Текст книги "Матиас Шандор"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Потом, скрывая волнение, он сказал:

– Хорошо, Петер! Дайте мне время все это обдумать, все взвесить…

– Позвольте откланяться, доктор, – ответил юноша, крепко пожимая ему руку, – разрешите мне поблагодарить вас, как я поблагодарил бы своего отца!

Петер Батори вышел из салона, поднялся на палубу, сел в лодку и, высадившись на пристани, направился в Рагузу.

Иностранка, поджидавшая его возвращения с "Саварены", опять пошла вслед за ним.

Петер Батори испытывал огромное облегчение. Наконец-то ему удалось излить душу! Нашёлся Друг, которому можно все сказать… Может быть, даже больше, чем другу! Какой блаженный день! Судьба не часто дарит такие дни!

Когда он проходил мимо особняка на Страдоне, счастье ещё раз улыбнулось ему: он заметил, как занавеска на одном из окон на мгновение приподнялась, потом сразу же опустилась!

Но движение занавески не ускользнуло и от взора иностранки, и как только Петер Батори завернул за угол улицы Маринелла, марокканка остановилась. Потом она поспешила на телеграф и отправила депешу, текст которой состоял из одного-единственного слова: "Приезжай!"

Адрес же был такой: "Сицилия. Сиракузы. До востребования. Саркани".

6. УСТЬЕ КАТАРО

Итак, рок, играющий решающую роль в этом мире, привёл в один и тот же город семью Батори и семью Торонталь. И не только привёл в один город, но приблизил, ибо обе они жили в районе Страдона. Более того, Сава Торонталь и Петер Батори увидели друг друга, встретились, друг в друга влюбились – Петер, сын человека, погибшего из-за доноса, и Сава, дочь человека, который донёс.

Вот о чём думал доктор Антекирт после того, как молодой инженер ушёл от него.

"И Петер уходит полный надежды, – размышлял доктор, – и надежду, которой у него не было, внушил ему не кто иной, как я!"

Был ли доктор готов начать беспощадную борьбу с роком? Чувствовал ли он в себе достаточно сил, чтобы по-своему направить ход событий? Достанет ли у него могущества, нравственной мощи, чтобы обуздать судьбу?

– Да, я буду бороться! – воскликнул он. – Такая любовь немыслима, преступна! Если Петер Батори станет мужем дочери Силаев Торонталя и в один прекрасный день узнает истину – он уже не сможет отомстить за отца! У него не останется ничего другого, как только в отчаянии покончить с собою! Поэтому, если понадобится, я открою ему все!.. Я расскажу ему, какой удар эта семья нанесла его семье! Так или иначе – я эту любовь разобью!

И правда, в таком союзе было бы что-то чудовищное!

Как уже говорилось, во время беседы с госпожой Батори доктор Антекирт сообщил ей, что три вождя заговора стали жертвами отвратительных козней, вскрывшихся в процессе судебного разбирательства, и что он узнал об этом у подкупленного тюремщика башни Пизино.

Мы знаем также, что госпожа Батори по некоторым соображениям ещё ничего не сказала сыну об этом предательстве. Впрочем, имена предателей были ей неизвестны. Она не знала, что один из них, человек богатый и уважаемый, живёт в Рагузе, неподалёку от неё. Доктор не назвал ей имён предателей. Почему? Только потому, что час их разоблачения ещё не пробил. Но он их знал. Он знал, что один из предателей – Силас Торонталь, а другой – Саркани. Он не рассказал всё до конца потому, что рассчитывал на содействие Петера Батори; он хотел привлечь его к осуществлению справедливого возмездия за гибель отца и вместе с тем к отмщению за двух соратников Иштвана Батори – за Ладислава Затмара и за графа Матиаса Шандора.

И вот теперь он не может сказать этого сыну Иштвана Батори, не нанося ему удара в самое сердце!

– Что ж! – повторил он. – Придётся разбить это сердце!

Приняв такое решение, он задумался: как же осуществить его? Рассказать госпоже Батори и её сыну о прошлом триестского банкира? Но есть ли у него неопровержимые доказательства доноса? Нет, таких доказательств нет, поскольку Матиаса Шандора, Иштвана Батори и Ладислава Затмара, единственных людей, располагавших этими данными, уже нет в живых. Распространить по городу слух об этом гнусном предательстве, не предупредив семью Батори? Да, этого, конечно, было бы достаточно, чтобы углубить пропасть, отделяющую Петера от богатой девушки, – и эта пропасть стала бы и в самом деле непреодолимой. Но если об этом станут говорить, – то, пожалуй, можно опасаться, что Силас Торонталь уедет из Рагузы.

А доктор не хотел, чтобы Торонталь скрылся. Предатель должен оставаться в руках судьи до того часа, когда начнётся суд.

Но событиям суждено было развернуться совсем иначе, чем думал доктор.

Взвесив все обстоятельства, доктор пришёл к выводу, что в настоящее время не может принять никаких мер непосредственно против Силаса Торонталя; надо сначала заняться тем, что не терпит отлагательства. Прежде всего необходимо удалить Петера Батори из города, где может пострадать его доброе имя. Да! Он сумеет запрятать Петера так далеко, что никто не разыщет его следов. Когда юноша окажется в его руках, он откроет ему всё, что знает о Силасе Торонтале и его сообщнике Саркани; он приобщит его к своей борьбе. Но нельзя терять ни одного дня!

Для осуществления этого плана доктор вызвал из порта, расположенного в устье Катаро, на Адриатическом море, к югу от Рагузы, своё быстроходное судно. То был один из чудесных "торникрафтов", которые послужили прототипом для современных миноносцев. Это было стальное судно, длиною в сорок один метр и водоизмещением в семьдесят тонн, без мачт и труб, с простой платформой снаружи и металлической рубкой с чечевицеобразными иллюминаторами, предназначенными для рулевого; оно могло герметически закрываться, если того требовало состояние моря, и плыть не сбиваясь при этом с курса и не тратя времени на борьбу с волнами. Судно это превосходило скоростью все миноносцы Старого и Нового Света и легко делало пятьдесят километров в час. Благодаря такой неслыханной скорости судам доктора Антекирта уже не раз удавалось покрывать большие расстояния в поразительно короткий срок, и доктор молниеносно переносился от берегов Триполитании к самым глухим островкам Архипелага; этим и объяснялась та вездесущность, которую приписывала ему молва.

Однако между торникрафтами и судами доктора имелась существенная разница: доктор заменил перегретый пар электричеством; мощные аккумуляторы, изобретённые им, давали возможность аккумулировать ток колоссального напряжения, который он употреблял для движения судов. Поэтому эти быстроходные суда назывались просто «Электро» и к этому названию прибавлялся только порядковый номер. Таков был "Электро-2", вызванный доктором из устья Катаро.

Отдав это распоряжение, доктор стал ждать часа, когда можно будет приступить к действиям. Одновременно он предупредил Пескада и Матифу, что в скором времени ему понадобятся их услуги.

Излишне говорить, как счастливы были приятели, что наконец-то представится возможность доказать своё усердие.

Их радость была омрачена лишь одним-единственным облачком.

Пескаду предстояло оставаться в Рагузе, чтобы вести наблюдение за особняком на Страдоне и за домиком на улице Маринелла, в то время как Матифу должен был сопутствовать доктору Антекирту в Катаро. Значит, предстоит разлука – первая за много лет, проведённых бок о бок с товарищем по нищете. И силачом Матифу овладевало беспокойство при мысли, что возле него не будет его маленького Пескада.

– Терпенье, друг Матифу, терпенье! – успокаивал его Пескад. – Ведь это же ненадолго! Только разыграть представление – вот и всё. А представление, сдаётся мне, готовится отменное, и директор наш – молодчина: он каждому из нас готовит завидную роль… Поверь, тебе на свою роль жаловаться не придётся!

– Ты думаешь?

– Уверен. Конечно, нам не придётся играть роль влюблённых. Это тебе не по нутру, хоть ты и чертовски сентиментален. Но также и не предателей. Для этого ты чересчур толст и добродушен. Нет, тебе суждено сыграть роль доброго волшебника, который появляется в конце пьесы, чтобы покарать порок и вознаградить добродетель.

– Как в цирке? – удивился Матифу.

– Как в цирке! Да, я прекрасно представляю тебя в этой роли, друг Матифу! В ту минуту, когда предатель меньше всего этого ждёт, ты появляешься, поднимаешь могучий кулак, и тебе достаточно его опустить, чтобы злодеянию был положен конец! Может быть, роль не велика, зато она привлекательна, и какие рукоплескания, какие деньги ты заработаешь на этом, не говоря уж об удовольствии.

– Да, все это так, – вздохнул Геркулес, – а покуда, что ни говори, придётся разлучиться!

– Но ведь всего лишь на несколько дней! Только обещай мне, что в моё отсутствие не будешь изнывать от тоски. Не забывай есть шесть раз в день и смотри – толстей! А теперь, друг Матифу, обними меня или лучше, как в балагане, сделай вид, что обнимаешь меня, а то, пожалуй, удушишь насмерть! Ничего не поделаешь, в этом мире поневоле приходится разыгрывать комедии! Обними меня ещё разок и не забывай своего малыша Пескада, а уж он-то никогда не забудет своего толстяка Матифу.

Таково было трогательное расставание двух приятелей. Что и говорить, когда Матифу возвратился один на "Саварену", у него на душе было очень тяжело. В тот же день его друг, выполняя распоряжение доктора, обосновался в Рагузе; ему было приказано не упускать из виду Петера Батори, наблюдать за особняком Торонталя и собирать нужные сведения.

Пескаду предстояло долго пробыть в районе Страдона, и он должен был бы встретиться с иностранкой, исполнявшей, как видно, точно такое же поручение. И встреча эта неминуемо бы произошла, если бы марокканка, послав телеграмму, не выехала из Рагузы в заранее назначенное место, где должна была состояться её встреча с Саркани. Итак, Пескад свободно мог выполнить данное ему ответственное поручение со свойственным ему умом и находчивостью.

Петеру Батори, конечно, никогда и в голову не приходило, что за ним так внимательно следят, и никак не мог он подумать, что глаза соглядатайки в какой-то момент сменились глазами Пескада. После разговора с доктором, после сделанного ему признания юноша несколько успокоился. Зачем же теперь скрывать ему от матери что-либо из беседы, имевшей место на борту "Саварены"? Разве она не поняла бы и без слов по его взгляду, по настроению, что творится в его душе? Разве не поняла бы, что произошла какая-то перемена, что горе и отчаяние уступили место надежде и радости?

Итак, Петер Батори все рассказал матери. Он назвал ей имя любимой девушки, признался, что только из-за неё отказался уехать из Рагузы. Пусть он беден – что же тут такого? Доктор Антекирт сказал, чтобы он надеялся.

– Так вот почему ты так грустил, любимый мой, – ответила госпожа Батори. – Да поможет тебе бог и пошлёт тебе счастье, которого мы до сего времени были лишены!

Госпожа Батори жила очень уединённо. Она выходила из домика на улице Маринелла, только чтобы направиться в сопровождении своего старого слуги в церковь в дни, установленные для исполнения христианских обязанностей; в её набожности было что-то суровое и непреклонное, как это свойственно всем венграм-католикам. О семье Торонталь она никогда ничего не слыхала. Ни разу даже мельком не бросила она взгляда на особняк, мимо которого проходила по пути в храм Спасителя, находящийся во францисканском монастыре, в самом начале Страдона. Поэтому она не знала и дочери бывшего триестского банкира.

Петеру пришлось описать и внешний и духовный облик девушки, сказать, где он увидел её впервые и почему он не сомневается, что любовь его не осталась без ответа. Все эти подробности он поведал с подлинным восторгом, и это ничуть не удивило госпожу Батори: ведь у её сына такая нежная и страстная душа!

Зато когда она узнала, что представляет собой семья Торонталь, когда узнала, что эта девушка – одна из самых богатых невест Рагузы, она не в силах была скрыть свою тревогу. Согласится ли банкир, чтобы его единственная дочь стала женой молодого человека если и не без будущего, то во всяком случае без состояния?

Петер же не счёл нужным рассказать матери о том, как холодно, даже презрительно обходился с ним Силас Торонталь. Он ещё раз повторил ей слова доктора. А доктор сказал, что Петер может, даже должен всецело положиться на друга своего отца, что он, Антекирт, питает к юному инженеру чисто отцовские чувства; и госпожа Батори не сомневалась в этом, зная всё, что намеревался сделать доктор для неё и для её сына. Словом, подобно Петеру и Борику, который счёл долгом высказать своё мнение, госпожа Батори с надеждой смотрела вперёд, и скромный домик на улице Маринелла озарился проблеском счастья.

Кроме того, Петеру Батори посчастливилось вновь увидеть Саву Торонталь в следующее воскресенье, у францисканцев. Лицо девушки, обычно слегка грустное, явно оживилось, когда она заметила, что Петер как бы преобразился. Они обменялись красноречивыми взглядами и поняли друг друга. На Саву Торонталь эта встреча произвела сильное впечатление, и она вернулась домой, согретая лучами счастья, которое светилось в глазах юноши.

Между тем Петер больше не виделся с доктором. Он ждал приглашения вновь посетить яхту. Прошло несколько дней, а письма от доктора всё не было.

"Вероятно, доктор наводит справки, – думал он. – Он либо сам поехал в Рагузу, либо послал кого-нибудь собрать сведения о семье Торонталь… Быть может, он даже пожелал познакомиться с Савой! Да, вполне возможно, что он уже повидался с её отцом и попытался подготовить его… Получить бы от него хоть строчку, хоть одно слово – вот было бы счастье! Особенно если это слово будет: "Приезжайте!"

Но желанной вести всё не было. Теперь уже госпожа Батори старалась успокоить сына, и это ей удавалось не без труда. Он приходил в отчаяние, ей хотелось поддержать в нём надежду, хотя и сама она была крайне встревожена. Дом на улице Маринелла открыт для доктора, и доктор этого не может не знать. И даже если не принимать в соображение его участия в судьбе Петера, то уже одно сочувствие, которое он проявлял к их семье, должно было бы привести его в их уединённый домик.

Петер считал дни и часы и, наконец, не выдержал. Ему надо было во что бы то ни стало повидаться с доктором. Непреодолимая сила влекла его в Гравозу. Когда он появится на борту яхты – там поймут его нетерпение, простят его тревогу, пусть она и преждевременна!

Седьмого июня около восьми часов утра Петер Батори простился с матерью, ничего, однако, не сказав ей о своих намерениях. Он вышел из Рагузы и направился в Гравозу таким поспешным шагом, что Пескаду трудно было бы за ним угнаться, если бы не его проворство. Придя к тому месту набережной, против которого ещё недавно стояла "Саварена", Петер остановился.

"Саварены" в порту не было.

Петер стал искать глазами – не переменила ли она место… Но он нигде не обнаружил её.

Он спросил матроса, бродившего по набережной:

– Куда девалась яхта доктора Антекирта?

– "Саварена" вчера вечером снялась с якоря, – отвечал матрос.

И как никому не было известно, откуда прибыла яхта, так никто не знал, куда она направилась.

Яхта ушла! Доктор Антекирт исчез столь же загадочно, как и появился!

Петер Батори пошёл по дороге к Рагузе, охваченный таким отчаянием, какого не испытывал ещё никогда.

Если бы юноше кто-нибудь проговорился, что яхта направилась в Катаро, он, ни минуты не колеблясь, бросился бы ей вслед. Но поездка эта оказалась бы бесцельной. «Саварена» остановилась у устья Катаре, но не вошла в него. Доктор, в сопровождении Матифу, был доставлен на берег на шлюпке, после чего яхта ушла в неизвестном направлении.

Во всей Европе, а может быть, и во всём Старом Свете нет местечка более любопытного в орографическом и гидрографическом отношении, чем так называемое устье Катаро.

Катаро – не река, как можно было бы предположить. Это город, местопребывание епископа и центр области. Что же касается "устья", то оно состоит из шести бухт, расположенных одна за другой и соединяющихся между собою узкими проливами; по ним можно проехать за шесть часов. Бухты представляют собою как бы озера, нанизанные на ленту; они окружены горами, причём последняя из них, расположенная у подножья горы Норри, является границей австрийских владений. По другую её сторону начинаются владения Оттоманской империи.

У входа в эти бухты и приказал высадить себя доктор, после того как прибыл сюда из Гравозы. Здесь доктора поджидал быстроходный катер с электрическим мотором, которому предстояло доставить его в самую дальнюю бухту. Обогнув мыс Остро, пройдя мимо Кастель-Нуово, мимо городов и часовен, мимо Столиво и Перасто, знаменитого места паломничества, мимо Ризано, где далматские наряды уже смешиваются с турецкими и албанскими, пройдя озеро за озером, доктор достиг амфитеатра гор, в глубине которого расположен Катаро.

"Электро-2" стоял на якоре в нескольких кабельтовых от берега, среди уснувших тёмных вод, на которых в этот прекрасный июньский вечер не было ни малейшей ряби.

Но доктор решил не ночевать на этом судне. Видимо, по каким-то соображениям ему не хотелось, чтобы стало известно, что судно принадлежит ему. Поэтому он высадился в самом Катаро, намереваясь вместе с Матифу устроиться в какой-нибудь гостинице.

Доставивший их на берег катер тут же скрылся в ночной мгле и пошёл направо от порта, в бухточку, где мог остаться незамеченным. Доктора в Катаро никто не мог узнать, и в этом отношении он считал себя в такой же безопасности, как если бы укрылся в самом отдалённом уголке земли. Жители этой богатой далматской провинции, славяне по происхождению, даже и не заметят иностранца.

Когда смотришь на город с моря, кажется, будто он построен в тесной расселине горы Норри. Его первые дома тянутся вдоль набережной, отвоёванной у моря, в глубине бухты, углом врезающейся в горный кряж. В самом углу этой бухты, берега которой радуют взор прекрасными деревьями и пышной зеленью, находится пристань, принимающая океанские пакетботы, преимущественно компании Ллойда, и большие каботажные суда, бороздящие Адриатику.

Доктор сразу же стал искать гостиницу. Матифу всюду следовал за ним, даже не осведомившись, где они высадились. Будь то Далмация, будь то Китай – ему было совершенно безразлично. Как верный пёс, он шёл туда, куда направлялся хозяин. Он был просто инструментом, послушным орудием, готовым вертеться, сверлить, буравить, и доктор собирался пустить его в ход как только понадобится.

Они прошли по аллее вдоль набережной, миновали крепостную стену и направились по узким крутым улицам городка, где живёт около пяти тысяч человек. Это было как раз время, когда запирают Морские ворота, открытые только до восьми часов вечера, за исключением тех дней, когда прибывают пакетботы.

Доктор вскоре убедился, что в городе нет ни одной гостиницы. Следовательно, надо было искать человека, который согласился бы сдать помещение, что, впрочем, местные домовладельцы делают весьма охотно, так как это приносит им хороший доход.

Хозяин такой нашёлся, нашлась и квартира. Вскоре доктор расположился в нижнем этаже домика, на довольно чистой улице, в помещении, вполне подходящем для него и его спутника. Сразу же условились, что Матифу будет столоваться у домовладельца, и хотя последний заломил неслыханную цену, – которая, впрочем, оправдывалась диковинными объёмами его нового постояльца, – сделка была заключена к полному удовольствию договаривающихся сторон.

Сам же доктор оставил за собою право питаться вне дома.

На другой день, предоставив Матифу распоряжаться временем по его усмотрению, доктор пошёл на прогулку и прежде всего заглянул на почту, куда должны были поступить письма и телеграммы, адресованные ему на условные инициалы. Корреспонденции ещё не было. Тогда он отправился за город, желая ознакомиться с его окрестностями. Вскоре он набрёл на довольно сносный ресторан, где обычно собирается катарское общество, австрийские чиновники и офицеры, которые считают пребывание здесь за изгнание, а то и вовсе за тюремное заключение.

Теперь доктор выжидал только подходящий момент, чтобы приступить к действиям. Вот каков был его план.

Он решил похитить Петера Батори. Но схватить его и перевезти на яхту, пока она стояла в рагузском порту, было бы затруднительно. В Гравозе молодого инженера все знали; общественное внимание было приковано к «Саварене» и её владельцу; поэтому, даже если допустить, что похищение удалось бы, – оно сразу же получило бы огласку. А ведь яхта была всего-навсего парусником, и пустись за ней вдогонку какой-нибудь пароход, – он быстро нагнал бы её.

В Катаро же похищение могло осуществиться гораздо легче. Завлечь сюда Петера Батори не представляло никакой трудности. Можно было не сомневаться, что он примчится по первому же вызову доктора. Здесь его никто не знал, как не знали и доктора, а едва только Петер окажется на "Электро", – судно выйдет в открытое море, и тут юноша узнает всю правду о прошлом Силаса Торонталя, и образ Савы померкнет в его сердце, заслонённый образом покойного отца.

Таков был, в сущности очень незамысловатый, план. Ещё два-три дня, – последняя отсрочка, назначенная доктором, – и замысел будет приведён в исполнение: Петер будет навеки разлучён с Савой Торонталь.

На другой день, девятого июня, пришло письмо от Пескада. Он сообщал, что в отношении особняка на Страдоне нет решительно ничего нового. Что же касается Петера Батори, то Пескад не видал его с того самого дня, как он ходил в Гравозу, за двенадцать часов до ухода яхты.

Между тем Петер не мог уехать из Рагузы; вероятно, он просто не выходит из своего домика. Пескад предполагал, – и он не ошибался, – что перемена в поведении молодого инженера вызвана отплытием "Саварены", ибо после ухода яхты он вернулся домой крайне расстроенный.

Доктор решил приступить к делу на следующий же день, а именно послать Петеру Батори письмо с приглашением немедленно приехать в Катаро.

Но неожиданное событие нарушило планы Антекирта, хотя в конечном итоге привело к той же цели.

Вечером, часов в восемь, когда доктор прогуливался по набережной, было получено сообщение о прибытии пакетбота "Саксония".

"Саксония" шла из Бриндизи, где она приняла на борт пассажиров. Теперь она направлялась в Триест, с заходом в Катаро, Рагузу, Зару и другие порты на австрийском побережье Адриатики.

В сумерках доктор стоял у сходен, глядя, как высаживаются на берег пассажиры, как вдруг он вздрогнул и замер на месте при виде некоего пассажира, багаж которого выносили на набережную.

Человек этот, на вид лет сорока, с надменным, даже наглым взглядом, отдавал громким голосом распоряжения. Это был один из тех субъектов, в которых дурное воспитание сказывается даже тогда, когда они вежливы.

"Он? Здесь? В Катаро?"

Эти слова едва не сорвались с уст доктора, но он вовремя сдержался и притушил гнев, вспыхнувший у него в глазах.

Этот пассажир был Саркани. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как он работал счетоводом в доме графа Затмара. Теперь это был – если судить по платью – уже не тот авантюрист, которого мы в начале этой повести застали бродящим по Триесту. На нём был прекрасный дорожный костюм, лёгкое пальто самой последней моды, а многочисленные чемоданы, сверкавшие медными застёжками, говорили о том, что бывший триполитанский деловой посредник привык к комфорту.

И действительно, огромная сумма, полученная им за предательство, позволила ему все эти пятнадцать лет жить в своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая. Что оставалось у него от этого громадного состояния? Даже лучшие его друзья, если таковые имелись, не могли бы ответить на этот вопрос. Во всяком случае, лицо его носило следы забот, даже тревоги, причину которой трудно было бы выяснить, до того замкнут был этот человек.

"Откуда он приехал?.. Куда направляется?" – спрашивал себя доктор, не теряя его из виду.

Откуда ехал Саркани – это легко было установить, расспросив помощника капитана "Саксонии". Оказалось, что он сел на пакетбот в Бриндизи. Но где он был раньше – в Северной ли, в Южной ли Италии, – этого никто не знал. В действительности же он ехал из Сиракуз. Получив телеграмму марокканки, он немедленно покинул Сицилию и направился в Катаро.

Этот город уже давно был намечен ими как удобное место встречи, – там и ждала его эта женщина, после того как исполнила всё, что ей было поручено сделать в Рагузе.

Иностранка стояла тут же, на набережной, поджидая прибытия пакетбота. Доктор заметил её и увидел, как Саркани направился прямо к ней; доктор, знавший арабский язык, даже расслышал, как она сказала Саркани:

– Медлить нельзя.

Саркани в ответ только кивнул головой. Потом, предъявив багаж для таможенного осмотра, он пошёл с марокканкой направо, видимо намереваясь обогнуть городскую стену, не заходя в город через Морские ворота.

В первый момент доктор растерялся. Неужели Саркани ускользнёт от него? Идти ли за ним следом?

Повернувшись, он увидел Матифу, который, как истинный зевака, наблюдал за высадкой и посадкой пассажиров "Саксонии". Доктору достаточно было кивнуть, и Геркулес оказался около него.

– Видишь этого человека? – сказал он, указывая на удаляющегося Саркани.

– Вижу.

– Если я прикажу тебе схватить его, ты это сделаешь?

– Сделаю.

– А если он вздумает сопротивляться, справишься с ним?

– Справлюсь.

– Имей в виду, что я хочу получить его живым!

– Получите живым.

Матифу не любил краснобайства и выражался весьма определённо. Доктор мог вполне положиться на него. То, что ему прикажут, будет исполнено!

С марокканкой будет нетрудно справиться – достаточно её связать, заткнуть ей рот и куда-нибудь её запрятать. Прежде чем она успеет поднять тревогу, Саркани окажется на борту "Электро".

Темнота, правда, ещё не особенно глубокая, должна была содействовать осуществлению этого замысла.

Тем временем Саркани и чужестранка продолжали свой путь вдоль крепостной стены, не замечая, что за ними наблюдают и идут им вслед. Они ещё молчали. Они не хотели приступить к разговору, конечно, потому, что направлялись в такое место, где им никто не помешает. Так дошли они до Южных ворот, у которых начинается дорога, ведущая из Катаро в горы, к австрийской границе.

У этих ворот бывает большой базар, куда сходятся черногорцы. Здесь они продают и покупают всевозможные товары, ибо в город их впускают лишь в очень ограниченном числе и лишь после того, как они сдадут оружие. По вторникам, четвергам и субботам горцы являются сюда из Ниегу или из Цетинье, пройдя пешком часов пять-шесть, и приносят с собою яйца, картошку, дичь и даже вязанки хвороста, который очень бойко раскупается.

Саркани приехал как раз в базарный день. Кое-кто из горцев, поздно закончивших сделки, остался на базаре с намерением провести здесь ночь. Их было человек тридцать; они беспрестанно ходили туда и сюда, беседовали, спорили, ссорились; одни уже растянулись на земле, собираясь спать, другие, по албанскому обычаю, жарили на вертеле барашка.

Сюда-то и направились Саркани и его спутница; по-видимому, это место было им уже знакомо. И в самом деле, здесь им удобно будет переговорить, здесь можно провести и всю ночь, вместо того чтобы разыскивать ночлег. Дело в том, что, приехав в Катаро, иностранка не позаботилась найти себе помещение.

Доктор и Матифу друг за дружкой появились на базарной площади, погружённой во мрак. Там и сям потрескивали догорающие костры, уже не дававшие света. В таких условиях похитить Саркани будет нелегко, если только он не уйдёт отсюда ещё до рассвета. Доктор пожалел, что не напал на Саркани по дороге от Морских ворот к Южным. Но жалеть было уже поздно. Оставалось выжидать и воспользоваться первым же удобным моментом.

Во всяком случае, катер стоял наготове за скалами, шагах в двухстах от базара, а немного подальше, в двух кабельтовых от берега, смутно виднелись чёрные очертания «Электро» и мерцавший на нём огонёк.

Саркани и марокканка уселись в одном из самых тёмных уголков, рядом с группой уже уснувших горцев. Здесь они могли поговорить о своих делах, не опасаясь, что их кто-нибудь услышит; но доктор, завернувшись в дорожный плащ, ловко пробрался к группе спящих. Никто не обратил на него внимания. Матифу тоже постарался как можно лучше спрятаться и стоял наготове, ожидая условленного знака.

Саркани и чужестранка говорили по-арабски, вполне уверенные, что их здесь никто не поймёт. Но они ошибались. Доктор прекрасно знал все восточные и африканские наречия, и ни одно слово из разговора Саркани и марокканки не ускользнуло от него.

– Ты получил в Сиракузах мою телеграмму? – спросила женщина.

– Получил, Намир, – ответил Саркани, – и мы с Зироне на другой же день выехали.

– А где Зироне?

– В окрестностях Катании; он набирает там новую шайку.

– Тебе, Саркани, надо завтра же съездить в Рагузу и повидаться с Силасом Торонталем.

– Съезжу и повидаюсь. Но ты не ошиблась, Намир? Мне действительно пора показаться?

– Конечно. Дочь банкира…

– Дочь банкира… – повторил Саркани таким странным тоном, что доктор поневоле вздрогнул.

– Да, дочь Торонталя!

– Как же так? Она даёт волю своему сердцу, не спросясь моего согласия? – насмешливо продолжал Саркани.

– Тебя это удивляет? А между тем это так. Но ты ещё больше удивишься, когда узнаешь, за кого хочет выйти Сава Торонталь.

– Верно, какой-нибудь разорившийся дворянчик, мечтающий поправить дела при помощи миллионов тестя.

– Да, – сказала Намир, – молодой человек очень знатного происхождения, но без средств…

– И как же зовут этого нахала?

– Петер Батори.

– Петер Батори! – вскричал Саркани. – Петер Батори собирается жениться на дочери Силаса Торонталя!

– Успокойся, Саркани! – сказала Намир. – Что дочь Силаса Торонталя и сын Иштвана Батори влюблены друг в друга – для меня это уже не тайна. Но, быть может, Силас Торонталь и не подозревает об этом?

– Это он-то! Не подозревает? – переспросил Саркани.

– Очень может быть. Да он ни за что и не согласится.

– Кто знает? – возразил Саркани. – Силас Торонталь способен на всё… способен даже дать согласие на этот брак, – хотя бы для того, чтобы успокоить свою совесть, если только за эти пятнадцать лет у него пробудилась совесть. К счастью, я тут и постараюсь спутать его карты. Завтра же буду в Рагузе!

– Это хорошо, – одобрила Намир, видимо имевшая на Саркани большое влияние.

– Дочь Силаса Торонталя будет только моею, Намир, и благодаря ей я снова разбогатею.

Доктор узнал всё, что ему было нужно знать, и дальнейший разговор чужестранки и Саркани его уже не интересовал.

Один негодяй приехал сватать дочь другого негодяя и будет домогаться её руки. Вот он – суд божий! Теперь уже нечего опасаться за Петера Батори, ибо нависшую над ним опасность отведёт не кто иной, как его соперник! Итак, незачем вызывать Петера в Катаро, незачем увозить человека, который добивается чести стать зятем Силаса Торонталя.