Текст книги "Мои 365 любовников"

Автор книги: Жозефина Мутценбахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну что, порешили?

– Мне ещё надо подумать, господин фон Ферингер... Но, Ксандль, ты меня совсем в лепёшку расплющишь!

– Ах, господи, очень жаль было бы такой красивой жопки!

С этими словами он быстро поднялся на ноги, а мне необходимо было срочно привести свою одежду в порядок. Мои кружевные штанишки и шёлковая блузка походили скорей на лохмотья. Но Ксандль, с грохотом перерыв всевозможные сундуки и комоды, вскоре принёс мне новую чудесную блузку из голубого бархата, которая только немного пахла камфарой. Исключительно модной её, конечно, назвать было уже нельзя, однако она вполне годилась, чтобы в ней добраться до дому, тем более, если не обращать внимания на то, что она мне была слишком велика в груди. Впрочем, в создавшейся ситуации это была мелочь. Мою же блузку Ксандль захватил крепкой хваткой и оставил у себя, с довольным видом заметив:

– Мы здесь малость надставим, так сказать, для резерва. Молочное хозяйство должно быть как две тыковки!

Затем мы ещё договорились о свидании на следующий день, когда я должна была приступить к своему «ангажементу» у Ферингера. Но когда я была уже в прихожей, совершенно разгорячённая и уставшая от многочисленных объятий и траханья, и уже положила, было, руку на щеколду входной двери, Ксандль снова оказался у меня за спиной! И моя бедная попка опять была обнажена, и я получила в себя его макаронину сзади. Далеко отставив попу, я тёрлась и раскачивалась, потому что мне это раз от разу всё больше нравилось. Ксандль жарил с такой мощью, что я летала туда и обратно, а створка двери, о которую я опиралась, постукивала и дребезжала, а когда на него накатило, он спокойно оставил колбаску внутри. Я хотела, было, вынуть её, но он тесно прижался ко мне, дал хоботу остаться внутри и буквально через минуту – наверняка, не больше – его шалун опять стоял! Но затем, когда был исполнен заключительный номер, так сказать, гвоздь программы, его гигантский удав всё-таки, наконец, выполз наружу и на весь остаток дня получил выходной. Я, разумеется, была из тех, которые многое могли выдержать, но даже я действительно очень устала и по дороге домой наняла коляску. Щель моя горела огнём, и мне приходилось всё время сжимать ляжки, так как из меня до сих пор текло. По прибытии, расплачиваясь с извозчиком, я обнаружила у себя в сумочке две банкноты по десять гульденов. Заснула я, как убитая, но преисполненная самых радужных надежд!

С той поры для меня началось воистину сказочное время! Ксандль оказался человеком слова, он умел щедро платить за свои удовольствия, и спустя неделю у меня уже была восхитительная квартирка в окрестностях Жаворонкового поля. Салон, голубой плюш с позолотой, спальня, выдержанная в розовых и белых тонах, в которой помещалась широкая и низкая парижская кровать. Она стояла на очень тонких ножках, но спокойно выдержала бы и четверых и многое повидала, потому что Ксандль был неистов. Затем ещё были светлая, симпатичная и уютная кухня, и комнатка для прислуги. Я и сама вполне могла бы вести хозяйство, но Ксандль не пожелал, чтобы мои руки загрубели от повседневной работы, – вот какой благородной я уже стала.

– Мой член не переносит рук, кожа на которых шершавая, как тёрка, – заявил он.

И нанял молодую девицу из пригорода. Её звали Лени – дерзкое, кудрявое, не по возрасту развитое существо семнадцати лет. Она была очень проворна и совсем неглупа, однако как кошка была охоча до сладостей и как сорока таскала всё, что находила съестного. Я смотрела на это сквозь пальцы и делала вид, что ничего не замечаю, потому что от души позволяла ей это. У неё дома, похоже, лишней крошки хлеба не водилось, и, глядя на неё, я вспомнила своё собственное детство. Только вот тёмные круги у неё под глазами мне не нравились, да и выглядела она так, будто давно уже разобралась, что к чему!

Ксандль же обегал со мною всю Вену в поисках разных разностей и раскошеливался направо и налево. Мы ходили к самым изысканным модисткам и портнихам. У меня появились шляпки, платья, башмачки, тонкое кружевное бельё, даже настоящие парижские духи, а также дамская сумочка, сработанная из чешуек чистого золота. Поэтому в ту пору я чувствовала себя принцессой. Каждый день после шести Ксандль поднимался ко мне наверх, мы полдничали, сношались и проказничали как только могли, и так до восьми часов. Потом я одевалась, и мы отправлялись куда-нибудь ужинать, а затем в театр, в варьете или в другие места, куда мне хотелось. Мы часто ходили в кондитерскую Ронахера или в цирк «Ренц». Иногда Ксандль после этого оставался у меня ещё и на ночь.

Это было прекрасное время, однако очень лёгким для меня его не назовёшь. Ксандль был очень избалован, ураганом налетал на меня и сношался за шестерых. Он звонил всегда определённым образом, и мне нужно было самой ему открывать. При этом мне надлежало быть одетой только в лёгкий пеньюар, чулки и домашние туфельки, и когда он открывал дверь, я распахивала пеньюар, и Ксандль, который зачастую уже снаружи расстегивал ширинку, тотчас же в качестве приветствия вставлял мне свой хобот. Приветственный номер Ксандль предпочитал исполнять в прихожей, в стоячем положении. В таком случае он левой рукой держал меня за талию или за попу, крепко прижимал к себе, и его колоссальная свая ходила у меня в плюшке туда-сюда как заведённая. Процесс напоминал работу какой-то машины, однако сколь бы ожесточённо мы ни вытачивали, слышно почти ничего не было. Лени было строго-настрого запрещено показываться на глаза во всё время, пока Ксандль находился в доме. Она прекрасно устраивалась на кухне, и только иногда я слышала шорох у кухонной двери, когда она прикладывала к ней ухо и подслушивала. Иногда она затем тихонько вздыхала, на подобные вещи у меня всегда был хороший слух. Возможно, слушая нас, Лени тоже держала свой палец на щелке и играла сама с собой. Затем в салоне или в спальне, когда Ксандль пересказывал всякие забавные истории из торгового быта или побасенки о своих приятелях, всё своим чередом шло дальше. Он или лопал за троих, или принимался бурить меня. Надо заметить, что в течение всего времени, пока он был у меня, его хвост находился снаружи, и лишь изредка мне случалось видеть его расслабленным или спрятанным в брюках. Держал ли он в этот момент чашку кофе, показывал ли мне, как комично вёл себя вчера в «Атлетическом клубе» один из его приятелей, или рассказывал мне очередной анекдот, его хвост всегда стоял прямо как свеча и твёрдо как сталь, доставая до нижней пуговицы жилетки, а головка светилась пурпурным грибом.

Больше всего Ксандлю нравилось, когда я его кормила. Для этого я обычно устраивалась у него на коленях – хобот, естественно, был постоянно внутри меня – и потчевала его рогаликами, кусочками торта или кружочками колбасы, в то время как он оглаживал мои груди, от хорошего питания всё больше раздававшиеся в обе стороны. Ксандль жевал, чавкал и оставался в полном покое, не предпринимая никаких усилий, потому что я должна была не только набивать его брюхо, но также скакать вверх и вниз точно на лошади, так что за время трапезы мы кончали не один раз. Меня это возбуждало настолько, что однажды у меня даже чашка из рук выпала. И ещё кое-что Ксандль очень охотно делал. Он с удовольствием вставлял мне в попу «фитиль», чем в прежнюю пору я, собственно говоря, не особенно увлекалась. Баночка вазелина стояла всегда наготове, Ксандль основательно натирал им свою булаву, предпочитая добавлять к этому ещё капельку сливочного масла. Я наклонялась вперёд, он широко раздвигал мне ягодицы, которые я всегда загодя промывала одеколоном, и вторгался так, что я стонала сначала от боли, а потом вскоре от наслаждения. Ксандль называл моё анальное отверстие «триумфальной аркой». Было восхитительно ощущать задком его густые, взъерошенные волосы на лобке, а он в свою очередь не позволял своим рукам бездельничать. Нанося удары, он щекотал, пощипывал и стискивал мне ляжки, поглаживал живот и главным образом титьки, возбуждающе ласкал мою щелку и вводил в неё по очереди все пальцы, каждый из которых был толщиной в член среднего размера. Он с большим энтузиазмом повторял замеры, насколько уже растянул мою малышку, однако та держалась молодцом. Тогда, продолжая протирать меня сзади, он всовывал в неё колбасу или огурец. Это было очень приятно, поскольку ощущалось как второй хобот, толстый и изогнутый. Ксандль так искусно дирижировал колбасой, что делал заключительный аккорд на моей валторне одновременно с моим оргазмом. Но моей дырочке всё было нипочём. Я всегда гордилась тем, что она оставалась неизменно узенькой и всегда выдерживала. После основательной штамповки она снова сжималась, и уже вскоре была готова к новым подвигам. Все эти наши забавы, естественно, только сильнее разжигали желание Лени, и однажды ночью, вернувшись домой, я услышала из её каморки характерное верещание. Природа подобных звуков мне была хорошо известна, поэтому моментально всё стало ясно – у Лени был хахаль.

Я по возможности тихо прошла через кухню и заглянула в полуоткрытую дверь. Здоровенный, смуглый и мускулистый парень – он, вероятно, был мостовщиком или ещё кем-то в этом роде – уложил Лени поперёк железной койки и, стоя полусогнувшись у спинки кровати, выделывал своим пестиком такие танцевальные па, что под этой парой буквально прогибались металлические прутья решетки. Лени в экстазе рвала подушку, издавала едва слышные, насилу подавляемые крики, закатывала глаза, и, в конце концов, заткнула себе рот уголком подушки. Она точно сошла с ума от сладострастия. Вдруг она приподнялась и спросила:

– О господи, а что если госпожа об этом проведает?

– Не смеши меня, да она же сама такая! – хохотнул в ответ парень и продолжал жарить Лени, которая лежала на постели, совершенно скорчившись, почти касаясь коленями лба.

То, что эти двое говорили обо мне в таком тоне, изрядно рассердило меня. Я на цыпочках выскользнула из кухни, а они были настолько увлечены своим точильным занятием, что не слышали ни моего появления, ни тихого ухода.

Однако на следующее утро, когда Лени подала мне кофе, я всё сказала ей прямо в лицо и закатила две крепкие пощёчины. Она покраснела как маков цвет, приняла это близко к сердцу и пообещала исправиться. С той поры она, насколько я могу судить, сношалась со своим мостовщиком вне дома, потому что частенько спрашивала меня по вечерам, может ли она отлучиться, и была при этом крайне смущена. Я ей всегда разрешала, она же не деревянная, однако ради Ксандля я не могла допустить присутствия в квартире посторонних мужиков, в доме и одной проститутки достаточно. Да и позволять, чтобы другие чернили меня, я тоже не желала.

Ещё об одном забавном эпизоде мне хотелось бы написать на этих страницах. Иногда я в течение дня навещала своего Ксандля в магазине, где он действовал очень расторопно и деловито, успевая уследить за всем. Подмастерья и ученики обращались ко мне «сударыня» и делали тысячу поклонов. В один прекрасный день я пришла в магазин около часа, когда все как раз обедали, а Ксандль был один в сводчатом помещении коммерческого зала и в этот момент что-то подсчитывал. Он сердечно меня поприветствовал и вскоре его белый мясницкий фартук мощным куполом поднялся спереди. Я скользнула рукой к нему под «прилавок» и уже собралась, было, приступить к делу, когда вдруг он испуганно произнёс:

– Вот, чёрт побери, пришла госпожа Браунэдер!

Я быстро склонилась под торговый прилавок и нырнула головой под фартук Ксандля. Теперь из-за его внушительного живота, наполовину лежавшего на прилавке, я видела только нижнюю половину госпожи Браунэдер. Почтенная же госпожа Браунэдер даже не подозревала, какие события разворачиваются внизу. Находясь под фартуком, я извлекла хобот Ксандля, медленно потирала его одним пальцем, щекотала маленькую щелку головки и радовалась тому, как красивая колбаса вырастала всё больше и больше. Потом я взяла её в рот и принялась легонько посасывать. Ксандль тем временем обслуживал покупательницу.

– Целую ручку, госпожа Браунэдер! Чего желать изволите?

– Так, ничего особенного. Полкило «Парижской», пожалуйста.

– Полкило, говорите. Сейчас взвесим-с. Прошу вас, минуточку терпения.

Ксандль начал отрезать колбасу, а я – сосать энергичнее.

– А она у вас свежая, «Парижская»?

– Ну, а как же может быть иначе, всемилостивейшая сударыня, у меня всё свежее, прямо из холодильника-с, она там хорошо держится, извольте сами потрогать!

И хобот Ксандля внизу тоже держался молодцом, позволял себя сосать и пульсировал у меня во рту.

– Прикажете, сударыня, нарезать или всю целиком возьмете?

– Оставьте, пожалуйста, так, я заберу целиком!

Я тоже сейчас же забрала его колбасу в рот целиком, и при этом сосала и чмокала так, что меня могли бы услышать, не грохочи Ксандль в этот момент ножом. Он делал это очень ловко и даже виду не подавал, что могучая стихия в данный момент увлекает его в пучину. Но уж я-то имела прекрасную возможность это видеть воочию.

– Ну что ж, госпожа фон Браунэдер, заходите к нам, пожалуйста, почаще! Приятного аппетита. Кушайте на здоровье.

И именно при словах «кушайте на здоровье» он так резко и обильно брызнул мне в рот, что у меня глаза из орбит чуть не вылезли, и перехватило дыхание. Я услышала только, как звякнул дверной колокольчик, и Ксандль поднял меня на ноги, расцеловал и ласково потрепал по спине.

– Да ты только погляди на неё! Теперь Пепи кое-что понимает в коптильном деле?! Ну, погоди, на днях мы с тобой и с моими закадычными друзьями отправимся пить молодое вино, в заведение шикарной виноградарши Ресль. Там ты ещё кое-чему научишься!

Как всегда, Ксандль сдержал слово, и вылазка в главный винный ресторан действительно оказалась замечательной. Это заведение с садом ценилось в кругах знатоков и называлось всеми «У шикарной виноградарши Ресль» по имени его красивой хозяйки, про которую молва рассказывала всякое. Я пригласила свою подругу Штеффи, и мы обе ужасно радовались предстоящему событию, точно юные девушки конфирмационной прогулке в Пратер. Ибо Ресль, которую и саму, видимо, не из дерева выстругали, была знаменита тем, что предпочитала смотреть на всё сквозь пальцы, вино у нее, в самом деле, оказалось отменное, и потом мой Ксандль и его приятели умели погулять на широкую ногу и мало как кто ещё «тряхнуть мошной». Правда, нельзя сказать, что мы со Штеффи очень уж стремились быть «приправой» для мужчин, но ведь всегда с удовольствием показываешься на публике с благородными спутниками. В следующую субботу Штеффи зашла за мной в пять часов. Мы нарядились почти одинаково, только у черноволосой Штеффи были шляпка с перьями, вуаль и блузка голубого цвета, а у меня – розового, и мы обе выглядели весьма соблазнительно. В этот день мы также решили подвязать рубашки и наши кружевные штанишки голубыми и розовыми бантами, чтобы и здесь выглядеть сёстрами, если кто-нибудь из господ надумает «устроить нам смотр». Мы радовались грядущему смотру, как будто никогда прежде этого не испытывали. Стоял изумительный весенний вечер, и, когда мы рука об руку направлялись к жилищу Ксандля, Штеффи призналась мне:

– Надо надеяться, что всё пройдёт с настоящим шиком, моя тёрка просто огнём горит...

У меня под юбками тоже чесалось, хотя только за день до этого Ксандль фундаментально прочистил меня с песочком.

У Ксандля уже собрался узкий круг его закадычных друзей, находившихся в прекрасном расположении духа. Тони Лехнер, Карл Бирнекер и Карл Вамбахер, все, как и Ксандль, коренные богатые венцы, самостоятельно поднявшие своё дело и, как принято выражаться, в самом расцвете лет. Ксандль представил им меня и Штеффи, после чего воспоследовало церемонное целование ручек и многозначительное перемигивание. Мужчины щекотали нам запястья густыми нафабренными усами и уже сейчас сгорали от сладострастия точно «расфуфыренные фаты», как шепнул мне на ушко Ксандль. Сама же я слышала, как Лехнер, обращаясь к кому-то, шёпотом произнёс:

– Послушай, во вкусе ему не откажешь, нашему Ксандлю. Две бабёнки просто на объедение! Таких и без масла бы скушал!

Штеффи и я, однако, вели себя сдержанно и благовоспитанно, ведь времени у нас впереди было ещё предостаточно. Когда остальные, наконец, сошли вниз и рассаживались в экипажи, я задержалась с Ксандлем. Он сослался на то, что должен запереть дом, но я-то знала его. Именно в тот момент, когда я положила руку на щеколду входной двери, он схватил меня за груди и, стоя вполоборота ко мне, сунул в руку свой помазок, который я незамедлительно принялась мылить, чтобы он поскорее кончил, и мы не заставляли компанию ждать себя слишком долго. При этом я сделала бесплодную попытку его урезонить:

– Ну, прекрати, Ксандль, ты мне ещё пятен на подол наставишь. Пойдём, будь умницей, нам ведь некуда торопиться, и потом, что другие подумают!

Однако он так толкался своим представительным животом, что его член сам собой заплясал у меня в сжатой ладони, и при этом Ксандль стонал:

– Всего лишь... небольшой авансик... понимаешь... чтобы ты навыков не утратила, пока мы... стало быть... будем на людях... у Ресль...

На него уже накатывало и тогда, чтобы не тратить время на разговоры и в желании поскорее завершить это спонтанное мероприятие, я своими энергичными движениями стала помогать ему до тех пор, пока он не брызнул, наполнив мне всю руку. Пока он застегивал ширинку брюк и закрывал входную дверь, я быстро поднесла ладонь ко рту и облизала её.

– Правильно делаешь, ничего не должно пропадать попусту! – одобрительно прокомментировал Ксандль мой жест.

Когда мы рука об руку вышли на улицу, Бирнекер и Вамбахер уже сидели со Штеффи в элегантном наёмном фиакре. В то время как мы усаживались к Лехнеру в наш собственный «гуммирадлер», Вамбахер крикнул:

– Замок, однако, должен очень крепко запираться, а иначе чуть толкнёшь, и вошёл!

Под смех и прибаутки мы тронулись в путь, являя собой весьма нарядную и живописную картину. Экипажи сверкали как лакированные, уши лошадей были украшены букетиками майских ландышей и даже на кончиках кнутов были цветы. Создавалось впечатление, будто мы принимаем участие в праздничном кортеже экипажей, декорированных цветами. Ксандль предпочёл бы выехать уже сразу после полудня, чтобы во всём великолепии показать себя по дороге в Альт-Оттакринг, но так рано на улицах ещё ничего интересного не происходило.

Поездка была очень приятной. Поскольку пространство коляски было довольно ограниченным, мы ехали, так сказать, «в два слоя», то есть Штеффи сидела на одном колене Вамбахера и на другом колене Бирнекера, а у меня под попой была правая ляжка Ксандля и левая – Лехнера. Большие животы обоих были как пара мягких подушек, на которые я очень удобно могла откинуться, и когда экипаж однажды вдруг неожиданно дёрнулся и всех нас немного подбросило, я, желая сохранить равновесие, невольно ухватилась за суконные брюки своих кавалеров. И мгновенно поймала две рукоятки, которые были точно стальные и явно радовались предстоящему весёлому вечеру.

– Не отломай, Пеперль, он может ещё пригодиться.

Этой добродушной шутке Лехнера мог бы рассмеяться даже кучер, но он безукоризненно прямо восседал на козлах, делая вид, что он ничего не слышит и не видит. Ибо за солидную осанку наверняка получил загодя хорошие чаевые. Когда мы проезжали по тихим безлюдным улицам, оба господина обстоятельно исследовали мою попу и пощипывали меня через юбку, чтобы, как они объяснили, узнать, в каком месте находятся у меня подвязки.

Штеффи во втором экипаже приходилось, вероятно, никак не легче, потому что время от времени я слышала, как она тихо взвизгивала. Один раз пальцы Ксандля и Лехнера встретились на моей попе, и Ксандль сказал:

– Я не ревнивый.

– В таком случае убери лапу, – находчиво ответил Лехнер.

И весь оставшийся путь моя задняя часть принадлежала исключительно Лехнеру. Но когда он хотел украдкой поднять мне юбку до колен, я шлёпнула его по руке, потому что экипаж легко просматривался снаружи, так как ещё не совсем стемнело.

На одной из боковых улочек мы обогнали женщину, которая вела за руку маленького ребёнка, а в другой руке несла сумку с покупками. Я тотчас же узнала её, это была Мицци Андермайер, которая ходила со мною в школу, и тоже сношалась с преподавателем катехизиса.

Я собралась, было, помахать ей зонтиком и поздороваться, когда Ксандль остудил мой пыл, велев мне сидеть тихо, потому что даме-де не пристало орать из экипажа. Но я всё же помахала ей через плечо, и она от изумления рот разинула.

Перед заведением «виноградарши Ресль» уже царило небывалое столпотворение, и всё было забито до отказа. Однако маленький толстый младший кельнер, в этот момент стоявший у ворот, как только узнал наши экипажи, опрометью кинулся в дом. И когда мы остановились перед рестораном, на пороге появилась сама Ресль в сопровождении оркестра, чтобы приветствовать нас, ибо Ксандль был известен здесь как щедрый «барин» и его любили. Музыканты грянули туш, Ксандль с видом эрцгерцога поздоровался со всеми и, проходя мимо шикарной хозяйки, коснулся плечом её груди в белом фартуке. Та сделала вид, что ничего не заметила и торжественно повела нас через весь сад к симпатичному маленькому садовому домику, «беседке», которая была зарезервирована за нами и сплошь уставлена букетами олеандров.

Пока мы рассаживались с изысканной неторопливостью, оркестр, расположившись перед беседкой, исполнил любимую песню Ксандля «Господь создал вино и женщин». Я со Штеффи отправилась в туалет, и там она показала мне свою симпатичную, круглую попу, сплошь покрытую синяками, так усердно поработали над ней Вамбахер и Бирнекер. Несколько синяков осталось и у меня, однако мы утешались тем, что всё могло кончиться для нас и гораздо хуже.

Когда мы вернулись к компании, на столе уже стояли свечи в садовых подсвечниках, а господа приготовили для нас прекрасные места, только на сей раз Штеффи сидела между Ксандлем и Лехнером, а я – между Вамбахером и Бирнекером. Видимо, мужчины так договорились друг с другом, и мы тоже не возражали против такой комбинации, в «поваляшках» такая смена партнёров даже очень полезна.

Шикарная хозяйка «плодов виноградной лозы» в этот момент как раз склонилась над нашим столом. Она обсуждала с моим Ксандлем, какое вино мы желаем пить. Это была крупная пышнотелая блондинка со светло-русыми локонами и небольшим двойным подбородком. Грудь её была таких исполинских размеров, что на ней, казалось, можно было бы сидеть, но в целом выглядела симпатичной и тугой, как полагается, и её большие соски проглядывали сквозь нагрудник белого фартука и сквозь тонкую летнюю блузку. Разговаривая с Ксандлем, она почти водрузила свои гигантские груди на стол, и мужчины, ухмыляясь, заглядывали за вырез.

– Перестань, Ресль, я же сейчас ослепну! – вполголоса пробурчал Лехнер.

Хозяйка слегка покраснела, и рука Лехнера исчезла под столом. Потом Ресль тихонько взвизгнула, а Лехнер лицемерно спросил:

– С каких это пор ты стала такая пугливая?

Извозчик, доставивший нас, притащил из фиакра целого жареного гуся, колбасы, окорока и салями, всё из коптильни моего Ксандля. Огромное блюдо с тортом домашней выпечки в свою очередь подал маленький пикколо, на столе во множестве литровых бутылок уже искрилось молодое вино, и мы с трудом представляли себе, как уплетём всё это добро.

Проходя мимо нашего стола с корзиной сыров и салями, торговец деликатесами при виде нашего изобилия скорчил унылую физиономию. Вамбахер в утешение взял из его корзины палку салями и вручил человеку купюру в пять гульденов.

Мы очень мило и тесно расположились за круглым столом и приступили к трапезе. Мужчины положили нам руки на бёдра и щекотали нас, вино исчезало, будто его и не было, свечи в садовых светильниках мерцали, Бирнекер наливал мне один бокал за другим, я уже слегка захмелела, однако чувствовала себя как никогда хорошо. И Ресль то и дело подходила к нашему столу, чтобы справиться, не нуждаемся ли мы в чем-нибудь.. Однако у нас было абсолютно всё. Это ей, похоже, было что-то надо, потому что она вела себя очень доверительно и всё терлась около мужчин. Когда кому-нибудь из них вдруг что-то требовалось, он придерживал её на ходу за краешек подола, юбка взлетала до половины ляжки, и, таким образом, Ресль часто демонстрировала пару весьма крупных, однако стройных икр. На ней были длинные чёрные чулки, поднятые очень высоко, и к ним тёмно-красные подвязки. Всегда, когда кто-то из мужчин удерживал её, она взвизгивала и возвращалась к столу, чтобы дать «ветренику» шлепок. Однажды, расправляясь с Бирнекером, она опустилась на него своими гигантскими титьками. Лицо Бирнекера целиком исчезло под этим богатством, и он, с трудом переводя дух, отчаянно взмолился:

– Боже правый, да я сейчас задохнусь!

Одним словом, Ресль весьма заботилась о том, чтобы мужчины буквально сгорали от сладострастия, и все мы были уже изрядно навеселе. К тому же почти стемнело. Мало-помалу мои соседи принялись за мою рубашку, они справа и слева медленно поддёргивали мою верхнюю и нижнюю юбки из жёлтого шёлка всё выше и выше, обнажая колени. Вамбахер шептал мне на ухо, что хотел бы только удостовериться, такие ли красивые у меня подвязки, какие носит Ресль. Его влажные ладони скользили всё выше, а Бирнекер пытался забраться мне между ляжек, однако я крепко стиснула ноги, справедливо полагая, что только терпение венчается лаврами. Но когда музыканты в очередной раз заиграли удалой марш, я откинулась на спинку сидения и опустила руки под стол, как будто у меня закружилась голова. Затем я взялась под столом за ширинки своих соседей и очень неторопливо стала разминать прекрасные длинные хоботы в их брюках до тех пор, пока они не поднялись до жилетки. Вамбахеру я сама расстегнула пуговицы на брюках, с Бирнекером задача оказалась сложнее, поскольку он сидел слева от меня. В итоге ему пришлось это сделать самостоятельно, что заняло много времени, потому что руки у него уже немного дрожали. Теперь в моих руках находилось два раскалённых хобота. У Вамбахера он был толстый и шершавый, с огромной широкой головкой, по форме очень напоминавшей гриб. Хобот Бирнекера был длинный, тонкий и весь ослизлый – на него разок накатило ещё в брюках, но именно благодаря этому второй раз дело пошло как по маслу. И я начала довольно неторопливо растирать оба в такт музыке. Вамбахер неуверенным голосом спросил меня:

– Да, а чем это с фрейлейн Пеперль мы сейчас занимаемся?

– Собираем грибы, – бросила я в ответ.

Лица мужчин совершенно раскраснелись и они, похоже, уже немного вдохновились. Я чувствовала себя очень хорошо. Было великолепно, так как два хобота плясали в моих руках и конвульсивно подёргивались. Крепко сжав их, я очень медленно раз за разом вытягивала их крайнюю плоть до самого верха, каждый раз на несколько секунд задерживая в пальцах кожное утолщение. При возвратном движении я щекотала головки обоих стержней мизинцем. Сперва накатило на Вамбахера. Но это оказалось только несколько вязких, как резина, густых капель. Он поднёс ко рту бокал с вином, жадно отхлебнул из него и вполголоса пробормотал:

– В такую жару собирать грибы без воды очень трудно.

Сразу после этого накатило на Бирнекера, но у того выброс был гораздо обильнее. Я почувствовала, как по пальцам у меня устремился целый поток. Мужчины стали приводить под столом свои брюки в порядок, но на это никто не обратил внимания, мой коптильщик и Лехнер были увлечены Штеффи. Я сделала вид, будто опьянела, и сказала, что хотела бы немного прогуляться по свежему воздуху. Когда я протискивалась мимо мужчин, те с благодарностью сжимали меня коленями.

От щекотания кавалеров мои юбки были ещё наполовину подняты, и, когда я проходила мимо Ксандля, тот ущипнул меня за зад. Потом я вышла на улицу и немного прогулялась вдоль ограды обширного ресторанного сада. Там царила полная тишина, было почти темно, и росли высокие кусты. Теперь я оказалась как раз напротив того места, где за оградой должна была располагаться наша беседка. Я отчётливо расслышала смех Штеффи, потому что Ксандль, видимо, в этот момент рассказывал сочный анекдот. Внезапно я увидела рядом с собой фигуру человека, стоявшего вплотную к ограде. Им оказался извозчик, который привёз нас сюда. Он слушал музыку и даже пытался разобрать, о чём говорилось в беседке. При этом он сжимал в руке свой хвост и как бешенный мастурбировал. Он на свой манер разделял праздник с другими. Завидев меня, он не стал прятаться, а спокойно оставил свой полутвёрдый стебель висеть снаружи.

– Почему же вы, милая барышня, не сидите со своими друзьями в беседке? Там у вас, кажется, очень весело.

– У меня что-то немного голова разболелась, – с улыбкой ответила я.

– У него тоже болит голова, – сказал он, подмигивая, и указал на свой член.

И сразу после этого обмена репликами он обхватил меня за бёдра, опрокинул навзничь, и я, будучи к этому моменту весьма подвыпившей, растянулась на траве, а он – на мне. В два счёта замечательный хвост извозчика оказался у меня внутри. Мне доставило удовольствие прямо за спиной у Ксандля уступить домогательствам бравого кучера. Он был такой же простой человек, как мои братья и, вообще, люди, которые проживали в нашем доме, и на его долю тоже должно было что-нибудь перепасть. Я совершенно не сопротивлялась, и он был наверху блаженства.

– Вот так... правильно... давай-ка сюда свою тёрочку... а-а-ах... какая шершавая, прямо насосик... и жадненькая, что твой пудель... прекрасная жизнь, должно быть, у супруга-то... вот так... правильно... только обточим маленько... один раз не считается... не правда ли, он глубоко входит... киска ты моя, маленькая... о господи, мокрый уже совсем ... а-а-а-ах, у-у-у-ух... это ведь не всегда должен быть богатей... а я, знаешь ли, с лошадьми умею хорошо сладить... сейчас... сейчас... приподними-ка ещё чуточку свой задок... о-о-о-о...

В тот же миг я почувствовала, как его сперма ударила мне внутрь, как кипяток, горячо, быстро и резко. Это было похоже на выстрел. Потом он помог мне подняться. Я привела свои юбки в порядок, в то время как он снова надел на голову свой блестящий цилиндр, лежавший в траве. Уходя, я помахала ему через плечо, в ответ он приподнял цилиндр и негромко крикнул:

– Целую ручку, вознагради тебя бог, желаю и дальше приятного развлечения!

Когда я вернулась к остальным, они были уже изрядно пьяны и кричали, перебивая друг друга. У Штеффи – блузка её была нараспашку – упала брошь, и она собиралась найти её под столом. Лехнер сказал, что хочет помочь ей в поисках. Он вынул из садового подсвечника свечу и правой рукой держал её под столом, опираясь о край столешницы левой. Штеффи ползала под столом и хихикала. Вдруг она так больно ущипнула меня за икру, что я наверно бы отскочила, однако она крепко держала меня и потянула вниз. Заглянув под стол, я поняла, что события приняли нешуточный оборот. Штеффи стояла под столом на четвереньках, задрав юбки до пояса, а Лехнер размягчённым концом свечи водил туда-сюда в её смокве, так что наша Штеффи от сладострастия стиснула зубы. Тут и меня опять сразу разобрало желание, однако для двух дам здесь, внизу, места не было. Тогда я сделала вид, что привожу в порядок бант на туфле, и, по крайней мере, понаблюдала за сей живописной сценой. На Штеффи как раз накатывало, а Лехнер в странной позе столь комично покачивался взад-вперёд, что Бирнекер спросил: