Текст книги "Паровой дом"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Март, апрель, май – самые опасные месяцы в году. Подвергаться в этот период солнечным лучам то же, что рисковать жизнью, по крайней мере для европейцев. Нередко даже в тени ртуть термометра поднимается до 106o по Фаренгейту (около 41o по Цельсию).

Тем не менее благодаря движению парового дома, смещению воздушных волн посредством колыхания пунки и влаге, распространяемой тростниковыми экранами, часто поливаемыми водой, мы не особенно страдали от жары. К тому же приближалось дождливое время года, продолжающееся с июня по октябрь, и нам скорее можно было опасаться этого периода, нежели жары. Впрочем, при условиях нашего путешествия трудно было предвидеть какие-нибудь особенные неудобства.

Совершив прелестную прогулку, не выходя из дома, мы около часа пополудни приехали в Чандернагор.

Я еще раньше видел этот уголок страны, един ственный клочок, оставшийся у Франции в Бенгальской провинции. Этот город, украшенный трехцветным флагом и не имеющий права содержать для своей защиты свыше пятнадцати тысяч солдат, город, бывший во время борьбы XVIII века опасным соперником Калькутты, теперь находился в большом упадке, у него не было ни промышленности, ни торговли, базары покинуты, порт опустел. Может быть, Чандернагор оживился бы опять, если бы через него была проведена Аллахабадская железная дорога, но английской компании пришлось обойти не только город, но и всю французскую территорию вследствие чрезмерной требовательности французского правительства, а потому Чандернагор потерял последний случай вернуть себе какое бы то ни было торговое значение.

Наш поезд остановился в трех милях от города на дороге при входе в пальмовый лес, и утром 7 мая после спокойной ночи, проведенной пассажирами в комфортных каютах, мы снова двинулись в путь.

На привале по распоряжению Банкса был сделан новый запас топлива, так как он считал нужным, чтобы в тендере постоянно находилось достаточное количество воды, дров и угля для шестидесяти часов хода.

Капитан Год и его верный Фокс твердо держались того же правила относительно собственного внутреннего отопления, я говорю об этих желудках, представлявших значительную поверхность топки и тщательно снабжаемых владельцами их азотистым топливом, способным на долгий срок поддерживать деятельность человеческой машины.

Второй наш этап был длиннее. Мы пробыли в пути два дня и, приехав в Бурдван, посвятили день 9 мая осмотру города.

В шесть часов утра Сторр дал свисток, опорожнил цилиндры, и «железный великан» зашагал немного быстрее.

В течение нескольких часов мы шли рядом с линией железной дороги, идущей через Бурдван и Раймагон долины Ганга, откуда она идет за Бенарес. Скорым ходом прошел мимо нас Калькуттский поезд. Пассажиры огласили воздух криками удивления, словно вызывая нашего слона пуститься наперегонки, но мы не вняли этому вызову; они могли ехать скорее, но относительно комфорта перевес был на нашей стороне.

Местность, по которой мы проезжали, представляла плоскую равнину, а следовательно, была однообразна. Кое-где начались гибкие кокосовые пальмы. Эти деревья любят береговую почву, и для их питания необходимо присутствие в воздухе хотя бы незначительного количества морской влаги. Благодаря этому они встречаются только на небольшом участке узкой береговой полосы, и напрасно было бы искать их в Центральной Индии.

Но это обстоятельство нисколько не мешает разнообразию и богатству флоры индуийского материка.

По обе стороны дороги виднелись бесконечные рисовые поля, видимо похожие на большую шахматную доску. Почва разделена на квадраты; в пейзаже преобладает зеленый цвет, и вид полей сулил богатый урожай.

Вечером на следующий день машина сделала последний оборот, и мы остановились у ворот Бурдвана. В административном отношении этот город служит центром английского округа, но сам округ составляет собственность магараджи, платящего английскому правительству не менее десяти миллионов налога. Большая часть города застроена низенькими домами, между которыми проходят чудные аллеи кокосовых и арекиновых деревьев. Аллеи эти достаточно широки для проезда экипажей. Местом стоянки мы выбрали прелестный тенистый уголок. В этот вечер в столице магараджи одним миниатюрным кварталом оказалось больше – то был наш кочевой поселок.

Понятно, и здесь слон наш произвел блестящий эффект, то есть внушил боязливое изумление толпе бенгальцев, со всех сторон сбежавшихся поглядеть на чудо. Бенгальцы прибыли с непокрытыми головами, выстриженными «a la Fitis», и вместо всякой одежды на мужчинах были небольшие передники, а на женщинах белые плащи, окутывавшие их с головы до ног.

– Я боюсь одного, – заметил капитан Год, – как бы магараджа Бурдвана не вздумал купить нашего «Железного великана» и не предложил бы за него такой суммы, что мы должны будем уступить ему.

– Ни за что на свете! – воскликнул Банкс. – Если он пожелает, я сооружу ему другого слона, да такого, что он будет в состоянии катать всю столицу с одного конца его владений на другой, но нашего великана мы не отдадим ни за какие деньги, не правда ли, Мунро?

– Ни за какие деньги, – подтвердил полковник тоном человека, которого не соблазнят никакие миллионы.

Впрочем, вопрос о продаже нашего гиганта не пришлось и обсуждать: магараджа был в отсутствии. С визитом к нам явился его «камдар», нечто вроде личного секретаря, заинтересованный нашим экипажем. Он предложил нам, что, конечно и было принято с радостью, погулять в дворцовых садах, наполненных великолепнейшими образцами тропической флоры и прекрасными прудами. Парк был застроен красивыми павильонами, а на зеленых лужайках паслись стада ланей, диких коз и слонов, представителей ручных животных, между тем как тигры, львы, пантеры и медведи – представители местной туземной фауны – помещались в превосходном зверинце.

– Тигры в клетках, словно певчие птички! – воскликнул Фокс. – Ну не жалко ли это, капитан?

– Да, мой милый Фокс! – ответил капитан. – Если бы спросить мнения этих честных хищников, то, конечно, они предпочли бы прогуливаться на свободе в джунглях… даже под прицелом карабина, заряженного разрывными пулями.

– Ах! Как я сочувствую им, капитан, – глубоко вздыхая, соболезновал Фокс.

На следующий день, 10 мая, мы выехали из Бурдвана. Паровой дом пересек железную дорогу, пройдя по стрелке, и прямо пошел по направлению к Рамгуру, городу, расположенному в семидесяти пяти лье от Калькутты.

Действительно, следуя нашему маршруту, мы оставляли в стороне важный город Муршидабад, ничего любопытного не представляющий ни в индийском, ни в английском кварталах.

Пропустили Бонджир – индусский Бирмингем, лепящийся на возвышенной косе, врезывающейся в священную реку. Пропустили Патну, столицу королевства Вегар, проехали центр торговли опиумом, которому грозит исчезновение от обилия могучих вьющихся растений, преобладающих в его флоре. У нас была более заманчивая цель: прокатиться по прекрасной долине Ганга немного южнее.

Во время этого переезда слона заставили ускорить аллюр, и он скакал легкой рысцой, позволившей нам вполне оценить превосходную постановку на рессоры наших передвижных домов.

Отличная дорога также способствовала удаче нашего первого опыта скорой езды. Вероятно, хищников пугал вид гигантского слона, так как, к изумлению капитана Года, по дороге нам не попался на глаза ни один тигр в джунглях. Но он рассчитывал насладиться охотой главным образом в Северной Индии и потому не особенно жаловался на недостаток дичи в Бенгали.

Пятнадцатого мая мы были уже в Рамгуре, не более как в пятидесяти лье от Бурдвана. Средняя скорость нашей езды не превышала пятнадцати миль в двенадцать часов. Через три дня поезд остановился в ста километрах далее, близ незначительного городка Шитра. В этот первый период нашего путешествия с нами не случилось ничего неприятного. Погода стояла жаркая, но под тенью веранд нам дышалось легко. Самые удушливые часы мы проводили в приятной атмосфере.

Вечером Сторр и Калуф под наблюдением Банкса занимались чисткой паровика и машины. А тем временем капитан Год и я в сопровождении Фокса, Гуми и двух легавых собак отправились побродить с ружьем по окрестности. Охотились мы за мелкой пернатой и четвероногой дичью, к которой капитан хотя и относился презрительно в качестве охотника, но отдавал полную честь в качестве гастронома, когда на следующий день, к великому его удовольствию, равно как и удовольствию Паразара, к меню нашего обеда прибавлялось несколько лакомых кусков без затраты консервов.

Иногда Гуми и Фокс исполняли обязанности дровосеков и водовозов, так как тендер необходимо было снабжать всем необходимым для поездки следующего дня. Вот почему Банкс и избирал места для остановок преимущественно вблизи рек и опушек леса. Вся эта заготовка совершалась под руководством инженера, не забывавшего никаких мелочей.

Когда оканчивалась работа, мы закуривали сигары и вели беседы об этой стране, вполне известной Году и Банксу. Что касается капитана, то, пренебрегая обыкновенными сигарами, он предпочитал трубку с ароматическим дымом «гукаха», тщательно набитую рукой его денщика. Общим желанием было заманить в небольшие экскурсии полковника Мунро, но всякий раз он отклонял наши предложения и оставался в обществе сержанта Мак-Нейля.

Прохаживаясь вдвоем взад и вперед, они говорили мало, но казалось, вполне понимали друг друга и не нуждались в обмене мыслями вслух. Оба были поглощены роковыми, ничем не изгладимыми воспоминаниями. Может быть, эти воспоминания воскресали еще живее, по мере того как сэр Эдвард Мунро и сержант приближались к театру восстания?

Очевидно, какой-нибудь затаенный план, а не простое желание путешествовать в приятельском обществе заставило полковника Мунро присоединиться к экспедиции на север Индии. Я должен сказать, что Банкс и капитан Год разделяли мое мнение на этот счет. И нередко мы спрашивали друг друга, не без некоторых опасений за будущее, не везет ли наш «Железный великан» актеров целой сложной драмы.

Глава седьмая. БОГОМОЛЬЦЫ НА РЕКЕ ФАЛЬГУ

Нынешний Бихар занимает территорию, некогда бывшую Магадхаской империей. В эпоху буддистов эта страна была священной землей, и до сих пор еще она переполнена храмами и мечетями. Но прошло уже много веков с тех пор, как брамины заняли место жрецов Будды, завладели их «вигарами» и живут доходами с богомольцев. Правоверные стекаются к ним с разных сторон, и они конкурируют со священным Гангом, Бенаресом и церемониями Яггернаута, одним словом, превратили страну в свое поместье.

Край этот один из богатейших. Кругом необъятные рисовые плантации, обширные маковые поля, многочисленные селения, тонущие в зелени под тенью пальмовых, манговых, финиковых деревьев. Дороги, по которым катился наш паровой дом, походили на крытые аллеи тенистого сада, где влажная почва поддерживает живительную прохладу. Мы двигались вперед, руководствуясь картой, не боясь сбиться с пути.

Из-под ног слона вылетали целые стаи белых рисовок, терявшихся в молочных спиралях пара. Там и сям отделялись сплошные массы бананов, шеддоков (померанцевых деревьев с крупными плодами) и квадраты полей, засаженных кустовидным горохом (ствол имеет до одного метра вышины), темная зелень которых служила рамкой заднему плану пейзажа.

Жара стояла невыносимая. В окна сквозь влажные плетенки экранов едва проникало несколько струек воздуха. Теплые ветры, набравшись теплорода с поверхности обширных западных равнин, душили зноем. Пора было июньскому муссону освежить атмосферу. Никому нельзя вынести палящих лучей жаркого солнца, не рискуя захватить какую-нибудь опасную болезнь.

Потому-то и в полях не видно было ни души. Даже «риоты», привычные к знойному припеку, и те не осмеливались выходить на работы. Только по тенистым дорогам и возможно еще было отважиться путешествовать в такую пору, и то не иначе как под прикрытием нашего подвижного «бенгало». Наш Калуф должен был быть отлит, не скажу из платины – так как в подобных условиях сама платина непременно должна была бы расплавиться, – а, вероятно, создан из чистого углерода для того, чтобы оставаться невредимым у расплавленной решетки паровика. Нашему индусу все было нипочем! Он закалил себя не хуже огнеупорного чугуна, проводя жизнь на площадках локомотивов индийских железных дорог.

Девятнадцатого мая термометр, висящий в столовой, показывал 106 градусов по Фаренгейту (41o по Цельсию). Вечером в тот день мы не могли совершить даже нашей обычной прогулки для «гавакана». Буквальный перевод этого термина «поесть воздуху» и употребляется для обозначения того, что люди, задыхавшиеся целый день от жары, отправляются подышать вечерней прохладой. Однако в упомянутый день и вечером мы не могли высунуть носа из своего бенгало.

– Господин Моклер, – сказал мне сержант Мак-Нейль, – сегодняшняя погода напоминает мне последние дни марта, когда сэр Роз с двумя орудиями силился пробить брешь в стенах.

Было уже шестнадцать дней, как мы переправились через Бетву, и в продолжение всех этих шестнадцати дней ни разу не разнуздывали наших лошадей. Мы дрались в высоких гранитных стенах, и можно сказать, что там нам было не лучше, чем в пылающей печи. По рядам ходили «шитзи» с мехами, наполненными водой, и обливали нам голову, пока мы стреляли, иначе мы бы все попадали от солнечных ударов. Я как раз помню ту минуту, когда я совсем уже изнемогал. Череп трещал, собираясь словно лопнуть, и я чувствовал, что сейчас упаду. Вдруг полковник Мунро заметил мое состояние, выхватил мех из рук «шитзи» и облил меня: это была последняя порция воды, добытой нашими водоносами… Такое век не забудешь – за каждую каплю той воды человек готов заплатить столькими же каплями своей крови! Да если бы я пролил всю кровь за моего полковника, то и тогда еще останусь его должником.

– А скажите, сержант, не находите ли вы, что со времени нашего выезда полковник стал еще задумчивее? Мне сдается, что с каждым днем…

– Вы правы, – перебил меня несколько поспешно Мак-Нейль, – но это вполне естественно! Полковник приближается к Лакнау и Канпуру, к тем местам, где Нана Сахиб убил… Не могу говорить об этом без того, чтобы вся кровь не ударила мне в голову. Быть может, мы сделали бы лучше, избрав другой маршрут, дальше от провинций, пострадавших от мятежа! Эти события недостаточно далеки от нас, чтобы память о них сгладилась!

– Что же мешает нам, Мак-Нейль, переменить маршрут?

Я сейчас переговорю об этом с Банксом и капитаном…

– Поздно, – заметил сержант. – Я имею причины полагать, что полковник желает видеть еще раз театр военных действий и побывать в том городе, где леди Мунро окончила жизнь, и окончила какой смертью?

– Если вы так думаете, Мак-Нейль, то не лучше ли представить полковнику действовать как ему угодно и не менять наших планов? Часто люди находят известного рода облегчение в горе: пойти поплакать на могилу дорогих им покойников.

– Поплакать на могилу! – воскликнул Мак-Нейль. – Хорошая могила – канпурский колодезь, куда навалили вперемежку кучу жертв! Разве это похоже на надгробный памятник наших шотландских кладбищ, где заботливая рука близких разводит цветы над прахом того, кто лежит под камнем с именной надписью, и лежит один, особняком! Ах, господин Моклер, боюсь я, что полковнику будет страшно тяжело. Но, повторяю, теперь поздно останавливаться. Кто знает, не откажется ли он ехать с нами в случае, если бы мы вздумали изменить направление? Положимся на Божью волю!

Очевидно, Мак-Нейль, когда разговаривал со мной, знал о проектах сэра Эдварда Мунро. Но сказал ли он мне все, что знал? Не согласился ли полковник покинуть Калькутту с единственной целью посетить Канпур? Как бы то ни было, но теперь его как магнит притягивало к месту развязки ужасной драмы.

Мне пришло в голову спросить сержанта, отказался ли он сам от всяких помыслов о мести или, другими словами, верит ли он, что Нана Сахиб действительно умер?

– Нет, – отрезал Мак-Нейль, – хотя у меня нет точных данных, на которых опиралось бы мое мнение, но я не могу поверить, чтобы Нана Сахиб умер, не понеся кары за свои преступления… Конечно, я ничего не знаю и ничего не слыхал… но инстинкт говорит мне это… Ах, господин Моклер! Жизнь для законной мести – это все еще похоже на жизнь! Дай Бог, чтобы мои предчувствия не обманули меня!

Сержант не договорил, но жест доказал его мысль. Слуга был заодно со своим господином! Когда я передал Банксу и Году этот разговор, все мы решили единодушно, что изменять маршрут нельзя. Впрочем, не было говорено о том, чтобы ехать в Канпур, а просто существовало намерение, переправясь за Ганг, направиться к северу, через восточную часть королевства Ауд и Рохилькенда.

Несмотря на предложение Мак-Нейля, никто из нас не знал положительно, хочет ли сэр Эдвард Мунро видеть Лакнау и Канпур, напоминавшие ему о таких страшных событиях. И если бы он выразил подобное желание, никто не решился бы полковника отговаривать.

Что касается Нана Сахиба, его личность была слишком известна, и если бы объявление, гласившее о его присутствии в Бомбейском округе, было справедливо, то слухи о нем уже дошли бы до нас. При нашем отъезде из Калькутты все толки о Нана Сахибе, однако, замолкли, и, справляясь о нем по дороге, мы предположили, что власти введены в заблуждение.

Во всяком случае, если в первоначальных слухах была доля истины и если полковник Мунро имел тайные планы, то удивительно, почему его ближайший друг Банкс не был выбран им в поверенные предпочтительно перед Мак-Нейлем. Вероятно, причина заключалась в том, как догадывался Банкс, что он сделал бы все на свете, чтобы отклонить полковника от опасных и бесполезных поисков, между тем как сержант непременно должен был поощрять подобные замыслы.

Около полудня 19 мая мы миновали пригород Шигиру. Паровой дом отъехал на расстояние четырехсот пятидесяти километров от места своего отправления. На следующий вечер, 20 мая, железный слон прибыл в окрестности Гайи. Местом привала был избран берег священной реки Фальгу, известной всем индусским богомольцам. Наши два дома остановились на красивом откосе, защищенном роскошными деревьями, в двух милях от города.

На другой день, поднявшись в четыре часа утра, чтобы избежать полуденного зноя, капитан Год, Банкс и я, простившись с полковником, отправились в Гайю. Говорят, что в этом центре браминских учреждений ежегодно перебывает до ста пятидесяти тысяч богомольцев. Действительно, приближаясь к городку, мы встречали по дороге толпы мужчин, женщин, стариков и детей. Весь этот люд, преодолев труды длинного пути, шел теперь в торжественной процессии поклониться святым местам. Банксу случалось уже бывать раньше в этой части Бихара для съемок проектированной линии железной дороги, не приведенной еще в исполнение. Следовательно, он хорошо знал местность и мы не могли желать лучшего проводника. Он принудил капитана Года расстаться на этот раз со всеми его охотничьими доспехами.

Не доходя до города, которому по справедливости можно дать название священного, Банкс остановил нас перед деревом, вокруг которого богомольцы всех полов и возрастов совершали обряд поклонения.

Это было дерево «пипал», с огромным стволом, и хотя большинство его ветвей высохло от старости, ему, вероятно, было не больше двухсот или трехсот лет. Факт этот констатировал Луи Руссле два года позднее, во время интересного своего путешествия в «страну раджей». Это дерево религиозное, имя его «дерево Бадди», он последний представитель длинного ряда поколений священных пипалов, защищавших в течение нескольких веков своею тенью это место, куда первый из них был посажен за пятьсот лет до начала христианства. Вероятно, фанатики, простертые у его подножия, видели в нем то самое дерево, которое освятил сам Будда. Этот пипалмошкан возвышается на развалившейся террасе подле храма, сложенного из кирпича, и, очевидно, весьма древней постройки.

Появление трех европейцев в толпе нескольких тысяч индусов было принято не особенно благосклонно. Правда, нам не сказали ни слова, но мы не могли ни пробраться к террасе, ни осмотреть развалин храма. Они были битком набиты богомольцами, среди которых проложить себе дорогу не было никакой возможности.

– Если бы здесь оказался брамин, сказал нам Банкс, – то наша экскурсия была бы удачнее и мы могли бы осмотреть здание.

– Каким образом? – удивился я, неужели священники менее строги?

– Милый Моклер, – ответил на это Банкс, – никакая строгость не может устоять перед предложением нескольких рупий. Да и говоря по правде, и браминам нужно же жить чем-нибудь.

– Я не вижу в этом никакой необходимости, – заметил капитан, имевший слабость не выказывать к нравам, обычаям, суевериям и верованиям индусов той терпимости, которая составляет обычаи его соотечественников. В его глазах Индия была не более как обширное «отъезжее поле», и он отдавал несомненное предпочтение хищным обитателям джунглей перед населением деревень и городов.

После приличной остановки у подножия священного дерева Банкс повел нас по направлению к Гайе. По мере приближения к городу толпы богомольцев становились все многочисленнее. Вскоре в просеке зелени нашим взорам предстала сама Гайя на вершине утеса, увенчанного живописными ее зданиями.

Внимание туристов в этой местности привлекает прежде всего храм Вишну. Это здание современной постройки, так как недавно храм заново перестроен королевой Галпара. Главную достопримечательность его составляют следы, запечатлевшиеся на камне во время борьбы демона Майя с Вишну, когда последний соблаговолил сойти на землю. Поединок между богом и демоном не мог иметь сомнительного исхода. Демон был побежден, и базальтовая глыба, хранящаяся в Вишну-Пад, свидетельствует глубокими отпечатками ступней, врезавшихся в твердую поверхность камня, о силе противника, с которым пришлось иметь дело представителю ада. Сказав, что существует «каменная глыба с видимыми отпечатками», я спешу оговориться, что все это доступно зрению одних индусов. Ни один европеец не допускается к лицезрению этих святынь. Быть может, для того, чтобы различить на чудесном камне «видимые» отпечатки, нужна крепкая вера, давно утраченная западными людьми. На этот раз рупии не помогли Банксу. Ни один священнослужитель не взял мзды, которая была бы платой за святотатство. Не смею решить, была ли сумма слишком несоразмерна с ценой браминской совести, знаю одно: что мы не могли проникнуть в храм и что я не видал «отпечатки» красивого и кроткого молодого человека с «лазоревым» лицом, одетого как древние цари и прославленного десятью воплощениями. Я не познакомился с формой ноги воплотившегося доброго начала, соперника Шивы, грозного представителя разрушительного начала, того, кому поклонники его «Вайхнавасы» отводят верховное место в сонме трех тысяч богов индусской мифологии. Тем не менее и в Вишну-Пад мы не имели оснований раскаиваться в экскурсии, предпринятой в святой город. Трудно было бы описать лабиринт храмов, дворцов и «вигар», какими нам пришлось пройти до его входа. Сам Тезей, не выпуская из рук нити Ариадны, мог бы сбиться с пути в этих бесчисленных ходах и переходах. Нам пришлось прогуляться обратно к подножию Гаяского утеса, отложив надежду увидеть внутренность индусского святилища. Капитан Год готов был приколотить брамина, отказавшегося впустить нас в Вишну-Пад.

– Что вы делаете, Год? – остановил его Банкс. – Разве вы не знаете, что индусы считают браминов существами не только знатного, но и высшего происхождения?

Дойдя до того места, где Фальгу омывает подножие Гаяской скалы, мы увидели на берегу несметное стечение богомольцев. Тут теснились целые полчища мужчин, женщин, стариков и детей, горожан и деревенских жителей: богатые бобуи и риоты беднейшей категории, вайхии – купцы и земледельцы – ктатрии, гордые туземные воины – судры, жалкие последователи различных сект, и, наконец, парии, стоящие вне закона, один взгляд которых оскверняет предмет, попавшийся им на глаза; словом, тут были образцы всех классов и всех каст Индии. Рослый раджуит красовался рядом с тщедушным бенгали, урожденец Пенджаба рядом с синдским магометанином. Одни прибыли сюда в паланкинах, другие в каретах, запряженных горбатыми волами. Иные отдыхали рядом с привезшими их верблюдами, растянувшимися теперь на земле, другие прибрели пешком издалека, а за ними со всех концов полуострова тянутся еще новые, бесконечные вереницы пилигримов. Там и сям высятся палатки, стоят распряженные телеги, шалаши из древесных ветвей, служащие временным жилищем благочестивому стану.

– Экая толпа! – воскликнул капитан Год.

– Да, не особенно приятно будет пить сегодня вечером воду из Фальгу, – заметил Банкс.

– Почему? – полюбопытствовал я.

– Река эта священная, и вся наличная толпа подозрительной чистоты перекупается в ее водах, как это делают «гангисты» в водах Ганга.

– Разве мы остановились ниже Гайи? – испуганно спросил Год, протягивая руки по направлению нашей стоянки.

– Не беспокойтесь, капитан, возразил инженер, – мы стоим выше.

– Слава Богу, Банкс! Не подобает поить нашего «Железного великана» из этого нечистого источника.

Мы продирались кое-как среди этой тысячной толпы индусов, скученных на большом пространстве. Слух наш неприятно терзал раздирающий визг цепей и звон колокольчиков. Это было не что иное, как туземный способ нищих взывать к общественной благотворительности.

Толпа кишела самыми разнообразными образчиками бродяг, членов организованной мошеннической ассоциации, разветвленной по всему Индийскому полуострову. Большинство из них выставляло напоказ искусственные раны, точь-в-точь как это делали средневековые нищие Европы. Но если по большей части нищие по профессии лжеувечные, то нельзя сказать того же о фанатиках. В убеждениях трудно быть искреннее этих людей.

Мы видели факиров, почти нагих и посыпанных пеплом. У некоторых от продолжительной неподвижности окаменели вытянутые руки, у других насквозь сжатого кулака проросли ногти.

Многие дали обет измерить своим телом все расстояние от дома до богомолья.

Беспрерывно ложась и вставая, они проходят целые сотни лье, вымеривая расстояние, наподобие землемерной цепи.

Иные, напившись «ханга» – раствора опиума, настоенного на конопле, прикрепив к ветвям крючья, подвешивались на них, продернув железо в свои плечи. Они крутятся на крючке, пока не протрется живое мясо и они не упадут прямо в реку. Поклонники Шивы, проткнув ногу, язык или грудь стрелой, заставляли змею вылизывать кровь, льющуюся из добровольной раны.

Такое зрелище, естественно, могло вселять европейцу одно отвращение. И я торопился пройти скорее мимо всех этих безобразий, когда Банкс остановил меня.

– Наступил час молитвы, – шепнул он нам.

В то же мгновение среди толпы показался брамин. Он поднял руку по направлению к солнцу, скрывшемуся за набежавшее облачко.

Первый луч лучезарного светила послужил сигналом. Толпа бросилась в священные волны. Началось с простого обливания, похожего на крещение первой эпохи христианства. Но затем поднялось такое плескание и плавание религиозного характера, которых я, признаюсь, уловить не мог. Определить не берусь, омовение ли тела или души составляло главную цель купания этих верующих, повторявших за брамином «слокасы» или стихиры.

Религиозное омовение происходит следующим порядком: индус, почерпнув воды в горсть, плещет по несколько капель воды, обращаясь на все четыре страны света, после чего брызгает себе в лицо. Прибавим, что никто из них не забывал вырвать себе по крайней мере по одному волоску за каждое содеянное прегрешение. Весьма многие, по всей вероятности, заслуживали выйти из волн Фальгу совсем плешивыми.

Религиозное купание богомольцев, то погружавшихся в воду, то бивших ногами о поверхность реки как удалые пловцы, было до того шумно, что испуганные аллигаторы повыскакивали на противоположный берег.

Выстроившись фронтом, они глядели своими выпученными глазами на толпу, завладевшую их стихией, и оглашали воздух щелканьем грозных челюстей. Богомольцы, впрочем, обращали на них так же мало внимания, как если бы те были безобидными ящерицами.

Но пора было расстаться со странными молельщиками, жаждущими стяжать себе прямо вход в кайлас – браминский рай. И мы отправились вверх по берегу Фальгу, обратно к нашему кочевью.

Все общество собралось к завтраку, и остаток необыкновенно жаркого дня прошел без всяких приключений. Вечером капитан Год отправился с ружьем в соседнюю равнину и принес немного дичи. Тем временем Сторр, Калуф и Гуми запасали дрова и воду для тендера, чтобы мы могли пуститься в путь на рассвете.

В девять часов все уже разошлись по каютам.

Наступила тихая, но довольно темная ночь. Густые облака заволакивали небо, скрывая звезды и сгущая атмосферу. Жара не уменьшилась даже после захода солнца. Я не мог спать от духоты.

В растворенное окно входил раскаленный воздух, мало способствовавший правильной работе легких. Была уже полночь, а я все еще не сомкнул глаз. Однако у меня было твердое решение отдохнуть три или четыре часа до отъезда, но, как я ни старался, заснуть не мог: сон не поддается воле.

Было около часа, когда мне почудился глухой гул вдоль берега реки. Первым предположением было, что в атмосфере, насыщенной электричеством, поднимается западный грозовой ветер. Но я ошибся. Листья соседних деревьев не шевелились. Я просунул голову в окно и стал прислушиваться.

Слышен был отдаленный шум, но ничего не было видно. Поверхность Фальгу представляла темную ленту, без малейших переливов, указывающих на волнение реки. Не заметив ничего тревожного, я снова улегся и под влиянием утомления стал засыпать. Через некоторые промежутки времени до меня долетали еще порывы необъяснимого гула, но вскоре я заснул.

Два часа спустя в момент, когда первая полоска белого света показалась на горизонте, меня внезапно разбудил громкий голос, звавший Банкса.

– Что нужно?

– Подите сюда.

По голосам я узнал инженера и механика, шедших по коридору. Немедленно встав, я вышел из каюты. Банкс и Сторр были уже на лицевой веранде. Полковник Мун-ро опередил меня, а капитан Год не замедлил присоединиться к остальным.

– Что такое? – спросил инженер.

– Взгляните, – отвечал Сторр. Занимавшийся рассвет позволял различать берега Фольгу и часть дороги, извивавшейся на расстоянии нескольких миль. Каково же было наше изумление, когда мы увидели несколько сотен индусов, устилавших берег и дорогу.

– Ведь это вчерашние богомольцы, – заметил Год.

– Что им нужно?

– Вероятно, они ждут восхода солнца, – ответил капитан, – чтобы выкупаться в священной реке.