Текст книги "Rendez-vous II. Прости, прощай (СИ)"

Автор книги: _Asmodeus_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Часть 1 ==========

Я медленно провожу гребнем по ее волосам, они слегка подвиваются и секутся, путаются и сбиваются, тонкие и почти безжизненные, но мягкие и пахнущие лавандой и какими-то еще неизвестными мне травами.

О чем я думал? Ведь я всегда знал, что все закончится именно так – иначе быть попросту не могло. Естественный ход вещей: зерно станет колосом, ребенок – стариком, живое – мертвым.

Еще немного и она станет королевой.

Осталось еще совсем чуть-чуть. Это «чуть-чуть» отделяет меня от неизвестности. Возможно я бы с радостью растянул эти часы на годы.

Человеку свойственно быть эгоистом. Такому, как мне – тем более.

Пальцы обессиленно сдавливают гребень, затем разжимаются, и он падает на пол, тихо звякнув о не покрытый ковром камень ее комнаты. Слежу за ним безразличным взглядом.

Звяк.

За окном брезжат первые лучи рассвета, утренний холодок морозит ступни и мурашками проникает под одежду. Этим вечером все будет по-другому. Совсем не так, как раньше. Так, как раньше, больше не будет никогда.

Тихо хмыкнув, склоняюсь, поднимая расческу.

Девушка сидит, отсутствующе смотря в стену перед собой. Сколько ей сейчас? Около двадцати пяти? Никогда не думал о ее возрасте. Есть ли в этом теперь хоть какое-то значение?

– Я закончил, – сообщаю, выпрямляясь и осторожно опуская ладонь ей на плечо с зажатым между пальцами гребнем, протягивая его ей почти интимным, многозначительным жестом.

К своим волосам она не подпускала никого кроме меня уже давно – лет пять, если не больше. Тогда все между нами было относительно просто – мне уже даже кажется, что проще некуда, потому что сейчас все усложняется с невероятной скоростью. И, начиная с сегодняшнего дня…

Такого больше не будет никогда. Я знаю, какое решение она приняла в тайне от меня, оно читается в ее потемневших глазах.

Она вздрагивает, будто очнувшись, и молча кивает, не глядя перехватывая вещицу из моей руки. Девушка стряхивает с плеча мою ладонь и, тяжело вздохнув, поднимается, опуская расческу на столик. Зеркала на нем нет, лишь подсвечник с оплавившейся с ночи свечей и стопка книг.

– Вы можете быть свободны, – закрывает глаза, поведя плечами, однако, приподняв ресницы, замирает, снова глядя в одну точку. Темные пряди скрывают ее глаза и переносицу. – Хотя, погодите. Нет. Не сейчас, – ее ладонь сжимается в кулак – она решается.

Что-то произошло? Что-то еще?

Все это время молча стою, заложив руки за спину, ожидая распоряжений. В последнее время все происходит именно так – как игра в добровольную покорность. Слегка киваю.

– Мне нужно Вам кое-что сказать. Нет, Вы обязаны меня выслушать. Вы обязаны меня понять. И простить.

Что-то внутри меня сжимается и содрогается. Я невольно делаю полушаг назад, но возвращаюсь на место. Видимо моя внезапная бледность настолько бросается в глаза, что мне предлагают сесть, но я лишь качаю головой и изо всех сил давлю ободряющую улыбку из тех, что даны мне природой. Судя по всему, все мои старания напрасны, так как девушка продолжает молча смотреть на меня своим уставшим и немного сочувственным взглядом. Последние несколько недель выдались тяжелыми. Похороны, поминки, собрания. Я до сих пор хожу в черном комзоле.

Она начала носить траур задолго до смерти отца.

– Понять, – коротко утвердительно повторяет она, будто настаивая, будто я мог не понять в первый раз.

Медленно задумчиво киваю, поджимая губы.

– Нет, Вильгельм, не сказать, что понял, и забыть, а именно понять. Иначе мне придется принять меры, и Вам они не понравятся, – в уголках ее темных глаз поблескивают слезы. – Понять, как бы неприятно это ни было и как бы ни хотелось этому сопротивляться, как бы тяжел ни был груз и как бы сильно ни было желание ослушаться и пойти против.

– Что ж… – единственное, что я могу ответить, находясь с ответом. – Что ж, – повторяю снова, но осознаю, что никак не могу придумать продолжения для этих слов, поэтому затихаю, делая глубокий вдох.

– Эта ночь была и будет последней для Вас в этом замке, в ближайшие дни я отрекомендую Вас в штаб южного фронта, там Вы останетесь надолго при маршальском звании, – девушка порывистым жестом приподнимает подбородок, ее непроницаемое лицо открывается свету, выхватывающему поблескивающие дорожки от слез на гладких щеках.

Я стою молча, оглушенный, ощущая, как постепенно тепло моего тела будто бы уходит в ледяной камень под ногами. Если бы можно было выразить эти смешанные чувства словами, то этими словами возможно стал бы крик. Однако с долей удивления ощущаю, что мое лицо не выражает практически ничего. На нем застыло учитивое робкое спокойствие.

– Я все решила уже давно. Без Вашего участия, благо я имела на это полное право, поэтому я сделала все, чтобы устроить Ваше будущее как нельзя лучше. Мне казалось, Вас всегда прельщали успехи на службе, так что, уверяю, через десяток дней пути у Вас, Вильгельм, не окажется ни минуты свободного времени, вы посвятите его во благо своей страны.

– Что ж, – снова нет слов, она это понимает, чувствует, знает. Еще немного и эмоции предательски вырвутся наружу, но сейчас в груди змеей сворачивается липкая пустота.

– Вы знали это всегда, я знала это всегда, не так ли? Это было неизбежно, неизбежно, как смерть. Вы боитесь смерти? – девушка обходит меня в паре метров по кругу, я ощущаю ее страх, страх граничащий с прикрытым философией притворным въедливым безразличием.

– Уже нет, – голос бесцветный и почти скучающий.

– Это хорошо, – опускает голову, останавливаясь в полуобороте ко мне, почти спиной. – Похвально для военного. Думаю, Вам предстоит блестящая карьера, Вы с детства делали большие успехи, так что еще немного и…

– Прекрати.

Она замолкает, и я ощущаю, как уверенность испаряется с ее лица, на котором остается душащая надломленность:

– Я так больше не могу, – девушка заламывает пальцы. – Не могу. Я связана по рукам и ногам, на мне теперь будет слишком много ответственности, чтобы не соблюдать наветов отца.

– Завещание…

– Там сказано все – он написал его за два дня до своей смерти, ты читал. Ты действительно думал, что я пойду против? – ее голос срывается, но лицо лишь каменеет. – Ты надеялся на то, что я растопчу свои принципы и свою гордость ради каких-то сомнительных радостей? Все решено – моя свадьба состоится через неделю. Этот человек был оповещен вчера, он будет здесь завтра днем.

– Ты меня знаешь, Джейн, я…

– Нет, ты не пойдешь до последнего. Не в этот раз. Не сегодня. Не сейчас. Хватит играть. В этот раз именно я решаю, что верно, а что – нет, – она оседает в широкое мягкое кресло. – Поэтому смирись.

– Ты… – шаг в ее сторону.

– Мы не принадлежим сами себе, мы – государственные люди, – она поднимает ладонь в отвергающем защитном жесте. – Не подходи ко мне, прошу. Пожалуйста, Вильгельм, не делай этого, ты уже взрослый человек, ты знаешь, что я никогда не делаю ничего просто так. Обстоятельства сильнее меня, я вынуждена решить все таким образом. У тебя нет выхода. Стой там, иначе я позову стражу, – ложь.

Я мягко опускаюсь перед ней на колено и перехватываю ее ладонь, припадая губами к запястью, зная, какие чувства это в ней всколыхнет.

Ее лицо застывает, она лишь поджимает губы в тонкую бескровную полосу и выдыхает:

– Я же просила. Не подходи. Не надо.

– Как скажешь, – отстраняюсь и поднимаюсь на ноги, собираясь покинуть комнату, но меня останавливает ее голос:

– Есть кое-что ещё, – она заправляет за уха выбившуюся из прически темную прядь.

– Нечто хуже? – в моем голосе читается вырывающееся из груди раздражение, подменившее собой беспомощность.

– Хуже.

– Не верю в…

– У меня будет ребенок, – Джейн смотрит в сторону.

Замолкаю. Поверил.

– Вот как. Тогда понятно, почему ты так заторопилась.

Джейн тактично пропускает укол.

– Он твой, но увы…

– Оттяни свадьбу на год, – голос садится, я склоняюсь, упираясь ладонями в подлокотники, смотря ей в глаза. – Отдай этого ребенка мне. Факт его рождения еще можно скрыть.

Девушка качает головой, приоткрывая рот, но я не даю ей ответить, отстраняясь:

– Взамен я больше не появлюсь в твоей жизни. Никогда. Обещаю. Я прошу одного. Иначе тебе всегда придется лгать этому человеку… – руки влажные от пота, но во всем теле лишь мертвенный холод. – Двум людям. Всей стране. Рано или поздно они поймут. Я дам ему лучшее будущее, ты это знаешь. Мы это знаем.

Джейн долго внимательно смотрит на меня. Ее губы кривятся:

– Знаю. Знаю, может быть, даже лучше, чем ты…

Пропускаю ее слова мимо ушей:

– Я буду ждать письма.

Подхожу к двери. Пальцы сжимают резную ручку, кажущуюся почти теплой.

– Этим же вечером отправляюсь на юг и приступаю к исполнению приказаний, Ваше Величество, – на секунду прислоняюсь лбом к дверному косяку, прикрывая глаза. – Прощайте.

– Подожди.

Останавливаюсь в открытых дверях.

– Пожалуйста, береги себя. Я не могла иначе позаботиться о будущем своего младшего брата…

– Твой младший брат тебя прощает.

Ну надо же.

– Прошу, не лезь под пули, на тебе теперь будет лежать огромная ответственность за еще одну жизнь. Такого с тобой еще не случалось никогда, Вильгельм. Не умирай раньше времени. Не нужно.

– Если бы все это зависело от меня…

Дверь закрывается за моей спиной, я ставлю точку в разговоре.

========== Часть 2 ==========

Ясным июльским утром наперевес с военным снаряжением наш отряд медленно вступил в родной город. Столица встретила суетой и торопливым интересом. Люди сторонились, пропуская еще совсем юных, задыхающихся от восторга и гордости ребят, совершивших свой первый тренировочный марш-бросок на север.

С тех пор, как мы покинули Ла Круа, прошло чуть больше года. И вот, мы снова здесь. Встречай, столица, мы скучали.

Воскресное утро встречает пением птиц и сонной дымкой пригорода. Даже роса не спасает от сухой духоты теплеющего воздуха, еще немного и от легкой утренней влажности останется лишь воспоминание.

Пришпорив лошадь, отделяюсь от основной расформировавшейся колонны, уже тронувшейся, кто куда, по своим делам – домой, и срываюсь в галоп по широкой мощеной гранитом дороге, ведущей из столицы туда, где берет свое начало деревня, чисто формально принадлежащая городу и еще более формально являющаяся его частью.

Мерный глухой стук копыт по земле сливается со стуком сердца. В пятнадцать лет познать силу свободы дано не каждому, однако меня она теперь зовет и манит, тянет в десятки раз сильнее тысячи магнитов. Или что там еще может притягивать с такой чистой, всеобъемлющей силой?

Впереди показывается невысокая базилика. Каменная, гордо вознесшая свои шпили к небу… В этот день все кажется мне возвышенным и ясным. Чистая мощь, чистая энергия.

Вдыхаю полной грудью, останавливая лошадь чуть поодаль, замирая, и прикрываю глаза, ощущая, как ветер играет в моих длинных огненных волосах, обдувает взмокшую от тяжелого снаряжения шею и заглядывает под широкие рукава.

Они здесь. Они всегда по воскресеньям здесь. Они не знают, что я вернусь сегодня.

Спрыгиваю с Пегаса и снова останавливаюсь, едва коснувшись ногами влажной от росы травы, пытаясь прочувствовать этот почти триумфальный момент, от которого у меня перехватывает частое взволнованное дыхание.

Навесив часть снаряжения на коня, быстрым шагом, почти срываясь на бег, – я же взрослый уже, черт возьми, человек – марширую к базилике. Солнце, едва поднявшееся, только готовится пригреть своими лучами серый камень и холодно поблескивающее стекло витражей. Оно тягуче-медленно карабкается по небосклону, то и дело завязая в легких синеватых облаках.

Я взволнованно останавливаюсь у затворенных высоких дверей, ощущая, как мелко подрагивают мои колени и потеют крепко сжатые в кулаки ладони. Сейчас меня встретят. Отец будет безумно рад, няня обнимет крепко-крепко, сестра точно отметит прибавленные мной пятнадцать сантиметров роста – уж теперь я обязательно окажусь выше нее, вот увидит.

Распахиваю двери, уверенно входя, самодовольно сопя себе под нос.

Помещение заполняет пробирающая до подкорок души органная музыка. Я замедляю шаг, замечая, что базилика пустует, лишь одинокая фигурка вдали в темной шали стоит чуть левее центрального прохода. Она молча застыла ко мне спиной, замерев под величественную музыку.

Мой взгляд несколько разочарованно упирается в мысы замызганных, наскоро помытых сапог, но я настойчиво продолжаю идти вперед, постепенно замедляя свой шаг, смиряя пыл и засевшую где-то в районе горла почти детскую обиду. Останавливаюсь, лишь дойдя до алтаря, потирая грубо выделанной подошвой сапога каменный пол.

В лицо мне сбоку ударяет красноватый луч света. Я прикрываю глаза ладонью, щурясь, озираюсь и замираю, ощущая, как меня бросает в краску. Резко, как молния среди ясного летнего неба.

– Джейн?.. – выдыхаю. Как же она изменилась за этот год…

Я так по ней скучал.

Она вздрагивает и переводит на меня удивленный взгляд, не имея ни малейшего понятия о том, как ее хрупкую тонкую фигурку сейчас охватывает ореол разноцветного сияния. Она что-то говорит, но я не могу разобрать ее слов. Мой пару секунд назад ясный ум пораженно захлебывается и тонет.

Как случилось так, что именно она пришла сюда в этот день?

…Джейн была чертовски права, говоря мне о том, что я безнадежен.

***

Тот летний день. Июльское сухое воскресенье, за которым последовала длительная засуха. Оно обозначило конец моего душевного спокойствия. Тогда случился один из тех страшных внутренних переворотов, о которых вспоминаешь в глубокой старости так же ясно, как будто это случилось еще вчера. Я был уверен, что именно этот день обозначил первую трещину на сломе моей души. В силу каких-то неизвестных мне обстоятельств, я оказался пленен чувством, которое так и не смог верно понять. С тех пор прошли годы.

Я несколько раз уезжал в походы один раз даже в тайне уходил на фронт, но был ранен и возвращен домой приказом отца. Я пытался унять зародившуюся в груди болезненную ноющую тоску и злобу, но это с каждым днем ощущал себя все более одиноким. Будто весь мир предал меня и оставил умирать. Я искал того, с кем мог бы поделиться этой частью себя, не вызвав отвращения, но так и не нашел, потому что даже не пытался заговорить. Отряд пил, смеялся, обсуждал незначительные вещи. А мои слова требовали абсолютного доверия, которое я позволить пока себе не мог. Меня часто недолюбливали за мою молчаливость, смотрели косо и явно обсуждали за спиной.

Взбешенно сжимаю пальцы на своем горле, привалившись плечом к стене и устало прикрываю глаза. Рука ослабевает и медленно безвольно опускается вниз, повисая плетью. По возвращении меня долгое время обхаживал медик, но его присутствие больше было не нужно, так как я был практически здоров.

Что теперь?

Теперь я молчу, нервничаю, маюсь ночами, прохаживаясь из угла в угол, лелея свое раздражение и отреченность от всего мира. Книги не читаются, еда застревает в горле, солнце светит слишком ярко, птицы поют слишком громко и мешают спать. Все мешает. Спать, жить, развлекаться, работать, учиться.

Ощущаю усталость, хотя с раннего утра не шевельнул и пальцем, будто что-то таинственное и темное вцепилось в мой позвоночник аккурат между лопаток и вытягивало из меня все мои силы. Ночами я просыпался, мучимый кошмарами о своем раскрытии, хотя, кто знает, что именно я наговорил в своем бреду во время воспаления.

Что-то противно сжимается в груди и вздрагивает, когда я вернулся в родительский дом. У отца было много дел. Правитель он отличный, только вот родитель, как я выяснил еще тогда – так себе, пусть его идея провести все лето в усадьбе за городом была просто замечательной, однако какой в ней толк, если от себя и своих мыслей не закроешься и не уедешь в летнюю резиденцию.

Взгляд замирает, я прижимаюсь лбом к стеклу, ощущая пульсацию в висках. Стекло быстро мутнеет от теплого дыхания, и я отстраняюсь, рукавом стирая муть, и снова прислоняясь к нему.

Сестра вышла в небольшой палисадник. Я боялся уловить ее улыбку в свое отсутствие, но на лице Джейн задумчивое серьезное выражение. Она медленно ступает по дорожке к небольшому фонтану, накручивая на палец сорванный одуванчик со слишком длинным стеблем. Подойдя к источнику, откидывает цветок в сторону и склоняется над водой, опираясь на бортик, подставляя ладонь под струю фонтана.

Рассеяно думаю о том, что, ей очень одиноко в этом месте.

Одиноко здесь? Рядом со мной? Года три назад я посчитал бы эту мысль забавной, но сейчас все изменилось. Я даже почти смирился с ее существованием. Я избегаю Джейн с момента своего вынужденного возвращения.

Пальцы скользят по запотевающему стеклу. Со второго этажа отличный обзор на сад, но сейчас – хоть не дыши. Смотрю на мутное светлое пятно: где-то там фонтан, а на его бортике сидит она.

Снова протираю стекло, но уже ладонью.

И сталкиваюсь с ее взглядом.

Практически испуганно отстраняюсь от окна, уходя в полумрак комнаты, ощущая, как сердце стучит где-то в районе горла.

Прекрасно.

Раздраженно бью кулаком по стене, им же затем в нее и упираясь, с трудом сдерживаясь, чтобы не выругаться от волнения и ненавязчиво прибившимся к нему сомнения и боли. Другой рукой осторожно касаюсь своих плотно сжатых подрагивающих губ.

Мне уже восемнадцать лет, а страдаю, как девица на выданье. Смогу ли я упасть еще ниже в своих же глазах?

– Ты уже начал говорить с собой. Что дальше? – ворчу себе под нос. В комнате душно и пахнет деревом и старой бумагой.

Джейн…

Прислуги здесь почти нет, говорить тоже особо не с кем. Ее фрейлины сидят где-то бухтят о ценах на рынке или пытаются «случайно» столкнуться со мной, а она…

Зачем им вообще обсуждать цены на рынке, если они живут при наследнице за счет двора и получают все, чего пожелают? Смешной народ.

Сестра специально, беспокоясь о своем зрении в будущем, выбирала себе грамотных чтиц, и вечерами они сами своими гнусавенькими, но чистыми голосами зачитывали ей книги. Она просила их читать без выражения, на что они жали плечами, но послушно выполняли мудреный приказ ее светлости. Кажется, сестры-цыганки – Петра и Шанталь – фаворитки в свите. Красивые – бронзовая кожа, слегка вытянутые лица, по-иностранному привлекательные, хищные изгибы бровей, темные глаза, – но с провинциальными манерами. Петре двадцать пять, Шанталь двадцать восемь. Обе строят глазки мне, стоит только появиться в зоне поражения, хотя пару лет назад сюсюкались, как с ребенком. А теперь «ваше-ство, а, ваше-ство?» И подмигивают, посмеиваясь, когда я прохожу мимо. Может, стоит извлечь из этого хоть немного выгоды?

Выдыхаю себе под нос, тряхнув головой, представив себя в близком обществе одной из них.

– Не выход, – мой голос звучит неуверенно.

Время давно близится к вечеру, скоро подадут ужин. Там, наверное, уже стоят подсвечники, ритуал зажжения которых случится только, когда «их-шства» спустятся «кушати».

Вздрагиваю от стука в дверь. Нервно приглаживаю растрепавшиеся волосы и собираю их в хвост, пытаясь привести себя в порядок.

– Вильгельм? – голос Джейн звучит спокойно, как обычно, но я улавливаю взволнованные нотки. – Сегодня я ем у себя. Если захочешь, заходи, как закончишь со своими делами, мне нужно с тобой поговорить, – она на секунду замолкает, видимо скользя взглядом по закрытой двери. – Правда, нужно. В последнее времы тебя будто бы не существует. Я скучаю по тебе, хотя ты находишься здесь, рядом со мной. Вильгельм, это тяжело. Ты не чужой человек, будь хотя бы частью семьи. Не исчезай так внезапно, у меня же больше никого…

Последние слова исчезают вместе с ней в глубине коридора.

Обреченно закрываю глаза, ощущая, как на них наворачиваются непрошеные слезы.

***

– Захожу, – объявляю, стоя за дверью, выжидаю несколько долгих секунд и толкаю дверь, тихо ступая на мягкий ковер.

Она задумчиво сидит перед зеркалом, на ее коленях лежит толстая книга. Видя мое отражение, мягко улыбается и кивает. Меня же от волнения и бессонницы потряхивает, как в лихорадке, но мое внешнее холодное, почти отстраненное спокойствие отталкивает и раздражает даже меня самого.

Ничего не могу с собой поделать, сейчас я балансирую над пропастью. Мне нужно держать себя в руках.

– Проходи, – ее смущает повисшая тишина. Раньше рядом с нами тишины не было никогда. Сейчас она стала нашим коконом, который мы сами же для себя сплели. Точнее, нет, не мы. Это сделал я сам.

Дверь тихо закрывается. Я задумчиво опираюсь о нее спиной, но передумываю и прохожу вглубь комнаты, испытывая жгучее тянущее чувство стыда, будто совершаю нечто порочное. Секунды кажутся вечностью. Я с трудом сглатываю вязкую слюну и останавливаюсь за спиной Джейн, складывая руки на груди.

– Ты хотела со мной поговорить.

Девушка кивает, делая тяжелый вздох. Она наверняка думала над тем, что хочет мне сказать, не день и не два. Неделю, если не больше. И то, что она наконец решилась на серьезный разговор, говорит о многом.

Сестра машинально поглаживает корешок книги, смотря в глаза своему отражению:

– Вильгельм, – она поджимает губы, кажется, все же подбирая слова.

Тонкие длинные пальцы, благородная бледная кожа, легкие покраснения в районе суставов, просвечивающие синеватые венки.

Удивленно моргаю, когда девушка, не глядя, протягивает мне свой гребень:

– Пожалуйста, – говорит утвердительно, как будто мы делаем так каждый день, как будто этот ритуал живет у нас уже вечность, не иначе. Как, если бы я сам просил ее дать мне эту вещь.

Я не отказываюсь, лишь молча принимаю дар.

Касаюсь ее волос.

Джейн начинает о чем-то говорить. С удивлением осознаю, что ее речь вовсе не заходит о проблемах наших взаимоотношений.

Слова, быстрые и легкие, проносятся мимо меня. Все мое внимание сосредотачивается в моих руках. Я ощущаю себя проклятым. Если бы я знал, что именно запустило этот зловещий механизм, то возможно знал бы, как его отключить. Однако это не та тема, которую можно с лёгкостью поднять даже со своими близкими друзьями. Она пропитана стыдом, опасностью и помешательством и с каждым годом, не находя никакого выхода, укореняется в моей голове болезнью. Идеей.

Обычно немногословная, сейчас девушка сразу же уходит в отвлеченные рассуждения, за которыми мой рассудок уследить уже не в состоянии. Почти механически, осторожно я расчесываю мягкие подвивающиечя локоны. То ли от обострившихся чувств, то ли от волнения периодически случайно больно дергая за пряди. Такое взаимодействие кажется практически неприличным.

– Вильгельм? – девушка поворачивает голову, волосы падают с плеч, открывая обзору ее шею. Мои руки медленно опускаются; во взгляде, кажется, читается все, но, вероятно, то – лишь мое желание быть понятым без слов, и на самом деле мой взгляд продолжает отдавать холодным раздражением.

– Ты в порядке? – спрашивает с неловкой улыбкой, кажется, ощущая свою за это вину. Джейн запрокидывает голову назад, как делала это в детстве и смотрит мне в глаза.

Я делаю глубокий вдох и инстинктивно, почти по-животному пружинисто, склоняюсь, опершись ладонями о спинку стула, к ее лицу, своими губами едва не касаясь ее губ.

Замерла. Не ожидала, что я ее предам.

Хмыкнув, отстраняюсь. Шаг назад, два, три.

– Прости, – на моих губах появляется улыбка. Мне становится легче.

Комнату я покидаю, стараясь не думать о том, что будет дальше.

========== Часть 3 ==========

Прохладный вечер перешел в ночь: палисадник окутала непроглядная тьма, лишь где-то в доме горели робкие огоньки свечей. Я выхожу на крыльцо, ощущая сильную слабость во всем теле. Три года беспокойств и внутренних противоречий вылились в эти несколько секунд и оставили после себя сосущую пустоту и какое-то нечестное неконтролируемое чувство стыдной радости. С одной стороны, мне стало легче, с другой – я ощутил разочарование. В который раз. Меня захлестнуло эмоциями, но затопившее меня облегчение от признания принесло лишь меланхолию и усилило чувство одиночества. Я скинул с себя тяготивший меня все эти годы груз.

Распускаю волосы, и ветер свободно подхватывает рыжие пряди. Чудесно. Вздыхаю полной грудью, нервный тик над бровью постепенно унимается. Я снова держу себя в руках.

Фыркаю себе под нос и в один прыжок перемахиваю черед ряд ступеней, приземляясь на устланную камнем дорожку. Никто меня не видит, поэтому на некоторое время замираю на одном колене, касаясь пальцами прохладного камня, через стыки которого пробивается трава. Мне стоит чаще делать немного странные вещи.

Поднимаюсь и, сунув все еще мелко подрагивающие пальцы в карманы, неспешным шагом прохожусь до небольшой беседки: почти новой, построенной лишь пару лет назад.

Невольно улыбаюсь, бросая на нее – таинственно скрытую кустами сирени – скорый взгляд. Сейчас мне видна лишь ее тень, но она сама – темная, с высоким деревянным куполом и тонкими лесками, украшенными разнообразными колокольцами и бубенцами – кажется мне чем-то мрачным и прекрасным. Нередко в ночной тьме можно услышать в саду их дурманящий перезвон, поэтому летними ночами я держу окна открытыми, а осенью, если случается такое, что провожу здесь месяц-два, не отказываю себе в вечерней прогулке по опавшим листьям.

Прислоняюсь спиной к деревянной подпорке и медленно съезжаю по ней вниз на ступени. Улыбка спадает с моего осунувшегося и сильно похудевшего лица.

И что же теперь?

Раньше я жил надеждой, признаться в которой был не способен даже самому себе. Это было моим сдерживающим фактором. Я оттягивал момент признания так долго, как мог, потому что не был готов до конца осознать безнадежность своего помешательства. Все это неправильно, но теперь, когда оно наконец произошло, я совершенно не представляю, что мне стоит предпринять, чтобы снова получить хотя бы зыбкую опору заместо выскользнувшей из моих рук иллюзии. Все резко стало еще сложнее и деликатнее, чем раньше. Мою тайну разделил другой человек, я эгоистично вывалил ее в чужое сердце, зная, что этот секрет останется между нами навсегда.

Сейчас я чувствую успокоение, однако что, если хрупкое равновесие не предаст меня потом. Что тогда?

Рано или поздно пройдет – решаю. Меня больше обременяла тайна, а не само чувство. Время сделает свое дело. У меня нет другой жизни, чтобы так бездумно тратить свое время на пожирание себя. Теперь я открыт, у меня нет смысла прятаться, самое неприятное осталось позади.

Задумчиво смотрю на свои руки. Медленно переворачиваю их ладонями вверх, тяжело вздыхая. Мой взгляд начинает привыкать к мраку настолько, что я различаю, пусть и не очень хорошо, мелкие морщинки на сгибах пальцев.

– Неужели существует что-то, что эти руки не способны удержать?

Поднимаю голову, услышав чужой голос. Джейн всегда передвигалась практически бесшумно. Еще в детстве это давало ей преимущество в игре в жмурки.

Мотнув головой, откидываю лезущие в лицо пряди назад, затылком прижимаюсь к полированному дереву беседки. На моих губах снова появляется странная, практически пугающая улыбка:

– Думал, останешься у себя.

– Я, если честно, тоже, – Джейн вздыхает, смотря в сторону. – Но, кажется, я не имею на это никакого права, – говорит ленивым уставшим тоном, зябко потирая предплечья пальцами. На улице прохладно.

– Я уважаю твой выбор, поэтому не хочу никак на тебя влиять, – пожимаю плечами, легко щурясь.

– А я – твой.

Морщусь.

– Будешь играть в солидарность? Ищешь слова, чтобы не задеть? – отвечаю тихо и немного насмешливо. – Кажется, я все же доживу до момента, когда со мной начнут говорить, как с душевнобольным.

Она смотрит мне в глаза и какое-то время молчит.

– Чтобы человека уважать, нужно в первую очередь знать, что в нем требует твоего уважения, – снова этот менторский тон.

– Сомнение – кредо мыслящего человека, в чрезмерных количествах доходящее до патологии.

– Верно.

– Осторожнее со словами, я же могу додумать за тебя, – мои руки расслабленно опускаются на колени. Я замираю, поднимая на сестру взгляд. – У твоих поступков и слов столько трактовок, что я начинаю осознавать, как многозначно нужно выражаться, чтобы тебя признавали здравомыслящим человеком, – подначиваю.

Укоризненно качает головой:

– Я не отрицала того, что…

– Но и не признавала тоже, – перебиваю, склонив голову набок. – С точки зрения политики – это грамотный ход.

– Но с точки зрения отношений – не очень. Я права?

Моя нервная усмешка говорит сама за себя. Молча едва заметно киваю, не отрывая от девушки внимательного взгляда.

– Я пришла не издеваться, но – понять.

– Смотри поосторожнее с пониманием. Оно губительно во многих случаях. Например, в нашем.

Даже в темноте замечаю вспыхнувший на ее щеках румянец. Джейн о чем-то размышляет. Она обхватывает себя за плечи. На ней тонкое нежно-голубого цвета платье, совершенно не подходящее для ночных прогулок.

– Ты не…

– Подойди ко мне.

Она замирает, чуть вздернув подбородок.

– Просто сядь рядом со мной, я тебя не съем. Честно, – вздыхаю, отводя взгляд. – Ну постараюсь уж точно.

Тяжело вздохнув, сестра все-таки подходит ко мне и, чуть приподняв подол юбки, садится на ступеньки. Задумчиво смотрю перед собой, не понимая, какие именно чувства от этого испытываю, но стягиваю с плеч пиджак и накидываю ей плечи, видя как поджимаются ее губы.

Снова прислоняюсь спиной к деревянной перекладине, пожимая плечами.

– Вильгельм, – говорит Джейн. Она прячет лицо за волосами и некоторое время молчит, не получив ответа.– Вильгельм, – зовет повторно, но уже чуть громче.

– Да? – все-таки отзываюсь, не смотря в ее сторону. Теперь холодно уже мне.

– Ты знаешь: если проблему не выходит решить словами, то значит… – сестра осторожно касается моего колена.

– …что слова подобраны неверно, – заканчиваю за нее, задумчиво закусывая нижнюю губу.

– Ты уверен в своих чувствах?

Резко перевожу на нее взгляд. На ее лице сконцентированная забота и понимание.

– Что, черт побери, ты несешь? – по спине проходит неприятный холодок.

Она вздыхает:

– Как я могу довериться тебе, если ты сам не веришь в то, что ощущаешь?

Представляю, как выгляжу со стороны: напряженный взгляд, недоверчивый изгиб бровей, поджатые губы.

– Все равно, что спросить сердечника, верит ли он в то, что у него болит сердце, – пытаюсь нащупать в себе чувства, но в итоге лишь пожимаю плечами, не зная, правду ли я ответил или в очередной раз соврал. – Я был бы рад не верить, но, возможно, это то, что я контролировать не в состоянии. Это от меня не зависит, и этот «праздник» всегда со мной.

Поколебавшись, сестра поворачивается ко мне. На ее лице сосредоточенность – подбирает слова.

– Но…

– Что «но»? Ты пришла – прекрасно. Выходит, тебе недостаточно того, что я не могу тебя коснуться без стыда и страха как-то опорочить, – раздраженно отпинываю камень и, не чувствуя уже ничего кроме злости на себя и Джен, приникаю к ее губам, опираясь ладонью о край верхней ступени.