал, что вы встречаетесь с Роном.

Мне казалось, что она не станет отвечать на такой вопрос, да и не понял сам, к чему мне ответ на него. Просто странно было видеть, как при встрече в коридорах Министерства Магии, бывшие близкие друзья Поттер и Грейнджер холодно кивают друг другу и, не произнеся ни слова, расходятся в разные стороны. Что касается Рона – его она вообще старается обходить стороной.

Грейнджер замерла на несколько мгновений, будто раздумывая, и все же заговорила:

– С Гарри мы не в ссоре. Но с тех пор, как война окончилась, что-то мешает нам общаться, как раньше. Мы не можем оставаться друзьями, слишком разнятся наши взгляды на то, как должен быть устроен мир. К тому же он теперь человек семейный, и нет у нас общих тем, мест для встреч. Поросла травой тропика в детство. Разные мы.

– А Уизли? – упрямо напомнил я.

– С Роном мы действительно встречались. В школе. Потом расстались… хотя… ты честен со мной и имеешь право знать правду: Рон бросил меня, когда я начала пить.

Грейнджер заметно погрустнела и прибавила шаг:

– Пойдем домой, – предложила она, – уже поздно, а завтра рано вставать.

– Но я ни разу не видел тебя пьяной с тех пор, как поселился у тебя.

– Твое присутствие держит меня. Я понимаю, что не должна провоцировать тебя.

– Провоцировать на что? – не понимаю я.

В этот момент сзади раздается резкий сигнал, и мимо на приличной скорости проносится шикарный белый автомобиль. Машина резко сворачивает к обочине и тормозит, подняв в воздух серое облако. Пыль оседает на лощеном глянцевом боку. Мы с Грейнджер, не сговариваясь, останавливаемся.

Дверь автомобиля распахивается, и из салона появляется массивная темная фигура. И уже в следующий миг я удивленно вопрошаю:

– Блейз?

Забини направляется ко мне, приветственно раскинув руки.

– Малфой! Вот так сюрприз, дружище! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть!

– Здесь? В Лондоне? – я ловко уклоняюсь от объятий и протягиваю руку, – было бы гораздо более странным встретиться в песках Сахары, не правда ли?

– Нет, я не то имел ввиду, но чертовски рад, – он крепко жмет мою руку, – просто в последнюю нашу встречу ты был не здоров. А сейчас выглядишь просто прекрасно.

– Угу, – киваю я, лихорадочно соображая, как можно побыстрее избавиться от Блейза. А тот разворачивается к открытой машине и что есть мочи кричит:

– Пэнси, посмотри, какие люди. Сам Драко Люциус Малфой, собственной персоной.

С пассажирской стороны возникает массивная фигура, издали напоминающая дементора, по недоразумению, нарядившегося в белое. Паркинсон подходит к нам, и я вижу, что это не мантия, а длинное белое манто из дорогого меха. Пэнси немного поправилась, но ей это к лицу. Выглядит она, конечно, роскошно и даже лучше. Дорого, модно и пахнет здорово. Вот только во взгляде ее хорошо знакомый оттенок безумства. По искривленной линии губ понимаю… она под кайфом. Как и Блейз. По Забини вообще хорошо заметно, что парень все-таки сторчался. И пусть до моего дна им обоим еще далеко при их деньгах, энергии и связях, но это уже далеко не те Забини и Паркинсон, которых я знал раньше.

Пэнси стояла и смотрела мимо меня, и только тут я спохватился.

Грейнджер.

Оборачиваюсь. Стоит у изгороди, отделяющей пешеходную дорожку от городского парка, и теребит подол своего платья. Маленькая, худенькая, как травинка. Я впервые вижу ее такой растерянной, когда эта отважная девчонка не знает, что говорить. И тогда я шагаю к ней и беру за руку, чуть притягивая к себе.

Блейз, наблюдающий эту сцену, хохочет в голос. Пэнси продолжает бессмысленно таращиться в пространство перед собой.

– Оу, Малфой, – сквозь смех выжимает Забини, – какая у тебя девушка. Лучшая ученица Хогвартса, главная заучка всех времен и народов Гермиона Грейнджер. И давно ты переключился на гриффиндорок?

Чувствую, как крепко сжимают ее пальцы мою ладонь, и наблюдаю, как правая рука девушки тянется к карману и ложится на палочку.

– Брось, Драко, оставь ее здесь, пусть гуляет себе. У нас с Пэнси сегодня день свободной любви. Приглашаем тебя в наш скромный экипаж. Поехали, отметим встречу. Я очень тебе рад!

– Спасибо за приглашение, но я предпочитаю остаться здесь, – твердо говорю я, – думаю, вы с Пэнси прекрасно обойдетесь и без меня.

– Грязнокровка оказалась ласковее меня? Драко, мне казалось, что мы неплохо проводили время, – Забини карикатурно облизывает верхнюю губу, показывая всем присутствующим, КАК ИМЕННО мы проводили время. И это становится последней каплей. Мой кулак плотно припечатывается к его скуле, и в то же время я вижу, как задыхающаяся от гнева Грейнджер выхватывает палочку. Темные глаза наполнены ненавистью, и она способна наплевать в этот миг, что находится в центре маггловского квартала. И я сам забываю обо всем: о Забини, сыплющим проклятьями с земли, куда его отправил мой хук, о статуеподобной Паркинсон. Я ловлю тонкое запястье Грейнджер и выворачиваю ей руку, крича: «Нет, это того не стоит, остановись»!

Она едва переводит дыхание, когда Забини поднимается с тротуара. Брезгливо отряхиваясь и сплевывая кровь с разбитой губы, он шипит:

– Вы оба еще об этом пожалеете. И ты, Малфой, и ты, мугродье!

Он толкает бессмысленно улыбающуюся Пэнси в спину, и та покорно бредет обратно к автомобилю. Глухие хлопки дверями, рев мотора, разрезавший тишину позднего вечера и… эти двое исчезают в небытие. Туда, откуда пришли.

Грейнджер смотрит им вслед и дышит уже спокойно.

– Никто больше не будет обзывать тебя при мне.

Вздыхает:

– Просто пойдем домой, Малфой.

…

Она никогда не запирала дверь своей комнаты на замок, просто прикрывала ее и все. Но сегодня она замерла в дверном проеме, будто ожидая чего-то.

– Переживаешь из-за того, что сказал Забини?

Отрицательно качает головой.

– Что тогда? Ты странно выглядишь.

– Это все из-за твоих вопросов… по поводу меня и Рона.

– Не переживай. Лично я считаю, что он идиот еще с начала обучения в Хогвартсе. Поверь, с тех пор я только укрепился в собственном мнении.

– Почему идиот он, а не я? – тихо спрашивает она.

А я больше не могу терпеть. Потому что это Грейнджер. Потому что она сейчас стоит всего в шаге от меня, и я вижу, как глубоко и редко она дышит. Я шагаю к ней, и в этом шаге вопрос – могу ли я переступить границу ее спальни? Границу между нами.

Мнется в дверном проеме и изучает рисунок на ковре под ногами.

– Я хотела бы пригласить тебя сюда, но ты уже здесь.

И, кажется, за это она злится и хочет оттолкнуть. Вернуться туда, где все было хорошо и знакомо. Она борется и сжимает пальцы, чтобы ударить, оттолкнуть. Но я ловлю их, и это здорово. Между нами пара дюймов – ее кулаки в моих.

Губы. И от одного касания она дрожит всем телом.

– Мерлин, Малфой, что ты делаешь?

– Я просто делаю шаг.

…

– Почему здесь так тихо, Грейнджер?

Но она хочет этой тишины, запечатывая мои слова касанием губ.

– Пожалуйста.

Тонкие пальцы бегут по застежке собственной кофты. Она решительно стягивает ее и бросает на пол.

Каштановые кудри выводят вензеля скрипичных ключей по плечам, а музыки в этом нет. И тогда я начинаю играть ее сам.

Простой поцелуй – средняя октава. Язык, губы, снова язык – тихий стон.

Она ловко освобождает меня от одежды. Снимая рубашку, она невольно касается шрамов на запястьях и, зажмурившись, тянет меня к кровати.

Узкая старая скрипуха звучит на октаву выше, чем Грейнджер. Я двигаюсь медленно. Слишком тепло, хорошо, так, как давно не было.

Она отзывчивая. И на скромные ласки реагирует крайне ярко, наполняя комнату собственным звучанием. Она сама, как ни разу не спетая песня, где слов я не знаю, могу лишь угадывать ноты пальцами.

Красивая… эта мелодия, что получается у Грейнджер. Лучше всех, что я слышал раньше.

Но понимаю я это только теперь, наблюдая странное явление в ее карих очах.

Вы когда-нибудь видели солнечное затмение в человеческих глазах, когда вместо стона она резко выгибается в моих руках, и робкую полосу заката темной радужки поглощает черный диск зрачка?

Я завершаю эту мелодию на самой низкой октаве, и это мой собственный стон. Я благодарен. Она напомнила мне, кто я на самом деле.

Утро.

За ночью приходит оно. Теперь всегда, как это было тысячи лет до нас и будет после. Я верю.

А Грейнджер безмятежно спит на моей руке, своей обвив мою талию. И нет неловкости в ее наготе и в том, что сильнее хочется прижать ее, пригладить волосы. Но я лежу тихо, боясь разбудить, и заворожено наблюдаю за ее сном.

Шевелится, и, пользуясь этим, я откидываю пряди с ее лица.

Она совершенна, когда просыпается.

Открывает глаза и не торопится отстраниться, укрыться. Она тихо проводит ладонью по моей груди и прикасается к ней губами.

– С добрым утром, Грейнджер, – тихо приветствую я.

– С добрым.

Вдруг она легонько отталкивает меня и вскакивает с постели. Наспех прикрывшись, она вынуждает сделать меня то же самое.

– Что-то случилось? – вопрошаю я.

– Я совсем-совсем забыла.

Отворачивается, выдвигает ящик прикроватной тумбочки и долго копошится в нем. Наконец нашла и, взяв, возвращается в кровать. Садится рядом и протягивает мне что-то, крепко зажав в кулаке.

– Только ничего такого не подумай, Малфой.

– Хорошо, – отзываюсь я, открывая сжатые пальцы, словно крышку импровизированной шкатулки. Там на розовом бархате девичьей кожи кольцо. Хорошо мне знакомое – семейный артефакт семьи Малфоев, то, что я носил еще в школе. Подарок отца.

– Откуда оно у тебя? – улыбаюсь я и тут же хмурюсь, – ты украла его?

– Оно лежало в архиве с теми вещами, что нельзя отнести к вещественным доказательствам, но и продать, по какой-то причине не захотели. Наверное, оно должно вернуться к тебе. Поэтому и ждало, пока за ним приду я.

Кольцо это дорого мне, потому что напомнило о той старой, счастливой жизни. Я надел его на палец, любуясь драгоценным предметом, и тут же стянул.

– Ты не рад? – удивляется Грейнджер.

– Нет, ты не правильно поняла. Как раз наоборот. Впервые за долгое время я спокоен.

– Тогда почему ты не наденешь его?

– Потому что я хочу, чтобы его носила ты.

– Но ведь это символ вашего рода.

– Вот именно, Грейнджер. Знак моей фамилии.

…

И снова море. Вот только возвращаюсь я сюда не один.

Я трезв. И в этом свете волны показала мне она. Не только море, но и небо. Каким оно бывает на рассвете и закатах. Хотя зачем все это, когда в моей руке рука Грейнджер, и она обещает мне, что я нужен ей больше, чем она мне.

Это ложь.

Но я рад, что она упрямо заставляет меня верить в это. Я счастлив, что не одинок здесь, и в любой момент могу коснуться ее непослушных волос, зарыться в них лицом, спасаясь от холодного ветра.

– Какое странное место для свадебного путешествия, – удивляется хозяйка гостиницы, где мы были едва ли не единственными постояльцами, – сейчас не то время года, чтобы гулять по прибойной полосе.

– Здесь небо тонет в море, – отвечал ей я, про себя, добавляя, – но это не страшно, ведь вместо неба у меня есть Грейнджер.