Текст книги "Дети капитана Гранта (худ. В. Клименко)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава двадцать пятая. МЕЖДУ ОГНЕМ И ВОДОЙ

Сказка Паганеля имела огромный успех. Ему рукоплескали, но каждый остался при своем мнении, и ученый достиг обычного результата, присущего всякой дискуссии, – он никого не убедил. Но все были согласны с ним, что роптать на судьбу не следует, и если нет ни двора, ни хижины, то надо довольствоваться деревом.

Между тем наступил вечер. Такой тревожный день достойным образом мог увенчать лишь благотворный сон. Обитатели омбу были утомлены не только борьбою с наводнением, но и страшно измучившим их жгучим зноем. Их пернатые товарищи уже расположились на ночлег в гуще листвы; мелодичные рулады ильгуэрос, этих пампских соловьев, мало-помалу затихли. Все птицы умолкли. Лучше всего было последовать их примеру.

Но прежде чем, по выражению Паганеля, «забиться в гнездышко», Гленарван, Роберт и географ взобрались на свою «обсерваторию», желая еще раз взглянуть на водную равнину. Было около девяти часов вечера. Солнце только что скрылось за горизонтом. Вся западная часть неба утопала в горячем тумане. Обычно яркие, созвездия Южного полушария мерцали сегодня смутно, будто скрытые мглистым покровом. Тем не менее их можно было распознать, и Паганель заставил Роберта и Гленарвана вглядеться в звезды полярной зоны. Среди прочих звезд ученый указал им и на Южный Крест, на это созвездие из четырех светил первой и второй величины, расположенных в виде ромба приблизительно на высоте полюса; на созвездие Кентавра, в котором сверкает самая близкая к земле звезда, Альфа; на две обширные туманности Магеллана, из которых более крупная заволакивает пространство, в двести раз большее видимой поверхности Луны; и, наконец, «черную дыру» – то место на небесном своде, где словно совершенно отсутствуют звезды.

К сожалению, на небе еще не появился Орион, видимый с обоих полушарий, но все же Паганель рассказал своим двум ученикам о любопытной детали патагонской «космографии». По мнению поэтичных индейцев, Орион представляет собой громадное лассо и три бола, брошенные рукой великого охотника небесных прерий. Все эти созвездия, отражаясь в зеркале вод, были словно второе небо, и нельзя было не залюбоваться этим великолепным зрелищем.

В то время как ученый Паганель посвящал слушателей в тайны космографии, небо с восточной стороны потемнело. Густая, темная, резко очерченная туча постепенно поднималась на горизонте, затеняя звезды. Эта туча, мрачная и зловещая, вскоре заволокла половину небесного свода. Казалось, она движется сама собой, ибо не было ни малейшего ветра. Воздух был неподвижен. Ни один листик на дереве не трепетал, никакой ряби не пробегало на поверхности вод. Дышать становилось все труднее, казалось, будто какой-то колоссальный пневматический насос разредил воздух. Атмосфера была насыщена электричеством, и каждое живое существо ощущало ток по всему телу.

Гленарван, Паганель и Роберт почувствовали в теле какие-то покалывания.

– Надвигается гроза, – заметил Паганель.

– Ты не боишься грома? – спросил Гленарван мальчика.

– О сэр! – ответил Роберт.

– Тем лучше, потому что гроза приближается.

– И очень сильная, если судить по небу, – добавил Паганель.

– Меня беспокоит не гроза, – продолжал Гленарван, – а ливень, который сопровождает ее. Нас промочит до костей. Что бы вы ни говорили Паганель, а гнездом человек довольствоваться не может, и вы скоро сами в этом убедитесь.

– О, относясь философски…

– Философия не помешает вам промокнуть.

– Нет, конечно, но она согревает.

– Однако давайте спустимся к нашим друзьям, – сказал Гленарван, – и посоветуем им, вооружившись философией, как можно плотнее завернуться в пончо, а главное, запастись терпением, ибо оно нам понадобится.

Гленарван в последний раз окинул взором грозное небо, которое целиком уже заволокли густые черные тучи; лишь на западе неясная полоса чуть светилась сумеречным светом. Вода потемнела, напоминая огромную тучу, готовую слиться с нависшим вдали густым туманом. Ничего не было видно. Ни проблеска света, ни звука. Тишина была столь же глубокой, как и темнота.

– Спустимся, – повторил Гленарван, – скоро разразится гроза.

Все трое соскользнули по гладким веткам вниз и были очень удивлены, очутившись в каком-то своеобразном полусвете. Он исходил от несметного количества светящихся точек, носившихся с жужжанием над водой.

– Что это, фосфоресценция? – спросил Гленарван географа.

– Нет, – ответил тот, – это светляки, живые и недорогие алмазы, из которых дамы Буэнос-Айреса делают себе прекрасные уборы.

– Как! Эти летящие искры – насекомые? – воскликнул Роберт.

– Да, мой милый.

Роберт поймал одного из светляков. Паганель не ошибся – это было насекомое, похожее на крупного шмеля, с дюйм длиной. Индейцы зовут его туко-туко. Это удивительное жесткокрылое насекомое излучает свет двумя пятнами, которые находятся на его нагрудном щитке. Их довольно яркий свет дает возможность читать даже в темноте.

Паганель поднес насекомое к своим часам и смог разглядеть, что было десять часов вечера.

Гленарван, подойдя к майору и трем морякам, стал отдавать распоряжения на ночь. Нужно было приготовиться к сильной грозе. После первых раскатов грома, без сомнения, забушует ураган, и омбу начнет сильно раскачивать. Поэтому каждому предложено было покрепче привязать себя к доставшейся ему кровати из ветвей. Если нельзя было избежать потоков с неба, то во всяком случае следовало уберечься от вод земных и не упасть в бурный поток, разбивавшийся о подножие дерева.

Все пожелали друг другу спокойной ночи, не очень на это надеясь, и каждый, скользнув на свое воздушное ложе, завернулся в пончо и постарался уснуть.

Но приближение грозных явлений природы вызывает во всяком живом существе какую-то смутную тревогу, побороть которую не могут даже самые сильные. Путешественники, взволнованные, угнетенные, не могли сомкнуть глаз, и в одиннадцать часов первый отдаленный раскат грома застал всех еще бодрствующими. Гленарван пробрался на самый конец горизонтальной ветви и глянул сквозь гущу листвы.

Даль темного неба уже прорезали быстрые блестящие молнии, отчетливо отражаясь в водах разлившейся реки. Молнии бесшумно разрывали тучи, словно мягкую, пушистую ткань.

Оглядев небо, тонувшее во мраке до самого горизонта, Гленарван вернулся обратно.

– Ну, что скажете, Гленарван? – спросил Паганель.

– Скажу, что начало, друзья мои, не плохое, если так пойдет дальше, то буря будет страшная.

– Тем лучше! – воскликнул энтузиаст Паганель. – Поскольку избежать этого зрелища нельзя, то пусть оно будет по крайней мере красиво.

– Еще одна ваша новая теория, которая тоже рассыплется с треском, – заметил майор.

– Одна из лучших моих теорий, Мак-Наббс! Я согласен с Гленарваном – гроза будет великолепная. Только что, когда я пытался уснуть, мне припомнилось несколько случаев, обнадеживших меня на этот счет, ведь мы находимся сейчас в царстве великих электрических гроз. Я где-то читал, будто в тысяча семьсот девяносто третьем году именно здесь, в провинции Буэнос-Айрес, во время одной грозы молния ударила тридцать семь раз подряд! А мой коллега Мартин де Мусси, будучи в этих же местах, наблюдал раскат грома, который длился пятьдесят пять минут без перерыва.

– Наблюдал с часами в руках? – спросил майор.

– С часами в руках. Что особенно могло бы встревожить меня, – прибавил Паганель, – так это мысль, что на всей равнине единственным возвышенным пунктом является омбу, на котором мы находимся. Здесь был бы очень кстати громоотвод, ибо из всех деревьев пампы именно к омбу молния питает особую слабость. А кстати, вам небезызвестно, друзья мои, что ученые не советуют укрываться во время грозы под деревьями.

– Я бы не сказал, что их совет уместен, – заявил майор.

– Право, Паганель, нельзя сказать, что вы удачно выбрали момент, сообщая нам эти успокоительные сведения, – прибавил иронически Гленарван.

– Ба! В любое время полезно приобретать знания, – отозвался Паганель. – Ну вот! Начинается.

Раскаты грома прервали этот несвоевременный разговор. Их сила нарастала, звук повышался. Они приближались, переходя из низких тонов в средние (если заимствовать это очень подходящее сравнение из музыки). Вскоре они стали резкими, заставляя с быстротой качающегося маятника вибрировать воздушные волны. Все пространство пылало. Среди этого огня невозможно было определить, какая именно электрическая искра вызывает эти раскаты грома, которые, перекатываясь, уходили в бесконечную глубь неба.

Непрерывно сверкавшие молнии принимали самые разнообразные формы. Одни, падая перпендикулярно, по пять-шесть раз ударяли все в одно и то же место. Другие представляли бы огромный интерес для ученого, ибо если Араго (как об этом свидетельствуют его интересные подсчеты) только дважды видел раздвоенную, вилообразную молнию, то здесь их можно было наблюдать сотнями. Некоторые, бесконечно разветвляясь, загорались, рассыпаясь коралловидными завитками, создавая на темном небесном своде причудливые световые эффекты. Вскоре по всему небу от востока до севера протянулась фосфорическая, ярко светящаяся полоса. Постепенно зарево охватило весь горизонт, воспламеняя тучи, словно горючее вещество, и, отраженное зеркалом вод, породило необъятный огненный круг, центром которого являлся омбу.

Гленарван и его спутники молча наблюдали грозное зрелище, разговаривать было немыслимо. Лучи белого, точно призрачного света озаряли на мгновение то невозмутимое лицо майора, то оживленное любопытством лицо Паганеля, то энергичные черты лица Гленарвана, то растерянное личико Роберта, то беспечные физиономии матросов.

Но пока еще не было ни дождя, ни ветра. Однако вскоре хляби небесные разверзлись, и по черному фону неба протянулись косые полосы, словно нити на ткацком станке. Этот дождь бил по глади озера и отскакивал тысячами брызг, озаренных вспышками молний.

Предвещал ли этот ливень окончание грозы? Предстояло ли нашим путешественникам отделаться лишь обильным душем? Нет!

В самый разгар электрической бури на конце основной горизонтальной ветви омбу вдруг появился окруженный черным дымом огненный шар величиной с кулак; покружившись несколько секунд на одном месте, он, подобно бомбе, разорвался с таким оглушительным грохотом, что его слышно было даже среди непрерывных раскатов грома. Запахло серой. На миг все затихло, и внезапно послышался возглас Тома Остина:

– Дерево горит!

Том Остин не ошибся. Пламя мгновенно, словно оно пришло в соприкосновение с огромным складом горючего вещества, охватило всю западную сторону омбу. Сухие сучья, гнезда из сухой травы и верхний губчатый слой древесины послужили прекрасной пищей для огня. Поднявшийся ветер еще сильнее раздул пламя. Надо было спасаться бегством. Гленарван и его спутники начали поспешно перебираться на восточную часть омбу, не охваченную еще огнем; молча, взволнованные, растерянные, взбирались они кверху, скользили и, рискуя упасть, карабкались по сучьям, гнувшимся под их тяжестью. А между тем пылавшие ветви корчились, трещали, извивались в огне, словно заживо сжигаемые змеи. Горящие головни падали в воду и, бросая пламенные отблески, уносились течением. Пламя то взвивалось на огромную высоту, сливаясь с пылающим воздухом, то стлалось вниз, пробитое разъяренным ураганом, охватывая все дерево, словно туника Несса. Гленарван, Роберт, майор, Паганель, матросы были в отчаянии, их душил густой дым, их обжигал нестерпимый жар. Огонь добирался до них; ничто не могло ни потушить, ни приостановить его. Несчастные люди считали себя обреченными сгореть заживо, подобно индусам, которых сжигают в утробе их божества – истукана.

Наконец, положение стало невыносимым. Из двух смертей приходилось выбирать менее жестокую.

– В воду! – крикнул Гленарван.

Вильсон, которого уже касалось пламя, первый бросился в воду, но вдруг оттуда раздался его отчаянный призыв:

– Помогите! Помогите!

Остин стремительно кинулся к нему и помог вскарабкаться обратно на ствол.

– Что случилось?

– Кайманы! Кайманы! – крикнул Вильсон.

Действительно, вокруг омбу собрались опаснейшие из пресмыкающихся, их чешуя сверкала, отражая зарево пожара. Их вкось сплющенные хвосты, их головы, напоминающие наконечник копья, их навыкате глаза, их растянутые до ушей пасти – все убедило Паганеля, что перед ним свирепые американские аллигаторы, называемые в испанских владениях кайманами. Их было штук десять. Они били воду гигантскими хвостами и грызли омбу длинными зубами.

Несчастные поняли, что гибель неизбежна. Их ждала ужасная смерть – или быть сожженными заживо, или послужить пищей кайманам. Сам майор промолвил спокойным голосом:

– Быть может, это в самом деле конец.

Бывают обстоятельства, когда люди бессильны бороться, обстоятельства, при которых неистовствующую стихию в силах победить лишь другая стихия. Гленарван блуждающим взором глядел на ополчившиеся против них огонь и воду, не зная, откуда можно ждать спасения.

Гроза стихала, но она вызвала в атмосфере значительное скопление паров, насыщенных электричеством, и привела их в бурное движение. На юге от омбу мало-помалу образовался колоссальный смерч, словно сгусток туманов конической формы, вершина его находилась внизу, основание – вверху; этот смерч соединял грозовые тучи с бушевавшими водами. Вскоре он приблизился, крутясь с невероятной быстротой. Он втягивал в себя во время вращения воду, которую как бы выкачал из озера, и бешеная от этого вращения тяга воздуха всасывала в него окрестные воздушные течения. Внезапно гигантский смерч налетел на омбу и охватил его со всех сторон. Дерево задрожало.

Гленарвану показалось, что кайманы атаковали омбу и вырывают его из земли мощными челюстями. Путешественники ухватились друга за друга: они почувствовали, что могучее дерево уступает натиску и падает; его пылающие ветви с оглушительным шипением погрузились в бурные воды. Все это произошло в мгновение ока. А смерч уже пронесся и, поднимая на своем пути воду из озера, казалось, опустошал его до дна.

Тогда омбу, рухнувшее в воду, гонимое ветром, поплыло, увлекаемое течением. Кайманы обратились в бегство; лишь один пополз по вывороченным корням и, разинув пасть, подбирался к людям, но Мюльреди схватил наполовину обгоревший кусок толстой ветки и так сильно ударил хищника по спине, что переломил ему хребет. Кайман упал в воду и, со страшной силой ударяя по ней хвостом, исчез в бурном потоке.

Гленарван и его спутники, спасенные от прожорливых пресмыкающихся, перебрались на подветренную сторону дерева, а омбу, чьи языки пламени, подхлестываемые ураганом, надувались подобно огненным парусам, увлекаемое течением, поплыло, словно горящий брандер, во мраке ночи.

Глава двадцать шестая. АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН

Уже более двух часов плыло омбу по огромному озеру, но берега все еще не было видно. Языки пламени, пожиравшие дерево, мало-помалу угасли. Главная опасность этой жуткой переправы миновала. Майор заявил, что никакого чуда не будет, если им удастся спастись.

Течение продолжало нести омбу все в том же направлении: с юго-запада на северо-восток. Темнота, то тут, то там прорезаемая вспышкой запоздалой молнии, вновь стала непроницаемой, и тщетно Паганель пытался разглядеть что-либо на горизонте. Гроза затихала, тучи рассеивались. Крупные капли дождя сменились мелкой водяной пылью, мчавшейся по ветру, и высоко в небе плоскими лентами спадали набухшие облака. Омбу неслось по бурному потоку с такой поразительной быстротой, словно под его корой скрыт был какой-то мощный двигатель. Казалось возможным, что дерево будет плыть подобным образом еще многие дни. Около трех часов утра майор, однако, заметил, что корни омбу как будто задевают за дно. Том Остин с помощью оторванной от дерева ветки нащупал дно и установил, что оно поднимается. Действительно, минут через двадцать раздался толчок, и омбу резко остановилось.

– Земля! Земля! – крикнул Паганель.

Концы обугленных ветвей наткнулись на какую-то неровность почвы. Никогда, вероятно, ни одна мель не приносила такой радости мореплавателям: ведь тут мель являлась для них гаванью.

Роберт и Вильсон первыми спрыгнули на твердую землю и кричали восторженно «ура», как вдруг послышался знакомый свист, затем лошадиный топот, и высокая фигура индейца выступила из мрака.

– Талькав! – воскликнул Роберт.

– Талькав! – хором подхватили его спутники.

– Amigos!4949
  Друзья! (исп.)


[Закрыть] – отозвался патагонец.

Он ждал путешественников там, куда их должно было вынести течение, как вынесло к этому месту и его самого. Патагонец поднял Роберта, прижал его к груди, а Паганель бросился к нему на шею. Вскоре Гленарван, майор и моряки, радуясь, что снова видят своего верного проводника, крепко, с дружеской сердечностью пожимали ему руки. Затем патагонец повел их в сарай покинутой эстансии, находившейся вблизи. В ней пылал яркий костер, обогревший их, на огне жарились сочные ломти дичи, которую они тут же съели до последней крошки. И когда путешественники несколько пришли в себя, то ни один из них не верил, что ему удалось избежать стольких опасностей: воды, огня и грозных аргентинских кайманов.

Талькав в нескольких словах рассказал Паганелю историю своего спасения, приписав всю заслугу своему неустрашимому коню. Затем Паганель попытался разъяснить патагонцу новое предложенное им толкование документа и поделился с ним теми надеждами, которые это толкование сулило. Понял ли индеец остроумные доводы ученого? Навряд ли, но он видел, что друзья его довольны и надеются на что-то, и этого ему было достаточно.

После такого «отдыха» на омбу нашим отважным путешественникам не терпелось снова двинуться в путь. К восьми часам утра они были уже готовы выступить. Находясь столь далеко от всех эстансии и саладеро, им трудно было приобрести какие-либо средства передвижения. Приходилось идти пешком. Впрочем, осталось пройти всего лишь миль сорок. Да и Таука могла время от времени подвезти одного, а при надобности и двух утомленных пешеходов. За тридцать шесть часов можно было добраться до берега Атлантического океана.

Оставив за собой огромную низину, затопленную водой, путешественники двинулись по более возвышенным местам. Вокруг расстилался все тот же однообразный аргентинский пейзаж; порой встречались то тут, то там насаженные европейцами рощицы, зеленея среди пастбищ, которые, впрочем, попадались столь же редко, как и в окрестностях Сьерры-Тандиль и Сьерры-Тапалькем. Туземные же деревья росли только по окраинам прерий и на подступах к мысу Корриентес.

Так закончился этот день. Назавтра, задолго до конца дня, путешественники почувствовали близость океана – до него оставалось еще миль пятнадцать. Виразон – морской ветер, дующий во второй половине дня и ночи, пригибал к земле высокие травы. На тощей почве росли жидкие лесочки, низкие древовидные мимозы, кусты акации и пучки курра-мамеля. Несколько лагун соленой воды блестели, словно осколки разбитого стекла, они удлиняли путь, так как их приходилось огибать. Пешеходы спешили, стремясь до ночи добраться до озера Саладо у Атлантического океана, и, надо признаться, все очень устали, когда в восемь часов вечера у пенистой границы океана показались песчаные дюны вышиной в двадцать саженей. Вскоре послышался протяжный рокот волн.

– Океан! – воскликнул Паганель.

– Да, океан, – ответил Талькав.

И пешеходы, которые, казалось, еле передвигали ноги, карабкались теперь на дюны с замечательным проворством. Но уже наступила ночь. Напрасно пытались они разглядеть что-либо в темнота. «Дункана» не было видно.

– И тем не менее он здесь! – воскликнул Гленарван. – Он ждет нас, лавируя у этих берегов!

– Завтра мы увидим его, – отозвался Мак-Наббс.

Том Остин попытался окликнуть невидимую яхту, но не получил ответа. Дул сильный ветер, и море было бурное. Ветер гнал облака на запад и доносил брызги пенящихся волн до самых верхушек дюн. Таким образом, если бы «Дункан» даже и находился на условленном месте, вахтенный все равно не мог бы ни услышать крика, ни ответить на него.

На берегу нигде не было убежища для кораблей – ни залива, ни бухты, ни искусственного порта. Берег состоял из длинных песчаных отмелей, далеко выдававшихся в море, эти отмели более опасны для судов, чем выступающие из воды рифы. Вблизи отмелей море всегда особенно бурно, и беда кораблю, попавшему в такую погоду на эти песчаные отмели, – он обречен на гибель!

Не было, конечно, ничего удивительного в том, что «Дункан» держался в отдалении от этого опасного бесприютного берега. Джон Манглс, очень осторожный и предусмотрительный, несомненно, не решился бы приблизиться к берегу. Таково было мнение Тома Остина: он полагал, что «Дункан» должен был крейсировать по меньшей мере в пяти милях от берега.

Итак, майор посоветовал своему нетерпеливому другу покориться необходимости. Не было никакой возможности рассеять густой мрак, зачем же напрасно напрягать зрение, тщетно всматриваясь в темный горизонт!

Высказав эти соображения, Мак-Наббс занялся устройством ночлега под прикрытием дюн. Остатки провизии были съедены за последним ужином. Затем, следуя примеру майора, каждый вырыл себе в песке своеобразную постель и, зарывшись до подбородка в песчаное одеяло, заснул тяжелым сном. Один Гленарван бодрствовал.

Дул сильный ветер, и океан еще не успокоился после недавней бури. Высокие волны с грохотом разбивались о дюны. Гленарван был взволнован сознанием, что «Дункан» находится так близко. Ему в голову не приходило, что корабль мог опоздать на свидание. Это было немыслимо. 14 октября Гленарван покинул бухту Талькауано и 12 ноября достиг берегов Атлантического океана. Если за эти тридцать дней отряд пересек Чили, перевалил через Кордильеры, перебрался через пампу и Аргентинскую равнину, то «Дункан» должен был успеть обогнуть мыс Горн и подняться вдоль восточного берега континента. Ничто не могло задержать в пути такую быстроходную яхту, как «Дункан». Возможно, конечно, что на просторах Атлантического океана не раз свирепствовал ураган, но «Дункан» был крепким судном, а его капитан – хорошим моряком. И поскольку «Дункан» должен был прийти, он пришел.

Эти размышления не могли, однако, успокоить Гленарвана. Когда сердце спорит с разумом, то последний редко оказывается победителем. А лорд из Малькольм-Касла ощущал в окружающем мраке близость всех тех, кого любил: его дорогой Элен, Мери Грант, экипажа «Дункана». Гленарван бродил по пустынному берегу, на который набегали светящиеся фосфорическим блеском волны. Он всматривался, прислушивался. Порой ему казалось, будто во тьме светится какой-то тусклый огонек.

– Я не ошибаюсь, – говорил он себе, – я видел свет судового фонаря – фонаря «Дункана». Ах! Почему мой взор не в силах проникнуть сквозь этот мрак!

И вдруг он вспомнил: ведь Паганель уверял, что он никталоп, что он наделен способностью видеть во тьме. И Гленарван пошел будить географа.

Ученый спал как сурок в своей яме, когда сильная рука подняла его с песчаного ложа.

– Кто это? – крикнул он.

– Это я.

– Кто я?

– Гленарван. Вставайте, мне нужны ваши глаза.

– Мои глаза? – переспросил Паганель, отчаянно протирая их.

– Да, ваше зрение – чтобы найти в этой тьме наш «Дункан». Ну идемте же!

– Черт бы побрал никталопию, – проворчал географ, впрочем очень довольный возможностью оказать Гленарвану услугу.

Паганель вылез из ямы, потянулся и, разминая на ходу закоченевшие руки и ноги, последовал за Гленарваном на берег. Гленарван попросил его вглядеться в темный морской горизонт. В продолжение нескольких минут ученый добросовестно занимался созерцанием.

– Ну как? Видите вы что-нибудь»? – спросил Гленарван.

– Ничего! Да в такой тьме даже кошка и та в двух шагах ничего не разглядит.

– Ищите красный или зеленый свет, то есть носовой или кормовой фонарь.

– Не вижу ни зеленого, ни красного света. Все черно! – ответил Паганель, у которого слипались глаза.

В течение получаса он покорно ходил за своим нетерпеливым другом, время от времени роняя голову на грудь, потом резким движением снова поднимая ее. Он не отвечал, он молчал. Его ноги стали заплетаться, как у пьяного. Гленарван посмотрел на Паганеля – Паганель спал на ходу. Гленарван взял ученого под руку, отвел, не будя, к яме и удобно устроил его в ней.

На рассвете всех поднял на ноги крик:

– «Дункан»! «Дункан»!

– Ура, ура! – отозвались Гленарвану его спутники, бросаясь к берегу.

Действительно, милях в пяти в открытом море виднелась яхта. Предусмотрительно убрав нижние паруса, она дрейфовала под парами. Дым из ее трубы смешивался с утренним туманом. Море было бурное, и судно такого водоизмещения, как яхта, не могло без риска приблизиться к берегу.

Гленарван, вооружившись подзорной трубой Паганеля, следил за ходом «Дункана». Судя по всему, Джон Манглс, видимо, не замечал еще своих пассажиров на берегу и продолжал крейсировать, не меняя направления и подобрав паруса.

Но тут Талькав, всыпав двойной заряд пороха в свои карабин, выстрелил в сторону, где была яхта. Все прислушались. Все зорко вглядывались. Трижды карабин индейца будил эхо дюн.

Наконец с борта яхты поднялся белый дымок.

– Они увидели нас! – воскликнул Гленарван. – Это пушка «Дункана»!

Несколько секунд спустя глухой звук выстрела донесся до берега. И в ту же минуту «Дункан», переменив курс и ускорив ход, пошел к берегу.

Вскоре в подзорную трубу можно было увидеть, как с яхты спускают шлюпку.

– Леди Элен не сможет поехать, – проговорил Том Остин, – море слишком бурно.

– Ни Джон Манглс, – сказал Мак-Наббс, – он не может оставить судна.

– Сестра, сестра! – повторил Роберт, простирая руки к яхте, которую сильно качало.

– Ах, как мне хочется уже быть на «Дункане»! – воскликнул Гленарван.

– Терпение, Эдуард, – ответил майор. – Через два часа вы там будете.

Два часа! Действительно, шестивесельная шлюпка не могла в более короткий срок совершить поездку в оба конца.

Патагонец, скрестив на груди руки, стоял рядом со своей Таукой и спокойно глядел на взволнованный океан. Гленарван подошел к нему, взял его за руку и, указывая на «Дункан», сказал:

– Едем с нами!

Индеец медленно покачал головой.

– Едем, друг! – повторил Гленарван.

– Нет, – мягко ответил Талькав. – Здесь Таука, там пампа, – добавил он, широким жестом указывая на беспредельную равнину.

Гленарван понял, что индеец никогда добровольно не покинет прерий, где покоился прах его предков. Он знал благоговейную любовь этих сынов пустыни к своей родине. Он не настаивал – лишь крепко пожал Талькаву руку. Гленарван не настаивал и тогда, когда индеец, улыбаясь, отказался принять плату за свой труд.

– По дружбе! – сказал он.

Взволнованный Гленарван ничего не смог ему ответить. Ему хотелось оставить честному индейцу хоть что-нибудь на память о друзьях европейцах. Но оружие, лошади – все погибло во время наводнения. Его спутники были не богаче, чем он. Гленарван не знал, что делать, как отблагодарить бескорыстного проводника, как вдруг его осенила счастливая мысль. Вынув из бумажника драгоценный медальон, служивший оправой дивному портрету, одному из лучших произведений кисти Лоуренса, он протянул его индейцу.

– Моя жена! – пояснил он.

Талькав растроганно посмотрел на портрет и сказал:

– Добра и красива!

Роберт, Паганель, майор. Том Остин, оба матроса один за другим стали трогательно прощаться с Талькавом. Эти славные люди были искренне огорчены разлукой со своим отважным и преданным другом. Индеец всех прижимал поочередно к своей широкой груди. Паганель подарил ему карту Южной Америки и обоих океанов, которую патагонец не раз с любопытством разглядывал. Это было самое драгоценное сокровище ученого. Роберту нечего было подарить, кроме ласк, – он с жаром обнял своего спасителя, не забыв поцеловать и Тауку.

Между тем шлюпка подходила к берегу. Проскользнув через узкий пролив между отмелями, она мягко врезалась в песчаный берег.

– Что с моей женой? – спросил Гленарван.

– И с моей сестрой? – подхватил Роберт.

– Миссис Гленарван и мисс Грант ждут вас на яхте, – ответил рулевой. – Но надо торопиться, сэр, – прибавил он, – нельзя тратить ни минуты: уже начался отлив.

Все поспешили в последний раз обнять индейца. Талькав проводил своих друзей до самой шлюпки, уже снова спущенной на воду. В тот миг, когда Роберт садился в шлюпку, индеец взял его на руки и, с нежностью поглядев на мальчика, сказал:

– Знай: теперь ты настоящий мужчина!

– Прощай, друг, прощай! – еще раз сказал Гленарван.

– Неужели мы никогда не увидимся? – воскликнул Паганель.

– Quien sabe!5050
  Кто знает! (исп.)


[Закрыть] – ответил Талькав, поднимая руку к небу.

То были последние слова индейца. Их заглушил свист ветра.

Лодка быстро отчалила от берега и, увлекаемая отливом, направилась в открытое море. Долго над пенившимися волнами виднелся неподвижный силуэт Талькава, но мало-помалу его высокая фигура исчезла из виду.

Через час Роберт первым взбежал по трапу на борт «Дункана» и бросился на шею к Мери Грант под несмолкаемые крики «ура» всего экипажа.

Так закончился этот переход по прямой линии через всю Южную Америку. Ни горы, ни реки не могли заставить путешественников уклониться от намеченного пути, и если этим самоотверженным, отважным людям не пришлось столкнуться на своем пути со злой волей других людей, то стихии, не раз обрушиваясь на них, подвергали их суровым испытаниям.