Текст книги "Рубин королевы"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– И куда же он побежал?
– К старому дворянскому дому у пласа де Энкарнасьон. Дом принадлежит одному старому филину, немного впавшему в детство, чей брат – камергер королевы-матери.
– Его зовут случайно не Фуенте Салида, этого камергера?
– По-моему, так...
– Значит, у него была самая веская причина навести на меня полицию: это он поручил украсть картину, и, как я предполагаю, портрет сейчас едет вместе с маркизом и королевской свитой по направлению к Мадриду. Вы оказали мне бесценную услугу!
– Ну, цена у всякой вещи есть, – скромно сказал нищий.
Морозини уловил намек, вытащил из бумажника несколько купюр и сунул их в руку, находившуюся совсем рядом.
– Еще два слова: почему вы предприняли эти розыски? Из-за меня?
Диего Рамирес вдруг стал очень серьезным.
– В какой-то степени, наверное, из-за вас, но в особенности потому, что той ночью, которая последовала за нашим с вами свиданием, я слышал, как плачет Каталина!
– Скажите ей, пусть потерпит немного. Я найду рубин и передам его детям Израиля. Тогда и вернусь. Храни вас Господь, Диего Рамирес!
– Храни вас Господь, сеньор князь.
Только на улице Морозини сообразил, что Рамирес назвал его князем, и задумался, откуда нищий мог узнать его титул, но быстро отогнал от себя эту мысль: как и у Симона Аронова, у этого чертова нищего агентура, похоже, работает наилучшим образом...
Глава 3
Ночь в Тордесильясе
В Мадриде, как и в Париже, и в Лондоне, Альдо знал лишь один отель: «Ритц». Он предпочитал эти роскошные гостиницы, основанные гениальным швейцарцем, ценя в них стиль, элегантность, кухню, погреба и некий особый образ жизни. Каждый город, конечно же, вносил свой колорит, и все же в любой точке земного шара в отелях «Ритц» была своеобразная атмосфера, позволявшая даже самым привередливым постояльцам чувствовать себя как дома.
Однако на этот раз Морозини провел в «Ритце» всего сутки: ровно столько времени ему понадобилось, чтобы узнать у портье, где находится дворец королевы Марии-Кристины, бывшей эрцгерцогини Австрийской, отправиться туда за сведениями о маркизе и услышать, что Фуенте Салида не успел даже переступить порог этого дворца – его ждала телеграмма со срочным вызовом в Тордесильяс: заболела супруга маркиза.
Альдо удивился, узнав, что старый разбойник, влюбленный в королеву, умершую почти пять веков назад, женат. Однако астматическая и прихрамывающая придворная дама, которая сообщила все это, возведя глаза к небу, уверяла, что это одна из лучших пар Испании, благослови их Господь... При этом она не забыла осведомиться, зачем сеньору иностранцу понадобилось искать встречи с самым пылким ксенофобом королевства. На этот случай князь заранее заготовил ответ: надо побеседовать об одном новом факте, о детали, касающейся пребывания королевы Хуаны с супругом у короля Людовика ХII в Амбуазе в 1501 году от Рождества Христова.
Эффект превзошел все ожидания. Несколько минут спустя Альдо уже выходил из дворца с подробным адресом и пожеланиями доброго пути. Ему оставалось только справиться о железнодорожном расписании и взять билет либо на поезд на Медину дель Кампо, либо на тот, который шел из Саламанки в Вальядолид: оба делали остановку в Тордесильясе. Расстояние не превышало двух сотен километров, однако скверно составленное расписание делало путешествие довольно долгим.
Гранитные и песчаные пустыни Старой Кастилии тянулись бесконечно. Было жарко, и добела раскаленное голубое небо простиралось над сьеррой, придавливая к земле покорные деревушки и тропинки, которые, казалось, плутали в поисках разбросанных по холмам и возвышенностям домов. Довольно безрадостная картина. Сойдя в Тордесильясе, Морозини, с трудом переживший тяжкую жару, насквозь пропыленный и покрытый угольной крошкой, чувствовал потребность в ванне и смене белья и находился в весьма дурном расположении духа. Если бы не жизненно необходимые сведения, которыми располагал старый безумец, никакая сила не заманила бы его в этот угрюмый городишко, возвышавшийся на холме над рекой! От мрачного замка, где сорок шесть лет томилась в жестоком кошмаре, перемежавшемся отчаянием и безумием, королева Испании, незаконно лишенная свободы волей безжалостного отца, а вслед за тем еще более безжалостного сына, не осталось даже руин... Потомки предпочли уничтожить этих каменных свидетелей человеческой жестокости.
Туристов здесь тоже было немного. Если бы еще замок сохранился, он, возможно, привлекал бы в Тордесильяс толпы любопытных, и в маленьком городке, в котором насчитывалось не более четырех-пяти тысяч жителей, конечно, давно построили бы приличный отель. А ту гостиницу, в которой пришлось остановиться Альдо, едва ли сочли бы достойной даже в самой крошечной из «столиц» французских кантонов Швейцарии. Приезжий получал здесь нечто вроде монашеской кельи с выбеленными известью стенами, насквозь пропитавшимися запахом прогорклого масла, свидетельствовавшим явно не в пользу местной кухни. Не могло быть и речи о том, чтобы надолго задержаться в таких условиях. Значит, надо как можно скорее встретиться с маркизом.
Воспользовавшись тем, что на закате стало прохладнее, Морозини быстро умылся, справился, где находится церковь, рядом с которой, как ему было известно, обитал разыскиваемый им Фуенте Салида, и резво зашагал по улочкам города, ставшим с наступлением сумерек чуть оживленнее.
Найти то, что он искал, оказалось нетрудно: это был квадратный массивный дом, полукрепость-полумонастырь, с редкими окнами, снабженными выступающими вперед крепкими решетками, способными отпугнуть всякого непрошеного гостя. Над сводчатой дверью – несколько более или менее стершихся гербов, которые, казалось, отталкивали друг друга, стремясь занять господствующее положение. Цитадель на вид была почти недоступна, но... ее следовало одолеть. Ведь если Фуенте Салида и в самом деле похитил портрет, картина обязательно должна находиться в этом доме. Вот только как в этом удостовериться?
Порыв горячности уступил место рассудительности. Чтобы заставить эту слишком прочную дверь открыться перед ним, Альдо решил прибегнуть к хитрости. Поправив на голове шляпу, он приподнял тяжелый бронзовый молоток. Тот опустился с таким замогильным звуком, что гостю на мгновение показалось: дом пуст. Но почти сразу же он услышал чьи-то приглушенные шаги, человек за дверью скользил, видимо, по выложенному плитками полу.
Петли, должно быть, были хорошо смазаны – дверь отворилась без того апокалиптического скрежета, который ожидал услышать Альдо. На пороге появилась служанка – об этом можно было догадаться по ее черному чепцу и белому фартуку, – тощая, морщинистая, с лицом, вполне достойным кисти великого Эль Греко. Некоторое время женщина молча рассматривала иностранца, потом спросила, что понадобилось господину. Призвав на помощь все свои познания в испанском, Морозини объяснил, что прибыл по поручению королевы и ему необходимо срочно увидеться с сеньором маркизом. Дверь распахнулась во всю ширь, и служанка изобразила нечто, напоминавшее глубокий реверанс. Князю показалось, что он внезапно очутился в прошлом. Этот дом был выстроен, вероятно, еще при их католических величествах, и с тех пор интерьер не слишком изменился. Альдо пришлось спуститься по двум ступенькам, и его оставили ожидать в низком зале, своды которого поддерживали тяжелые столбы. Кроме двух жестких скамеек со спинками из черного дуба, стоявших одна напротив другой у стен зала, здесь не было никакой мебели. Морозини вдруг стало холодно – как бывает в приемных наиболее суровых монастырей.
Женщина вернулась через минуту. «Дон Базилио» шел за ней по пятам. Но стоило ему узнать гостя, как заискивающая улыбка на его устах сменилась жуткой гримасой:
– Вы?! По поручению королевы?! Это ложь – убирайтесь вон!
– Ни за что! Я бы не стал пускаться в дорогу в такую адскую жару только ради удовольствия поприветствовать вас. Мне надо поговорить с вами... о вещах, чрезвычайно важных. Что же до королевы, вы отлично знаете: мы в наилучших отношениях. Маркиза Лас Марисмас, которая дала мне ваш адрес, могла бы подтвердить это.
– Так вас не бросили в тюрьму?
– Только не потому, что мало было стараний меня туда упрятать... Однако не могли бы мы поговорить в более подходящем месте? И главное, наедине?
– Пойдемте! – нелюбезно буркнул хозяин, знаком отослав служанку.
Если вестибюль олицетворял собой монашескую суровость, то зал, где теперь очутился Морозини, был выдержан в совсем другом роде. Фуенте Салида устроил здесь нечто вроде святилища в честь своей принцессы: среди знамен Кастилии, Арагона, других провинций Испании и трех рыцарских орденов, на помосте, куда вели три ступеньки, под навесом из ткани королевских цветов стояло готическое кресло резного дерева с высокой спинкой. Над этим импровизированным троном висел портрет Хуаны: простая черно-белая гравюра. На противоположной стене, построенной из песчаника, который не сочли необходимым покрыть штукатуркой или хотя бы побелить, раскинув в стороны свои иссохшие руки, висело большое распятие черного дерева. Вдоль боковых стен симметрично расположились табуреты, над каждым – дворянский щит, обозначавший, что тут может разместиться один из членов Большого Совета. Все вместе производило сильное впечатление, тем более что маркиз, пересекая зал в направлении к противоположной двери, преклонил колено перед троном. Морозини учтиво сделал то же самое, чем заслужил первый одобрительный взгляд хозяина дома.
– Это кресло, – объяснил Фуенте Салида, – появилось здесь не случайно. Она сидела на нем! Кресло ведет свое происхождение из Каса дель Кордон в Бургосе, и, возможно, это самое драгоценное из моих сокровищ. Пойдемте ко мне в кабинет!
Состояние узкой комнаты, душной, несмотря на открытое окно, за которым виднелось бледнеющее вечернее небо и слышался вечерний гул городка, наилучшим образом могло бы определить слово «хаос». Вокруг вощеного деревянного стола с коваными ножками, заваленного бумагами, перьями, карандашами и множеством предметов неопределенного назначения, прямо на вымощенном плитками полу стопками громоздились книги. Их было так много, что ходить по кабинету следовало с осторожностью.
Маркиз вытащил откуда-то табурет и предложил его гостю, а сам уселся в кресло, обитое некогда красной кожей и украшенное шляпками больших бронзовых гвоздей. Впрочем, для опытного глаза антиквара – отличная вещь, должно быть, такая же старая, как и сам дом. Во всяком случае, хозяин кресла чувствовал себя в нем вполне уютно. Оно, несомненно, придавало ему уверенность в себе – «дон Базилио» положил руки на подлокотники. В его взгляде трудно было бы уловить даже следы приветливости.
– Хорошо. Поговорим, раз уж вам так этого хочется. Но недолго. Я не могу уделить вам много времени...
– Я отниму его у вас ровно столько, сколько необходимо, чтобы все выяснить. Прежде всего хочу, чтобы вы знали: полиция не задержала меня, поскольку есть все доказательства моей невиновности.
– Хотелось бы знать, кто их представил, – усмехнулся «дон Базилио».
– Лично герцогиня Мединасели по свидетельству своей секретарши. Понимаю, сделать из меня козла отпущения показалось вам весьма удобным, но на этот раз, к сожалению, не удалось.
– Отлично, счастлив за вас. И вы проделали такое путешествие, чтобы сообщить мне это?
– Отчасти. Но главным образом – для того, чтобы предложить вам сделку.
Фуенте Салида так и подскочил – будто его вытолкнула из кресла распрямившаяся пружина.
– Извольте понять, сударь: это слово не может иметь ко мне никакого отношения! Никто не может заключать «сделок» с маркизом Фуенте Салида! Я-то ведь не торговец!
– Нет-нет, вы приобретаете ценности несколько иным способом. Что же до соглашения, которое я вам предлагаю, – может быть, слово «соглашение» вам нравится больше? – то, убежден, через несколько минут оно покажется вам интересным.
– Это меня настолько удивило бы, что я, не теряя времени, попрошу вас удалиться!
– О, не раньше, чем вы меня выслушаете! Разрешите закурить? Конечно, дурная привычка, но благодаря ей мозг работает лучше: мысли проясняются...
Не дожидаясь разрешения, Морозини достал из кармана золотой портсигар с выгравированным на нем княжеским гербом, вынул оттуда тонкую сигарету, предложил закурить и хозяину, от чего тот в немом негодовании отказался, покачав головой, спокойно прикурил, выпустил два-три клуба дыма и только тогда заявил, скрестив свои длинные ноги и не забыв позаботиться о складке на брюках:
– Что бы вы там ни думали, идея завладеть портретом королевы Хуаны никогда не приходила мне в голову. Зато я бы дорого дал за сведения об изумительном рубине, который на нем изображен: о том, что на шее у королевы. Меня интересует, что с ним стало. И если кто-то и может ответить на этот вопрос, то только вы. Если верить слухам, никто в мире не знает больше вас о несчастной королеве, которая никогда не правила.
– А почему вас интересует именно этот камень, а не какой-то другой?
– Вы коллекционер, и я тоже. Вы должны были бы понять меня с полуслова, но я постараюсь выразиться более определенно. У меня есть все основания считать, что я ищу именно этот рубин: проклятый камень, приносящий несчастья и способный приносить их и в будущем, до тех пор, пока он не вернется к своему законному владельцу.
– Естественно, к его величеству королю!
– Никоим образом, и это отлично вам известно. Разве вы не знаете, кому принадлежал этот кабошон прежде, чем его подарили Изабелле Католичке, которая, в свою очередь, передала его дочери, когда та вступала в брак с Филиппом Красивым?
Глаза старика засверкали ненавистью:
– С этой свиньей! С этим фламандцем, который завладел самой прекрасной жемчужиной Испании лишь для того, чтобы втоптать ее в грязь!
– Не стану с вами спорить. Но признайте: обладание этим чудесным рубином совсем не принесло счастья вашей королеве.
– Может, вы и правы, но у меня нет ни малейшего желания ради вас вспоминать эту историю. О том, перед чем благоговеешь, можно говорить лишь с теми людьми, в которых рассчитываешь найти понимание. Вы к ним не относитесь, вы ведь даже не испанец.
– Лично я отнюдь не сожалею о том, что не испанец, и вам придется с этим смириться. Но поскольку вы, кажется, меня не поняли, скажу яснее: это вы украли портрет, или его украл для вас один из слуг, передавший картину через стену переодетому в нищего сообщнику, который поспешил отнести похищенное в дом вашего брата... Что такое? Вам нездоровится?
Это было еще мягко сказано. Маркиз внезапно сделался пурпурно-фиолетовым, казалось, он вот-вот задохнется. Но, видя, что Морозини готов броситься ему на помощь, Фуенте Салида вытянул вперед длинную тощую руку, чтобы защититься от него, и завизжал:
– Это уж слишком! У... Убирайтесь вон! Прочь отсюда!
– Успокойтесь, пожалуйста. Я здесь не для того, чтобы судить вас, еще меньше – для того, чтобы забрать у вас портрет. Я даже не прошу вас признаться в краже и даю честное слово никому не сообщать о ней, если вы дадите мне взамен то, за чем я сюда пришел...
Мало-помалу лицо «дона Базилио» приобретало свой нормальный цвет.
– Я считал вас другом доньи Аны.
– Мы стали друзьями с тех пор, как она защитила меня от судебной ошибки. Но тем не менее хочу сказать: мне глубоко безразлично, вернется ли к ней картина. Больше того, я не уверен, что ей самой этого хочется...
– Смеетесь?
– Ни в коей мере. С портретом связаны странные ночные визиты, происходящие ежегодно в Каса де Пилатос. И, кстати, надо сразу же предупредить вас: вы можете унаследовать эту традицию.
Маркиз пожал худыми плечами.
– Если речь идет о призраке, то знайте: я их не боюсь. В этом доме один уже есть.
Морозини отметил про себя, что эти слова похожи на признание в краже, но вслух ничего говорить не стал. Только еще шире улыбнулся, надеясь, что так его вопрос прозвучит убедительнее:
– Значит, вы согласны поговорить со мной о рубине?
Старый маркиз больше не колебался. Он откинулся на спинку кресла, еще прочнее уперся локтями в подлокотники и соединил кончики пальцев.
– В конце концов, почему бы и нет? Но предупреждаю: мне известно не все. Так, например, я представления не имею, где камень может находиться сейчас. Не исключено, что он безвозвратно утерян.
– Такие поиски и составляют суть моей профессии, – со всей серьезностью произнес Альдо. – Не скрою, однако, что они доставляют мне удовольствие. История всегда была для меня садом чудес: прогуливаясь по нему, порой рискуешь жизнью, зато он умеет вознаградить вас за это ни с чем не сравнимой радостью.
– Я начинаю верить, что мы можем прийти к согласию, – сказал, внезапно смягчившись, старик. – Как вы уже знаете, королева Изабелла подарила этот восхитительный камень, который мы видели на портрете, своей дочери Хуане в день, когда принцесса отплывала из Ларедо в Нидерланды, где ее ожидал избранный для нее супруг. Это был завидный брак даже для инфанты: Филипп Австрийский по материнской линии – потомок герцогов Бургундских, которых называли великими герцогами Запада, был сыном императора Максимилиана. Он был молод, считался красивым... Хуана верила, что плывет к счастью. Счастье! Как будто это утешение ничтожных людей может существовать для принцессы! В том же 1496 году должно было состояться и второе бракосочетание: сестра Филиппа, принцесса Маргарита, выходила замуж за старшего брата Хуаны, наследника испанского трона. Корабли, отвозившие инфанту, должны были вернуться обратно с невестой принца...
Рассказчик умолк и хлопнул в ладоши – по этому знаку прибежала служанка, и маркиз отдал ей краткое приказание. Чуть позже женщина явилась снова – на этот раз с подносом, на котором стояли два оловянных кубка и графин с вином. Почтительно присев в реверансе, служанка поставила все это на стол перед хозяином. Не вымолвив ни слова, маркиз наполнил кубки и предложил один из них своему гостю.
– Попробуйте «Амонтильядо», – посоветовал он. – Если вы знаете толк в винах, вам должно понравиться...
Даже если бы это был яд Борджиа, Морозини согласился бы выпить зелье – ведь оно служило знаком примирения. Но это было вино, к тому же приятное на вкус: мягкое и очень душистое.
По всей видимости, Фуенте Салида нужно было подкрепиться: он один за другим осушил два кубка подряд.
– Не знаю, ваш рубин тому виной или что-то еще, – вновь заговорил он, – но в августе громадную флотилию – сто двадцать кораблей! – изрядно потрепала в Ла-Манше сильная буря. Ища убежища, они отправились в Англию, где несколько кораблей пропали. Слава Богу, эта участь не постигла тот, на котором находилась принцесса, но прошло больше месяца, прежде чем она сошла наконец на низкий берег Фландрии, и еще месяц, прежде чем соизволил появиться жених.
– Как? Он не прибыл в порт встретить свою невесту?
– Да нет же, Господи! Он охотился в Тироле. И тогда, и после ему не приходило в голову особо усердствовать в заботе о жене. Впрочем, было и к лучшему, что их первая встреча отложилась: Хуана сошла на берег вымокшая до нитки, измученная морской болезнью, да к тому же с чудовищным насморком. Но все же, едва она ступила на землю, было сделано самое необходимое, и в Антверпене она впервые увиделась с некоторыми членами своей будущей семьи – с Маргаритой, которой предстояло стать ее невесткой, и с бабушкой, Маргаритой Йоркской, вдовой Карла Смелого.
– А то, что жених не слишком к ней торопился, не ранило принцессу?
– Нет. Хуане сказали, что он занят государственными делами, а она с детства привыкла с уважением относиться к этому аргументу. Знаете, она была, наверное, лучшей из принцесс ее возраста...
– Вы говорите о ней так, словно были с ней знакомы, – заметил Морозини, тронутый неподдельной страстью, звучавшей в голосе старика, не по своей воле принимавшего его у себя.
Не ответив, Фуенте Салида встал, достал из темного угла комнаты плоский сверток из грубой ткани, развязал его и, достав портрет, разложил полотно на столе, прямо под большим канделябром с полуоплывшими свечами.
– Посмотрите на это нежное, это восхитительное лицо, такое молодое, но такое серьезное! Это лицо юной девушки, наделенной всеми достоинствами, живым умом, способностями к искусству: Хуана рисовала, писала стихи, играла на многих музыкальных инструментах, знала латынь и другие языки, танцевала с бесконечной грацией. Единственное темное пятнышко: склонность к меланхолии, унаследованная от бабушки-португалки... Ее мать имела все основания считать, что она станет замечательной императрицей рядом с достойным ее супругом. Но она не могла даже на секунду предположить, что тупица и грубиян, злоупотребляя страстью, которой пылала к нему Хуана, приведет ее на грань безумия...
Не стану рассказывать вам всю ее историю – ночи бы не хватило. Поговорим только о том, что вас интересует: о рубине. Вы легко догадаетесь, что после первых ночей любви – а он тоже любил ее, до тех пор, пока не стал третировать, пока не стал пренебрегать ею и не вернулся к своим любовницам! – так вот, после первых ночей любви она подарила ему драгоценность, которую некоторое время он с гордостью носил... Но через некоторое время она заметила, что он больше не носит этот камень. Бедная девочка решилась спросить, где ее подарок. Филипп не задумываясь ответил, что он куда-то подевался, но, конечно, в один прекрасный день найдется.
– И нашелся?
– Да. Три года спустя. История двигалась гигантскими шагами. Скончался брат Хуаны, принц Австрии, за ним пришел черед старшей сестры – Изабеллы, чей единственный ребенок тоже угас в 1500 году. И вот Хуана и ее супруг оказались наследниками двух корон: Кастилии и Арагона. Они вернулись в Испанию, чтобы получить признание их католических величеств и кортесов. Но Филиппу Испания скоро надоела, фламандскому жуиру здесь нечего было делать. Он уехал на родину, а его жена сходила с ума от отчаяния, но вынуждена была оставаться здесь. Когда наконец после нескольких сцен, сильно встревоживших ее мать, несчастную отправили к мужу, уже началась зима. Погода стояла ужасная, все бури со всего света трепали корабль, на котором она плыла в Брюгге. Когда же наконец она высадилась на берег, в разгаре было празднество, устроенное ее обожаемым супругом, на котором он бесстыдно демонстрировал свою последнюю пассию: прелестное создание с золотыми волосами, распутницу, на груди которой горел... рубин, подаренный Хуаной мужу в знак любви!
Гнев ее был страшен. Назавтра она приказала своим служанкам схватить фламандку и, не слушая ее криков, не только сорвала с нее драгоценность, но и при помощи ножниц изуродовала ее роскошную шевелюру, а потом раскромсала лицо. Филипп отомстил за любовницу, наказав жену, как нашкодившее животное: выпорол кнутом! Ей стало после этого так плохо, что этот хлыщ, ее муж, подумал: а вдруг она умрет? И, испугавшись гнева родителей Хуаны, а более всего боясь потерять права на испанский трон, принялся просить прощения. Хуана простила, но рубин оставила у себя.
Изабелла Католичка скончалась, и Филипп с Хуаной вновь отправились в Испанию, чтобы вступить на трон Кастилии, которую кончина Изабеллы отделила от Арагона. Фердинанд был жив и здоров, мало того – только что женился снова. Судьба распорядилась так, что ни Хуане, ни Филиппу никогда больше не довелось увидеть серое небо Фландрии. 25 сентября 1506 года Филипп простудился, возвращаясь с охоты, слег и умер после недельной агонии, в течение которой жена не отходила от него ни на шаг.
Когда он испустил последний вздох, Хуана не плакала, напротив, выглядела странно спокойной, хотя все ожидали приступа отчаяния. Известно, что в ночь после временных похорон она пошла в картезианский монастырь де Мирафлорес, где стоял гроб с телом, приказала открыть гроб и принялась осыпать покойного ласками и поцелуями. Видимо, именно в этот момент она надела ему на шею рубин – так же, как после одной из первых ночей любви. Она наотрез отказалась предать тело земле и решила отвезти его в Гранаду, чтобы там он покоился по-королевски рядом с Изабеллой Католичкой. И вот тут-то и начался кошмар! Именно тогда ее охватило безумие. В ночь под Рождество 1506 года Хуана во главе длинного кортежа двинулась из Бургоса навстречу ветрам и шквалам, свойственным нашим местам. Гроб был помещен на колесницу, запряженную четверкой лошадей. Ехали по ночам, а когда наступал рассвет, останавливались в каком-нибудь монастыре или сельском доме, и тогда с уст черного призрака, каким стала королева, срывались страшные слова: «Откройте гроб!» Она была одержима страхом, что останки ее идола могут похитить. Тем более что беременная пятым ребенком, Хуана знала: придется где-то задержаться, чтобы произвести его на свет. Особенно подозрительными казались ей женщины, даже монашки не пользовались ее доверием, и она никогда не останавливалась в женских монастырях. Ей необходимо было каждый час убеждаться в том, что тело на месте, и по ее приказанию погребальные службы совершались трижды в день.
17 января в Торквемадо родилась маленькая Каталина, и здесь пришлось задержаться: Кастилию охватила эпидемия чумы. Только в середине апреля стало возможным снова двинуться в путь... все так же – по ночам, все в том же кошмаре. Если какая-то женщина осмеливалась приблизиться к гробу, она выносила себе тем самым смертный приговор!
В конце концов королевская свита, перепуганная и вымотанная до предела, решила, что пора положить конец этому жуткому странствию. Были посланы гонцы к отцу королевы – к тому самому Фердинанду Арагонскому, что был изгнан Филиппом Красивым из Кастилии и жил вместе с молодой супругой – француженкой Жермен де Фуа в Неаполе. Тем более что тот известил о своем возвращении в Испанию. Узнав о произошедшем, он ускорил отъезд, весьма довольный подвернувшимся случаем.
Он встретился с Хуаной в Тортоле. Молодая королева пережила тогда мгновения счастья: она любила отца и надеялась, что он тоже ее любит. Тогда как на самом деле у него не было иной цели, кроме как завладеть ее троном. Фердинанд, однако, умело скрыл свою игру, притворился нежным, любящим, пообещал лично сопроводить траурный кортеж до Гранады и... отправил Хуану сюда, в Тордесильяс! И она провела здесь безвылазно сорок семь лет, до самой своей смерти! Что же до тела Филиппа, то его «временно поместили» в монастырь святой Клары.
В женский! «Клариссы» были женщинами, а этого Хуана вынести не могла! Она устраивала сцену за сценой, но ничего не могла добиться, кроме того, чтобы ей разрешили посещать дорогого ее сердцу покойника, которого она продолжала упрямо обожать... Но на этот раз она забрала свой рубин из боязни, что «похотливые твари» – монашки – могут украсть его как украшение. И с тех пор хранила камень у себя.
– Иначе говоря, его похоронили вместе с ней.
– Нет. Кое-кто завладел им во время агонии королевы... Те, кто охранял ее.
– Кто же это?
– Некие маркиз и маркиза Дениа, люди без сердца и совести.
– Значит, надо искать рубин у их наследников?
– Сегодня их наследница – герцогиня Мединасели. Дениа были удостоены герцогского титула, и это – один из девяти, которыми владеет герцогиня. А камень уже давно исчез из семьи.
– Откуда вы знаете? Вы же не разыскивали вещи, оставшиеся от королевы...
По презрительной мине, которую скорчил маркиз, Альдо понял, что сказал глупость: малейшее напоминание об идоле, которому он поклонялся, должно было быть драгоценным для такого фанатика. И действительно, князь услышал:
– Только этим я и занимаюсь всю мою жизнь и потратил на это большую часть состояния. Впрочем, мне помог случай: один из моих предков в своих воспоминаниях указал, что присутствовал при покупке камня князем Кевенгиллером, тогдашним послом императора Рудольфа II при испанском дворе. Император – возможно, вам это известно – был дважды правнуком Хуаны: через свою мать – Марию, дочь Карла V, и через отца – Максимилиана, сына Фердинанда, четвертого ребенка нашей бедной королевы. Кроме того, он был заядлым коллекционером, постоянно охотился за разными историческими диковинами, в том числе необычными камнями.
– Знаю, – проворчал Морозини. – «Он любил только необычайное и чудесное», – так писал кто-то, не помню кто, из его современников.
Хорошее настроение венецианца резко упало: если в поисках рубина придется блуждать в запутанных лабиринтах королевских династий, трудностям не будет конца. Даже проникновение в склеп Хуаны Безумной, находившийся в самом центре кафедрального собора Гранады, казалось ему делом более простым. Тем не менее Альдо стало немного полегче, когда Фуенте Салида добавил со смехом:
– Итак, рубин отправился в Прагу, но я не смог бы вам сказать, что с ним было дальше. Но одно я знаю наверняка: после смерти императора 20 января 1612 года в списке оставшихся после него драгоценностей камень не фигурировал. Не было его ни среди личных вещей Рудольфа, ни среди многочисленных экспонатов его кунсткамеры.
– Вы абсолютно в этом уверены?
– Сами понимаете, я искал... Даже не надеясь когда-либо завладеть им, но хотя бы узнать...
– Слава Богу, что он вам не достался. Мне кажется, вы довольны своей судьбой.
– Теперь – да... в полной мере! – сказал маркиз, бросив влюбленный взгляд на портрет.
– Тогда удовольствуйтесь тем, что имеете, и помните, что этот проклятый камень мог принести вам лишь несчастья и катастрофы!
– Но вы-то все-таки его ищете? Не боитесь?
– Нет, потому что, найдя камень, я не оставлю его себе. Понимаете, маркиз, я уже нашел три ему подобных, и они вернулись на свое место: на пектораль Великого Первосвященника Иерусалимского храма. Рубин должен воссоединиться с ними. Только тогда он потеряет свою зловещую колдовскую власть.
– Это... еврейская реликвия?
– Не делайте гримасы: вы об этом знали. Разве вам не известно, что для того, чтобы подарить рубин Изабелле Католичке, дочь Диего де Сусана, отправив отца на костер, присвоила камень, хранившийся в севильском гетто как святыня?
Фуенте Салида смущенно отвернулся. Ни для кого не секрет, что в жилах доброй половины испанского дворянства текло хоть несколько капель еврейской крови.
– Хорошо, князь, – сказал он, поднимаясь. – Вот и все, что я мог рассказать вам. Надеюсь, вы сдержите слово и никому не скажете об этом?
Он указал на картину. Морозини пожал плечами.
– Эта история меня не касается, а слово я держу всегда. Однако вам, наверное, лучше припрятать этот шедевр на какое-то время.
Дон Манрике молча проводил гостя до дверей. И только в последний момент попросил, явно стесняясь своей просьбы:
– Если вам удастся напасть на след рубина... Мне бы хотелось, чтобы вы дали знать...
