Текст книги "Будь мужчиной, малыш (СИ)"

Автор книги: Зяма Политов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Политов Зяма

Политов Зяма

Будь мужчиной, малыш

Вечером в пятницу в заведениях обычно шумно. Но, если ты не жмот и располагаешь парой лишних монет, тебе вполне по силам найти уютное местечко, где можно спокойно поговорить.

– Мы обтяпаем это чёртово дельце в пять секунд. Ты ж меня знаешь. – Крич, мой дядя, заслоняется пивной кружкой, давая мне время подумать. Кадык его мерно вздрагивает: вверх-вниз.

Я знаю. Но я сомневаюсь. С тех пор, как не стало отца, ближе Крича у меня никого нет. Я верю дядьке, как себе. И всё же. Речь идёт о моей шкуре, не о дядиной.

Вокруг приятный полумрак. Ровно настолько, чтоб ощущать себя в царстве теней, но не терять связи с собеседником. Я вижу дядькины усы – его гордость, ставшие ещё пышнее от обрамляющей их пивной пены. В этом месте подают настоящее пиво.

Сам я смакую виски. Не знаю, откуда они достают натуральный. Тот самый скотч. Дерут сумасшедшие деньги, но для тех, кто умеет ценить вкус, это не имеет значения. Тем более, я шикую не на свои. Для того, чтобы завести наконец собственный капиталец, надо слушаться дядю. Что я и пытаюсь делать, не слишком, правда, успешно.

Я всё ещё тяну с ответом, хотя дядя буравит меня глазами. Я не вижу, я чувствую давление кожей. Сам дядя принимает решения мгновенно. Иногда я думаю: ему в мозг вживили суперкомпьютер, сродни тем, что моделируют погоду в метеоцентре.

Я делаю вид, что увлечён красивым голом. Футбол здесь тоже настоящий. Во всю дальнюю стену – будто сидишь на трибуне. Похоже на популярную нынче голографическую забаву, но уж кому как не мне отличить в кадре живых игроков от программных супергероев. Чемпионом мира я становился трижды. Это роднит меня с легендами тех времён, когда бельё сушили во дворах пятиэтажек, а автомобили чадили угаром. Пеле, Роналдо, Беккенбауэр – в эту галерею неплохо вписывается имя Род Велич. Но и только. Былые кумиры окончили дни в достатке.

Держись за футбол, Род, – говаривал мне дядька всякий раз, когда речь заходила о моём будущем. – С твоей праведностью, сынок, тебе не выжить в этом мире.

Он был, как всегда, прав. Пока моя левая (да и правая) била словно из пушки и прицел был точен, от зарплаты до зарплаты я вполне дотягивал. Подобные заведения я, конечно, мог бы позволить себе лишь по великим праздникам, но дядя, родное сердце, частенько устраивал мне праздники за свой счёт. Каждый его приезд в наш город мы заваливались в клуб или бар и кутили ночь напролёт. Выбирали места подороже, где подавали бифштексы из мяса, благородные напитки из ячменя, где мелодичные звуки извлекали из дерева и меди. Синтезаторы не для нас. Бренчат ли они электронной музыкой или готовят идентичные натуральным яства из пищевых гранул.

Уверен, у дяди тоже есть свой кодекс чести. Иначе – с его суперкомпьютером в голове – он давно завладел бы всем миром. Ну или хотя бы прикупил соток пять земли и построил домишко за городом. Из настоящих брёвен. Поначалу я считал дядю обыкновенным лентяем, не признающим иных благ, кроме хорошего пива и живого тягучего блюза. Его извечная поговорка про лишнюю жадность казалась мне просто блажью и красивой позой. Позже я пришёл к мысли, что "блажь" его – это трезвый расчёт. Никогда он не брался за дело, отмеченное в уголовном кодексе как особо тяжкое преступление. Все его проделки тянули максимум на годик-другой исправительных работ. Но я не помню, чтобы дядю хоть раз вызывали в полицию даже в качестве свидетеля, не говоря уже о предъявлении ему какого-либо обвинения. Везунчик, что тут скажешь. В глаза да и, признаться, за глаза я частенько величал дядю непризнанным гением, не разделяя, впрочем, его взглядов на жизнь.

Полгода нищеты после окончания футбольной карьеры заставили меня измениться. Когда порой два дня во рту не бывает маковой росинки, трудно заставить себя удержаться от соблазна прихватить то, что – как говорит дядя – плохо лежит. Даже если это плохо лежит в чужом кармане.

Сегодня дядя решил пристроить мою собственную жизнь. Если бы, – говорит, – ты не упрямился как осёл!

– Взгляни трезво, – говорит дядя.

Если бы...

Но я не скажу, что, как бы плохо в данный момент моя жизнь ни лежала, это обстоятельство делало её для меня менее ценной. И вряд ли я был согласен, чтобы мою никчёмную жизнь прибрал к рукам какой-нибудь ушлый дохляк, даже если он способен распорядиться ею неизмеримо лучше.

Кроме того, я не узнавал собственного дядю. Куда делись принципы? Раскрытие задуманной им аферы сулило – при неблагоприятном исходе судебного процесса – смертельную инъекцию. А мне с трудом верится, что у дяди хватит сбережений на толкового адвоката.

– Тьфу! – дядя плюёт через плечо и стучит по дереву. – Типун тебе на язык, малыш.

Дядя упорно зовёт меня малышом, хотя во мне сто девяносто семь от пола и тридцать три от роду. Это немножко раздражает, но стариков разве переделаешь. В отместку я обзываю его старым пердуном. Это бесит его: в свои пятьдесят семь он считает себя непревзойдённым ловеласом. Боюсь, в сексуальной самооценке компьютер ему бесстыже врёт. Что-то мне подсказывает, что, выдерни из цепочки – впалая грудь-пивной животик-седая плешь – платиновую кредитку, в дядиной постели сильно похолодает. Может, я ошибаюсь.

– Всё обставим чисто. – Дядины усы топорщатся от удовольствия. – Смотри, малыш. Тебе только и надо: заявиться в его чёртовы чертоги и согласиться на чёртову операцию. Всё. Остальное, чёрт побери, я возьму на себя.

– Браво. – Я театрально хлопаю в ладоши. – А может, поменяемся ролями? Я смоюсь с деньгами и буду ежегодно приносить цветы на твою могилку. У тебя, между прочим, та же группа крови.

– Тьфу! – на этот раз дядя натурально брызжет слюной и расплёскивает пиво. – Опять двадцать пять! Неужели ты считаешь его круглым идиотом?!

Как же! Да. Обязательно. «Вы круглый идиот, мистер Макдауэл?» – меня так и подмывает задать дядин вопрос стройному брюнету, раскуривающему сигару в кресле напротив. С минуту как – в окружении поклонов, «простите» и «прошу соблаговолить» – я сопровождён в его кабинет в пентхаусе вызывающе величественной башни. Башней проткнули тучи и вонзили в самые небеса, не иначе, чтоб пощекотать нервы богу.

Вопрос рвётся наружу, царапая в нетерпении гортань. Но я сдерживаю натиск. Я ищу формулировки под стать этому золочёному лоску.

– Вы ничего не перепутали, сэр? – начинаю я так. Как бы издалека, но на самом деле перепрыгнув через все мыслимые светские прелюдии.

– Хм, – отвечает Макдауэл с сиплой, кажется даже напускной хрипотцой, – я ожидал подобного вопроса, мистер Велич. Но, признаться, не с порога. Что ж, уважаю вашу хватку. Да. Три миллиона. Если вы имели в виду сумму контракта.

"Святые угодники! – у меня всё-таки перехватывает дыхание. – Именно, дьявол тебя забодай! Я имел в виду сумму".

Вслух же я лишь мычу, изображая беспомощными жестами что-то вроде облака или кудрявого барашка. Любой на моём месте потеряет дар речи. Одно дело – увидеть цифру с шестью нулями на бумаге, невесть откуда взявшейся у дяди-авантюриста. И совсем другое – услышать из уст джентльмена с безупречной репутацией в деловом мире.

Брюнет терпеливо ждёт. Аромат сигары щекочет мне ноздри, возвращая способность к общению.

– Могу я теперь поинтересоваться, мистер Велич, кто вы и что, со своей стороны, могли бы мне предложить. – Брюнет склоняет голову набок и пронизывает меня взглядом.

– Бросьте, мистер Макдауэл! – говорю я намного увереннее. – Не думаю, что вы впустили меня сюда, не узнав предварительно мою подноготную до малейшей детали. А товар – вот он, перед вами. Желаете пощупать?

– Нет, увольте, мистер Велич. Товар подходящий, если зрение мне не изменяет. Однако щупать, когда мы договоримся, его непременно будут – в другом месте и более обученные этому делу люди. На данный момент меня гораздо больше беспокоит, по какой именно причине вы решились продать свой товар.

Слезы наворачиваются у меня на глаза. Клянусь всеми святыми, я не рассчитывал давать слабины. Так получилось вдруг. Само собой.

Я опускаю голову и шепчу едва слышно: – Эвелина... Моя Эви. И наша малышка... Они должны жить...

– Мы подписываем договор через неделю, – этим же вечером преподнесу я дяде новость, которая обрадует его, будто школьника – известие о продлении каникул. Мы сядем за столик у стены справа от сцены, плач гавайской гитары в руках негра-исполина на минутку унесёт дядю в эмпиреи... Затем дядя вернётся из небытия, прополощет пегие усы в пенном бокале и заговорщицки подмигнёт: – Вот видишь, малыш...

Я вижу. Сейчас, прокручивая в памяти те дни, я ясно вижу, как легко было сделать правильный выбор. Если бы я не был прежде так наивен.

Почему, почему, почему... Тысячи "почему", оказывается, окружают меня со всех сторон, а я, представьте, никогда не задумывался об этом. В присутствии дяди "почему" проясняются, как небо морозной ночью, но без дядиной помощи небо снова затягивается мглой. Всю жизнь я старался отгородиться от неудобных вопросов, я просто не вглядывался в эти выси над головой. Пока не наткнулся на "небосвод" лбом.

Почему, например, именно я?

– Потому что ты молод и хорош собой, – дядины глаза не фальшивят ни нотки. – Потому что, малыш, здоровью твоему позавидует скаковой жеребец. Потому что... Странно, если бы Макдауэл вдруг захотел иметь моё тело, ты не находишь?

– А зачем ему вообще живое тело? Оно непрочно и недолговечно. Сейчас, когда целая индустрия производит органы для замены. С его-то деньгами!

– Именно, малыш! С его деньгами. Ты думаешь, чёрт возьми, под костюмом этого воротилы осталось что-либо от природы? Ха, дурачок. Ему есть, с чем сравнить. Уж коли Макдауэлу втемяшилось заменить синтетику натуральным продуктом, поверь, этот человек знает, что делает.

– Да, но три миллиона! Теперь, когда очередь на эвтаназию растянулась на несколько лет. Выбирай любого почти задаром. Уверен, даже нашу с тобой редкую кровь в этакой толпе можно откопать без труда. Что за странная благотворительность?

– О, малыш, да в тебе никак родился философ?! Бери, пока дают – вот разве что я тебе имею сказать из философского. На свете много необъяснимого. Башку свернёшь думать. Ты ведь, допустим, не задумывался, отчего вообще возникает чёртова очередь добровольных самоубийц. Отчего женщины продолжают рожать как заведённые, будто они плодят чёртовых орущих уродцев ради развлечения. Хотя знают, что, пока киборги да бионики успешно справляются с работой, приличная должность светит лишь каждому пятому теплокровному. А пока сытая гвардия умеет приструнить голодных недовольных, новорождённым уготована лишь одна дорога: в очередь на биржу труда. Которая плавно, но неизбежно перетечёт в очередь в хоспис для подготовки в последний путь. А, малыш?

Наверное, дядя прав. Не стоит копать слишком глубоко. Мысли, которые вспыхивали в моем мозгу по ходу его пылкой речи, так и угасли невысказанными. Почему люди терпят? Если не боятся смерти, почему не бунтуют против несправедливости, имея даже мизерный шанс на удачу? Или не совершают преступления? Не крадут, не грабят? Не промышляют обманом, как дядя? Если разобраться, смертная казнь по приговору – та же эвтаназия. Пусть позорная, да. Но без очереди.

Все самоубийцы по словам дяди – сломленные люди. Невзгоды и мытарства годами пропитывали их тела ядом пораженчества. Макдауэл, – дядя делает круглые глаза, – боится, что "токсины нищеты" способны отравить его душу и, несмотря на сопротивление собственного мозга, изменят характер и личность в целом.

Моё же тело всю сознательную жизнь жило духом победы. Вот из-за чего я лучше всех претендентов.

Нам с дядей оставалось всего ничего: подготовить достаточно убедительную легенду моего желания расстаться с телом добровольно. А значит и с самой жизнью, разумеется. Ведь никто не предполагает жизни без тела.

На первый взгляд это просто: объяснить своё решение. Неизлечимая болезнь? Не годится. Ребёнку понятно, что менять шило на мыло разумный человек не станет. Разочарование в жизни? Страшный удар от потери любимого занятия и средств к существованию? Я уже сказал, почему дядя считает это шатким аргументом. Никто не захочет тело слабака. Пусть слаб он только духом. Наоборот, надо дать всем увидеть в моей смерти огромную силу.

Решение, как ни странно, я предложил сам. Дядя лишь одобрительно хрюкнул. И, чтоб я не возомнил о себе слишком много, загасил обалделую улыбку пивом.

– Молодец, сынок!– выпалил он, отдышавшись после внушительного, на полбокала, глотка. – Эвелине пока ни гу-гу, ладно? Надо хорошенько обмозговать.

А чего мозговать? Лучше не бывает! Эвелина – моя невеста. Наверное, она любит меня, раз осталась со мной в безденежье, разбавлять пустоту меланхолии юным оптимизмом. И это святая правда!

И смертельная болезнь – у неё, у моей несчастной бедняжки Эви. И не родившийся ребёночек. Мой. Моя милая малютка – голубоглазая девочка. Без денег ей не суждено родиться. Боже правый, я никогда не услышу её счастливый звонкий смех...

Стоп. Куда-то меня понесло. По моей душещипательной версии я и так её никогда не увижу. Потому что скоро отдам на заклание самого себя. Во имя крохотной новой жизни. Родит и выходит малышку моя наречённая. Моя Эви. Но сначала ей нужно выходить себя. Руками дорогущих эскулапов. На денежки Макдауэла.

– Хорошо, хорошо, малыш! Без подробностей. – Дядя щёлкает пальцами перед моими полуприкрытыми в мечтах глазами. – Ау! У твоего дяди Крича прекрасное воображение.

И отличные связи, между прочим. Я знаю. Состряпать любую чёртову – как говорит дядя – кучу медицинских справок – не проблема. За свою жизнь он выправил, наверное, центнер подложных документов. Ни разу даже малюсенькой осечки, я же говорил.

Деньги мы положим на дядин счёт. На мой – глупо, ясно по каким причинам. Покойникам деньги ни к чему. Эвелине не дадут денег до совершеннолетия. Дядя, безутешный в своём будущем горе, разумеется, согласится на опекунство.

Дурацкие законы, говорит дядя: рожать – сколько угодно, а распоряжаться деньгами не моги. Я с дядей солидарен: какой такой умник придумал ждать до двадцати одного года?! Я ещё согласен как-то оправдать запрет на алкоголь. Но не быть хозяйкой собственным деньгам?!

– Чёртова бюрократия! – вторит мне дядя. Он не унывает: – Прорвёмся, малыш. Версия, конечно, так себе, но для богатеньких хлыщей вполне убедительная. Макдауэл клюнет, будь спок.

– И – вуаля! – резюмирует он. – Всплывём с денежками этого простофили где-нибудь в шикарной стране, в белых штанах, ляжем под пальмой и станем кайфовать под музыку толстых (так дядя называет свой обожаемый блюз) с ночи до зари. Одуреть! И о чём я только думал всю жизнь.

Дядя хватает себя за ляжки и задумчиво, туда-сюда, трёт их ладонями. Затем, сбавив пафосный настрой, буднично замечает:

– Кстати. Надо прикинуть, как тебя вытащить из его чёртова логова, когда получим денежки.

Я замахиваюсь тяжёлым блюдом со стола:

– Так ты, старый хрыч, о самом главном ещё не думал?! В чём же твой великий план?! Как швыряться деньгами из-под пальмы? Белые штаны-ы-и-и. Сволочь! Я уже, можно сказать, головой на плахе!..

– Спокойствие! – не моргнув глазом, лыбится этот мерзавец. – Решаем проблемы по мере поступления. Я всегда так делаю.

– Но не в этот раз! – отрезаю я, и едва не опрокинув стол, вылетаю вон.

Оставшиеся до оформления сделки дни я ходил сам не свой. Разумеется, я сердился на дядю. Не желал встречаться и даже буркнуть обидным словечком в телефон. Более того – хотел связаться с Макдауэлом и сообщить, что передумал. Почему-то я этого не сделал. Скорее, я всё-таки бесконечно доверял дяде и в глубине души был уверен, что он не подведёт.

Накануне назначенной даты в мою дверь позвонили. На пороге торчал робот-бионик в форме курьера и озарял пространство безупречной дежурной улыбкой. Маленькую серую коробку в вытянутых руках он держал настолько торжественно, будто мне предлагалось отломить кусочек от приветственного славянского каравая. Не хватало лишь рушника и солонки. Курьер не потребовал денег, сказав, что доставка оплачена отправителем, но сообщить его имя отказался. Аноним, приславший посылку, оставил на ней лишь один опознавательный знак – сплетённые вычурным вензелем буквы А и Д. Единственное, на что наткнулась моя память при разглядывании вензеля, было упомянутое когда-то вскользь название созданной дядей для очередной из афер фирмы. По-моему, в тот раз было нарочито громкое "Ace of Diamonds". Хотя в приватных разговорах все свои фирмы-однодневки он предпочитал называть конторами рогов и копыт.

Вскрыв коробку, я убедился в своей правоте – посылка от дяди. В ней находились ключи от тайной квартиры, где мне предполагалось скрываться в первое после побега время, и какие-то приборы и инструменты, которые, по его словам, могли мне пригодиться. Всё сопровождалось подробными инструкциями, схемами и вариантами возможных действий. Дядюшка очень надеялся, что я буду пай-мальчиком и хорошенько запомню, а затем уничтожу пояснительные файлы.

Мне слегка полегчало, но не настолько, чтобы я отправился к Макдауэлу, беззаботно насвистывая "Hit the road Jack". На сердце по-прежнему было паршиво. Больше всего хотелось двух вещей: доброго глотка виски и хоть крупицы дядиной способности никогда ни в чём не сомневаться – вместо закуски.

Кроме переживаний за собственную жизнь, если вдруг что-то пойдёт не по плану, меня очень волновали детали предстоящего соглашения. Несколько щекотливых моментов не давали покоя. Никто из нас не хочет быть обманутым, это ясно. Я, разумеется, никогда не соглашусь, чтобы деньги за моё тело перечислили уже после смерти. Какие бы авторитетные адвокаты или нотариальные конторы не выступали гарантами. Думаю, Макдауэл тоже не так прост, чтобы не предвосхитить возможный подвох с моей стороны, если деньги попадут мне в руки до часа Х.

От волнения у меня вспотели ладони. Я не нервничал так даже перед решающим пенальти в финале последнего чемпионата.

– Нет проблем, – будто угадав мои мысли, просипел Макдауэл, спокойный, как изваяние Будды. – Я почему-то склонен вам верить. Вы же порядочный джентльмен, мистер Велич. И не захотите прикарманить мои денежки просто так. Само собой, вы получите их до, а не после. В свою очередь, для моего спокойствия я попрошу вас носить на руке этот браслет, – Макдауэл приоткрыл крышку футляра и продемонстрировал изящное колечко из чёрного пластика, – на то время, когда вы поселитесь в моём доме для подготовки к операции. А на период предварительных анализов и – как вы недавно выразились – ощупываний, пока мы не перевели вам оговорённую сумму, вы, разумеется, абсолютно свободны. Более того, получите небольшой аванс за беспокойство, который вправе оставить себе при любом вердикте медицинских светил.

– Мне это подходит, – я еле ворочаю одеревеневшим языком. Тянусь к стакану воды на столике. – А ваш браслет не взорвётся, как в том кино, если я вдруг случайно перепутаю двери и выйду из дома?

– Что вы, мистер Велич! – "будда" качает головой и приподнимает уголки губ. – К этому моменту ваше тело станет мне настолько дорого, что я пожалею так запросто его потерять. К тому же, из моего дома не получится выйти случайно. Поверьте мне на слово. Но вдруг... – он старательно ловит взглядом мои зрачки и долго не отпускает, – вдруг некие нехорошие люди захотят вас у меня украсть. Браслет подскажет, где вас найти. Мы примчимся и спасём вас, мистер Велич.

– А разве нехорошие люди не сумеют снять браслет?

– Я верю только в хорошее, мистер Велич. Это первейший секрет моего успеха. Есть и второй, но вам лучше пока не знать.

Я поселился в башне. У бога за пазухой – кажется, есть такое выражение. Так вот, мне жилось гораздо лучше.

До завершения анализов и обследований я бы мог оставаться дома, поближе к Эвелине, но у неё, как нарочно перед нашей долгой разлукой, приболела мама, и Эвелина сорвалась из города для ухода за ней. Это было единственным, что омрачало мои думы в те дни. Я беззастенчиво пользовался гостеприимством Макдауэла и ни в чём себе не отказывал. Целый выводок слуг ежедневно и еженощно заботился о моем благополучии, буквально угадывая любое моё желание.

Кошмар начался через две недели.

Ничто не предвещало беды. Вернулась Эвелина, и мы устроили шикарный и трогательный прощальный вечер. На следующее утро я был окольцован тем самым браслетом. А потом... потом пришло сообщение, что дядя зверски убит. Его смерть и зашедшее в тупик расследование смаковали все каналы новостей. Я не мог доказать причастность Макдауэла, однако был почти убеждён, что это его рук дело. Кому ещё? Едва дядя подтвердил получение трёх миллионов, его тут же прикончили. Наследников у дяди нет. Есть я, но обо мне уже можно говорить – был. Эвелина не сможет получить тех денег.

Что на этот счёт говорит закон? Чтобы знать, надо быть умным как дядя. Я лишь чувствую, что дело здесь нечисто. Наверняка Макдауэл умеет в подобных случаях вернуть свои денежки обратно.

– Приношу соболезнования, – скрипит этот невозмутимый истукан. – Обещаю, мистер Велич, сделать всё возможное для вашей невесты.

Быть может, Макдауэл не врёт. У меня ещё теплится такая надежда. Но как быть со мной? Ведь при любом исходе с деньгами надежды на моё собственное спасение теперь нет. Чёрт с ними, с проклятыми миллионами! Но с кончиной дяди мне неоткуда ждать помощи. Отныне я обречён.

Эвелина пытается держаться, но я вижу на экране её заплаканное лицо. Моё, наверное, выглядит не лучше. Что мы можем сказать друг другу? Всё будет хорошо... Будет ли?

Будет, будет – обязательно будет. Я знаю, я обязательно найду решение. Нет выхода из башни Макдауэла? Но ведь существуют тысячи других дверей. Из больницы, где меня пичкают препаратами и терзают процедурами к предстоящему "переселению душ". Из кареты скорой помощи, что возит туда и обратно. Надо лишь хорошенько напрячь извилины. Если это получится, дальше будет проще: в беге мне равных нет.

Целый нескончаемый месяц я высчитывал маршрут и момент решительного спурта. Тысячи раз прокрутил в уме каждую мелочь. Светофор, удар в кадык, выбитое окно... Ищи ветра в поле. Ключ от убежища в надёжном месте, хитрые инструменты заблаговременно разложены на столе. Я снимаю электронную блокировку браслета хакерским сканером и щелкаю кусачками, разрубая пластмассу.

И – проваливаюсь в ночь.

Я один в темноте. Ничего не вижу, но слышу тиканье часов. Часы со стрелками – непозволительное чудачество в наше время. Где я? Мне хочется крикнуть – я не могу.

Открывается дверь. В светлом проёме два силуэта. Он и она. Он целует её. Что-то знакомое в обеих фигурах. Щёлкает выключатель. Мягкий свет заливает комнату. Мне хочется крикнуть ещё громче... Я по-прежнему не могу.

Он смотрит в мою сторону и слегка меняется в лице. Осторожно освобождается из девичьих объятий. Шаловливо хлопает её пониже спины и нежно выпроваживает за дверь.

– Извини, – говорит виновато, – совсем забыл отправить важную почту. Распорядись пока об ужине, дорогая, я скоро к тебе присоединюсь.

Он подходит крадучись, будто боится меня спугнуть. Но я не смогу убежать, даже если сильно того пожелаю.

– Как дела, малыш? Я чувствую, ты уже здесь, с нами. Я должен был, наверное, не экономить на средствах коммуникации для тебя. Видеть и слышать – не слишком-то и много. Ты ведь смог бы поприветствовать своего дядюшку. Ты, кстати, уже узнал меня? Правда ведь, я теперь выгляжу даже лучше тебя прежнего?

Вот видишь, малыш. Как оно бывает. Я, наверное, стал слишком сентиментальным. В последний момент мне захотелось оставить тебя в живых. Не благодари, не надо. И извини, я исправлю свою оплошность. Ты будешь делиться мыслями. Хотя тебе и так уже повезло больше, чем Макдауэлу, согласись? Со временем, быть может, я даже подберу тебе новое тело. Не обещаю скоро, это не очень-то просто. Я, к примеру, своего ждал мучительно долгие годы.

Впрочем, я ещё подумаю, нужно ли тебе тело. Ты теперь смотришься круто.

Он снимает со стены зеркало и подносит ближе. Я узнаю в отражении свой мяч с автографами всей нашей сборной. На дядю мяч смотрит двумя круглыми дырками, а нижней третью погружается в чемпионский кубок. Очевидно, в кубке помещается нечто, удерживающее мой мозг в этой жизни.

– Ты хочешь знать, почему? Ну, хотя бы потому, что я не твой дядя. У меня, малыш, вообще нет родственников. Что? Да, ты прав: это мало что объясняет. Ладно, малыш. Сегодня есть настроение поболтать. Кроме того, ты мне тоже помог. За это я расскажу всю историю целиком.

Я – владелец большой медицинской корпорации. "Анатомический Дизайн": мы короли на рынке трансплантологии и пластической хирургии. Я боялся, что ты заподозришь неладное, когда сдуру отправил тебе посылку в фирменной коробке. Наш логотип постоянно мелькает в рекламе, но ты, к счастью, не интересуешься рекламой. Это, пожалуй, было единственным моим проколом.

Извини, я рассказывал байки про себя, чтобы ты ни о чём не догадался. Твой настоящий дядька был тот ещё фрукт. Хотя мелковат масштабом. Я мазан с ним одним миром, но я всю жизнь играл по-крупному. Бог судья, в том почти нет моей вины, что ему и его брату, твоему отцу, приспичило скоропостижно скончаться. Чтобы со временем завладеть твоим телом, которое я заприметил очень давно, они не были мне большой помехой. Но так случилось. Я воспользовался случаем и изменил свою внешность. С тех пор я жил двумя жизнями: своей, преуспевающего бизнесмена, и твоего дяди – мелкого прохвоста. Ни ты, ни отец с дядей особо не общались, так что вряд ли я рисковал, что подлог будет вами замечен. Сложнее с тех пор, наоборот, стало ворочать делами клиники. Меня там знали, как совершенно другого человека. Пришлось придумывать трюки с переодеванием и дистанционной связью. В конце концов владелец – не управляющий, которого обязаны знать как облупленного. Теперь всё позади: я продал медицинский бизнес.

Почему я прицепился к тебе? Это ты и сам знаешь: наша группа крови встречается один раз на сто тысяч. Совпадение, только совпадение. Я не торопил события, моё тело пока меня вполне устраивало, хотя я, конечно, много старше твоего настоящего дяди. Ты, малыш, был моим неприкосновенным запасом.

Когда ещё одним случайным ветром в клинику занесло Макдауэла, я понял: бог не станет дарить мне такой шанс дважды. Одним махом завладеть молодым телом и несметными богатствами – посуди сам, возможно ли отказаться от этакой удачи?

И я неплохо справился с задачей, ты не находишь? Инсценировать собственное убийство – с моими-то возможностями в медицине – пара пустяков. Я не мог оставаться собой – мне надо было становиться копией Макдауэла, а это требовало достаточно времени. Я допускал, что ты не захочешь погибать просто так, и попытаешься сбежать от Макдауэла самостоятельно. Я намеренно подсунул тебе скрытое убежище. Не хотел, чтоб ты импровизировал. Кто знает, сколько непредвиденного ты мог натворить сгоряча. А так я выложил тебя Макдауэлу на блюдечке. Ведь там он тебя и нашёл – я не ошибаюсь?

Самым узким местом в моих расчётах было – как подменить настоящего Макдауэла на себя. По понятным причинам я не имел возможности руководить этой операцией. Под наркозом любой из нас не очень-то свободен в своих действиях. Здесь мы с Макдауэлом были на равных. Он, как и я, мог надеяться только на верность своих людей. Такая драма! Эх, жаль, малыш, мы с тобой не режиссёры модного кино.

Мой сообщник оказался проворнее. Хирург он от бога, и другом тоже оказался настоящим. Это редкость в наше время. У него ведь тоже был выбор, поверь. При всех соблазнах он предпочёл меня. В благодарность за его верность я убил его быстро, он даже не успел ничего осознать. Свинство, я понимаю. Но, бывает, со временем друзья превращаются в шантажистов. А я не могу рисковать бесконечно.

Вот, в общем-то, и вся история, малыш. Ой, нет. Чуть не забыл представить тебе миссис Макдауэл. Я влюбился, малыш. Наверное, благодаря тебе, ведь, чёрт возьми, я уже успел забыть, когда в последний раз испытывал нечто вроде чувств. Эвелина согласилась выйти за меня замуж. Вернее, за тебя. Она думает: я это ты. Обожаю милых девочек без мозгов. Я постарался убедить её, что именно тебе удалось обхитрить Макдауэла. А все, напротив, думают, что ты, то есть я – это Макдауэл. Короче, я запутался, от кого она теперь беременна. Но, уверен в любом случае, Макдауэлы могут позволить себе наследника, не опасаясь за его будущее.

Теперь точно – ты знаешь всё.

Видишь, малыш, как важно использовать момент? Ты свой испортил. Я – не упустил. Я забил свой пенальти, малыш. Разве я виноват в твоём фиаско в финальной серии? И разве я дал тебе коленом под зад? Прости, малыш, ничего личного. У тебя тоже был шанс. Так будь же мужчиной.