Текст книги "Русичи (Княже...Ладо мой...) (СИ)"

Автор книги: А.А.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Ой, да что вы стоите-то ровно два столба соляных? Пошли в хоровод, без вас скучно!

Переглянулись парни, засмеялись. А Дуняшка, видя такое дело, схватила обоих за руки да потащила за собой.

Большой хоровод получился. Длинной вереницей обтекал он аж четыре костра, много голосов звучало в хоре. Вдруг та, что запевала, завела другую припевку. Быструю да веселую. Повинуясь голосу певуньи, хоровод сначала убыстрил шаг, потом побежал, понесся вприпрыжку, полетел ровно вихрь!

И вот уже разорвалось кольцо, и первые пары порхнули в огонь, не разнимая рук.

Когда пришел черед княжичам через костер скакать, замешкались оба, не зная, как Дуняшку поделить. Вдруг Мстислав кинул на Ярослава странный взгляд, отвернулся в сторону, подхватил за руку девку Парашку да с разбегу и полетел над огнем. Следом и Ярослав с Дуняшей прыгнули.

Как все пары по разу костер перепрыгнули, опять хоровод повели. Вставая в цепь, Ярослав, не глядя, протянул руку назад – и ощутил, как ладонь до боли сжали крепкие, совсем не девичьи пальцы. Глянул через плечо – увидал, как Мстислав оскалил в улыбке блестевшие в свете костра зубы. Улыбнулся ответно. Сжал руку княжичу. Тот прищурился, в ответ надавил. Ярослав не отстал.

И тут другую его руку Дуняшка дернула.

– Ты чего, к земле прирос, что ли? Не перечь хороводу!

Снова глянул через плечо новгородич – снова увидал широкую улыбку киевлянина. Расцепили княжичи свой мертвый захват, да ладоней не разъединили.

Еще хороводились, снова пели, опять через огонь скакали, ручеек водили, плясали, венки плели. Ночь середину перевалила, когда наконец умаялись плясуны да плясуньи. Парни в траву попадали вкруг догоравшего костра, где кто стоял. Ярослав устроился поудобнее, уперевшись широкой спиной в невесть откуда взявшуюся коряжину. Откинул голову назад, посмотрел в небо. Черный полог был усыпан яркими точками звезд – как берег Днепра кострами. Увидал вдруг, как одна звезда сорвалась да полетела к земле. Только собрался желание загадать, как ощутил чью-то голову у себя на коленях.

– Успел? – поерзав затылком по Ярославову бедру, спросил Мстислав.

– Успеешь тут, когда башкой по коленкам стукают...

– А я успел!

– И чего загадал-то?

– Так я тебе и скажу... Хорошее загадал. Авось сбудется.

Новгородич смотрел сверху на белое, запрокинутое к звездам лицо Мстислава, на то, как играл огонь в тусклом золоте головного обруча, как колдовски сиял в его свете синий камень над высоким лбом. Захотелось вдруг запустить пальцы в черную густую гриву, разметавшуюся по коленям, ощутить всей ладонью ее шелковистое тепло...

– Глянь-ка, девки венки пошли русалкам дарить, – голос Мстислава нарушил колдовство момента.

Ярослав оторвал взгляд от лица княжича, поднял голову. И замер.

Первой в воду, сбросив сарафан и рубаху, вошла Евдокия. Глядя на ее хрупкие прямые плечики, гладкую, таинственно мерцавшую в темноте кожу, высокие крепкие грудки размером с хорошее яблоко с торчавшими в стороны сосками, тонкую талию («Да я ее руками обхвачу, не напрягаясь!»), розовые, упругие даже на взгляд ягодицы, Ярослав забыл, как дышать. А девка, явно понимая, что хороша и что сейчас все парни смотрят именно на нее, глянула игриво через плечо, сдернула с головы порядком растрепавшийся уже венок, зашептала над ним что-то, заговорила напевно и, бесстыже изогнув узкую спину, опустила цветы в воду.

Мстислав, уже не раз видавший, как дразнит дерзкая деваха парней, с любопытством наблюдал за новгородичем, изо всех пытавшимся протолкнуть воздух в легкие. Приподнялся на локте и пребольно ущипнул Ярослава за грудь.

– Ау! – взвился тот и спихнул черную голову со своих коленей.

Засмеялся Мстислав.

– Ты гляди, осторожней. В Иванову ночь девки русалками могут оказаться. Околдует, заворожит, в омут утянет – ищи тебя потом...

– Пускай тянет... – едва слышно пробормотал тот, тряхнув светлой гривой. – С такой сладко тонуть...

И не увидал, как странно сверкнули синие глаза под золотым обручем.

– Ладно, хватит в гляделки играть! – вдруг взвился Мстислав соколом. – Купаться пошли. А то мои лучники всех самых ядреных девок расхватают.

Изогнулся гибким своим, молодым да жарким телом, скинул одежу, оставшись в чем мать родила, и, взметая тучу водяных брызг, кинулся ловить ближайшую грудастую деваху.

Когда Ярослав понял, КУДА смотрит, ощутил, как горячей волной кровь ударила в лицо. А смотрел он не на Дуняшку, вместе с другими девицами все еще провожавшую по воде свой венок. На Мстислава. На его широкую спину с перекатывавшимися под гладкой, чуть еще подпорченной Елизаровыми розгами кожей мышцами, на крепкие плечи и мускулистые длинные руки лучника и мечника, на выпуклую почти безволосую грудь с крупными аккуратными темными сосками (их, наверное, так сладко обводить языком, целовать и покусывать, ощущая, как щекочет губы едва заметный темный пушок!), на узкие плоские бедра и крутые ягодицы, на...

Резко оборвал себя новгородский княжич. Помотал головой, отгоняя морок. Разделся быстро и кинулся в реку, стараясь спрятать поскорее от любопытных глаз взбунтовавшиеся от такой картины чресла. А глаз, горячих, зазывных, жадных, было полно. И не только девичьих...

Едва вынырнул, оказалось, что зажат в кольцо из возбужденных, смеющихся простоволосых русалок.

– Глянь-ко, девки, какого карася я выловила! – звонко выкрикнула одна.

– Хорош карась, – оценивающе прозвучал другой голосок. – Держи крепче. Улизнет. Видала я, как он на Дуняшку зыркал.

Под натиском обнаженных разгоряченных женских тел Ярослав начал отступать. Пока не уперся спиной и задницей в другую спину да задницу. Оглянулся. Позади него, так же загнанный осмелевшими девахами, стоял Мстислав.

– Ну, княже, что делать будем?

И переступил с ноги на ногу, потеревшись ядреными своими ягодицами о крепкие ягодицы Ярослава. Вода была холодна, но новгородичу стало жарко.

– Как что? – ответил – и повел плечами, с удовольствием слыша, как на мгновение перервалось дыхание киевлянина. – Оборону держать. Иль не доверишь спину тебе прикрывать?

И наклонился, чтобы зачерпнуть в горсть воды и плеснуть ею в самую отчаянную русалку. Мстислав не отказал себе в удовольствии покрепче прижаться к его мускулистой заднице, замер на мгновение, но, увидав, в какой уязвимой позиции находится Ярослав, не устоял. И что есть силы толкнулся задом!

Ярослав, ойкнув от изумления, так и ушел с головой под воду. Вынырнул, отплевался, смерил взглядом захлебывавшегося хохотом киевлянина. Набрал в грудь воздуху, поднырнул да дернул весельчака за ноги. Отскочить в сторону не успел – поймал его Мстислав под водой своими граблями, забарахтались, хохоча, борясь друг с другом, со сладкой странной дрожью ощущая, как скользят друг по другу могучие тела, как то рука, то нога касается возбужденной, налитой каменной силою плоти, как играют, стремясь разорвать захват, железные мышцы...

Девки, разочарованные тем, что про них позабыли, пошли искать себе новых жертв.

Наплескавшись вволю, вползли было на берег, чтоб дух перевесть, да не тут-то было. Налетели на княжичей голые девки, затормошили, защекотали, зацеловали. Да и растащили упиравшихся умаявшихся парней по кустам.

* * *

– Возьми меня, сокол мой ясный, возьми... – горячечно шептала Дуняша, цепляясь что есть силы за плечи Ярослава. – Половиночкой твоей стану... Только для тебя дышать буду. Только об тебе печалиться, только тебя любить да помнить... Деток тебе нарожаю... Мальчиков... Таких же красивых да умных, как ты... Только возьми меня...

– Уймись, Дуняша, успокойся, сердешная... Молода ты еще деток-то рожать... Да и мне пока родитель дозволения жениться не давал... А так я не могу... – отрывая от себя настойчивые девичьи руки, уговаривал Ярослав.

Девчонка была гибкая да сильная, никак не получалось у княжича освободиться от ее объятий. Наконец ухватил за тонкие хрупкие запястья, отодвинул от себя. Тут же на берегу как по ведовству показалась высокая худая фигура – давешняя старуха, что с пира уводила Дуняшу, встала во весь рост. Девчонку ровно подменили. Руки плетьми обвисли, даже коса, что свисала ниже крепких ядреных ягодиц, и та вроде как погрустнела.

– Ладно... Пойду я... Пора мне...

Выбралась из воды на берег, накинула на мокрое тело рубашку, сарафан скомкала да сунула под мышку – и пошла вверх по тропке, не оглянувшись.

Ярослав ничего поделать с собой не мог – смотрел ей вслед, глаз не отрывая. Только дух было перевел, как услыхал жаркое дыхание возле уха.

– Не трожь ее, – опалили кожу слова Мстислава. Не услышал в них новгородич ни приказа, ни угрозы. Одну только мольбу.

– Я-то не трону, – ответил, не поворачивая головы. – А другие?

– А других она к себе не подпустит – огонь девка. Да и не покусится никто. Своей дружине я давно пригрозил... А ты своих упреди...

– Уж упредил. А... почто тревожишься-то? Для себе бережешь?

Думал – позлить, а в ответ вдруг смешок услыхал.

– Коли бы для себя... Мне намедни отче наказ дал – не глядеть в ее сторону. Суждена мне другая жена. Болгаринка...

Вдруг – тоска в голосе:

– Не свободен я выбирать-то... Наследник не по любви, по выбору свадьбу играет...

– А отец твой? Разве не по любви женат?

– Он на Ольге женился, когда еще великим князем киевским не был. Повезло ему...

И вдруг засиял глазами.

– А знаешь ли, у кого он ее увел-то? У отца твоего, Всеволода!

– Врешь поди. Чтоб мой отец да кому чего уступил... Вот уж не верю так не верю!

– Сказывали, будто буйная потеха была, пока они за нее воевали. Новгород да Киев испокон веку власть делили, а тут еще баба...

– И как же порешили-то? Войны вроде не было.

– Говорят, Ольга Владимира сама выбрала, а меж ним и Всеволодом платок свой кинула. Побратались они потом. Мать-то твою разве не Анной звали?

– Анной.

– Так она – сестра Ольгина. Младшая.

– Выходит, мы с тобой родня...

– Выходит...

– А что за ведьма Дуняшку-то увела?

– Демьяновна? Какая ж она ведьма? Не смотри, что на лицо страшна, добрая она. Отца моего кормилица. Сейчас – главная ключница в княжьем тереме. Девок дворовых блюдет, а Дуняшку пуще остальных. Отец наказывал.

– От тебя тож сторожит, как от других?

– От меня пуще, чем от других...

– Люба она тебе, стало быть?

– А коли и люба, тебе что за печаль? Аль сам присох?

– Запала в душу, – произнес через силу. – Но тебе перечить не стану.

– Ну и дурак.

– Как хошь обзывай, все одно – не стану.

– Почему – не станешь? – Мстислав больно ухватил Ярославову руку. – Отвечай.

– Служить тебе верой и правдой клятву дал, аль забыл? А где ж тут вера да правда, коли девка меж нами подолом метет...

Тепло стало на душе у Мстислава. Светло. Радостно.

– Дурень ты, – сказал, взъерошив еще влажные после купания светлые волосья. – Я ж сказал – болгаринку мне сватают. Дочь какого-то там царя. Так что... Проси у отца Евдокию. Он тебе не откажет...

– Не могу, – ответил. – Отцова дозволения не имею.

Прикусил губу, отошел к берегу, обрывом спускавшемуся к воде. Поднял голову, уставился на круглую желтую луну. Вдруг раскинул руки и закричал.

– А-а-а-а-а-а-а-а... – пронеслось над рекой и эхом забилось в темневшей на горизонте роще.

– Ты чего? – спросил Мстислав.

– Ничего. Так... Прибластилось...

Остался стоять на круче. Луна мягким колдовским своим светом облила стройное могучее тело, превратив русые волосы в живое серебро. Посмотрел Мстислав на то, как тенями ходили под кожей крепкие мышцы, вспомнил, как сладко было словно ненароком касаться их под водой, – и застонал. Рука сама потянулась к полыхавшим уже огнем чреслам, ладонь сжала поднявшуюся торчком плоть. Не отрывая взгляда от фигуры Ярослава, Мстислав легко повел кистью вниз...

Ярослав, услышав странный звук на спиной, обернулся. И окаменел. Киевский княжич стоял, закинув назад голову, темные волосы плескались где-то ниже лопаток, кадык ходил на длинной белой шее туда-сюда, а рука... Рука медленно, с едва сдерживаемой страстью ласкала чресла.

Рот княжича от такой картины мгновенно высох. Глотнуть Ярослав и то не мог. Полыхнуло пожаром нутро, побежали мурашки по гладкой коже, колом встала мужская плоть. Невтерпеж стало. Тихо застонал новгородец и взял себя в кулак.

Глянул на Ярослава Мстислав. Новгородец всей кожей ощутил ожог от этого взгляда. Опалил зеленым огнем в ответ – и пустил вторую руку скользить по гладкой груди, царапая ногтями крупные темно-розовые соски. Мстислав задохнулся – так ему захотелось взять этот мгновенно затвердевший бугорок ртом... Почувствовал, как свело живот. Не отрывая глаз от глаз новгородича, провел ладонью по своему телу, от горла до чресел, улыбнулся, увидав, как расширились зеленые очи, став почти черными.

Сколько времени они так дразнили друг друга, неведомо. Сладко было обоим. Но вот больше стало терпеть невмоготу. Резче стали движения, крепче сжимались пальцы. Застонали оба в голос, по-прежнему не разнимая глаз, и яростно оросили землю молодыми своими соками.

* * *

Чуть не неделя прошла после колдовской, лишившей обоих княжичей сна Ивановой ночи. Тревога витала в воздухе. На Владимировом подворье туда-сюда сновали измученные, запыленные гонцы на взмыленных лошадях.

Ярослав, нюхом учуяв, что затевается какая-то заварушка, исподволь дружину свою, разомлевшую на мирных и сытных Владимировых хлебах, приструнил, по нескольку раз в день начал работу смотреть, то в конном строю, то в пешем, то мечников, то лучников заставлял до семи потов навыки оттачивать.

Мстислав же почти из терема не выходил. Великий киевский князь Владимир получал с востока нехорошие известия, сообщавшие, что хазарские каганы замышляют вражду против Киева, что собирают войско на дальней границе. Готовился Красно Солнышко упредить неверных псов, урок им хороший дать, чтобы впредь неповадно было мирных уговоров нарушать. Всех своих самых разумных военачальников собрал князь на совет, и Мстислава к делу приспособил.

– Пора тебе, сын, воинской премудрости на деле изведать.

– Разве я тебя в походах не с младых ногтей сопровождаю, что так говоришь?

– Не хотел обидеть, – мягко ответил владыка. – Воин ты знатный. На мече супротив тебя мало кто устоит. И стрелы твои мимо цели не бьют. Да и дружину грамотно водишь. Только скоро придет время, когда в бою тебе не только за себя и дружину свою, за все русское войско отвечать придется. Учись, сыне, пока я рядом. Пригодится.

К концу недели заметил Ярослав, как в окрестных деревушках мужского населения прибавилось. Да мужики-то все были статные, плечистые, под одеждой простолюдинов с трудом прятали свои воинские стати. Смекнул Ярослав, что собирает Владимир войско, только не хочет, чтобы чужие про то раньше времени прознали.

А князь, как минула неделя с Ивановой ночи, отер пот с высокого лба, расправил затекшие плечи и, озорно сверкнув очами, молвил своим воеводам да советникам:

– Что ж, хорошо потрудились. Остается ждать да надеяться, что враг в нашу ловушку сам придет. А нам после хорошей работы нужно хорошо отдохнуть.

Объявил князь большую соколиную охоту. В полях как раз урожай собрали. И на стерню опустились стаями куропатки да рябчики.

В поле выехали большой гурьбой. Одних сокольничих с княжескими соколами было две дюжины. А гостей и того больше. Птицу били по-всякому. Гости поважнее, собравшись вкруг князя, пускали с рукавиц хорошо обученных соколов да сапсанов, молодежи же сие чинное действо быстро наскучило и они, ведомые Мстиславом, начали стрелять дичь луками.

Ярослав был счастлив – давненько так не тешился. Стрелял он отменно, посему стремянный Данилка к полудню умаялся подбитую дичину собирать. Ярослав же, увлекшись, не заметил, как на него, сузив синие свои очи, со злостью смотрит Мстислав. Киевского княжича задело, что именитые отцовы гости да и сам князь заметили, как ловко обращается с луком и стрелами новгородский сотник. До сего дня считалось, что ловчее Мстислава охотников в свите Владимира нет. Возле ног белого коня княжича куропаточьих тушек валялось не меньше, чем возле Ярославова черного, однако Мстислав отчего-то все равно ярился. Да так, что стремянный его Ерофей-песельник, знавший бешеный норов своего хозяина, нет-нет да посматривал на него с опаской.

И хорошо делал. Потому как, бросив взгляд на Мстислава, заправившего в лук очередную стрелу, увидал, как княжич вдруг опустил поднятое было к небу оружие и выпустил стрелу не в куропатку, а в стоявшего саженях в двадцати Ярослава! Вовремя сообразил Ерофей, в кого целится княжич, дернул за повод коня, тот шагнул – и сбил Мстиславу прицел. Свистнула стрела над плечом у Ярослава и ушла в высокую траву на краю поля. Княжич яростно зыркнул на стремянного и наотмашь хлестнул его по лицу пустым луком.

Ярослав вздрогнул. Поначалу не понял, что стряслось, но увидал вдруг белые от страха глаза Данилки.

– Неужто в меня кто стрелял? – склонился с седла. – Кто?

Стремянный только башкой испуганно помотал.

Ярослав пустил вороного с места галопом, подскакал к краю поля, спешился, пошарил в траве и поднял стрелу. Глянул на оперенье – потемнело в глазах. Ладонь судорожно сжалась, жалобно хрустнуло в ней тонкое древко... Услыхал вдруг стук копыт – поднял голову: от ватаги охотников к горизонту наметом уходил всадник в белых княжеских одеждах на белом же коне...

Сел в седло. Медленно направил коня туда, где виднелась фигура Владимира. Великий князь, проводив глазами сына, поворотился к новгородичу. Тот все еще сжимал в ладони сломанную стрелу.

– Дозволь покинуть тебя, всесветлый князь...

– Дозволяю. Езжай домой, Ярослав. Охолони. Не наделай впопыхах чего, об чем потом жалеть будешь. А в вечеру будь на пиру в тереме.

– Я...

– Сие приказ, сотник, не просьба.

– Повинуюсь, всесветлый князь.

* * *

Птицы охотники набили столько, что с трудом на нескольких подводах увезли. Зато уж и княжьим стряпухам вышла знатная потеха – стольники только успевали к пиршественным столам пахучие да сытные блюда подносить.

Владимир, Ольга, Мстислав да еще несколько особо почетных гостей сидели за ломившимися от яств столами на возвышении. Князь и княгиня уважительно потчевали приглашенных, Мстислав же маялся.

Доскакав давеча до края поля, проветрил бедовую свою головушку – и дошло до него, что он чуть не сотворил. Упал с седла наземь, вцепился в волосы, покатился по траве, завыл в голос:

– Дурья башка! Ох дурья моя башка! Что ж теперь делать-то?..

Тронул рукой обруч в волосах – подарок Ярослава. Стянул золотую полоску с головы, перевернулся на спину. Долго смотрел на вделанный в металл синий прозрачный камень. До тех пор, пока вблизи не зашуршала трава под конскими копытами. Глянул – со спины рыжего коня на него смотрел Ерофей-стремянной. Поперек щеки у парня багровел след от удара.

– Остыл, княже?

– Остыл.

– Ну так пора домой поворачивать. Уж соколы на крыло не встают, умаялись. Князь свиту скликает.

Вздохнул Мстислав, поднялся, отряхнул белые свои одежды, обруч с камнем бережно на голову надел, сел в седло. Покосился на Ерофея:

– Болит?

– Кабы я тебе прицел-то не сбил, сильней бы болело, – пробурчал под нос стремянный.

А теперь, сидя на отцовом пиру, Мстислав нет-нет да косил глазом на пустой стул по левую от себя руку. Кусок в горло не шел – Ярослава все не было.

«Не придет – и прав будет, – думал, отпивая вина из чаши. – Глаз вовсе казать не станет – только я в том и буду виноват».

Вдруг у боковой двери мелькнул белый плащ. Ярослав, вбежав на возвышение, встал на колено возле кресла Владимира.

– Не гневись, светлый князь. Опоздал, – произнес растерянно, не поднимая головы.

– Будет тебе, я не гневаюсь. Был бы другой пир – ты бы сам себя наказал, гости б уж все блюда облизали. А так – дичины богато набили, еще на один такой пир хватит. Иди за стол, место твое тебя ждет.

Ярослав поднялся с колена и окаменел лицом, увидав, где хочет его Владимир посадить. Набычился, расправил плечи, напряг спину – и, не поднимая глаз, шагнул к своему месту за княжеским столом.

Едва опустился на стул, как виночерпий вина в высокий кубок налил, стольник на большую тарелку гору аппетитно пахнувшей дичи навалил. Стараясь не смотреть направо, на Мстислава, взял кубок, отпил, прогоняя из пересохшей глотки ком.

– Я стремянного своего, Ерошку, наградить повелел, – услыхал вдруг тихий Мстиславов голос. – Это он мне под руку дал, я и промахнулся.

Покосился на княжича – тот вертел в руках порожний кубок и смотрел прямо перед собой. Понял вдруг Ярослав, что слова эти – мольба о прощении. Что мучается молодой киевский князь, но по-другому повиниться не сможет.

– Однако большую выгоду наш песельник от дурости твоей, сыне, поимел, – рассмеялся вдруг, приходя на выручку сыну, Владимир. – Я ему тож за смекалистость кое-чего отвалил!

Против силы улыбнулся и Ярослав. Одним махом допил плескавшееся на дне кубка сладкое молодое вино. Отправил в рот истекавший жирным соком кусок дичи, прожевал. Сглотнул. Вытер рот тыльной стороной ладони.

– Что ж теперь, княже, прикажешь мне от твоих слов откреститься? – усмехнулся краем рта. – Помнишь, просил не уступать тебе ни в чем?

– Не прикажу...

– Ну так дозволь хоть гонца отцу в Новгород отправить. Упредить – мол, так и так, могу назад не вернуться.

И добавил ровно бы про себя:

– Коли я тут костьми лягу, дома-то смута начнется...

– Не надо гонца, – услышал тихое. И совсем едва слышно: – Такого больше не повторится. Клянусь.

По правую руку от Мстислава князь и княгиня, внимательно прислушивавшиеся к разговору княжичей, обменялись понимающими взглядами.

* * *

Через три дня после славной соколиной охоты на княжеское подворье враз ввалились аж пятеро запыленных, едва державшихся в седле гонцов. Владимир, выслушав донесения, молча прошел в свои покои, а обратно вернулся уже в кольчуге, опоясанный мечом и со шлемом на локте левой руки. В длинной галерее, охватывавшей терем снаружи, к нему в ноги кинулась княгиня Ольга. Обняла мужнины колени, зарылась в них лицом. Молча смотрел великий князь на склоненную золотокосую голову жены. Почуяв этот взгляд, Ольга подняла глаза.

– Встань, – приказал тихо.

Отцепила руки. Поднялась ровно через силу.

– Не война еще, так, каганы озоруют. Надобно им укорот дать. Так что не кричи по мне раньше срока. Не тревожь люд.

И твердым шагом вышел на высокое крыльцо.

Двор перед глазами князя уж ощетинился секирами, копьями да вымпелами готовых к походу дружин. Левым крылом колыхалась конная дружина Мстислава – вся на белых конях. Справа черной тучей нависла Ярославова конница – вся на вороных. Посередь стояла личная дружина Владимира – и смотреть на нее глазам было больно: Красным Солнышком киевского князя прозвали еще и за то, что ратники его в битву ходили на огненно-рыжих конях.

Оглядел князь свое воинство, коротко вскинул к небу меч – взорвалось подворье дружным криком. Вскинулся на конь одним движением крепкого, не старого еще тела, взметнулся рядом с ним боевой княжий вымпел – и хлынула конница через высокие дубовые ворота.

* * *

В бой ввязались лишь на пятый день похода. Все шло, как задумал киевский владыка: хазары клюнули-таки на его удочку, далеко в земли Владимировы зашли, не распознав, что в деревнях окрест Киева таится большое пешее войско. Пешие-то княжеские ратники и завязали бой с хазарскими всадниками, затягивая врага все дальше в расставленные Владимиром и его воеводами сети. Когда основная часть хазарского конного войска и лучников оказалась на большом лугу меж двух притоков Днепра, кинул великий князь в бой три свои дружины. Жаркая вышла сеча. С двух сторон чужаков, ровно куропаток влет, метко били Ярославовы да Мстиславовы лучники, посередь врага крошили могучие и страшные в ярости дружинники Владимира, много крови и битв повидавшие на своем веку.

Бой уж к концу шел, хазаре, понявшие, что угодили в силки ровно звери, огрызались яростно, стараясь пробить себе путь из затягивавшегося русского кольца. Владимир смотрел за боем с большого холма. Вдруг один кусок боя привлек его внимание. С дрожью узнал князь во всаднике, ожесточенно рубившемся с окружившими его хазарами, сына Мстислава.

А Мстислав, крутя на месте всего в пене боевого своего коня, рубился с наседавшими со всех сторон ворогами и нещадно ругал себя за опрометчивость. Увидал, как от основного войска отделилась группа конных врагов, и сломя голову кинулся в погоню, не имея возле и десятка всадников. И только оторвавшись от своих, понял, что угодил в чужую западню. Оскаленные верховые с черными косицами на головах на мелкорослых вертлявых конях, улюлюкая, окружали его и теснили к видневшейся неподалеку роще. Быстро понял Мстислав, что опознали в нем наследника престола, что не смерти его хотят враги, а пленения.

Прилетевшая невесть откуда стрела попала в плечо коню, тот рухнул, как подкошенный. Едва успел Мстислав ногу из стремени выдернуть. Пока вставал, получил удар в правое плечо, ругаясь, перехватил меч левой рукой. Чей-то еще удар сбил шлем, задел по голове – глаза начало заливать кровью из раны.

«Прости, отец, глупость мою и тщеславие, – из последних сил отбивая удары конных хазар, думал княжич, – не гневись. Не дамся я им в руки, не навлеку позора на твою голову. Порублю, сколько смогу, а там и себя порешу... Ярослав хорошим тебе наследником будет...»

Стрела попала в бедро, опалило болью ровно огнем. С хрустом переломив древко, начал было княжич падать на колено, как услыхал неподалеку родной боевой клич. Хазарин, что готовился свалить его ударом плашмя по голове, вдруг захрипел, упал с седла с пробитым стрелой горлом – и обезумевший конь уволок его застрявшее в стременах тело куда глаза глядят.

А Мстислав, утерев рукавом кровь с лица, увидал, как в конный строй его полонщиков врезаются клином десятка два всадников на черных и белых конях, а впереди, на острие атаки летит, крутя в могучей кисти меч-кладенец, новгородский сотник. Врезавшись в хазарское кольцо, русские дружинники начали разворачивать строй ровно крылья орла, расшвыривая врага в разные стороны. Ярослав же, срубив по ходу пару конных хазар с луками, несся прямо туда, где, припав на колено, стоял Мстислав.

На короткий миг осадил шедшего наметом коня, протянул руку, рыкнул:

– Прыгай!

Мстислав, пересиливая боль, ухватился за эту руку, толкнулся от земли что было силы и вспрыгнул на круп коню за спиной Ярослава, обхватив его руками за пояс. Могучий конь под двойной ношей присел, храпнул и, починяясь всаднику, рванул вперед. Немедленно вкруг Ярослава сомкнули ряды уцелевшие дружинники – и пошли крупным галопом в сторону холма.

Увидав, что сын вне опасности, Владимир жестом правой руки кинул в бой таившийся за холмом засадный полк – чтобы добить врага и позволить Ярославу с дружинниками вывезти из боя раненного Мстислава.

Раненая рука немела, в голове мутилось, Мстислав держался из последних сил, и Ярослав, чуя это, взял узду одной рукой, другой же стиснул здоровую руку княжича, обвивавшую его стан.

– Держись, друже, хоть зубами, но держись. Чуть-чуть потерпеть осталось.

Едва ощутив, как конь Ярослава переходит с галопа на рысь, затем на шаг, Мстислав позволил боли окончательно овладеть сознанием и кулем рухнул на землю.

Очнулся, когда войска Владимира, утопив остатки вражеской конницы в реке, уж лагерем встали. Обвел глазами потолок шатра, глянул на перетянутое чистой тряпицей плечо, тронул здоровой рукой повязку на голове. Шевельнулся – враз бедро пронзило острой болью. Откинулся на подушки. Зажмурился. Выругался, вспоминая дурость свою.

Полог шатра откинулся, внутрь, на ходу снимая с головы шлем, шагнул Ярослав. Увидал, что киевский сотник в себя пришел, улыбнулся. Присел возле его ложа, звякнув кольчугой.

– Очухался?

– Как видишь.

– Как чувствуешь себя?

– Собакой побитой.

– Будет терзаться-то. В бою всяко да со всяким случиться может. Благословение Перуну, я вовремя подоспел.

– А вот теперь и ответь мне, друг мой Ярослав, сотник новгородский, с чего это ты с такой прытью кинулся меня спасать? Какую такую выгоду в том увидал?

– Какую выгоду? – опешил Ярослав. – Что несешь?!

– А такую. Решил, видно, к отцу моему покрепче подмазаться, благоволения княжеского сыскать. Помню я, что свой ты во всем этом интерес имеешь!

– Видать, и в самом деле крепко тебя тот хазарин ятаганом угостил, что ты в уме помутился, – зло сверкнул глазами Ярослав. Наклонился к лицу раненого и прошипел: – Будь у меня интерес, о котором говоришь, полез бы я за тобой в эту сечу?! Я бы тебя там подыхать оставил!

Встал во весь рост. Глянул сверху вниз.

– Мне власти да почестей и в Новгороде достанет. С своей сам крутись.

И вышел, не оглянувшись.

Мстислав хотел было остановить сотника, резко приподнялся с одеял, да и ухнул обратно без памяти.

Уже вечерело, когда к костру, возле которого на седле сидел хмурый новгородец, подошел сам великий князь. Увидав Владимира, Ярослав встал на колено, склонил в поклоне голову с волосами, убранными золотым обручем с красным камнем.

– Встань, – промолвил, усаживаясь на чурбан, Владимир.

Помолчал.

– Ты сыну моему жизнь спас. Награжу. Чего пожелаешь?

– Пустяк то, всесветлый князь. Безделица. Не надо мне никакой награды. Разве что домой отпустишь...

– Пустяк, говоришь? – прищурился вдруг Красно Солнышко. – Это жизнь-то княжьего сына, наследника, безделица?

– Жизнь Мстислава, – твердо глядя в глаза князю, сказал Ярослав, – самая большая драгоценность. Я за него живот положу, не колеблясь. А вот то, что я сделал, и есть безделица. Мстислав – знатный воин, он бы и сам управился. Просто (улыбнулся странной улыбкой)... мочи ждать да глядеть не было.

Потянулся вдруг Владимир со своего места, взял Ярослава за подбородок, поднял лицо к себе, посмотрел в глаза.

– Клятву-то свою помнишь?

– Век не нарушу, княже...

– Трудно тебе будет с сыном моим. Норовом он больно крут да несдержан. А ты терпи. Как отец твой меня всю жизнь терпит.

Улыбнулся князь, поднялся и, не сказав больше ни слова, отошел от костра.

– Терплю, – прошептал вслед ушедшему Ярослав. – Куда ж деваться, коли...

И оборвал сам себя на полуслове.

* * *

Утром Владимирово войско свернуло лагерь да домой возвращаться собралось. Мстислав лежал на подводе и смотрел, как мимо тянутся конные и пешие ратники, и искал в веренице знакомую фигуру. Возле подводы остановил коня Владимир.

– Здрав будь, отец, – приподнялся было на локте княжич, но Владимир остановил его движением руки.

– Лежи уж, горе мое горькое.

– Прости, – потупил тот синие свои очи.

– Урок тебе будет.

– Да уж будет... Ярослав мне жизнь спас, знаешь?

– Правда? – деланно приподнял бровь, пряча усмешку, великий князь. – Я ему награду было предложил, а он сказывал – безделица, мол, ты бы и сам управился. Али врет?