Текст книги "Кречет. Книга III"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
«ЖЕНИТЬБА ФИГАРО»
«Сударыня! Ваш замысел великолепен! Я его оценила вполне. Он все примиряет, все завершает, все собой обнимает. Теперь, что бы ни было, моя свадьба состоится.»
Под гром аплодисментов Сюзанна поцеловала руку графини. Занавес опустился, закончился второй акт «Женитьбы Фигаро». Актрисы вышли на поклон, и энтузиазм зала вырос еще на несколько градусов. Трудно сказать, кто из них больше нравился публике: Луиза Конта, игравшая Сюзанну в казакине по-басконски и в яркой юбке с воланами, или очаровательная Мари-Бланш Сенваль – графиня Альмавива, в легком белом шелковом платье.
– Браво! Превосходно! – закричал Тим, резко вскакивая, словно для того, чтобы перепрыгнуть через сидящего впереди Жиля и броситься на сцену. Турнемин тоже с восторгом приветствовал исполнительниц, но выражал свое восхищение не так бурно.
– Да, и мне кажется, что это место Пьеру-Огюстену особенно удалось, – сказала Тереза де Виллермолаз Тиму Токкеру.
Американец стал пунцовым.
– Я… мне кажется, не очень хорошо понял, о чем там говорили, – пробормотал он на своем робком французском языке, – но девушки показались мне очаровательными.
– Тогда после спектакля вам обязательно нужно с ними познакомиться. Смотрите, вы пользуетесь почти таким же успехом, как и они.
Действительно, сидевшие рядом с Терезой в ложе, которую «Комеди Франсез» обычно предоставляла драматургам, оба американца привлекали к себе пристальное внимание всего зала.
Тим – веселый гигант, и в городском платье остававшийся человеком леса, и Джон Воган – загорелый, атлетически сложенный, одетый по английской моде в черный костюм из тонкого сукна, строгость которого смягчали золотые пуговицы и белоснежный галстук; оба они ловили на себе взгляды элегантных и нарядных дам, украшавших этот новый, открытый всего три года назад зал в особняке Конде.
В переполненном зале почти не было людей, принадлежавших ко двору, лишь граф д'Артуа, как обычно, пришел посмотреть на красавицу Конта свою любовницу, игравшую сегодня роль Сюзанны. В начале ноября двор все еще был в Фонтенбло, где Австрия и Голландия готовились при посредничестве Франции подписать договор, который должен был положить конец разрушительной авантюре в дельте Шельды, длившейся вот уже год и сильно подрывающей авторитет короля. Договор был исключительно детищем Марии-Антуанетты. По нему Голландия обязывалась принести извинения Австрии и возместить убытки, часть из которых брала на себя Франция. Вот уже полгода, как Мария-Антуанетта стала для Парижа Австриячкой, в салонах кипел гнев просвещенной мысли.
Но если Версаль отсутствовал, то весь Париж был в этот вечер в театре, включая и входивших в моду «старых американцев»: Лафайета, Лозена, Ноайля, Бертье, Ламета и многих других, о ком партия королевы изо всех сил старалась забыть. В антрактах в полный голос обсуждали «позорный договор Фонтенбло».
Старые знакомые узнавали и приветствовали Тима, но ни один жест, ни одно слово не было обращено к Турнемину, хотя со многими он был знаком близко и даже сражался в одних рядах.
– Я считаю, что проверка проходит удовлетворительно, – шепнула Тереза Жилю, прикрываясь веером из крашеной слоновой кости. – Вас не узнают.
Идея принадлежала Бомарше, он предложил Турнемину провести вечер в театре и проверить, насколько новое лицо делает беглеца неузнаваемым.
«Пока вы безбоязненно не выдержите двойного огня свечей и взглядов, вы не будете уверены в своей роли», – говорил он.
Возвратившись из Фонтенбло и, как приказывал король, остановившись в гостинице Вайят, Жиль сразу же дал знать о себе Бомарше. Пьер-Огюстен принес ему веский знак королевского расположения: чек в банк Телюссона на солидную сумму в 25 000 ливров, что позволяло мнимому капитану Вогану жить с комфортом и даже занимать некоторое положение в парижском обществе.
– Вы теперь богаты или почти богаты, – сказал Бомарше, улыбаясь. – Кроме того, король хочет, чтобы вы навели справки в страховой кампании Ллойда о «Сускеане» и узнали, на какую сумму было застраховано судно. Он не видит причин, почему бы новому капитану Вогану, сыну и наследнику своего отца, не получить возмещение за кораблекрушение. Идея довольно соблазнительная. Что вы думаете дальше делать?
– Устроюсь с жильем, как приказал король, и постараюсь получить надежные сведения о супруге… а затем попытаюсь погасить свой долг перед вами.
– Но вы мне ничего не должны, черт возьми! – запротестовал Бомарше.
– Не говорите так! Помимо риска, которому вы подвергались, вы предоставили нам убежище и целый месяц кормили, одевали, обеспечивали удобствами. Наконец, вы нас просто спасли! Если бы не вы, я по-прежнему сидел бы в Бастилии, а королева и принцы были бы уже мертвы… Предлагая разделить со мной эти деньги, я лишь в малой степени возвращаю вам свой долг, тем более, как мне известно, вы испытываете финансовые трудности. Я прошу вас, Бомарше! Эти деньги ваши!
– Нет! Я не согласен! Неужели вы не догадались, шевалье, что король давно оплатил мне все, что я на вас потратил… Вы ничего не должны мне, может, только немного дружбы…
– В этом можете не сомневаться, но все-таки…
– Ни слова больше, иначе я обижусь. Видите ли, друг мой, мои долги доходят до такой астрономической цифры, что ваша великодушная помощь утонет в ней, но все равно я вам бесконечно признателен за это предложение. Впрочем, – добавил писатель, останавливая протестующий жест Турнемина, – я недавно написал господину Клонну, и мой друг банкир Бодар тоже собирается оказать мне поддержку, так что без лишних угрызений совести обзаводитесь жильем и будьте начеку. Мосье – дичь опасная, война ваша может оказаться затяжной и кровавой.
В тот же день Жиль принялся искать себе подходящее жилье. Он нашел его довольно быстро благодаря Тиму, жившему у вдовы Сен-Илер на улице Бак. У той же хозяйки Турнемин снял красивый особняк с садом и конюшней, заплатив вперед за полгода триста ливров.
Закончив с домом. Жиль поспешил в Санли за Понго, долгая разлука с верным индейцем давно уже огорчала Турнемина. Всю дорогу он спрашивал себя, какую роль придумал для Понго Превий, но результат превзошел все его ожидания. К Жилю вышел и склонился в молчаливом поклоне человек в белой чалме, в зеленой шелковой одежде, напоминающей редингот. Длинные мусульманские усы свисали на полукруглую густую бороду.
– Вы мне оставили индейца из Вест-Индии, – пояснил Превий, упивающийся впечатлением, которое произвело на Турнемина преображение Понго, – а я возвращаю вам индуса Великой Восточной Индии. Никого не удивит, что у американского капитана, избороздившего как Атлантический, так и Индийский океан, есть слуга, купленный где-то в Малабаре или Корсманделе…
Странно, что и на Западе, и на Востоке мужчины одеваются очень похоже…
Появление Понго на улице Бак осталось почти не замеченным местными жителями. В этом аристократическом квартале многочисленные чернокожие и цвета кофе с молоком слуги были обычным явлением, и индеец в темном левите, в белой чалме ничем не выделялся в многоязыкой и пестрой толпе, одетой в странные костюмы, взятые как будто с подмосток «Комеди Франсез» или Оперы. Он замечательно вошел в свою роль, даже длинные передние зубы спрятались под жесткой щетиной усов. Жиль с трудом узнавал своего друга.
– Понго очень доволен, – отвечал индеец на все расспросы Жиля. – Эта одежда удобней, чем европейская. И парик не царапает…
Дом был быстро обставлен. Понго завладел кухней, терпя присутствие двух местных женщин, нанятых для ведения хозяйства, в саду и конюшни трудился специально приглашенный работник. Конюшня могла вместить несколько лошадей, и Жиль, купив на конном рынке верховую лошадь для Понго, отправил его с письмами в Версаль: одно предназначалось мадемуазель Маржон, другое – Винклериду. Жиль сообщал другу свой новый адрес и просил по возвращении из Фонтенбло заехать к нему. И еще Понго должен был привести любимого коня Жиля – светло-рыжего Мерлина, длительная разлука с которым была так же ужасна для шевалье, как и заключение в Бастилию. Ожидая Понго, Жиль нервно мерил комнату шагами, словно нетерпеливый любовник.
Встреча была бурной. Умный конь узнал хозяина, заржал от радости и протянул свою шелковистую голову навстречу его ласкам, которых он так долго был лишен.
– Может, опасно приводить сюда лошадь? – спросил Понго, бесстрастно наблюдавший за ними. – Донесут…
– Ну и пусть! – отрезал Жиль. – Я и так уже лишился жены, не знаю, увижу ли ее живой, и теперь хочу окружить себя теми любимыми существами, какие у меня еще остались. С тобой и с ним я сильнее всех принцев мира…
В тот же вечер они отправились бродить по окрестностям Люксембурга. Жиля безотчетно притягивал особняк, построенный принцем по проекту архитектора Шальгрена для прекрасной графини де Бальби. Только она могла рассказать Турнемину, что стало с Жюдит: у графа Прованского не было от нее тайн. Шевалье так был в этом уверен, что на обратном пути из Фонтенбло завернул к замку Сент-Ассиз и посетил охотничий павильон Людовика XV в надежде застать там графиню. Но павильон был пуст, запущен, и ничто не напоминало о той, чья фантазия так лихо превратила приют охотников в любовное гнездышко или в одно из любовных гнездышек, ведь это было уже третье, известное Жилю…
Большой парижский особняк оказался таким же пустым и темным, как и охотничий павильон: высокие окна закрыты, двери заперты. Светилась только каморка сторожа, и Жиль, не колеблясь, постучал. Ему открыл пожилой сторож, он сказал, что мадам графини нет ни дома, ни в Париже, что она уехала в провинцию к больной матери. Когда вернется, неизвестно.
Огорченный таким поворотом событий. Жиль даже не рискнул оставить Анне записку. Сторож, возможно, был предан своей хозяйке, а возможно, и нет.
Не было Анны и в маленьком домике в лесах Сатори, где Жиль прежде не раз с ней встречался. Турнемин специально съездил туда, но только лишний раз убедился, что графиня покинула Париж. Оставалось узнать, как скоро она вернется.
Словно собака, потерявшая след, Жиль, рискуя быть узнанным, бродил вокруг Люксембурга и замка Гросбуа. На все расспросы слуги отвечали, что никого нет, принц с семьей находится в Брюнуа… Вскоре Брюнуа стал представляться Жилю заколдованной крепостью, хранилищем секретов, от которых зависела вся его жизнь.
Вопреки королевскому приказу он съездил в Сен-Порт и постарался разузнать, какой дорогой ехала красная карета с конвоем. Он расспрашивал будочников, трактирщиков, крестьян, работавших на полях, – словом, всех тех, кто мог заметить карету и солдат. Несколько мелких монет развязали языки у его собеседников, и он сумел в точности восстановить весь маршрут.
Карета действительно направлялась в Брюнуа.
Один крестьянин, допоздна искавший потерявшуюся корову, сообщил, что видел, как карета пересекла границу парка и направилась в сторону двух замков, принадлежавших брату короля.
Тогда Жиль и Понго, а вернее, капитан Воган со своим индусом, решили обследовать стену замка, но оказалось, что мосье был самым охраняемым принцем Европы: высокая стена, утыканная осколками стекла, окружала замок, за стеной слышались шаги охраны, сверкали штыки, в бойницах виднелись жерла пушек.
– Даже король не иметь такой крепости, – прокомментировал свои наблюдения Понго, – чтобы ее взять, надо много солдат, большой батальон…
– Да, я с тобой согласен. Должно быть, крестьяне не слишком его любят, раз он так охраняет свой дом…
Это было слабо сказано! Несколько ловких вопросов, подкрепленных звонкими монетами, и Турнемин узнал, что люди в Брюнуа не только не любили графа, они его яростно ненавидели за грязную уловку, с помощью которой он приобрел землю и замок.
До 1774 года поместье Брюнуа принадлежало молодому маркизу Арману Пари де Монмартель, сыну знаменитого финансиста. Он обожал свое поместье и заботливо относился к крестьянам.
«Я не сеньор, – любил повторять он. – Я внук деревенского трактирщика. Мы все братья.»
У этого любопытного хозяина была страсть к садоводству. Он держал садовника, с которым часто вместе работал, раздавал местным крестьянам сельскохозяйственный инвентарь, любил выпить вместе с ними стаканчик вина, часто приглашал их к своему столу. Маркиз де Брюнуа не любил наряжаться, никогда не менял рубашку – сносив до дыр, просто сжигал ее. Но слуги его были всегда отлично одеты: садовники носили кафтаны с золотыми галунами, деревенских аркебузиров он нарядил в золотисто-зеленую форму, настолько элегантную и шикарную, что граф д'Артуа, вдохновясь его примером, заказал для своей стражи похожую одежду. В нарядный замок маркиза де Брюнуа пускали всех нищих и бродяг.
Оплакав своего старого и любимого хозяина, жители Брюнуа продолжали вести спокойное и радостное существование. Конечно, молодой Арман-Луи не отличался особым умом и выкидывал порой дикие номера. Так по случаю смерти отца он приказал выкрасить всех коров в черный цвет.
Но он был добр, как хлеб, великодушен, как король, и никто в его владениях не страдал от холода, нищеты и голода.
Мосье начал с того, что предложил семье молодого маркиза, уже давно обеспокоенной странным поведением Армана-Луи, купить у него поместье Брюнуа. Маркиза лишили имущественных прав, арестовали и сначала заключили в монастырь Эльмон в Сен-Жермен де Лэ, а потом навечно отправили в аббатство Вилье-Бокаж в Нормандии. Поместье Брюнуа досталось графу Прованскому.
В деревне принца не только ненавидели, но и боялись. Как шевалье ни бился, ему не удалось получить никаких дополнительных сведений о красной карете. Известно было только одно: карета въехала в парк. Выезжала ли она оттуда, никто сказать не мог. Очевидцы с оглядкой рассказывали, что в замке происходит что-то странное, что даже мадам не имеет права заходить в него, что туда из Парижа приезжают танцовщицы и дамы легкого поведения, что принц, уже давно страдающий импотенцией, устраивает безобразные оргии, чтобы как-то скрасить свои ночи…
Никто не знал, как проникнуть в замок, а если бы и знал, не рискнул сказать.
Наконец Жиль и Понго оставили мысль проникнуть в Брюнуа. Все надежды они теперь возлагали на госпожу де Бальби, но Анна исчезла из Парижа, и шевалье не знал, где ее искать. Вот так обстояли дела, когда Бомарше пригласил Жиля на двенадцатое представление «Женитьбы Фигаро».
Общество, собравшееся в «Комеди Франсез», не уступало Версалю ни пышностью, ни элегантностью. Красивых женщин было даже больше, чем при дворе, где, кроме небольшого кружка королевы, любившей видеть вокруг себя приятные молодые лица, бывавшие при дворе жены высокопоставленных вельмож далеко не всегда отличались красотой. Здесь же, на представлении «Женитьбы Фигаро», собрался весь цвет Парижа: высшая буржуазия, завсегдатаи литературных и политических салонов, ученые, писатели, артисты, представительные иностранцы и шуршащие дорогими платьями и благоухающие духами звезды балета и куртизанки, что часто было одно и то же.
Во время антракта, когда зрители покинули свои кресла и перешли в маленькие салоны, служившие продолжением каждой ложи, Жиль, оставив Тима болтать с Терезой, стал изучать и рассматривать этот зал. Одних людей он узнавал, имена других угадывал. Так, увидев Лозена, нежно целующего руку красивой томной блондинке с удивительно свежим цветом лица и глазами, как морские волны. Жиль без труда догадался, что это маркиза де Коини, любовница его старого товарища по оружию и, по меткому выражению Марии-Антуанетты, «королева Парижа». Рядом с ней сидела ее племянница, очаровательная Эмэ де Франкето, будущая супруга герцога де Флери, но даже такое соседство не могло затмить маркизу. Что же касается милого создания, с которым так тихо беседовал Лафайет, то тут никаких сомнений быть не могло – это госпожа де Симиан…
Он увидел и другие знакомые лица: рядом с герцогом де Шартр, о котором говорили, что после смерти толстого Луи-Филиппа он станет герцогом Орлеанским, сидела очаровательная провинциалка – Аглая де Ханолыптейн, у которой Жиль когда-то гостил и которую вырвал из рук смерти.
Она сейчас тоже смотрела на него, с интересом разглядывая неизвестного американца. Ее лицо не выражало ни удивления, ни внезапной догадки.
В соседней ложе Жиль увидел Ферсена, который разговаривал с новым шведским послом, молодым бароном де Шталь, красивым и холодным мужчиной, предстоящей женитьбой которого на дочери сосланного Неккера занимались все газетные сплетники.
Другие лица, другие люди: безобразные и привлекательные, знаменитые и неизвестные – на миг останавливали его внимание, наконец он устал и повернулся к своим друзьям.
– О чем вы задумались? – шепотом спросила у него Тереза. – Ваш дебют проходит прекрасно.
– Это-то и заставляет задуматься. Слишком много возможностей, глаза разбегаются. Может быть, я заново открою для себя Париж…
– Но здесь достаточно и старых ваших друзей, хоть они вас и не узнают.
– Но много и незнакомых. Например, в той большой ложе, напротив ложи герцога де Шартр.
Кто этот серьезный, строгий господин? Я его не знаю.
– А зря, – сказал Бомарше, он только что вошел и слышал последние слова шевалье. – Это д'Алигр, первый председатель парламента. Это он возглавляет чрезвычайный трибунал, образованный верхней палатой и Турнелем, которому будет поручено судебное разбирательство в деле с колье королевы. Длинный, смешной человек, склонившийся к нему, – прокурор Жоли де Флери… Сегодня они герои дня. Но об этом мы поговорим позже: вот оркестранты, они уже занимают свои места, начинается третий акт…
Поднялся занавес, появились граф Альмавива и Педрильо, но Жиль не смотрел на сцену: в ложе напротив, единственной еще до сих пор не занятой, отворились двери, вошел слуга с подсвечником в руке и пододвинул кресло нарядной даме.
Темно-синее бархатное платье, украшенное бриллиантами и сапфирами, бриллиантовые звезды в густых напудренных волосах и то высокомерие, с которым она оглядела зал, выдавало в ней особу, принадлежащую к высшим слоям общества.
Когда она села, ее широкое платье, казалось, заполнило всю ложу.
Дрожь радости пробежала по спине Жиля. В этот вечер небо было к нему благосклонно, он узнал в великосветской даме Анну де Бальби.
Появление фаворитки мосье не прошло незамеченным для публики. Тереза, ничего не знавшая об отношениях, связывающих Жиля и графиню, сильно заволновалась.
– Бог мой, зачем она пришла именно сегодня, – прошептала Тереза, с растущим беспокойством всматриваясь в лицо госпожи де Бальби. – Это злая душа графа Прованского. У нее глаза острые, как у сокола. Смотрите, не прошло и минуты, как она здесь, и вот она уже достает лорнет и смотрит на вас!
– Кто? – спокойно спросил Жиль. – Госпожа де Бальби? Это из-за нее вы так волнуетесь, Тереза?
Глаза Терезы сверкнули.
– Так вы ее знаете?! Это еще хуже! Может, вам лучше уйти?
– Зачем? Ведь я, Джон Воган, не знаю ее. С ней был знаком мой двойник, но… у меня появилось огромное желание познакомиться с такой очаровательной женщиной.
– Вы сошли с ума! Я же вам говорю, что это не женщина, а сам дьявол! Вы играете с огнем.
Жиль ласково сжал дрожащую руку Терезы.
– Ну же, моя дорогая Тереза, перестаньте мучиться и терзаться. Ведь никто из моих старых друзей не узнал меня. Почему вы думаете, что она окажется более зоркой, чем все остальные?..
И потом, видите ли, я очень нуждаюсь в сильной поддержке, и если графиня и дьявол одно лицо, то тем лучше!
Он замолчал, недовольные зрители оглядывались на них, громко шипели: «Тихо!» Шел диалог графа и Фигаро, публика ловила каждое слово. Жиль откинулся на спинку кресла и больше не мешал актерам.
Легкое сопение послышалось сзади. Жиль оглянулся: веселая пьеса Бомарше усыпила Тима…
Турнемин решил, что настал подходящий момент. Встал, улыбкой успокоил Терезу и бесшумно вышел из ложи. В коридоре никого не было, он отсчитал двери, отделявшие его от ложи графини, осторожно постучал и вошел. Анна сидела к нему спиной, положив руки на барьер, и невнимательно слушала диалог Альмавива и Фигаро.
Легкий шорох заставил ее оглянуться.
– Кто вы? – спросила она, стараясь разглядеть в темноте лицо неожиданного гостя.
– Тихо! – прошептал Турнемин по-английски. – Не бойтесь, я друг, посланный вашим другом.
– Если вас послал мой друг, то тогда назовите его имя.
– У него больше нет имени. Письма он подписывает веточкой пихты.
– Боже мой! Стойте там, где вы стоите!
Окинув быстрым взглядом зал, госпожа де Бальби тихо поднялась и, стараясь ни за что не зацепиться своими широкими фижмами, вышла из ложи и увлекла таинственного посетителя в маленький салон. Легким движением она спустила занавеску, закрывавшую от нескромных взглядов внутреннее помещение салона.
Потом Анна с любопытством посмотрела на незнакомца.
– Мне кажется, я незнакома с вами, сударь?
Будьте добры, назовите ваше имя.
– С удовольствием, сударыня. Меня зовут Джон Воган, я американский моряк, потерявший отца и свой корабль где-то возле Ирландии. Я осмелился прийти к вам в ложу, только чтобы выразить свое восхищение вашей удивительной красотой.
– Хм-м! Я что-то раньше не замечала за американскими моряками такой галантности…
Внезапно она рассмеялась тем гортанным, воркующим смехом, который так хорошо был знаком Жилю, и бросилась ему на шею.
– Любовь моя! Какое счастье, что мы наконец встретились! Я не знала, где искать тебя, я чувствовала себя потерянной, как женщина, обнаружившая у себя первую морщинку, и пришла в театр только потому, что мне было совершенно безразлично, куда идти… И я не ошиблась, я сразу узнала тебя!
– Сразу узнала? – спросил Турнемин обеспокоенно. – Это не правда, я знаю многих в этом зале, но никто, кроме вас, не узнал меня.
– Потому что никто из них не влюблен в тебя. А я влюблена! Я охотно признаю, что просто без ума от тебя, и в таком пиратском виде ты нравишься мне даже больше прежнего. Поцелуй меня!
Жиль повиновался не без удовольствия. Анна была свежей, как розы, приколотые к ее платью, ее рот звал и манил, и Жилю не хотелось от него отрываться. Анна начала расстегивать платье и, ущипнув его за ухо, проворковала:
– Помоги мне отделаться от этой куриной клетки.
– От чего?
– От моих фижм, любимый, они отделяют меня от тебя на целую морскую милю…
Жиль отстранился и с удивлением посмотрел на графиню.
– Но зачем?
Она улыбнулась так, что даже святого обрекла бы на вечные муки.
– Но, любовь моя, ты же знаешь, что я и минуты не могу пробыть рядом с тобой без желания обладать твоим телом. Я думаю только о тебе и хочу только тебя! Кто бы ни подарил нам сегодняшний вечер: небо или добрый дьявол, не важно! Будем любить друг друга!
– Здесь?! В зале с шестью-семью сотнями людей, едва отделенных от нас занавеской?
Взгляд, который она подняла на него, был обезоруживающе невинным.
– А почему бы нет? Ты же знаешь, это часто делается. Или ты стал настолько американцем, что забыл, для чего предназначены маленькие салоны, где, волей Создателя, есть и диван, и подушки? Я знаю точно, что в ложе Оперы Юлия де Леспинас впервые отдалась графу Жильберу.
Сегодня я чувствую себя Юлией и считаю, что твоя любовь занимательней, чем «Женитьба Фигаро».
– Занимательней! – возмущенно проворчал Жиль. – Что за слова!
– Они тебе не нравятся? Тогда перейдем к действиям…
Она к ним уже перешла: проворно скинула фижмы и тяжелое платье.
– Анна, – строго сказал Турнемин, с трудом удерживая желание. – Прекратите эту игру! Я хочу с вами серьезно поговорить!
Не слушая его, она улеглась на диван, кокетливо скрестив стройные ножки в синих, в тон платью, чулках.
– Конечно, мы должны о многом серьезно поговорить. Но, мой дорогой, чем серьезнее дела, тем больше они нуждаются в ясной голове и бодром теле. Моя голова прояснится только после того, как мы немного полюбим друг друга. Ну же, перестань дуться и иди ко мне… Если ты скажешь, что не хочешь меня, я тебе не поверю!
Эта дьяволица была права, она умела будить желание. Возможно, все дело было в ее бесстыдстве, а возможно, в том удовольствии, которое приносила ей чувственная любовь.
В тот же миг Жиль погрузился в море синего бархата и тонкого батиста, с наслаждением вдыхая аромат ее нежной кожи. Зал разразился аплодисментами – это Превий вышел в роли Бридуазона…
– Разве мы не могли встретиться где-нибудь в другом месте? – спросил Жиль, поднимаясь с дивана и помогая Анне пристроить на место фижмы. – Например, у тебя после спектакля.
Поправляя бриллиантовые звезды в своей несколько растрепавшейся прическе, Анна улыбнулась ему в зеркало.
– У меня? Невозможно. Сатори очень далеко, маленький дом в Версале тоже, про охотничий павильон даже и говорить нечего…
– Я думал о доме в Париже.
Она явно забавлялась его наивностью.
– В двух шагах от Люксембурга? С ума сойти!
До чего ты смелый! В другое время в этом не было бы ничего невозможного, но теперь я должна опасаться даже своих слуг. Я вдова, мой милый.
И веду себя соответственно.
Ошеломленный, он уставился на эту вдову, усыпанную бриллиантами и сапфирами, с наслаждением занимавшуюся любовью в ложе театра.
– Вдова? – переспросил он.
– Или почти вдова. Болезнь моей матери была лишь предлогом, – сказала Анна, внезапно становясь серьезной. – На самом деле я отправилась в Валансьен, чтобы привезти оттуда моего мужа. Несколько лет он пропадал, и никто не знал, где искать его, но примерно две недели тому назад его обнаружили в какой-то харчевне, больного, без гроша в кармане. У него с собой были документы и серебряные эполеты полковника, по ним его и опознали. Мне дали знать, я приехала и забрала мужа домой. Он очень жалок, заговаривается, твердит, что слышит голоса святых, призывает наших лакеев и служанок обратиться к религии… Через неделю семейный совет решит его судьбу. Это… это так печально! Ему нет и тридцати трех лет…
На глаза молодой женщины навернулись слезы, грудь под тяжелым драгоценным ожерельем вздымалась. Взволнованный Жиль обнял ее за плечи.
– Ты любила его? – спросил он ее тихо.
– Да, мне кажется, одно время я его любила.
Я вышла замуж в пятнадцать лет, ему было двадцать четыре. Он был очень красив, и форма ему шла… Я думаю, я любила его еще и потому, что не знала других мужчин… А потом наши дороги разошлись, он мной совсем не интересовался. Появились другие мужчины… потом мосье…
Наступило короткое молчание. Но Анна де Бальби была не из тех, кто долго предается горю и воспоминаниям. Она нежно отвела руки Жиля, подошла к маленькому позолоченному столику с гнутыми ножками, на котором стояли стаканы, печенье и бутылка испанского вина, налила себе полный стакан и одним глотком выпила его.
– А ты хочешь вина?
– Нет, спасибо…
Он колебался, не зная, стоит ли сейчас спрашивать Анну о судьбе Жюдит. Привыкнув видеть в ней существо развращенное, эгоистичное и жестокое, он удивился, открыв, что под этим панцирем прячется страдание. Уже второй раз она дала ему почувствовать, что она простая женщина, такая, как Жюдит, например… И она могла быть счастлива обычным человеческим счастьем: богатая, красивая, молодая, из почтенной семьи, замужем за человеком, которого она, как говорит, любила. Кто же испортил золотой механизм ее жизни? Кто развратил ее? Тот же человек, что теперь хочет испортить, разрушить механизм королевства. Не странно ли, – за каждой драмой, за каждым горем стоит мрачная фигура графа Прованского?
Голос Анны вывел его из задумчивости.
– Теперь, – сказала она обычным тоном, – расскажи мне о своих сердечных делах. Я думаю, ты хочешь спросить меня о Жюдит, не так ли?
– Как ты догадалась?
Она пожала плечами и улыбнулась ему незнакомой грустной улыбкой.
– Ты слишком упорно меня искал. Или я ошибаюсь?
– Нет. Я искал ее и…
– Подожди, дай мне сказать, я не хочу, чтобы у тебя остались хоть какие-нибудь сомнения.
Итак, проезжая через Брюнуа после того, как мы с тобой расстались, я узнала все, что произошло у замка герцога Орлеанского… и кому было поручено совершить покушение. Я поняла, что рано или поздно ты придешь ко мне за ответами на свои вопросы. И ты пришел… Отдаваясь тебе здесь, в театре, я хотела доказать тебе, что наши тела всегда и везде смогут любить друг друга…
Подожди, я еще не договорила! Клянусь спасением души, я не знала, кому было поручено поджечь фитиль, я не знала, что это Жюдит… Знай это, я бы постаралась остановить ее, может быть, даже сказала бы, что ты жив… Я думала, мне хорошо известна душа принца, но я не смогла понять всю глубину его вероломства. По гороскопу он Скорпион, и Скорпион наихудшего вида. Скорпион грязи и липкой тины неизведанных глубин мира, рядом с которыми ад кажется раем… Но я не верю, что он способен на хладнокровное убийство…
– А я верю, он способен на это и на многое другое… – оборвал ее Жиль. – Теперь не важно, знала ли ты о Жюдит или нет. Важно другое.
Где она теперь? Что с ней? Жива ли она или он убил ее?
Анна удивилась.
– Почему он должен убить ее?
– Это просто: чтобы помешать рассказать…
– Кому? Если бы это было так, мосье не стал бы увозить ее и спасать от суда. Ее бы убили на месте в Сент-Ассизе… Нет, видя, что покушение провалилось, он предпочел сохранить ее до лучших времен. Ненависть и отчаянье превращают ее в настоящую мину, подложенную под трон. По крайней мере, для королевы она является постоянной опасностью…
– Тогда она жива?
– Она живет.
– Ты ее видела?
– Я видела, когда ее только что привезли.
При аресте с ней плохо обошлись, но, казалось, она даже не заметила этого. Прибыв в замок, сразу же поднялась в свою комнату, никого не видя и не отвечая на расспросы. Мосье распорядился, чтобы ее на время оставили в покое.
– Она там до сих пор?
– Нет, конечно. В тот же вечер она покинула Брюнуа, граф де Моден перевез ее в надежное место.
– Этот шарлатан…
– Да, этот шарлатан! Даже если тебе неприятно это слышать, ты должен знать, что он имеет на нее огромное влияние, очень похожее на влияние Калиостро. Твоя дорогая Жюдит обожает колдунов…
– Куда ее отвезли?
– Туда, куда лишь мадам может прийти поговорить с ней: в монастырь. В самый строгий монастырь Франции – в Кармель, в Сен-Дени.
В Сен-Дени! Монастырь, перед дверями которого затихала мирская суета и останавливалось королевское правосудие, обряд которого скрывал надежней, чем могила. Образ Жюдит, заключенной в крепости веры, сжал сердце Турнемина.
– В монастыре нельзя держать в заключении жену без разрешения мужа, – сказал он. – Жюдит моя жена, у меня есть доказательства нашего брака. Мне должны ее вернуть!
Госпожа де Бальби пожала своими красивыми плечами.
– Даже не думай об этом. В монастырь поместили мадемуазель де Лятур, чтицу графини Прованской, бедную девушку с поврежденным рассудком. Не забывай, что настоятельницу мать Терезу в миру звали принцессой Луизой Французской и она очень любит своих племянников. Достаточно будет одного слова графа… Верь мне, не нужно ничего делать, это и опасно и глупо. В монастыре Жюдит в безопасности. Мосье слишком хитер, чтобы не выждать немного, прежде чем придумать новую ловушку…
