Текст книги "Оливье, или Сокровища тамплиеров"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Давно привыкнув к ритуалу, который очень способствовал размышлениям, путешественники почувствовали себя в этой южной общине как дома, – собственно, они были даже довольны тем, что обычай избавлял их от назойливого внимания командора. Точно так же они совершенно не удивились и еще одному обстоятельству, с которым встретились, однако, впервые: присев на четвереньки рядом с братом Антоненом, какой-то человек получал от него кусочки хлеба и другой пищи, которые тот ему бросал, как собаке. Они знали, что это наказание за относительно легкую провинность – такую, как гневный спор с одним из братьев или рассеянность, замеченную во время молитвы, или другое невинное нарушение повседневных обязанностей. Виновник – молодой брат лет двадцати – демонстрировал, впрочем, вполне удовлетворительное смирение.
Когда ужин рыцарей завершился, Эрве ушел на смену Анисе, чтобы тот смог присоединиться ко второй очереди – оруженосцам и сержантам, а Оливье и все прочие направились в часовню для участия в последних дневных молитвах в честь Богоматери, после чего все отправлялись спать. Оливье с большим облегчением воспринял службу. С момента прибытия в Ришранк ему было не по себе, и он, исповедуя особую преданность Божьей Матери, ощущал утешительную силу любимого ритуала. Поэтому он молился даже с большим жаром, чем обычно, желая освободиться от тягостного чувства неловкости, к которому не привык.
Присоединив свой голос к голосам незнакомых братьев, он преуспел в этом, потому что ощутил невыразимое чувство слияния в хоре, предназначенном, как и хоры ангелов, для того, чтобы восславить божественную славу самым чистым из всех возможных способов – воспевая ее, и музыкальная тема своей красотой лишь подчеркивала величественные слова. Он вышел из часовни расслабленный, умиротворенный. Теперь можно было присоединиться к своим спутникам, чтобы поочередно с ними спать и бодрствовать на ложе из соломы, которую они потребовали и получили без всяких трудностей. Но на обратном пути он встретил сержанта, который с безупречной вежливостью предложил ему пройти к командору. Благословенное состояние благодати тут же испарилось. Положительно, этот человек ему не нравился, и он, под влиянием совершенного ритуала, упрекнул себя в этом. В конце концов, брат Антонен не был виноват в том, что его физический облик производит неблагоприятное впечатление, и Оливье решительно зашагал следом за посланцем.
Тот проводил его на верхний этаж одной из башен: в зал, где на полках лежали груды пергаментных свитков и множество книг, расставленных более или менее по порядку. Еще здесь были стол, также заваленный книгами, и два аналоя. Командор стоял за одним из них, перед ним лежал развернутый часослов с великолепными миниатюрами, а музыкальные значки, черные или красные, плясали на черно-золотых нотных станах. Он был погружен в столь глубокие раздумья, что только через минуту взглянул на Оливье, и то лишь тогда, когда рыцарь сухо кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Брат Антонен вздрогнул.
– Прошу вас извинить меня, брат Оливье! – сказал он. – Мне нужно принять решение... довольно трудное, и я думаю, что ваш приход стал ответом Неба на мои вопросы. Вы говорили мне, что должны добраться до Греу, чтобы предать покойного брата родной земле?
– Да, это так.
Антонен д'Арро вновь замолчал. И зашагал по комнате, втянув запястья в рукава, погрузившись в размышление, от которого морщины на лбу стали еще глубже. Но на сей раз гость спокойно ждал, пока командор выскажет свою просьбу. И тот, наконец, произнес, остановившись перед ним:
– Вы, конечно, заметили грешника, которого я кормил за ужином, и понимаете, что это означает?
– Он совершил какой-то проступок и искупает свою вину.
– Да, но за прошедшие часы мне пришло в голову, что этот проступок – который останется для вас тайной! – заслуживает более сурового наказания. К тому же, капитул, поспешно собравшийся до ужина, постановил исключить Юона де Мана – следовательно, ему надлежит покинуть наш дом. Как вы хорошо знаете, вернуться в мир он не может. Хотя жаждет именно этого... Но этому не бывать. Ему следует отправиться в монастырь с более строгим уставом, чем наш: там он искупит в безмолвии, размышлениях и тяжелых работах свой проступок и осознает свою вину. Вы понимаете, для чего я это вам рассказываю?
Оливье кивнул. Брат Антонен продолжал:
– В горах, недалеко от Греу, есть суровое приорство Сен-Жюльен, которое принадлежит Бенедиктинскому ордену. Я подумал, что в силу вашей миссии вы направляетесь в ту сторону и могли бы оказать мне услугу – доставить туда Юона де Мана и мое собственноручное письмо брату Бертрану де Малосену, настоятелю монастыря. Он же приютит вас в конце путешествия. Вы согласны?
Оливье ответил не сразу. Ему совсем не нравилось предложение взять с собой спутника, который, к тому же, нарушает дисциплину и, быть может, имеет дурные намерения, да и способен проявить излишнее любопытство. Хорошо зная, что в Гробу хранится ценная реликвия, и что любая нескромность будет иметь самые драматические последствия, он испытал сильнейшее искушение отказать назойливому командору. С другой стороны, какие доводы он мог привести, чтобы не оскорбить человека, который был, конечно, ему очень неприятен, но, тем не менее, занимал весьма важный пост в тамплиерской иерархии?
Угадывая, без сомнения, его колебания, брат Антонен сменил тон и снизошел до улыбки, сказав:– Боюсь, что я вас немного «вывел из себя», когда спросил, к какой ветви семьи Куртене вы принадлежите. Поверьте, это не было праздным любопытством. Случилось так, что я провел долгие годы в Вут д'Акр. Это было во время Первого крестового похода короля Людовика, который ныне пребывает во славе небесной. При разных обстоятельствах я встречался с одним из его конюших по имени Рено де Куртене. Он родился в Антиохии, и я знаю, что таких было немного. Быть может, сир Рено де Куртене – из ваших родных?
Оливье вынужден был признать, что командор обладает определенным обаянием, но при первой встрече он этого не заметил. И голос его был способен обрести теплоту. Рыцарь невольно расслабился:
– Это мой отец! Вы его знали?
– Я бы так не сказал... Мы никогда не были близки. Мой статус был гораздо ниже. Но я сумел оценить его доблесть, его прямоту. Он по-прежнему в этом мире?
– Слава богу, да!
– Я очень рад. Судя по себе, я предполагаю, что он уже в возрасте?
– Это так, но годы проходят для него – впрочем, как и для моей матери! – мимолетно, не нанося следов разрушения. Быть может, его силы несколько уменьшились, но он по-прежнему может без труда повалить дерево. Волосы поседели, но он по-прежнему строен и статен, словно юноша... Любовь к отцу сделала речь Оливье красноречивой, его суровое красивое лицо обрело нежность. Тем временем брат Антонен продолжал, бережно разглаживая страницы раскрытого часослова: – У вас есть братья, сестры?
– Я единственный сын... к сожалению моих родителей!
– И вы избрали Храм, хотя могли создать семью и продолжить род? Им, вероятно, было тяжело принять ваш выбор?
– Думаю, они достаточно меня любят и рады, что я счастлив в своем выборе. Ведь я с детства жажду быть служителем Божьим и мечтаю сражаться во имя Его, – добавил он, благоговейно перекрестившись.
– Это верно, ибо вы не могли выбрать более благородной дороги! Если вам случится повидать отца, напомните ему обо мне. Он в Куртене?
– Нет. У него есть там владение, но там хозяйничает управляющий. Отец живет в Провансе, откуда родом мать.
– Это далеко отсюда?
Вопрос, заданный нарочито небрежным тоном, был неуместным. Оливье тут же замкнулся:
– Да, довольно далеко... Возвращаясь к вашему грешнику, достопочтенный брат, – добавил он, заглаживая резкий ответ почтительным тоном, – вы должны понимать, что мы едем медленно, поэтому пленник – ведь именно так его следует называть? – станет для нас обузой, потому что за ним нужно присматривать...
– Дело в том, что в данный момент я никому не могу это поручить. Я собираюсь в Авиньон, и замок лишится большей части своих защитников. А ведь мы постоянно подвергаемся коварным нападениям банды грабителей, которая живет в ближайших горах. С другой стороны, вы можете не опасаться этого несчастного. Мужество не входит в число его главных добродетелей, он будет вести себя спокойно.
Оливье понял, что отказаться от этой просьбы невозможно. Поэтому он склонился в поклоне, распрощался с командором и направился к своим спутникам, чтобы предупредить их об этом новом затруднении. Как он и ожидал, Эрве фыркнул:
– Грабители? Нападения на такую мощную крепость? Вы сами-то в это верите?
– А что мне остается делать? Мы простые рыцари и должны подчиняться тем, кто стоит выше нас, если только это не вредит нашей миссии.
– Да, понимаю! Иначе говоря, мы командора еще и благодарить должны, потому что он удостоил нас такой просьбы? Уж лучше бы мы заночевали под открытым небом!
– Разделяю ваши чувства, но, когда бутылка вина откупорена, ее нужно выпить. А вы что скажете, сержант?
Анисе, который вообще ничего никогда не говорил, пожал плечами, но все-таки спросил:
– Куда нам его деть?
– Верно, – откликнулся Эрве. – Это настоящая проблема: мы не можем посадить его на повозку. Мы же не знаем, за что его наказали, может быть, он вор. Что если он попытается узнать, что находится в ящиках?
– Но я надеюсь, что ему дадут лошадь. Если бы его лишили рыцарского звания, он не был бы допущен к общему столу.
Тем не менее, когда утром брат Антонен привел к ним Юона де Мана, запястья у того были соединены короткой железной цепью, прикрепленной к браслетам на руках, ноги же оставались свободными – стало ясно, что никакой лошади ему не дадут. Увидев это, Анисе жестом предложил устроить его рядом с собой на козлах, где вполне могли бы разместиться двое.
– Передаю вам этого человека, чтобы вы отвезли его туда, где он должен находиться. Обращайтесь с ним так, как вам будет угодно, – презрительно сказал брат Антонен. – Это трус, недостойный того благочестивого дома, в котором будет сокрыто его бесчестие. Если он попытается сопротивляться, убейте его без колебаний!
– С чего он станет сопротивляться... ведь он, как вы говорите, трус? – возразил Оливье, который, присмотревшись получше к наказанному, ощутил смутную жалость, поскольку тот больше всего походил на затравленного зверя.
Небольшого росточка, щуплый, его трудно было представить в боевом облачении. Его сутулые худые плечи прятались под черным кафтаном, напоминавшим замусоленную тряпку. Глаз он не поднимал, так что разглядеть их цвет оказалось невозможным. Но Куртене по напряженной спине наказанного догадался, что тот сжимает зубы, боясь показать дрожь. Должно быть, ему было лет семнадцать-восемнадцать. Лицо его было исцарапано, голова обрита. Сержант взял его за руку, чтобы помочь подняться на козлы, а командор, наставив на него костлявый палец, проскрежетал:
– Езжай и не греши больше, чтобы получить отпущение! Подумай о том, что тебя ждет, и раскайся, тогда Господь проявит к тебе милосердие!
И голос, и жест были чрезвычайно красноречивы.
– Кого он хочет впечатлить? – прошептал Эрве, когда оба друга вновь оказались в седле. – На нас он даже не посмотрел. А этот несчастный, как мне кажется, хочет только одного – побыстрее убраться отсюда. И я его понимаю!
– Ты думаешь, ему будет лучше там, куда его отправляют?
– Предполагаю, что хуже, чем здесь, быть не может. Ты же видел рыцарский дом, где отменены правила вежливости и где дисциплина упала настолько, что каждый руководствуется только своим желанием? Где командор выставляет напоказ шпагу, унизанную драгоценными камнями? Я удивляюсь, что такого мог сделать этот бедный мальчуган. По виду он совсем не похож на преступника! Такой хлипкий, жалкий...
– Нельзя судить по внешности. Крысы приносят чуму.
– Вряд ли он на это способен. У него у самого вид больной... или голодный. Если за столом он имел лишь то, что давал ему брат Антонен, у которого миска была полна, то не стоит удивляться тому, что от него остались только кожа да кости, Оливье внутренне соглашался со своим другом. Хотя когда он вспоминал службу в крепостном храме, то готов был возразить ему. Эти тамплиеры с почти бандитскими рожами пели, как ангелы. В общем, он не знал, что ответить, и был признателен Эрве, когда тот сменил тему разговора:
– Где мы заночуем сегодня?
– Нигде. До Греу никаких командорств больше нет, нет и амбаров, и ферм. Поэтому я попросил дать нам в дорогу припасы. В воде у нас недостатка не будет, а погода стоит теплая. В Карпантра мы окажемся на территории папского государства, и там легко найти пищу: много паломников, которые идут молиться к могиле достопочтенной Анны, матери Девы Марии. Кроме того, в Апте можно просить помощи в епископате. Затем, после Маноска, мы переправимся через Дюранс и будем недалеко... от официального пункта назначения. То есть от крепости Греу, которую мы должны обогнуть, не заглядывая в нее, и вот тогда я имею право вскрыть письмо, запечатанное братом Клеманом.
– Но теперь нам придется посетить крепость, ведь именно туда мы должны доставить нашего случайного спутника?
– Именно это меня и тревожит! Ладно, – добавил он со вздохом, – будем надеяться, что там проявят любопытства меньше, чем в Ришранке... кстати, это неумеренное любопытство меня крайне смутило!
Их путь продолжался по живописным землям Прованса, которые Оливье вновь открывал с радостью, удвоенной от удовольствия, с каким он знакомил с ними своего любимого брата. Он был счастлив, что тому, кажется, Прованс понравился. Во время вечернего привала все расположились на берегу реки Эг, в небольшой бухточке, заросшей ивой и ольхой. В этом уютном местечке было очень приятно отдохнуть после знойных пустошей: сержант Анисе, чей талант рыбака спутники давно оценили, вновь продемонстрировал свои способности, добавив несколько форелей, которые были испечены на плоских камнях, к ветчине, сыру и хлебцам – дарам великодушного брата Антонена. Как и предполагал д'Ольнэ, юный Юон де Ман изголодался и с жадностью проглотил свою долю, отчего на его бледных щеках появилось некое подобие румянца. Возможно, он был признателен за обращение, которого, несомненно, не ожидал, но ничем этого не показал – за все время путешествия он произнес всего несколько обычных вежливых фраз. На ночлег он устроился рядом с Оливье, который привязал его к своему поясу. Молодой тамплиер спал, как сурок, после произнесенных хором молитв.
Шесть дней прошли без всяких происшествий: они поднимались с холма на холм, продираясь сквозь густую растительность и пересекая внезапно возникающие пустоши, где земля отливала яркими цветами – от охры до красного; их взорам открывались уже пересохшие поля с выступающими скалами над редкими речушками, пейзаж пленительный и суровый почти до дикости. Порой им встречались угнездившиеся в скалах деревенские домишки или невзрачная колоколенка какого-нибудь аббатства. Наконец, пройдя без труда по старому римскому мосту через шумные волны Дюранса, они сделали привал на другом берегу, примерно в одном лье от так называемого «Замка тамплиеров», чьи мощные стены выделялись на фоне безоблачного неба. Никто не удивился этой остановке, поскольку Куртене заранее объявил, что перед въездом в замок нужно остановиться и счистить дорожную пыль, накопившуюся за столько дней пути, чтобы более достойно сопровождать останки покойного брата, порученные их заботам. Все обычные действия были совершены, и Эрве заступил на первую вахту.
Исчезновение пленника они заметили на рассвете. Веревка, соединявшая его с тем, кто его сторожил, была очень ловко перерезана, и он ухитрился – только дьяволу известно, каким образом! – убежать бесшумно, как кошка, даже не звякнув цепочкой, соединявшей его запястья. Эрве д'Ольнэ, несший вахту у костра, разожженного между двумя камнями из сушняка, ничего не услышал, ничего не увидел, потому что беглец сумел проскользнуть в тени, где спали Оливье и сержант, с такой ловкостью, что ни один камень не скрипнул под его ногами.
– Змееныш! – вознегодовал Эрве. – Почему он это сделал? Разве мы с ним плохо обращались?
– Надо полагать, что монастырь пугал его куда больше, чем мы думали, – предположил Анисе. – А мы уже недалеко...
Оливье только кивнул в знак согласия. Он размышлял. Когда прошли первое удивление и злость, сходная с горькими чувствами д'Ольнэ, он решил, что им не нужно преследовать Юона де Мана, хотя по уставу это делать полагалось. Но они прежде всего должны выполнить свою миссию, которую командор Ришранка позволил себе осложнить, навязав им спутника и вынудив отклониться – пусть
даже и не сильно! – от пути, выбранного для них братом Клеманом.
– Предоставим Господу наказать его за грехи! – заключил он. – С цепью на руках он далеко не уйдет. А мы двинемся дальше, не вступая в пределы Греу.
– А куда мы теперь направимся? – спросил Эрве. – Пора нам это выяснить.
Оливье приподнял кольчугу, которую не снимал после Восточного леса – разве только для мимолетных омовений. Вынув из-за пазухи сложенное и запечатанное письмо, он разломал сургуч. Прочтя всего несколько слов, юноша настолько изумился, что его брови поползли вверх. Он тут же передал письмо Эрве, который с не меньшим удивлением увидел следующие строки: «Конечная цель – замок твоих родителей. Отца твоего предупредили. Снимите плащи тамплиеров и наденьте одежду с вашим гербом. Да хранит вас Господь».
– Валькроз! – прошептал Оливье. – Мы едем в Валькроз! Но почему? Для моих родных это тяжкая обязанность.
– Вспомни, что сказал нам брат Клеман, давая это поручение: Храму грозит серьезная опасность, и нужно переместить самое ценное имущество в надежное место. Наверное, он считал, что в родовом замке ценности будут в большей безопасности, чем в рыцарских домах. Однако я, хотя и не знаком пока с твоим жилищем, сомневаюсь, что он прав: разве можно еще где-то так же надежно сохранить Ковчег, как в той крипте, скрытой под прудом Восточного леса?
На красивом лице Оливье возникла столь редкая для него улыбка, которая делала его похожим на ребенка и придавала необыкновенное очарование суровым чертам его облика.
– Сразу видно, что ты не видел Валькроза! Помимо того, что наш дом не принадлежит Храму и не может быть подвергнут обыску, под ним находится удивительная сеть подземелий – некоторые из них образовали подземные воды, другие соорудили наши предки. Есть такие, которые соединяют две известные часовни: Сен-Трофим и Сен-Тирс. А некоторые так далеко уходят в горы, что их никогда не изучали из соображений безопасности. Но одно из них ведет к подземному озеру, которое я видел только один раз, зато брат Клеман знает его очень хорошо. Когда он был простым командором Триганса, они часто ходили туда с моим отцом. Матушка однажды очень испугалась: они не возвращались более пятидесяти часов...
Эрве, слушая его, явно воспрянул духом, а на добром лице сержанта расцвела улыбка.
– Нам еще далеко? – спросил он.
– Примерно пять дней пути, потому что дорога станет труднее, и надо будет беречь лошадей... Зато погода стоит хорошая, – добавил Оливье, окинув взглядом небо, накрывшее весь край своим ярко-синим плащом, – так что, с помощью Божьей, мы доберемся до Валькроза без больших трудностей.
– Поехали! Не будем терять времени понапрасну... Но сначала сменим одежду!
Как и предсказал Оливье, которого явно радовало возвращение в родные края, дороги в этом великолепном, но суровом краю оказались довольно трудными: пустынные плато сменялись сосновыми лесами, подъемы и спуски часто приходилось преодолевать пешком, чтобы направлять лошадей, но виды открывались изумительные – легендарная красота Прованса достигала здесь высшего блеска.
В конце пятого дня они вступили на дорогу, которая поднималась вдоль потока изумрудного цвета прямо к замку. Завидев его, Эрве д'Ольнэ присвистнул от восхищения, а Оливье внезапно застонал: на главной башне трепетал баронский вымпел, окаймленный черной полоской.
– Боже мой! – выдохнул он, поспешно перекрестившись. – Случилось какое-то несчастье! Отец...
Понятно, что он подумал прежде всего об отце, поскольку тот был старше матери. Но, увидев, как он идет навстречу им, одетый в черное, опираясь на посох и сгорбив плечи от горя, Оливье понял, что его ждет столь же тяжкая утрата – возможно, даже более тяжкая. Быстро спешившись, он подбежал к отцу и обнял его.
– Да... – прошептал Рено. – Ее больше нет! Твоя дорогая мать ушла от нас вчера... и я люблю ее так же, как прежде...
Голос его прервался от слез, и Оливье, с трудом сдерживая рыдания, почувствовал, как он обвисает в руках отца. Он понял всю силу его горя. Они начали подниматься к замку, крепко обняв друг друга.
