Текст книги "Шесть ночей. Он и она (СИ)"

Автор книги: afan_elena

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ее мысли возвращаются в реальность, и она клянет себя за мечтательность. Не было у нее в жизни чуда, не произойдет его и сейчас. Китнисс смотрит на Гейла и размышляет о том, как многое ей надо успеть ему сказать.

Прим.

Когда Китнисс не станет, Гейл должен позаботься о Прим и ее маме: после смерти Победителя правительство отменяет причитающиеся ему выплаты – как только она умрет, ее семья снова станет нищей.

– Уже поздно, – вежливо говорит Хейзел.

Ее рука по-матерински ложится на плечо Китнисс, и впервые за весь вечер женщина заговаривает о больном:

– Удачи тебе, милая. Постарайся вернуться.

И Китнисс поджимает губы, храбрится и давит улыбку, лишь бы не расплакаться при всех. Кивает, желает Хейзел и детям спокойной ночи, смотрит за тем, как они скрываются за своими занавесками.

Гейл остается с ней: полумрак, нарушаемый только светом догорающей печи, его взгляд, согревающий не хуже теплой куртки, и отсутствие жалости – ее бы Китнисс не выдержала, заныла бы в голос.

– Они не пропадут, – уверенно говорит Гейл, и Китнисс вскидывает на него глаза.

Она благодарна ему за то, что он все понимает, чувствует ее без слов.

– Обещаешь? – борясь с подступающими рыданиями, спрашивает Китнисс.

Он кивает, словно клянется, и она верит ему, как верила всегда.

– Иди сюда, кис-кис…

Китнисс бросается к нему, будто только этого и ждала, огибает стол и падает в его объятья. Гейл усаживает ее на колени, крепко обхватывает худенькое тело и укладывает ее голову себе на плечо. Качает, как маленькую, и делает вид, что не чувствует горячих капель, увлажняющих его рубаху.

Минуты, потом часы, Китнисс не чувствует времени, не хочет наступления завтра. Она хватается за Гейла, когда он пытается отстраниться, тянется к нему, когда он, желая ее успокоить, укладывает Китнисс на свою кровать, а сам уходит.

– Останься со мной! – отчаянно просит она и затихает, только почувствовав, что Гейл ложится рядом, своими крепкими руками ограждая ее от внешнего мира.

Китнисс спит беспокойно, беспрестанно вздрагивает всем телом, но все-таки ее веки закрыты и сама она в плену сновидений. Гейлу же не до сна – ему больно так, словно это он утром отправится к Дому правосудия, чтобы уйти и не вернуться. Хотя, наверное, уйти не самое страшное. Куда хуже – остаться. Существовать без надежды на счастье, без веры в то, что жизнь изменится.

Китнисс сумеет вернуться второй раз? Гейл в это не верит, он многого не знает, но одно понял совершенно точно – Сноу не отпустит ее. Будь не ладен этот Мелларк! Из-за него на нее обрушились все беды…

Китнисс ворочается, всхлипывает и с силой упирается ладонями в грудь друга, пробует оттолкнуть его, но глаз не открывает. Ее губы что-то шепчут, но так тихо и невнятно, что Гейл не разбирает слов.

– Все хорошо, спи, Китнисс…

Он целует ее в лоб, проводит пальцами по щеке, где еще не высохли дорожки слез, и Гейлу становится невмоготу – он тянется к ней, короткими поцелуями прижигает ее щеки.

– Все будет хорошо… – Гейл и сам в это не верит.

Ему бы только надежду, только бы знать, что шанс есть! Он бы поднялся и, взяв оружие, пошел бы воевать! За то, чтобы младшие ели вдоволь, за то, чтобы мать не гнула спину, в кровь стирая пальцы, когда драит полы у городских. За то, чтобы Китнисс была в безопасности.

Гейл прикрывает глаза, с особенной ясностью понимая, что это их последняя ночь. Она не произнесла этого вслух, но им и не нужны слова – Китнисс будет спасать Пита. Долг. Те, кто живет в Шлаке, всегда платят долги, и даже спорить бесполезно – Китнисс упряма и поступает так, как считает правильным. А Гейлу больно, даже гадкая мысль приходит в голову – а за него бы она пошла на смерть?

Он высвобождается из ее парализованных рук, спускает ноги с койки и смотрит в темноту. Дурные мысли, неправильные. Мелларк не виноват в том, что его имя тогда вытащили на Жатве. Сколько раз Гейл, глядя на несчастных влюбленных, думал о том, что было бы окажись на Играх он сам?

У него болит голова, и ноет сердце: даже спускаясь в шахту, когда тьма поглощает тебя, и не знаешь, вернешься ли обратно, даже уходя в лес и скитаясь там, промерзая и сжимаясь от голода, – все это не что, по сравнению с беспомощностью, которую Гейл чувствует сейчас. Сколько люди будут терпеть? Сколько позволят изводить себя в могилу и отдавать своих детей на верную смерть? Сколько таких же “Китнисс” погибнут для развлечения толпы зажравшихся капитолийцев?

– Ты не спишь? – ее голос хриплый ото сна.

Гейл оборачивается. Китнисс красива: коса расплелась, и темные волосы обрамляют худое лицо, кофта сдвинулась, несколько раз обернувшись вокруг талии, и обнажила плечо. Ее глаза сонные, а губы припухшие, словно от десятка поцелуев…

– Только что проснулся, – врет он.

– Сколько времени? – спохватывается Китнисс, неловко поправляя одежду.

Она нервничает, пытается выбраться из-под одеяла. Гейл улыбается уголками губ.

– Еще совсем ночь.

– Ох! Мне неловко, пришла к вам, да еще и так поздно…

– Китнисс?

Она поднимает на него виноватый взгляд.

– Ты же не собираешься слоняться по дистрикту в такой час? – Гейл усмехается, откидывает одеяло и ложится рядом с ней. – Не глупи, уйдешь утром.

Китнисс поворачивает к нему голову, глядя сверху вниз, и рот ее наполняется слюной, а сердце меняет ритм – она внезапно понимает, узнай кто-нибудь, что она ночует в одной кровати с парнем, ей было бы невообразимо стыдно. И пусть они уже спали рядом, но тогда все было по-другому, а сейчас… Совершенно некстати, ей вспоминается признание Гейла, которое он не удержал в себе несколько месяцев назад.

Он ее любит…

Не пройдет и пары недель, как она умрет…

Кожа Китнисс становится горячей, а зрачки расширяются. Сноу заставил ее пройти через Игры, он навязал ей Пита. Сноу отправляет ее на казнь, но он не заберет у нее Гейла! Она так резко падает на него, что Гейл не успевает отреагировать, ее губы впиваются в его – напористо и жадно. Китнисс обхватывает его лицо руками, словно боится, что он может ее оттолкнуть. А Гейл отвечает – нежнее, чем она, но не менее страстно.

Такого у них еще не было: будто плотина, сдерживавшая чувства, прорвалась, и бушующий поток сносит все на своем пути. Китнисс жарко, Гейл гладит ее плечи, руки, его ловкие пальцы пробираются под свитер, впервые касаясь ее обнаженной поясницы. Он глухо стонет, когда Китнисс переворачивается на спину, не разрывая поцелуй.

Гейл нависает над ней, исследует своими губами ее нос, глаза, кусает мочку уха, отчего Китнисс выгибается под ним и жадно хватает ртом воздух. Он пьянеет от силы своих чувств, перебирает ее ребра, касается кромки белья, а Китнисс чувствует себя на удивление легко, будто страх и отчаянье отступили перед нежностью Гейла.

Сноу не отнимет у нее свободу выбора!

Ей приятны ласки друга, ее ладонь зарывается в его волосах и тянет за них, требуя новых поцелуев. Ее кровь превращается в огонь, в его жилах течет расплавленное олово…

– Пит…

Гейл замирает как от удара, а его лицо превращается в суровую маску. Он еще надеется, что ослышался, но внезапные красные пятна стыда на щеках Китнисс не оставляют ему надежды.

Он убирает от нее руки. Садится, не глядя на ту, что целовал мгновение назад. Возникшая тишина слишком громкая, а нанесенная обида чересчур болезненна.

Китнисс широко раскрытыми глазами смотрит в другую сторону. Ей тошно от самой себя. Почему Пит? Причем тут он? Пит ей чужой! Не то, что Гейл. Пит – выбор Сноу, Гейл – ее собственный…

– Прости… Я не знаю, что на меня нашло…

Гейл не оборачивается, кажется, она даже не слышит его дыхания, только видит, как идеально выпрямлена мужская спина – она ранила его гордость, а он все еще храбрится, чтобы не потерять лицо.

– Гейл? – зовет Китнисс, но он продолжает молчать и, не мигая, изучает занавеску.

Она медлит, надеется, что Гейл ее остановит, и все-таки поднимается с постели, мнется с ноги на ногу.

– Я… До свидания… – шепчет она и делает шаг.

Гейл вскидывает руку и хватает ее за запястье, грубо, даже болезненно. Сжимает так, что, может быть, останутся синяки. И все равно он прячет глаза, ему стыдно за свою слабость.

– Это все… уже не важно, – наконец, произносит он. – Слишком поздно…

Китнисс не знает, что ответить. Запоздалый стыд накатывает на нее волнами, и ей действительно хочется сбежать. А еще хочется знать, что Гейл не злится.

– Ложись обратно, – то ли просьба, то ли приказ. – До утра еще несколько часов…

Китнисс сомневается, и он толкует это по-своему.

– Я тебя не трону, – выдавливает он, скривившись от усилия.

Они лежат на его узкой койке, так близко, что почти невозможно не коснуться друг друга, но каждый сдерживается. Их сон тревожный, рваный, кошмары бродят на кромке сознания и так и норовят показать свои пугающие образы.

Этой ночью они спасают друг друга от простого человеческого одиночества, и вместе с тем, еще никогда пропасть между ними не была так велика.

========== Осколки ==========

Комментарий к Осколки

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

– 05 -

Гейл прикрывает глаза и трет лоб. Он устал, он не думал, что война такая. Здесь, кажется, воздух пропитан запахом смерти, или дело в нем самом? После того, как стоя на обрыве, Гейл смотрел на огонь, пожирающий родной дистрикт, запах горелого человеческого мяса преследует его и днем, и ночью.

Война лизнула Гейла слишком сильно: кожа в подпалинах, в плече плохо заживающая дыра от капитолийской пули. Пит-переродок, Китнисс сходит с ума… Он проводит рукой по лицу, запускает пятерню в волосы – влажные, холодные. У него появились глубокие морщины, а губы, кажется, разучились улыбаться.

Ему тошно: война высасывает все силы, буквально вынимает душу.

Ему тесно: в Тринадцатом он ощущает себя запертым зверем. Серость бетона угнетает Гейла больше, чем дырявые стены старого дома в Шлаке.

Ему одиноко. Да так, что временами становится трудно дышать. Хейзел и младшие в относительной безопасности, накормлены и ухожены. Китнисс он не нужен…

В нем так резко перестали нуждаться, что это смущает, и внутри расползается дикая пустота, кусачая и недобрая. Гейл отчетливо понимает, что если сейчас не справиться с этим, то уже навсегда проиграет свою собственную битву.

Он старается! Живет по расписанию, набитому на запястье, проводит каждую свободную минуту в научном центре, занимает руки и голову – применяя навыки и опыт охотника, пытается усовершенствовать оружие, которое используют в Тринадцатом. Работает над созданием новой ловушки, способной переломить ход войны, – Гейл хочет, чтобы все закончилось, чтобы небо над головой перестало пестреть от дыма взрывов, уносящих все новые жизни повстанцев.

Гейл смотрится в остроугольный обрубок зеркала, который тайком прихватил с собой во время последней вылазки в Двенадцатый. Дома больше нет, выгорел дотла. А из отражения смотрит незнакомец: десяток мелких шрамов на щеках, и глаза – будто и вовсе не его, впалые, затравленные. Гейл в хорошей физической форме: многие часы он отжимается, бегает, тренирует рукопашную, а потом еще раз, все по кругу. Он солдат армии Тринадцатого, винтик в боевой машине, которая разгромит Капитолий и уничтожит существующий режим. Гейл верит в победу, не может не верить: только вспышки праведной ярости, возникающей, едва пальцы касаются автомата, поддерживает его на плаву.

Гейл отходит к кровати, забирается под одеяло и долго лежит, глядя в потолок. Тусклая лампа над головой, то и дело, моргает, погружая комнату в кромешную тьму, а потом разливая вокруг желтый свет. Зябко. Сон никак не идет, зато воспоминания одолевают, как непрошеные гости.

Пит Мелларк.

Их судьбы переплелись сложным узором. Гейлу не нравится чувство сострадания, рождающееся в душе каждый раз, стоит только подумать о сыне пекаря. Ему привычно считать его почти врагом – городским, беспомощным парнем. Соперником. Но Гейл рисковал ради него жизнью, когда под покровом ночи сел в планолет, отправляющийся в один конец…

Странно все вышло. Пит любил Китнисс. Теперь он ее ненавидит. Гейлу бы порадоваться, но ничего подобного нет. Мелларку вывернули мозги. Каково это, перестать быть самими собой? Сомневаться, бояться, не отличать правду от видений, всунутых в твою голову?..

Тихий, но настойчивый стук привлекает внимание Гейла, заставляет его подняться. Сверху вниз он смотрит на Прим, неловко мнущуюся на пороге.

– Привет, малыш, – тепло улыбается Гейл. – Почему ты бродишь так поздно?

Девочка глядит на него, тонкими пальцами сжимает ткань неизменного больничного фартука.

– Китнисс снова не пришла…

Он хмурится, злится, хлопает открытой ладонью по бетонной стене. Глаза его сами собой прикрываются – Гейл не хочет, чтобы Прим заметила эмоции, сменяющие друг друга: где-то там, в самой глубине, настоящее отчаянье – переливается мрачными красками, холодит.

– Я найду ее, – голос не выдает нервного напряжения, сковывающего конечности, но от Прим, кажется, ничего невозможно скрыть – она не по возрасту взрослая, а голубые глазищи видят то, о чем хочется промолчать.

Однотонный лабиринт длинных коридоров Гейл изучил не хуже шахтовых туннелей, он пробирается через них, как кот в темноте, – практически не глядя, доверяя своим инстинктам. Спускаясь с этажа на этаж, распахивая десяток дверей и заглядывая в укромные уголки маленьких комнат, он последовательно проверяет все ее излюбленные места: заброшенная вентиляционная коробка, узкий просвет за трубами в прачечной, подсобка образовательного центра…

Он напрягается, когда все труды оказываются напрасными, Китнисс нигде нет. Гейл даже расспрашивает дежурных, расставленных на каждом уровне, но все без толку: никто не видел девушку с выжженным сердцем. И тогда его посещает невозможная догадка, шальная, мелькнувшая и исчезнувшая, но зародившая сомнения: резкими шагами он идет к лифту, жмет кнопку и, пока кабина едет вниз, рассеянно барабанит пальцами по металлической блестящей двери.

В Медицинском блоке все – от пола до потолка – такое ослепительно белое, что режет глаза. Размеренный писк десятка компьютеров возле поста медсестры, гул вентиляторов, особенно заметный на этой глубине, и больше ничего – тишина, которую можно пощупать. А Гейл все равно идет: направо, дверь в конце коридора, за ней крохотная комната со стеклянной стеной.

Китнисс похожа на статую: бледная, в лице ни кровинки, взгляд почти стеклянный. Не моргая, она смотрит прямо перед собой, не замечает даже, как он нарушает ее одиночество, – вся поглощена тем, что творится по ту сторону стекла.

Гейл становится рядом, молчит, поджимает губы. Злые слова рвутся с языка, хотят ужалить ее, но это он уже пробовал, а барьер из отчуждения, который Китнисс воздвигла между ними, стал, кажется, только толще. Он вздыхает, старается сохранить хотя бы видимое спокойствие.

– Тебе надо поспать.

Она даже не вздрагивает от звука его голоса, нарушившего тишину. Ее ресницы не дрожат, и дыхание не меняет размеренного ритма. Гейлу больно видеть, во что превратилась девушка, чьи глаза пылали огнем. Она словно выгорела изнутри, оставив лишь пустую оболочку, которая ест, иногда спит, может даже разговаривать, но все равно продолжает не жить – существовать.

Он думал, что сделает ее счастливой, если вернет Мелларка. Гейл так решил: отдал ее тому, без кого она погибала. А оказалось – сделал только хуже. Пит изменился. Она не сумела справиться с этим. Ирония. Она не с Питом – это сладко. Она все-таки погибла – от этого тянет горечью, выворачивающей внутренности.

Гейл отступает на шаг, растерянно оглядывается: коморка, в которой они стоят, метр на метр, – клетка, но Сойка не бьется о прутья, ее крылья безвольно опущены вниз. А за стеклом, тревожно вздрагивая от кошмаров, дремлет Пит Мелларк. Ремни, стягивающие его запястья, оставили красные следы на светлой коже; синяки, полученные в Капитолии, почти сошли, но вместо них расцвели новые.

Гейлу не нравится видеть Пита таким.

«Это не честно», – бьется в подкорке настойчивая мысль.

Никто не заслуживает подобного. И это еще одна причина, почему Гейл ненавидит Капитолий, жаждет крови Сноу. Месть за каждого. Месть за Китнисс. За себя самого.

– Надо жить дальше.

Гейл становится вплотную к ней, ее спина почти касается его груди. Они давно не были так близко, слишком многое изменилось: мир вокруг, они сами. Уже безвозвратно, насовсем.

И все же, солнце над Тринадцатым садится, чтобы подняться снова. Они еще дышат, их сердца качают кровь, разнося ее по венам. Живые! Живые, живые! Только Китнисс, будто, позабыла об этом, погребла себя заживо под толстым слоем пепла, оставшегося от того, кого когда-то звали Питом Мелларком.

Ее напарник, союзник. Друг, жених. Любимый. От последнего Гейл морщится, его собственные чувства по-прежнему отзываются ревностью, но он подавляет их. Ему проще смириться, принять все, как есть, а не грызть себя изнутри, повторяя безнадежное «если бы»…

Он касается ее плеча, сжимает пальцы. Ощущает тепло женского тела, почти позабытое, но все еще беспокоящее.

– Забудь. Иди дальше. Оставь его.

Гейл не договаривает – Китнисс начинает вздрагивать, всхлипывать, и новые ручьи слез стекают по острому лицу. Он обхватывает ее крепкими руками, разворачивает к себе, прижимает до боли в груди. Его губы касаются ее макушки, Гейл безмолвно открывает рот, чтобы тут же закрыть снова. Ее ладошки на его пояснице, горячие капли на плече, и запах кожи, кажущийся ему болезненно родным.

– Я… не… хочу… – прерываясь, шепчет Китнисс.

И он не знает, чего она не хочет: оставить, забыть? Но он почти уверен, что в ее словах куда больше: она не хочет жить, не знает как, не умеет.

Его поцелуи становятся чаще, отчаяннее, ее волосы щекочут его лицо. Гейлу практически нужно, чтобы она откликнулась, отозвалась.

– Не говори так, – хрипит он, – ты сильная, ты живучая! Китнисс, ты через столькое прошла! Я в тебя верю, ты сумеешь…

Она трясет головой, и рыдания набирают силу. Гейл никогда не видел ее такой, совершенно разбитой и настолько открытой перед ним в своем горе. Он стискивает ее в объятиях, душит, старается быть той крепостью, за стенами которой она могла бы переждать непогоду.

Гейл не сомневается, что ей нужен всего лишь толчок, чтобы распахнуть глаза и, набрав воздуха в легкие, расправить крылья. Она – вольная птица, должна быть такой, ей нужно быть такой. Он сжимает пальцами ее подбородок, приподнимает заплаканное лицо, а потом касается своими жесткими губами ее влажных и вздрагивающих.

Китнисс не реагирует, будто не замечает поцелуя. Гейл прикусывает ее губу, посасывает. Его собственные глаза закрыты, а чувства, давно запертые в темный уголок души, вырываются наружу. Он все еще ее любит. Так, как никого не любил: беззаветно, до предела искренне.

Его руки скользят в ее волосах, путают их, сплетают узелки, он хочет Китнисс – всю, целиком, без остатка. Она нужна как воздух, ему без нее плохо…

– Гейл? – ее удивленный стон выдает сомнения, но Гейл не дает ей опомниться – жмется еще крепче, целует жарче.

Китнисс не отталкивает его, запрокидывает голову и медленно, неуверенно опускает веки. Жар Гейла греет ее губы, проникает в рот вместе со слюной, впитывается в кровь; ее дрожащие пальцы прикасаются к щеке, покрытой темной порослью, повторяют линии шрамов. Она стонет и льнет к нему, выпрашивая новую ласку.

Гейл плавится от ее нежности, тает в руках, по которым по-настоящему скучал. Он исступленно шепчет любимое имя и не прекращает влажных поцелуев, его сердце стучит гулким эхом и… Китнисс так резко отступает назад, что он не сразу понимает, почему его руки обнимают пустоту.

Она смотрит дико и яростно, несколько раз проводит тыльной стороной ладони по губам, будто пытается смыть с себя прикосновения Гейла. Китнисс хмурится, дышит сбивчиво.

– Не здесь, – отрывисто произносит она. Ее глаза горят так, как давно уже не горели, Китнисс будто сбросила с себя оковы сна.

Они оба, не сговариваясь, поворачиваются к стене. Пит по-прежнему спит, и это успокаивает Китнисс, а Гейл думает, что он в любом случае не смог бы их увидеть. Зеркало бывает кривым.

Полупрозрачными тенями в стекле отражаются они сами: Гейл и Китнисс, она злится, он растерян. Ему противно быть отвергнутым, но и принуждать Китнисс он не собирается.

– Ты хотя бы больше не похожа на призрак, – он искривляет губы, старается скрыть боль, пронзившую левую сторону грудной клетки, а Китнисс вспыхивает, будто пристыженная, но молчит и только отводит взгляд, заправляет за ухо волосы.

Гейл почти верит, что сейчас она передумает, может даже извинится перед ним и попробует найти утешение и покой в его руках, как это бывало раньше. Ему этого хочется, но ничего не происходит.

– Увидимся, – бросает Китнисс и тут же исчезает за дверью, оставляя его в темноте пустой комнаты.

Они спят каждый в своей кровати, ворочаются и видят пугающие сны. Война изменила их, разделила по собственной воле, и хотя Китнисс, пожалуй, еще верит, что все можно вернуть, Гейл, как никогда ясно понимает, что потерял ее навсегда.

Это ночью они не могут спасти друг друга – толстые бетонные стены чересчур крепкие, а обиды не в меру глубокие. Нить, протянутая через две судьбы, того и гляди, разорвется совсем.

========== Половинки ==========

Комментарий к Половинки

Если в тексте встретятся очепятки или ошибки, то

включена ПБ – буду благодарна за помощь )))

– 06 -

Небо над дистриктом хмурое, позднеосеннее. Китнисс бредет через луговину, карабкается в гору, и, несмотря на то, что ее ноги путаются в досыхающей траве и бурьяне, упорства девушке не занимать. Шаг за шагом она приближается к месту, где раньше стоял забор.

– Черт! – восклицает Китнисс, когда запинается об муравейник и падает прямо на землю.

Сумка с подстреленным зверьем отлетает в сторону, а в девичьи ладошки впивается с десяток колючих травинок.

– Ох…

Потревоженные насекомые беспокоятся, заползают на ботинки Китнисс и торопятся выше. Она поднимается, отряхивается и, лишь отойдя в сторону, вспоминает про сумку, из которой торчит кончик заячьего хвоста, – ее маленький вклад в восстановление Двенадцатого.

Широкая лямка давит на плечо, едва сумка оказывается на месте, на мгновение напоминая Китнисс о шрамах, раскрасивших его. Тяжело вздохнув, она пытается прогнать память о прошлом: слишком много в нем было боли, а ей надо идти дальше. Они так договорились.

В городе шумно и красочно: те, кто почти три года назад вернулся сюда, чтобы заново отстроить свои дома, не теряли времени даром. Вдоль новых улиц выстроились аккуратные белые домики, наряженные разноцветными ставнями, то тут, то там встречается цветник или просто ухоженная лужайка. Раньше о таком и помыслить было нельзя, зато теперь все стало былью.

– Привет, Китнисс, – слышит она в след и натягивает улыбку, кивком отвечая незнакомцу.

Кажется, они виделись в столовой у Сей, но Китнисс не уверена: так много людей обращаются к ней по имени, а она до сих пор даже не всех их различает между собой.

Из трубы «Вкусной похлебки» идет дым, а возле входа толпятся завсегдатаи: приличная еда по сходной цене быстро сделала это заведение хорошо посещаемым. Китнисс пробирается к задней двери и проскальзывает внутрь. Там душно и пахнет гороховым супом.

– Заходи, милая, – Сей замечает ее почти сразу. – Голодная?

Китнисс бросает куртку на стул, а сама следует за хозяйкой на кухню.

– Да, но я поем дома, – она выкладывает на стол кролика и белку. – Сегодня по скромному.

– И за то спасибо, – улыбается старая женщина. – Этой толпе шахтеров и строителей главное чтобы было понаваристее и пожирнее, да за малые деньги. Если бы не ты, мне, наверняка, пришлось бы поднять цены.

Китнисс кивает, присаживается на краешек стула.

– Как в целом? – спрашивает она.

Сей расплывается в широкой улыбке.

– Все своим чередом, милая. Работы много, но я не жалуюсь. Может, все-таки перекусишь?

Китнисс пожимает плечами, оглядываясь вокруг. Ее взгляд задерживается на румяном каравае, выложенном на столе, и желудок ворчливо шумит.

– Гейл сегодня готовит ужин, я обещала, что буду вовремя и с хорошим аппетитом.

Лицо Сей сияет.

– Я всегда говорила, он хороший парень, и так о тебе заботится!

– Да, он такой… – тихо отвечает Китнисс.

Она неловко отводит взгляд и пытается сменить тему.

– Ты занялась выпечкой?

Хозяйка качает головой.

– Куда уж мне? Тут недалеко открылась пекарня, вот и прикупила немного: пару караваев да булочек в придачу. Пальчики оближешь!

Дыхание Китнисс на секунду сбивается.

– Пекарня? – в серых глазах вспыхивает интерес.

– На соседней улице, – как ни в чем не бывало отвечает Сей. – Если посетителям понравится, буду покупать больше…

Старуха говорит еще, но Китнисс уже не слушает. Внутри нее поднимается волнение. И страх. Пекарня. Она не осмеливается произнести свои чаянья вслух, но сердце начинает биться чаще.

Вдруг?..

Торопливо простившись и пообещав зайти на следующий день, Китнисс выходит на улицу. Подступающая прохлада нисколько не охлаждает ее пыла: озираясь, словно воровка, она проскальзывает между домами, лавирует в толпе прохожих и останавливается только перед нарядным домом с новой вывеской «Пекарня».

Дверной колокольчик заливается песней, когда Китнисс отваживается войти, но внутри никого нет. Прилавок ломится от нескольких корзин с разными булочками, позади, на полках, лежат плетенки, рулеты и торты, запах – пленительно сладкий запах свежего хлеба – влечет и дурманит.

За приоткрытой дверью кладовой мелькает светловолосый парень. Он исчезает быстрее, чем Китнисс удается его разглядеть, но и этого хватает, чтобы она почувствовала слабость. Ноги подкашиваются, и Китнисс хватается за прилавок, лишь бы не упасть.

– Одну минуту, – кричит пекарь, – я сейчас выйду!

Ей смутно кажется, что она не знает этого голоса, но ведь прошло три года – просто забыла…

– Добрый день! – отряхивая руки, парень выходит к ней. – Чего желаете?

Китнисс слышит, как хлопают ее ресницы. Она молчит и смотрит не на Пита.

Секунды утекают, но она молчит; просто пялится и не двигается.

– Мисс? – пекарь волнуется, его светлые брови сходятся на переносице. – Вам плохо?

Китнисс чувствует, как кровь застыла в венах, скорее всего она побледнела, иначе не стал бы парень переживать, и все же…

– Я искала хозяина пекарни… – выдавливает она.

Блондин чуть смущенно улыбается.

– Это я, мы знакомы?

И она срывается: дверь хлопает, недовольно ударившись об косяк, колокольчик надрывается где-то уже вдали, а Китнисс все бежит. Слезы текут, не спрашивая ее разрешения, приближающиеся сумерки раскрашивают небо разводами алого и золотого, а она не может остановиться. Снова падает, но не поднимается. Ревет, закрыв лицо руками. Плотину ее боли прорвало, так внезапно и некстати. Рыдания душат, и Китнисс позволяет себе эту истерику, она давно так не плакала. С тех самых пор, когда умерла Прим…

Наконец, Китнисс приходит в себя, и только сейчас замечает, что над ее головой раскинулись звезды. Она переворачивается на спину и разглядывает долго их. Медведица, ковш… В ночь перед Бойней они с Питом в точно таком же небе выискивали созвездие надежды. Не нашли.

Она резко встает, вытаскивает соломинки, застрявшие в волосах, и, не оборачиваясь, идет к дому. У нее теперь другая жизнь: без Прим, без Пита.

Гейл. Друг, напарник. Любимый.

От ее дома веет теплом: новенькое крыльцо, еще блестящая черепица на крыше и свет в окнах первого этажа. Китнисс старается не смотреть налево, туда, где затянутые травой, покоятся развалины его дома: когда бомбы Сноу сыпались на Двенадцатый, Деревня победителей тоже попала под обстрел. Первое время после возвращения, она не видела ничего вокруг себя, просто тонула в собственном горе, а потом – когда жизнь, мало по малу, снова пустила в ней корни – Китнисс поняла главное: Пит не вернется. Ему некуда возвращаться.

Гейл дремлет на диване в гостиной. Китнисс бесшумно снимает куртку и сапоги, еще раз пробегается пальцами по волосам – одна травинка осталась.

Она присаживается возле Гейла прямо на ковер. И смотрит. Во сне черты его лица разглаживаются, и Китнисс думает о том, что он красивый.

«И любимый», – снова повторяет сама себе.

Ее пальцы касаются черной прядки возле его уха, поправляют ее, и Китнисс тепло улыбается, стоит Гейлу приоткрыть глаза.

– Тебя долго не было, – сонно произносит он.

– Заболталась с Сей, – врет Китнисс.

Парень хмурится, словно сомневается, но все же кивает.

– Пойдем есть, наверное, все уже остыло.

За ужином Китнисс неразговорчива: она и в лучшие дни не щебетала, как пташка, а сегодня ей особенно тоскливо и хочется поскорее скрыться в своей комнате – только друга не хочется обижать. Гейл рассказывает о последних новостях на службе – после революции его назначили главой местной охраны: правительство набирает добровольцев для работ на полях в Девятый, арестовали двух мошенников, обвиненных в спекуляции алкоголем, завтра придет поезд с очередной почтой из Капитолия и дистриктов – такой теперь ходит два раза в неделю.

– Расскажешь?

Китнисс не сразу понимает, что он обращается к ней.

– Что?

Гейл вздыхает, откладывает вилку.

– Расскажешь, что тебя беспокоит?

Она прячет глаза. Китнисс и мысли не допускает о том, чтобы признаться про поход в пекарню.

– Ничего, – она пожимает плечами, стараясь изобразить безразличие.

Парень недоволен, но не решается давить.

– Ладно. А как вообще прошел твой день?

– Охотилась, потом зашла к Сей, – быстро отвечает Китнисс: ей не хочется лишний раз говорить неправду.

– И все?

Китнисс мерещится скрытый смысл в его вопросе, но она отмахивается – на вору и шапка горит.

– Все, – она натянуто улыбается. – Самый обычный день.

Гейл смотрит странно, дотошно. И пауза повисает, как немой укор.

– Хорошо, что обычный, – наконец, соглашается парень. – Ешь, мясо и так совсем холодное.

Когда они садятся у камина, за окном поздняя ночь. Телевизор негромко бубнит о погоде, а Китнисс, поджав ноги под себя, штопает рубашку Гейла.

– Я и сам бы мог, – произносит он, но Китнисс фыркает.

– Мама просит меня помогать тебе, потому что… – она замолкает, застыв с иголкой в руке.

Гейл откладывает в сторону точилку для ножей.

– И почему? – настаивает он.

– Она думает, что мы пара, – признается Китнисс, смутившись.

Гейл подсаживается рядом.

– А на самом деле?

Китнисс упрямится, разглядывает заплатку и снова принимается шить. Дергается, когда парень забирает у нее рубашку.

– Ты подумала? – спрашивает он, заставляя ее посмотреть на него.

– Гейл, пожалуйста!

– Китнисс, это ведь простой вопрос.

– Это ты так думаешь! – она вскакивает на ноги и отходит к камину – пламя успокаивает ее: прежняя Огненная Китнисс выгорела, но новая постепенно собирает себя по крупицам. – Ты единственный, кто у меня остался!