Текст книги "Религия и нравы русских"

Автор книги: Жозеф де Местр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Жозеф де Местр
Религия и нравы русских
Анекдоты, собранные графом Жозефом де Местром и о. Гривелем

Нечаянный урок

Иностранец в России – тема отдельная, часто болезненная для национального сознания. На всякую критику родных устоев сердце ощетинивается и торопится сказать поперек. Между тем, иногда только чужими глазами и можно увидеть себя в настоящем виде. Нация, как и человек, живет в непрерывных отражениях. Живет, как посмеивается популярный сегодня Гришковец, одноврЕмЕнно. Сразу в двух ударениях, изнутри и снаружи, в профиль и анфас, для себя и для людей. Сам-то ты себя так видишь, а ты послушай, что тебе в спину говорят. Нынче это и совсем просто – загляни на себя в Интернет и чего только не увидишь и не узнаешь! Даже и фотографии какие-то невиданные явятся, где ты насилу узнаешь себя, и какие-то дикие, якобы тобой сказанные слова! И кто-то тебя уж и в оборот взял за то, в чем ты ни сном ни духом… Поневоле сам себе иностранцем покажешься.

Да и какие иностранцы в России? Барклай – иностранец? Екатерина Великая? Владимир Иванович Даль? Один навсегда в России иностранец – Дантес. Остальные – наши. А уж французы XVIII – начала XIX в., учившие нас «всему шутя», как добрый л'Аббе – Онегина или месье Бопре Петрушу Гринева, бывшие только бедным домашним переводом Лагарпа для Александра I или нашего героя Жозефа де Местра для всего петербургского света – они и просто русским русские. Во всяком случае, воспитали неплохих детей двенадцатого года, которые вошли в Париж, как домой из отпуска, как в столицу после летней усадьбы.

Влияние де Местра на Чаадаева считалось общепринятым и почти естественным. Но вот на что внимание обращалось реже, так это на интерес к нему русских славянофилов и – послушайте-ка! – самого М. Н. Каткова, чьим именем либералы стращали детей целое столетие. А книжка-то, которую мы открываем, называется «Религия и нравы русских» и рассказывает о родной вере и церкви столько нелицеприятного, что хоть в пасквили заноси. Тут и священники, теряющие по нетрезвости Святые Дары, и четвертные билеты «за грехи» вместо исповеди, и «совершенная отъединенность духовного сословия от общества», и неизменное именование нас «схизматиками», и с печалью подчеркнутое всеобщее тяготение русского двора «совсем покончить с религией».

В этом последнем пункте, правда, возникает комическая тонкость. В книгу включены и наблюдения за русской Церковью земляка и коллеги де Местра графа Босси, сделанные на несколько лет раньше де Местра. Там Босси хвалит Россию за то, что она как-то незаметно и ловко «лишила служителей господствующего культа всякого значения в государстве», тогда как «самым просвещенным правителям», чтобы освободиться «от ярма духовенства», надо было сначала много сделать «для возрастания некоторой безрелигиозности народов». Думаю, что де Местр не похвалил бы коллегу, потому что был уверен, что у нас-то действительно хотят «покончить с религией», а у них, во Франции, уже спохватились после революционного безумия. И поскольку сам граф, по свидетельству Ф. Ф. Вигеля, был «бешеным католиком», то и для России от расползания демократизма и религиозного равнодушия видел одно лекарство – введение католичества.

Граф много пишет об успехах католичества, об умном опыте иезуитов и масонов, к которым некогда принадлежал сам, и путь которых «для некатолических стран» считал желанным и полезным. Красноречие его было столь продуктивно, что в католичество перешел даже племянник обер-прокурора Синода А. Н. Голицына молодой князь Александр Федорович (и как не вспомнить тут М. С. Лунина или, особенно, В. С. Печерина с его и в католичестве по-русски подвижнической судьбой?). Так что немудрено, что Александру I скоро пришлось прогнать и иезуитов, а там и самого де Местра.

Вообще картина равнодушия к родной вере при дворе (а ведь де Местр был близок к Александру I, в котором, как он обмолвится в примечании «до 1812 г. нельзя было заметить признаков христианских убеждений»), тяжела и досадна. Но тут важна цель, с которой граф собирает свои неприятные «анекдоты». В том-то и дело, что им движет не злорадство, не равнодушие чужого (какой он чужой, когда советует Государю, когда его сын служит России в кавалергардах?), а скорее желание остеречь Россию от опасностей уже тогда наступавшего «пострелигиозного понимания истории», желание убедить власть в том, что демократизм, которому учил молодого Александра Лагарп, губителен, что спасительны власть и аристократия при могучем фундаменте церкви, а в идеале жесткая теократия.

Отчего и ухватятся скоро за его идеи славянофилы, отчего графа станут сравнивать с А. С. Хомяковым в ревности о теократическом синкретизме, отчего вскоре К. Н. Леонтьев заговорит о «подмораживании России» и станет таким же «пламенным реакционером» (словцо Бердяева о де Местре), как сам граф. И не зря в роковые годы уже падающей России, в уже закипавшей последней революции имена Леонтьева и де Местра объединит в студенческой работе почти мальчик Василий Жураковский. Этой его работой в Киевском университете руководил тогда, в 1916 г., отец Василий Зеньковский. Однако, судя по неуклонному свету пути и мученической кончине ставшего впоследствии священником Василия Жураковского, он и при написании работы, получившей тогда золотую медаль, уже не только оглядывался на учителя. Он и сам слышал уроки великих предшественников и торопился своей работой подхватить, а там и опытом жизни подтвердить великую консервативную идею не безумного слепого бега за ненасытной новизной времени, а ясного стояния в Боге и традиции.

Но только остановить было уже ничего нельзя. «Мы вольные птицы», нам непременно надо «туда, где за тучей белеет гора». То, что для де Местра было смущающими «анекдотами» об опасной недисциплинированности церкви, к сожалению, на тот час было в России правилом. Посмотрите «Пути русского богословия» о. Георгия Флоровского о предшествующих Босси и де Местру и современных им летах – что там происходило в русской Церкви. Там «анекдоты» будут «покруче». Чего будет стоить один певец Петра Феофан Прокопович, относившийся к русскому духовенству (будучи фактически его главой) с открытым презрением. Да и к иерархии тоже, а это уже шатало последние опоры и без того лишенной патриарха церкви: «Лучшими силами своей души, – цитирует «лирические» прокоповичевы признания о. Георгий Флоровский, – я ненавижу митры, саккосы, жезлы, свещницы, кадильницы и тому подобные забавы». Душа его тосковала по реформации, и тут он также мало переведывался с совестью и традицией, как Петр.

Да и возможно ли церкви устоять в истине, когда государство летит на Запад и летит со времен Петра неостановимо, склоняясь в лучших умах к масонству, к безрелигиозному аскетизму, мистическому любопытству, а в умах «пониже» – к цветению сект, когда повсюду заводятся меннониты, молокане, скопцы, гернгутеры и хлысты? Когда апокалиптическая мечтательность через день ждет антихриста, а человек не может как следует встать на ноги в «житейском море» под встречными волнами своего и чужого. Даже у ярчайших светильников XVIII в. митрополита Платона и святителя Тихона Задонского историк церкви видит часы печали и тоски и «безбытную обнаженность души».

Государи с Петра мечтают об объединении церквей (Петр грозит побить противников палкой). Александра воспитывает протоиерей Андрей Самборский, возросший в Лондоне, предпочитающий цивильное платье и бритую бороду и не любящий родных установлений. Во Франции выходит утопический Томас Мор, переведенный Руссо и тотчас почтительно отрецензированный у нас Н. М. Карамзиным. Издатель А. Ф. Лабзин, воспитанный на Сен Мартене, Бёме и Фенелоне, потчует русского читателя расплывчатой всемирностью и «единой религией сердца», от которой действительно недалеко до того, чтобы «вообще покончить с религией».

А там за дело берутся И. В. Лопухин и М. М. Сперанский, да и все русские ложи, стесняющиеся «темноты» русского духовенства и озабоченные его преобразованием «на разумный лад». Является богословие в лентах и звездах, парад цветных умов и холодного мистицизма. Эпоха дышит утопией, ожиданием всеобщего счастья (Александр государственно декларировал «осчастливливание России») и «правами человека», о которых де Местр пишет чуть не с ненавистью, ибо по своей родине знает, как скоро такая всеобщность делает нацию толпой.

Как бы легко сделалось на душе, если бы это была только история, только навек ушедшее «тогда», то, что в детстве звалось «давно и неправда». Можно было бы улыбнуться над господином де Местром, как Пушкин над месье л'Аббе или месье Бопре и, перекрестившись, благословить духовную твердость и свет сегодняшней церкви, избавленной от необходимости извлекать уроки из шатающегося прошлого. А только почему-то читается книга с острой горечью вовсе не за прошедшее, а за то, что и сегодняшний любитель «анекдотов» найдет их поле едва ли не более урожайным. Начни хоть с «нотаток» лесковского отца Савелия Туберозова из «Соборян» или с бедного попа, которому «живется весело, вольготно на Руси» («каков попу почет, скажите, православные, кого вы называете породой жеребячьею, кому вдогон, как мерину, кричите го-го-го?»). А там можно и к Л. Н. Толстому с его до сих пор пугающим православного читателя «Воскресением», и к В. С. Соловьеву с «Тремя разговорами» и вместе с С, Н. Дурылиным спросить, почему из поповского сословия так часто выходили Чернышевские и Добролюбовы, и русская живопись смела писать «Крестные ходы на Пасху» и «Чаепития в Мытищах». Или прочитать полные горечи сетования святителя Игнатия Брянчанинова или предупреждения Льва Тихомирова о том, что «бюрократизм церкви пугает и предвещает недоброе». А там обернуться в самое последнее время и прочитать «Дневники» отца Александра Шмемана, по которым церковь собирает горячий собор – не напраслина ли, не к смущению ли православного сердца? И вынужден с печалью сказать: нет, не напраслина и не к смущению. Вот хоть это замечание: «Церковные люди не любят верности церкви. Они хотят, чтобы церковь была верна им, тому, чего они от нее хотят. И потому всякий, кто любит церковь в ее сущности, страдает от церкви». Или это: «России нужно православие, но, пожалуйста, не говорите нам о его содержании». Запад, по замечанию Шмемана, уже «отказался от Христа во имя им же, христианством посеянной и неверно понятой свободы». Похоже, нас ждет то же.

А нашего консерватизма только и хватает на то, чтобы как при де Местре сказать, что «одна мысль праздновать Пасху с латинянами может привести к национальному мятежу», да на то, чтобы, как они нас тогда, звать их теперь «схизматиками». А чтобы увидеть твердое сопротивление безумию мира, принять де Местрово и леонтьевское сопротивление безличной демократии и духовному усреднению человека до совершенной потребительской плоскости – этого не жди. А чтобы увидеть церковь в стоянии против государственно дозволенного растления человека всеми средствами массовой информации, с этим, пожалуйста, в другие двери («читайте и выписывайте журнал «Фома» и будете спасены»).

Мир по-прежнему не собирается идти путем духовного труда, о котором твердил Александру де Местр, которого искали A. С. Хомяков и И. В. Киреевский, о котором криком кричали русские религиозные мыслители, помнящие теократические надежды начала XIX века, о котором напоминали И. А. Ильин и М. А. Новоселов, B. А. Тернавцев и С. Н. Булгаков. История упорно стремится стать «постисторией» и совлечь христианство в «постхристианство». И цивилизация победно приканчивает культуру и теснит церковь. И бог весть, почему вспоминаются слова зоркого Сковороды, ходившего по земле невесть когда, а говорившего, словно вы виделись вчера: «Мы измерили море, землю, воздух и небеса; мы обеспокоили недра земные ради металлов, нашли множество миров, строим непонятные машины. Что ни день, то новые опыты и дивные изобретения. Чего только мы не умеем, чего не можем! Но то горе, что при всем том, чего-то великого недостает». И ведь правда всякий из нас слышит – недостает.

Укоризненная книга французского мыслителя, как это часто бывает с «русскими иностранцами», глядит в корень и не дает сослать себя в примечания.

Валентин Курбатов

Религия и нравы русских
Анекдоты, собранные графом Жозефом де Местром и о. Гривелем, упорядоченные и аннотированные о. Гагариным

Предисловие французского издателя

Публикуя эти анекдоты, мы считаем необходимым напомнить читателю, что они были собраны семьдесят лет назад. Это исторические документы, а не современное отображение действительности, и нам хотелось бы верить, что то, что было возможным между 1805 и 1809 гг., не имеет места сегодня.

В то же время непременно хотелось бы отметить, что семьдесят лет назад граф де Местр располагал весьма достоверными сведениями о секте оригенистов, которые мы тщетно искали бы у какого-нибудь русского писателя, и которые совсем недавно стали достоянием общественности.

К анекдотам, собранным графом де Местром, мы присовокупили анекдоты, собранные о. Гривелем, который жил в России в одно время со знаменитым автором «Петербургских вечеров».

Фидель де Гривель, сын бывшего генерала, родился в 1769 г. в Кур-Сен-Морис (департамент Ду) и в 1803 г. отправился в Россию, чтобы вступить в Общество Иисуса. В 1805 г. после прохождения новициата он был отправлен на берега Волги для миссионерской деятельности среди немцев, обосновавшихся там во время царствования Екатерины И, однако с 1806 г. его призвали в Санкт-Петербург, где он и находился до 1816 г., преподавая риторику в гимназии. В 1818 г. он вернулся во Францию, принимал участие в заседании генеральной конгрегации, избравшей О. Фортиса, затем какое-то время преподавал теологию в Англии, а потом исполнял обязанности наставника послушников в Соединенных Штатах Америки, в городе Джорджтаун, штат Мэриленд. О. Гривель умер 26 июня 1842 г. В Америке он записал некоторые из своих воспоминаний, и именно из его джорджтаунских тетрадей мы и извлекли анекдоты, которые предлагаем читателю.

Другие анекдоты графа де Местра мы напечатали в «Etudes religieuses, historiques et litteraires», в октябрьском и ноябрьском номерах за 1868 г., а также в июльском номере за 1869 г. Что касается других отрывков из воспоминаний о. Гривеля, то они находятся в «Contemporain» (октябрь 1877 г., январь и июль 1878 г.) и в «Precis historique» (апрель и май 1878 г.).

Часть первая
Анекдоты, собранные графом Жозефом де Местром

I

Когда-то патриарх всея Руси был значительной фигурой, и с ним, ввиду его сильного влияния на народ и совершенной неприкосновенности, должен был считаться сам император. Она была такова, что император, решивший призвать на суд патриарха, совершившего тяжкие ошибки, не нашел никакого средства для того, чтобы судить его; для того чтобы суд был сведущим, ему пришлось созвать всех патриархов-схизматиков [1]1
  Речь идет о царе Алексее, отце Петра I, который низложил патриарха Никона в 1667 г. Говоря о том, что последний совершил «тяжкие ошибки», де Местр повторяет то, что он слышал в своем окружении. Он говорил бы совсем другое, если бы узнал, что Никон не поддался нападкам своих врагов, продолжая отстаивать права и свободу Церкви. Порабощение русской Церкви началось со времени осуждения Никона. Подробнее об этом см.: W. Palmer.The Patriarch and the tsar. Londres, Trubner, 1871 (и последующие годы). Шесть томов уже опубликованы и ожидается выход остальных.


[Закрыть]. Петр I упразднил это звание и стал абсолютным властителем. Все церковные дела вела организация, именовавшаяся Святейшим синодом [2]2
  Святейший синод представлял собой нечто единственное в своем роде и формировался так, как было угодно императору. На сегодняшний день он состоит из трех архиепископов и трех архимандритов. (Примечания графа де Местра).


[Закрыть].

Формально в Синоде председательствует архиепископ Санкт-Петербургский, но по существу дела там вершит весьма важный государев чиновник, именующийся прокурором Святейшего синода. Он присутствует на всех заседаниях и, хотя не имеет права решающего голоса во всем, что там обсуждается, все выслушивает, на все высказывает свое мнение и всему мешает. Какой-либо церковный указ обретает силу только после его подписи, которую предваряет решение о том, что принятое должно быть исполнено. Это главенство совсем не похоже на то, которое отличает английского короля. По существу патриархом является сам император, и я нисколько не удивляюсь тому, что когда-то на Павла I нашла причуда самому совершить богослужение. [3]3
  Никоим образом не доказано, что Павел I на самом деле хотел совершить богослужение: он заявлял, что собирается это сделать, но, как говорят, тем самым только хотел посмотреть, как к этому отнесется русское духовенство. См. ниже анекдоты, собранные Гривелем.
  Интересно сравнить две точки зрения на Священный синод и роль обер-прокурора в нем: графа де Местра и одного русского, который не имел никакого представления о публикуемых нами заметках и по многим вопросам сильно расходился со взглядами графа. Тем не менее между известным христианским философом и декабристом (Декабристами в России называют людей, которые по политическим соображениям приняли участие в восстании 14 (26) декабря 1825 г. и были за это осуждены.) Фонвизиным существует разительное сходство в языке.
  О Синоде и том состоянии зависимости, в котором русская Церковь оказалась лицом к лицу с властью, см. следующие работы: Tondini С.(монах ордена варнавитов): Reglement ecclesiastique de Pierre le Grand. Paris, 1874 (книга содержит введение и комментарии); Tondini С.L'avenir de l'Eglise russe. Paris, 1874; Tondini C.Le pape de Rome et les papes de l'Eglise orthodoxe d'Orient. Paris, 1876; Gagarin J.Le clerge russe. Bruxelles, 1871.
  В соответствии с органическим законом восшествия на престол Павел I формально отмечал, что в России государь является также главойЦеркви. См.: Tondini С.Le pape de Rome et les papes de l'Eglise orthodoxe d'Orient. Paris, 1876. P. 125–126.


[Закрыть].

II

Так как высшей духовной властибольше не существовало, люди постепенно отвыкли испрашивать особые дозволения на те или иные случаи жизни, ибо такое дозволение есть благодать, а право благодатного наделения таким дозволением принадлежит только высшему духовному лицу. Однако поскольку довольно часто такие дозволения весьма желанны и даже необходимы, решили просто освободиться от необходимости испрашивания таких дозволений, что само по себе удобнее и дает такой же результат. Известно, например, что в греческой Церкви соблюдают два или три поста [4]4
  На самом деле русская Церковь соблюдает четыре, а не три поста: Великий пост или пост в собственном смысле слова, предваряющий праздник Пасхи; Рождественский пост, предваряющий празднование Рождества; пятнадцать дней воздержания, предваряющие празднование Успения; более или менее продолжительное время воздержания между восьмидневной Пятидесятницей и празднованием в честь св. Петра, князя апостолов. Отсюда, кстати, следует, что русская Церковь считает празднование в честь св. Петра более значимым, чем праздники в честь других апостолов, и что этот праздник по своей значимости превосходят только Пасха, Рождество и Успение.


[Закрыть], но никто не обращает на это должного внимания. Кроме того, там, как и у нас, обращают внимание на некоторые степени родства, при наличии которых брак между родственниками возбраняется, однако поскольку порой очень хочется взять в жены двоюродную сестру, так и поступают, несмотря на запрет, причем такой брак сохраняет свою силу, хотя это и большой грех; говорят, что закон, воспрещающий браки между родственниками (за исключением случаев, оговоренных в Книге Левит), всего лишь церковный, и в то же время о законе, который запрещает разводиться (quod Deus conjunxit homo non separet [5]5
  Quod Deus conjunxit homo non separet – Что Бог соединил, человек да не разлучает (лат.). (Прим. пер.).


[Закрыть]), говорят, что он божественный. Трудно представить что-либо более изобретательное [6]6
  Перу М. А. Васильчикова принадлежат два очень интересных тома его «Русских портретов», в которых можно отыскать случай, подтверждающий слова графа де Местра. Любовник Екатерины II граф Григорий Орлов женился на девице Зиновьевой, его двоюродной сестре. Поскольку по причинам, так хорошо изложенным де Местром, дозволения на заключение этого брака не было, он оставался недействительным. Однако Орлов нашел весьма привлекательным свое решение взять в жены сестру. Что же было предпринято? Послушаем М. Васильчикова: «Поначалу Священный Синод и Сенат не признавали этот брак, но Екатерина произвела графиню во фрейлины, даровала ей ленту св. Екатерины и тем самым разрешила все трудности» (Т. II. С. 7).
  Кто-то, наверное, еще помнит, как посещал в Париже салон графини Разумовской, которая умерла в 1865 г. в возрасте девяноста трех лет. Она была дочерью князя Вяземского и еще в молодом возрасте вышла замуж за князя Александра Голицына, однако потом воспылала страстью к графу Льву Разумовскому, который похитил ее и объявил своей женой. Сложившаяся ситуация была необычной, однако вскоре в Москву прибыл Александр I и, поддавшись настоятельным просьбам старого фельдмаршала Гудовича, женатого на сестре графа Льва Разумовского, однажды на балу, на котором присутствовал весь высший свет города, громко сказал, обращаясь к молодой женщине: «Госпожа графиня, окажите мне честь разделить с вами этот полонез». В результате упомянутый танец положил конец первому браку и сделал действительным второй. См.: Русские архивы. 1875. Т. III. С. 448.


[Закрыть]… (1805).

III

Именно печально известный Петр III обобрал духовенство. Кое-кто утверждает, что эту мысль ему внушила его жена, подвигшая его осуществить этот замысел, потому что он уже правил, а она хотела пробудить ненависть к своему мужу, дабы потом внезапно этим воспользоваться. Как бы там ни было, но Петр III завладел имуществом духовенства. В соответствующей преамбуле грабительского указа было сказано, что исполнению духовных обязанностей Церкви, царствие которой не от мира сего, не должно мешать управление земными благами и т. д. Через тридцать лет то же самое сказали в другой стране, и это всегда будут повторять всюду, где пожелают сделать нечто похожее.

Петр III отнял от Церкви (я имею в виду черное духовенство) миллион душ [7]7
  Под словом «души», принятом в подсчетах, женщины не подразумеваются, и как будто бы получается, что у них вовсе нет души. (Примечание де Местра).


[Закрыть], или крепостных, а точнее говоря, девятьсот с лишним тысяч. Во всей империи едва ли наберется две тысячи монахов, которым государство платит не более двадцати пяти рублей.

Что касается белого духовенства, то здесь я не могу назвать точного числа, но знаю, что оно огромно и совершенно не пользуется уважением. Черное духовенство – это монахи, которых тоже немало. И те, и другие почти всегда являются потомками крепостных или священников, и, таким образом, здесь мы поистине имеем дело с коленом Левия, хотя не столь уважаемым, как древнее [8]8
  Здесь речь идет о том, что духовенство образует некую наследственную касту. Сегодня это упразднено в принципе, но продолжает существовать на практике.


[Закрыть](1805).

IV

В прошлом году (1805) в одном из лучших домов Санкт-Петербурга русские рассказывали мне о том, как в одном кабаке заспорили между собой два молодых человека. Когда дело дошло до взаимных оскорблений, один обозвал другого «поповичем», однако последний, защищаясь, сказал: «Это неправда, я сын пахаря»(т. е. крестьянина).

Монахи, по крайней мере отчасти, более образованны чем «попы» и даже по виду не так презренны. Меня уверяли, что некоторые даже знают французский, читают все подряд и являются большими шалопаями. Трудно сказать, как оно на самом деле, учитывая, что представители обоих духовных званий совершенно отъединены от остального общества.

Могу, по крайней мере, сообщить то, что мне рассказала одна дама из высшего общества: совсем недавно (зимой 1806 г.) согласно обычаю этой страны к ней для совершения тайны исповеди пришел один монах, который, ожидая ее, пустился говорить на французском такие непристойности, что его пришлось выставить за дверь.

Монахи не женятся, белое же духовенство, напротив, всегда вступает в брак, и если кто-нибудь из них становится вдовцом, его силой постригают в монахи. Если же священник двадцати пяти или тридцати лет от роду теряет жену в расцвете сил и обаяния, его тоже обрекают на безбрачие и затвор во благо его души, что также разумно, как и все прочее.

Епископ получает от государства не более десяти тысяч рублей, но имеет значительные преимущества, и я слышал от одного католического архиепископа, что архиепископ Петербурга, имея строго определенное вознаграждение в десять тысяч рублей, получает около шестидесяти тысяч рублей годового дохода. Быть может, это несколько преувеличено, но нет сомнения в том, что некоторые преимущества весьма существенны: например, погребения в Александро-Невской лавре выглядят поистине вызывающе. Расходы на такое погребение могут доходить до полутора тысяч рублей звонкой монетой и, кроме того, имеется существенная побочная прибыль: карета и лошади, например, которые должным образомперевозят покойника к месту захоронения, принадлежат Церкви.

Основное богатство того и другого духовенства составляют добровольные пожертвования. Белое духовенство почти не имеет иных средств к существованию.

В апреле 1806 г. один сенатор сказал мне, что он устроил хороший приход одному священнику.«Но каким образом одно прелатство(он употребил именно это слово) может быть лучше другого?» – спросил я. «Это зависит от ситуации – ответил он. – Если приход стоит на большой дороге, он приносит больше дохода. Там больше проезжих, больше и подают».

Общее число лиц, принадлежащих духовенству (включая тех, кто вообще связан с этим сословием) превышает сотню тысяч, а монахи не набирают дозволенного им числа (что примечательно). Во всей Российской империи насчитывается двадцать восемь тысяч православных церквей, а число иноверческих церквей мне неизвестно [9]9
  В 1870 г. белое духовенство (включая священников, дьяконов, ризничих и церковных сторожей) составляло 107 924 человека. Если добавить число жен и детей, то получается 615 331 человек. Из этого общего числа следовало бы вычесть представителей других вероисповеданий, однако их количество незначительно.
  Из альманаха М. Суворина за 1876 и 1878 гг. мы заимствуем некоторые цифры, не лишенные интереса в сравнении с теми, которые приводит граф де Местр.
  Епархии
  1872 г. —
  1874 г. – 56
  Епископы
  1872 г. – 96
  1874 г. – 96
  Мужские монастыри
  1872 г. – 345
  1874 г. – 350
  Архиерейские дома
  1872 г. – 60
  1874 г. – 53
  Монахи
  1872 г. – 4972
  1874 г. – 5689
  Послушники
  1872 г. – 4479
  1874 г. – 4810
  Женские монастыри
  1872 г. – 146
  1874 г. – 143
  Монахини
  1872 г. – 3419
  1874 г. – 3587
  Послушницы
  1872 г. – 11 587
  1874 г. – 11 371
  Приходы
  1872 г. – 31 616
  1874 г. – 29 125
  Церкви и часовни
  1872 г. – 39 068
  1874 г. – 39 153
  Священники
  1872 г. – 41 310
  1874 г. – 36 869
  Дьяконы
  1872 г. – 14 426
  1874 г. – 10 848
  Ризничие, сторожа и пр.
  1872 г. – 63 765
  1874 г. – 51 171
  Примечательно, что число черного духовенства увеличивается, тогда как число белого духовенства ощутимо сокращается.


[Закрыть]. Архиепископы, епископы, игумены, белое духовенство, семинарии, – одним словом, все, что вбирает в себя духовенство, обходится государству в один миллион четыреста тысяч рублей, но в будущем году (1807) эта цифра ввиду ее недостаточности увеличится.

(Это добавление исходит из самого надежного источника.)