Текст книги "Покойный г-н Галле"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Вы уверены, что все другие сгоревшие бумаги написаны рукой господина Клемана?

– Абсолютно уверен!

– Значит, они не представляют интереса. За исключением письма, в котором Жакоб говорит о наличных, называет понедельник и, видимо, требует к этому дню сумму в двадцать тысяч франков, угрожая адресату судом. Преступление было совершено в субботу...

Иногда было слышно, как грабли натыкались на камень.

– Ни Элеонора, ни Сент-Илэр не стреляли, однако...

– Вот-те на! – раздался вдруг голос садовника.

Мегрэ довольно улыбнулся и пошел поднимать штору.

– Давай сюда! – сказал он, протягивая руку.

– Я и не ожидал найти его здесь.

– Давай!

Это был огромный ключ, какой можно увидеть разве только в антикварной лавке. Он заржавел, как и замок, и на нем были царапины.

– Тебе осталось сказать хозяину, что ты отдал его мне.

Иди!

– Но...

– Иди!

Мегрэ опустил штору и бросил ключ на стол.

– Можно считать, что, если отбросить неприятности с вашим ухом, сегодня замечательный день, не так ли, Мере?

Господин Жакоб, ключ, два выстрела и все остальное. Ну, ладно...

– Телеграмма! – объявил Тардивон.

– Что я вам говорил, старина? – добавил Мегрэ, бросив взгляд на бланк. Вместо того чтобы продвигаться вперед, мы топчемся на месте. Послушайте:

"В три часа ночи Анри Галле был матери Сен-Фаржо зпт в шесть часов находится там оке тчк"

– Ну и что?

– Вы что, ничего не понимаете? Остается только господин Жакоб, только он мог в вас стрелять, но этот господин Жакоб пока столь же неосязаем для нас как мыльный пузырь.

Глава 8

Г-н Жакоб

– Подожди минутку, Аврора! Тебе нельзя показываться в таком состоянии.

А в ответ раздраженный голос:

– Я ничего не могу с собой поделать, Франсуаза. Я вспомнила, как он приходил неделю назад. И эту поездку.

Ты не понимаешь.

– Да, не понимаю. Не понимаю, как ты можешь оплакивать человека, который тебя ославил, лгал тебе всю жизнь и единственное хорошее, что он для тебя сделал, – это страховка.

– Замолчи!

– Мало того, он обрек тебя на почти нищенское существование, уверял, что зарабатывает всего две тысячи франков в месяц. А по страховке можно заключить, что зарабатывал он по крайней мере четыре и скрывал от тебя. Кто знает, может, он получал и больше? Мне, например, кажется, что он содержал две семьи – у него наверняка была любовница, а то и внебрачные дети.

– Ради бога, Франсуаза!..

Мегрэ сидел в маленькой гостиной дома в Сен-Фаржо, куда провела его служанка, не удосужившись плотно закрыть за собой дверь. А из столовой доносились два женских голоса: дверь из столовой, выходившая в тот же коридор, тоже была приоткрыта.

Мебель и все мелкие предметы снова стояли на своих местах, и, глядя на большой дубовый стол, комиссар не мог отделаться от мысли, что всего несколько дней назад на этом столе, покрытом черным сукном, стоял гроб и горели восковые свечи.

Было пасмурно и душно. Ночью прошла гроза, но небо снова заволокло тучами.

– Почему я должна молчать? Ты считаешь, что меня это не касается? Но ведь я – твоя сестра. Жак вот-вот должен получить крупный политический пост. Подумай, вдруг узнают, что его зять – мошенник?

– Тогда зачем ты сюда явилась? Ведь двадцать лет ты меня...

– Да, я тебя не видела, потому что не желала встречаться с ним. Когда ты решила выйти за него замуж, я не скрывала от тебя своего мнения. Жак тоже. Если носишь имя Авроры Прежан, если один твой зять управляет крупнейшим кожевенным заводом в Вогезах, а другой должен возглавить кабинет министров, не следует выходить замуж за какого-то Эмиля Галле. Одно имя чего стоит!.. Коммивояжер!.. Я не перестаю недоумевать, как только наш отец мог дать согласие на твой брак. Между нами говоря, я догадываюсь, почему... Отец последнее время только и думал, как бы, несмотря ни на что, сохранить свою газету. У Галле было немного денег. Вот и решили привлечь его к изданию "Солнца". Попробуй только возразить! Но ты – моя сестра, ты получила такое же, как я, воспитание и похожа на нашу мать. Как ты могла выбрать это ничтожество? Не смотри на меня так. Я хочу убедить тебя, что тебе некого оплакивать.

Разве ты была с ним счастлива? Скажи откровенно.

– Не знаю. Я уже ничего не знаю.

– Признайся, перед свадьбой ты рассчитывала на лучшую жизнь.

– Я всегда надеялась, что он постарается чего-то добиться. Я побуждала его к этому.

– Это все равно, что толкать лежачий камень. И потом ты смирилась. А ведь, наверное, ты боялась, что после его смерти тебя ждет нищета. Ведь если бы не страховка...

– Но ведь он об этом позаботился, – медленно проговорила г-жа Галле.

– Если бы он проворонил еще и это... Послушать тебя, можно подумать, что ты его любила.

– Тише, комиссар услышит. Я должна его принять.

– А что он из себя представляет? Я выйду к нему вместе с тобой. Ты в таком состоянии... Так будет лучше. Прошу тебя, Аврора, постарайся держаться бодрее. Чего доброго, комиссар вообразит, что ты была сообщницей, а теперь подавлена, потому что тебе страшно.

Мегрэ едва успел отпрянуть назад. Женщины вошли через соседнюю дверь. Правда, выглядели они иначе, чем он себе представлял, когда стал невольным свидетелем их разговора. Г-жа Галле держалась почти так же надменно, как и при первой встрече. Ее сестра, моложе ее на два-три года, крашеная блондинка с сильно нарумяненным лицом, выглядела более нервозной и самоуверенной.

– У вас есть новости, комиссар? – усталым голосом спросила вдова. Прошу вас, садитесь. Знакомьтесь: моя сестра; она вчера приехала из Эпиналя.

– Ваш муж, насколько мне известно, кожевенник?

– Владелец кожевенных заводов, – сухо поправила его Франсуаза.

– Вы не присутствовали на похоронах, не правда ли?

Три дня назад в газетах было напечатано сообщение, что вдова господина Галле получает страховку в триста тысяч франков.

Мегрэ говорил медленно и, не скрывая любопытства, разглядывал все вокруг.

Он приехал в Сен-Фаржо без определенной цели, чтобы еще раз окунуться в эту атмосферу и составить себе окончательное представление о покойном.

Комиссар был бы не прочь встретиться с Анри Галле.

– Я хотел бы задать вам один вопрос, – обратился комиссар к г-же Галле. – Ваш муж, должно быть, знал, что брак с ним приведет вас к разрыву с семьей?

– Вы неправы, комиссар, – вмешалась Франсуаза. – Вначале мы его приняли. Мой муж даже неоднократно советовал ему подыскать другую должность, предлагал помочь. Мы стали избегать его только тогда, когда поняли, что он на всю жизнь останется ни на что не способным ничтожеством. Он позорил нашу семью.

– А вы, сударыня? – тихо спросил Мегрэ, повернувшись к вдове. – Вы убеждали его поменять профессию?

Упрекали его?

– Вам не кажется, что это слишком личный вопрос?

Это касается только меня.

Когда Мегрэ слышал через дверь разговор двух сестер, у него начало складываться впечатление, что горе сделало эту женщину более человечной, что она сбросила с себя гордыню, но, увы, она оказалась такой же, как при первом знакомстве.

– Ваш сын ладил с отцом?

Тут снова вмешалась сестра:

– Ну, Анри-то кое-чего добьется! Это настоящий Прежан, хотя внешне похож на отца. Правильно сделал, что сбежал отсюда, как только вырос. Сегодня, несмотря на то что ночью у него был приступ печени, он вышел на работу в банк.

Мегрэ разглядывал стол, пытаясь представить себе, где сидел в этой комнате Эмиль Галле, но не мог, наверное, потому, что обитатели виллы пользовались гостиной, только когда принимали гостей.

– Вы хотели мне что-то сообщить, комиссар?

– Нет. Я ухожу и прошу прощения, что побеспокоил вас. И все-таки я задам вам один вопрос: у вас есть фотографии мужа в его бытность в Индокитае? Ведь, кажется, он жил там до женитьбы?

– У меня нет ни одной фотографии того времени. Муж почти ничего не рассказывал об этом периоде своей жизни.

– Вы знаете, какое он получил образование?

– Он был очень образован. Помню, как они с отцом часами беседовали о римской литературе.

– Но вы не знаете, какой лицей он окончил?

– Знаю только, что он родился в Нанте.

– Благодарю вас. И еще раз прошу прощения.

Он взял шляпу и пятясь вышел в коридор, не понимая, почему всякий раз, когда он переступает порог дома Галле, у него возникает какое-то щемящее чувство.

– Надеюсь, мое имя не станет пищей для газетчиков, комиссар? – с вызовом произнесла вышедшая вслед за ним Франсуаза. – Вы, должно быть, знаете: мой муж – генеральный советник. Он пользуется большим авторитетом в правительственных кругах, а поскольку вы тоже чиновник...

У него не хватило духу возразить ей. Он только посмотрел куда-то поверх ее головы, вздохнул и попрощался.

Пересекая крохотный садик в сопровождении косоглазой служанки, Мегрэ задумчиво произнес:

– Бедняга Галле!

Мегрэ заглянул на набережную Орфевр забрать почту, но ничего касающегося дела Галле не обнаружил. На всякий случай он зашел к оружейнику, который должен был произвести экспертизу – осмотреть пулю, извлеченную из черепа покойного, а также две другие, предназначавшиеся Мерсу.

– Вы закончили?

– Да. Составил заключение. Все три пули, несомненно, выпущены из одного ствола. Пистолет точного боя, изготовленный, по всей видимости, на херстальских {Херстал – город в Бельгии} заводах.

Мегрэ пожал руку оружейнику и в мрачном настроении остановил такси:

– Улица Клиньянкур.

– Какой дом?

– Остановитесь на любом углу.

По дороге он пытался отогнать навязчивое воспоминание о вилле в Сен-Фаржо, выбросить из головы преследовавший его разговор двух сестер и сосредоточиться только на самых существенных моментах дела.

Но едва он пытался сопоставить простейшие факты, перед ним возникал образ Франсуазы, жены генерального советника, – разумеется, она не преминула об этом упомянуть. Она примчалась в "Маргаритки", как только узнала, что на сестру свалилось богатство в триста тысяч франков.

"Он позорил нашу семью".

Сразу же после женитьбы Эмилю Галле принялись внушать, нет, просто вбивать в голову, что он должен быть достоин семьи Прежан, как другие зятья.

Представитель фирмы, изготовляющей подарки!

"И у него хватило мужества заключить страховку и платить в течение пяти лет! – восхитился Мегрэ, у которого противоречивый характер покойного вызывал одновременно симпатию и неприязнь. – Любил ли он свою жену, должно быть, не раз попрекавшую его унизительной должностью?"

Странная пара! Странная жизнь! В какую-то минуту Мегрэ уловил в г-же Галле искреннюю привязанность к мужу. Да, пока она не подозревала, что ее подслушивают.

Но как только она появилась перед комиссаром, она снова превратилась в неприятную, надменную мещанку, под стать своей сестре.

А каков Анри, который уже после первого причастия взирал на мир недружелюбно и недоверчиво! В свои двадцать пять лет он не хотел жениться на Элеоноре Бурсан из боязни, что она может лишиться ренты за первого мужа.

Ночью у него был приступ, но он все равно отправился на службу.

Начался дождь. Шофёр поставил машину у тротуара и поднял откидной верх.

Все три пули выпущены из одного пистолета. Отсюда можно заключить, что стрелял один и тот же человек. Но ведь ни Анри, ни Элеонора, ни Сент-Илэр стрелять в Мерса не могли!

– Какой-нибудь бродяга тем более. Бродяги не убивают, они грабят. Но ничего украдено не было.

Следствие застопорилось. Оно вертелось вокруг бледной и меланхолической личности покойного, вызывая у Мегрэ раздражение. С угрюмым видом комиссар вошел в первую попавшуюся привратницкую на улице Клиньянкур.

– Вы не знаете господина Жакоба?

– А чем он занимается?

– Не знаю. Во всяком случае, письма получает на это имя.

По-прежнему шел проливной дождь, но комиссар был даже рад этому: при такой погоде густонаселенная улица с тесными лавчонками и бедными домами больше соответствовала его настроению.

Конечно, хождение из дома в дом можно было поручить любому подчиненному, но Мегрэ, сам не зная почему, не хотел впутывать в это дело никого из сотрудников.

– Господин Жакоб?

– Таких здесь нет. Спросите в соседнем доме...

Сто раз он уже открывал двери или просовывал голову в застекленное окошко привратницких, расспросил по меньшей мере сто привратниц, прежде чем одна из них, крупная густоволосая женщина, презрительно посмотрев на него, бросила:

– Что вам нужно от месье Жакоба? Ведь вы из полиции, верно?

– Да, из уголовной. Он у себя?

– Как бы не так! Что ему делать дома в такое время.

– А где его найти?

– Как всегда, на углу улицы Клиньянкур и бульвара Рошешуар. Но вы-то по крайней мере не будете трепать ему нервы? Бедный старик никому ничего плохого не сделал.

Может, у него нет патента на торговлю?

– Он получает много писем?

Привратница нахмурила брови:

– Ах вот оно что! Я подозревала, что тут что-то нечисто.

Вы не хуже моего знаете, что он получал одно письмо раз в два-три месяца.

– Заказное?

– Нет, скорее даже не письмо, а бандероль.

– С банкнотами, не так ли?

– Ничего я не знаю, – отрезала она.

– Неправда, знаете. Вы прощупывали конверты, и вам тоже показалось, что внутри лежат деньги.

– А если и так?

– Где его комната?

– Вы хотите сказать, мансарда? На самом верху. Очень высоко, ему трудно каждый вечер взбираться туда на костылях.

– Его никогда никто не разыскивал?

– Года три назад. Господин с бородкой, похожий на кюре, только без сутаны. Я ему ответила то же, что и вам.

– В то время господин Жакоб уже получал письма?

– Получил одно, как раз перед этим.

– Этот человек был в визитке?

– Весь в черном, как кюре.

– У Жакоба бывают гости?

– Только дочь. Она работает горничной в меблированных комнатах на улице Лепик и скоро должна родить.

– А сам он чем занимается?

– Как! Вы не знаете? А еще полицейский! Да вы просто меня разыгрываете. Месье Жакоб? Да это самый старый продавец газет в нагнем квартале, старый-престарый, как Мафусаил из Библии.

Мегрэ остановился на углу улицы Клиньянкур и бульвара Рошешуар перед баром "На закате". В глубине террасы расположился продавец арахиса и жареного миндаля, зимой он, должно быть, торговал каштанами.

Со стороны улицы Клиньянкур на табурете сидел старичок и повторял хриплым голосом, терявшимся в утреннем шуме: "Энтран"... "Либерте"... "Пресс"... "Пари-Суар"... "Энтран" {названия парижских газет. "Энтран", сокращенное "Энтрансижан" (непримиримый), – французская газета, выходившая до второй мировой войны}.

К лотку была прислонена пара костылей. Одна нога у старика была обута в ботинок, другая в стоптанную домашнюю туфлю.

Увидев торговца газетами, Мегрэ сразу понял, что Жакоб – это не имя, а прозвище: старик с длинной торчащей бородкой, разделенной посередине на два клинышка, с большим крючковатым носом походил на персонаж, изображаемый на глиняных трубках, в просторечии именуемых Жакоб.

Комиссар вспомнил несколько слов из письма, восстановленных Мерсом: двадцать тысяч... наличные... понедельник...

И, наклонившись к хромому, резко спросил:

– Получили последнее письмо?

Г-н Жакоб поднял голову и поморгал красноватыми веками.

– Кто вы? – спросил он наконец, протягивая "Энтрансижан" очередному покупателю и выбирая сдачу из самшитовой мисочки.

– Уголовная полиция! Давайте поговорим по-хорошему, иначе мне придется вас увести. Дело грязное.

– Ну и что дальше?

– У вас есть пишущая машинка?

Старик усмехнулся и выплюнул изжеванный окурок, их перед ним уже набралась целая груда.

– Не будем стараться перехитрить друг друга, – произнес он. – Вы прекрасно знаете, что это не я. Мне, конечно, следовало бы держаться в стороне. За такое вознаграждение!..

– Сколько?

– Она давала по сто су за письмо. Значит, дело скверное?

– За него можно угодить на скамью подсудимых.

– Не может быть! Значит, там и вправду были купюры в тысячу франков? Я и не сомневался: когда щупал конверты, они издавали приятный шелест. Пробовал смотреть на свет, но бумага была слишком плотная.

– Что вы с ними делали?

– Приносил сюда. Мне даже не нужно было никого предупреждать. Я точно знал, что около пяти подойдет дамочка, возьмет "Энтрансижан", положит сто су в мисочку, а конверт себе в сумку.

– Маленькая брюнетка?

– Наоборот, крупная блондинка. Волосы с рыжеватым отливом. Хорошо одета, черт возьми! Она выходила из метро...

– Когда она впервые попросила вас оказать ей эту услугу?

– Года три назад... Постойте. Моя дочь родила тогда первого ребенка и отвезла к кормилице в Вильнев-Сен-Жорж. Значит, чуть меньше трех лет назад. Было поздно. Я сложил товар и собирался взвалить его на спину. Она спросила, есть ли у меня постоянное жилье и не смогу ли я ей помочь. Знаете, здесь, на Монмартре, кого только не встретишь... Речь шла о том, что на мое имя будут приходить письма, я должен был по получении приносить их сюда днем.

– Это вы назначили цену в пять франков?

– Она. Я ей заметил, шутки ради, что такая услуга стоит дороже. При нынешних ценах, скажем, на красное вино...

Но тогда она пошла договариваться с торговцем арахисом.

С алжирцем! Они-то уж вообще работают за гроши. Я и согласился.

– Вы не знаете, где она живет?

Жакоб подмигнул.

– Хоть вы из полиции, вам придется хорошенько поломать голову, чтобы на нее выйти. Был тут уже один такой, тоже хотел узнать. Моя привратница вначале сказала ему только, что я здесь продаю газеты. Она мне его описала, и я решил, что это отец молодой дамы. Он стал крутиться здесь в те дни, когда приходило письмо, но со мной не заговаривал. Вон, посмотрите! Он прятался за тем лотком с фруктами. Потом мчался за ней вдогонку. Но ничего не добился.

Кончилось тем, что он подошел ко мне и предложил тысячу франков, если я назову ему адрес этой особы. Он не поверил, что я знаю не больше, чем он сам. Кажется, ему пришлось пересаживаться с одной линии метро на другую, потом с автобуса на автобус, и наконец она скрылась в доме, где был еще один выход. Этого человека шутником не назовешь. Я понял, что он ей вовсе не отец. Он еще дважды пытался ее поймать. Тогда я решил предупредить свою клиентку и надо полагать, ему пришлось как следует за ней побегать. А знаете, что я получил от нее вместо тысячи франков, обещанных мне этим человеком? Один луидор {золотая монета, равная двадцати франкам}. Да еще мне пришлось сделать вид, что у меня нет сдачи, а то мне досталось бы только десять франков. Дамочка удалилась, недовольно бурча себе под нос что-то в мой адрес. Я не расслышал, что именно. Тонкая штучка!

– Когда пришло последнее письмо?

– Добрых три месяца назад... Отойдите чуть в сторону, а то клиентам не видно газет... Это все, что вы хотели узнать? Согласитесь, я поступил порядочно и не пытался вас провести.

Мегрэ бросил двадцать франков в мисочку, слегка кивнул на прощание и с задумчивым видом зашагал прочь.

Подойдя к метро, он брезгливо поморщился при мысли об Элеоноре Бурсан, уносившей конверт с несколькими купюрами по тысяче франков и бросавшей старому Жакобу пять; потом она делала по десять пересадок в метро и с автобуса на автобус и вдобавок, прежде чем вернуться к себе, проскакивала через дом с двумя выходами. Какое все это могло иметь отношение к Эмилю Галле, который, сняв визитку, упорно взбирался на стену?

Растаяла последняя надежда Мегрэ – г-н Жакоб. А попросту говоря, г-н Жакоба вообще не существовало. Неужели вместо него остается парочка – Анри Галле и Элеонора Бурсан, которые открыли секрет отца и шантажировали его?

Но ведь Элеонора и Анри не убивали!

Сент-Илэр тоже не убивал, несмотря на явные противоречия в его рассказе, незапертые ворота и ключ, который он сам выбросил на крапивную дорогу, а потом, когда комиссар ему заявил, что обязательно распутает это дело, заставил садовника найти его.

И все-таки две пули были выпущены в Мерса, а Эмиля Галле, который, по словам свояченицы, позорил семью, убили.

В Сен-Фаржо утешились тем, что смерть его принесла семье триста тысяч франков.

Анри в то же утро снова приступил к продаже ценных бумаг в банке Совринос, а также, пустив в оборот свои накопленные сто тысяч франков, скупал различные акции, чтобы накопить пятьсот тысяч и переселиться в деревню с Элеонорой Бурсан.

Элеонора оставалась одинаково спокойной и когда в обмен на пять франков получала у продавца газет конверт, и когда следила в Сансере за каждым шагом Мегрэ, а потом невозмутимо, глядя ему прямо в глаза, рассказывала о своей жизни.

Ну, а Сент-Илэр играл в карты у нотариуса.

И только Эмиля Галле уже не было в живых. С продырявленным сердцем он был надежно упрятан в гроб, а пулю, которая снесла ему щеку, извлек во время вскрытия судебный врач, спешивший к своим гостям. И никто даже не побеспокоился закрыть глаза покойнику.

– Последняя аллея слева, возле могилы бывшего мэра, вон там, где памятник из розового мрамора, – объяснил пономарь, который одновременно присматривал за кладбищем.

Владельцу похоронного бюро в Корбейле пришлось поломать голову над таким заказом: "Очень простой строгий надгробный камень в хорошем вкусе, не слишком дорогой, но изысканный".

Мегрэ приходилось видеть и не такое. И, однако, он внушал себе, что крупная блондинка с рыжеватыми волосами – не обязательно Элеонора Бурсан и что, даже если она была клиенткой г-на Жакоба, это еще не доказывает, что Анри – ее сообщник.

Проще всего, показать старику ее фотографию.

Комиссар решил съездить на улицу Тюренн, уверенный, что найдет фотографию молодой женщины у нее в квартире.

– Мадам Бурсан нет дома, но месье Анри наверху, – сказала консьержка.

Темнело. Мегрэ с трудом поднимался по узкой лестнице, то и дело натыкаясь на стены. Без стука открыл указанную ему дверь.

Перед ним, склонившись над столом, Анри завязывал довольно увесистый пакет. Он вздрогнул, но, узнав комиссара, тут же постарался обрести хладнокровие.

Однако произнести он ничего не смог – наверное, до боли сжал зубы.

За неделю он страшно изменился: впали щеки, выступили скулы, а главное, лицо приобрело землистый оттенок.

– Говорят, прошлой ночью у вас был сильный приступ печени, – произнес Мегрэ с невольной жестокостью. – Отойдите!

Пакет имел форму пишущей машинки. Комиссар сорвал серую оберточную бумагу, нашел чистый листок и напечатал первые пришедшие на ум слова. Затем он спрятал листок в бумажник.

На мгновение стук машинки нарушил тишину квартиры, где стояла покрытая чехлами мебель, а окна на время отпуска закрыли газетами.

Анри, облокотившись о комод, смотрел в пол. Нервы у него были настолько напряжены, что на него было больно смотреть.

А Мегрэ, грузный, неумолимый, продолжал свою работу, выдвигал ящики, рассматривал их содержимое. Наконец он нашел фотографию Элеоноры.

И уже собираясь уходить, сдвинув шляпу на затылок, он с фотографией в руке на минуту остановился перед молодым человеком и смерил его взглядом с ног до головы.

– Вы ничего не хотите мне сказать?

Анри сначала проглотил слюну, потом выдавил:

– Ничего.

Мегрэ постарался попасть на улицу Клиньянкур, где торговал газетами Жакоб, не раньше чем через час.

Может быть, он хотел получить еще одно доказательство? Не успел он подойти к лотку газетчика, как заметил длинное невыразительное лицо Анри Галле в окне какого-то бистро.

Через минуту Жакоб подтвердил:

– Да, она. Вылитая!

Мегрэ молча удалился, бросив яростный взгляд в сторону бистро. Он мог бы войти туда и положить руку на плечо Анри, что наверняка повлекло бы за собой очередной приступ печени.

Неважно, что не они убили его.

Через полчаса он уже шел по коридорам префектуры, ни с кем не здороваясь, и на столе в своем кабинете нашел письмо из Невера, посланное ему местным инспектором по косвенным налогам.

Глава 9

Свадьба ради смеха

"Если вы потрудитесь пройти незамеченным ко мне домой, Нееер, улица Крез, 17, я сообщу вам весьма ценные для вас сведения об Эмиле Галле".

Мегрэ находился в доме на улице Крез. Перед ним в гостиной, выдержанной в черно-красных тонах, сидел инспектор по косвенным налогам, который с заговорщическим видом сам проводил его сюда.

– Служанку я отослал. Согласитесь, так спокойнее. А для тех, кто мог видеть, как вы сюда входили, вы – мой двоюродный брат из Бокэра.

Мегрэ казалось, что при каждом слове инспектор ему подмигивает. Во всяком случае, вместо того чтобы закрыть один глаз, он закрывал оба и притом очень быстро, словно у него был нервный тик.

– Вы тоже служили в колониях? Нет? А я было подумал... Жаль, тогда бы вы лучше поняли.

Веки его беспрестанно поднимались и опускались, тон становился все более доверительным, а выражение лица – хитрым и испуганным одновременно.

– Я провел десять лет в Индокитае в те времена, когда в Сайгоне еще не было Больших бульваров, на манер парижских. Там-то я и познакомился с Галле. А навел меня на эту мысль удар ножом. Сейчас вы все поймете. Держу пари, вы ничего не обнаружили. Да и не обнаружите: разобраться в такой истории может лишь тот, кто жил в колониях. К тому же, он еще присутствовал при этом...

Мегрэ уже определил для себя характер инспектора. Он знал, что, общаясь с подобного рода людьми, нужно набраться терпения, ни в коем случае не прерывать их, одобрительно кивать головой, поскольку это единственный способ выиграть время.

– Отъявленный мошенник был этот Галле! Он служил кем-то вроде помощника нотариуса, а тот впоследствии сделал неплохую карьеру – стал сенатором. Галле был заядлый спортсмен, задумал даже организовать футбольную команду. Буквально силой заставлял всех нас играть; правда, другой команды, с которой можно было бы сыграть, так и не нашлось. Одним словом... Еще больше, чем футбол, он любил женщин. Ну, а в колонии возможностей для этого – хоть отбавляй. Веселый малый! Каких только шуток он не откалывал! Простите...

Он крадучись подошел к двери и резко распахнул ее, желая убедиться, что их никто не подслушивает.

– Так вот, однажды он переборщил, а я – теперь мне даже стыдно в этом признаться – сыграл роль сообщника.

Честно говоря, делал я это нехотя. Один плантатор привез две-три сотни рабочих-малайцев, среди них женщин и детей. Была там одна малютка, словно выточенная из янтаря.

Забыл, правда, как ее звали. Зато помню, что читал тогда роман Стивенсона о туземцах тихоокеанских островов и рассказывал об этой книге Галле. Там речь идет об одном белом. Чтобы овладеть пугливой островитянкой, он устроил шуточную свадьбу. И что вы думаете? Мой Эмиль загорелся. В то время малайцы еще не умели читать, особенно бедняги, которых привозили словно скот. И вот Галле явился к отцу этой малютки делать предложение. Он нарядил всю семью в нелепые одежды, организовал целый кортеж и в таком сопровождении направился в облюбованную нами хижину. Наш приятель, игравший роль мэра, теперь уже умер. Но можно отыскать других, принимавших участие в этом представлении. Галле ведь слыл отъявленным шутником!.. Чтобы разыграть настоящую комедию, он пошел бы на все. От речей, которые там произносились, можно было лопнуть со смеху, а свидетельство о браке, врученное этой девчонке, было надувательством от первой до последней строчки. Сплошной обман, издевательство над ее семьей, над свидетелями и вообще...

Налоговый инспектор с минуту помолчал, чтобы придать своему лицу выражение значительности.

– Так вот, – заключил он, – Галле жил с ней, как с женой, три или четыре месяца. Потом вернулся во Францию, конечно, бросив свою так называемую жену. Мы тогда были молоды, беспечны, иначе не стали бы так веселиться: малайцы не прощают обид. Вы их не знаете, комиссар. Малютка долго ждала возвращения мужа. Не знаю, что с ней случилось потом, но несколько лет спустя я встретил ее, постаревшую, в одном из кварталов Сайгона, пользующихся дурной славой. Когда я прочитал о смерти Галле в неверской газете... Учтите, я не видел его уже двадцать пять лет!

И даже ничего о нем не слышал. Но этот удар ножом – теперь вы поняли? Это месть! Ради мести малайцы способны объехать весь свет. И все они владеют кинжалом. Предположим, это мог сделать брат или даже сын малютки. Уже более цивилизованный, чем она. Сначала он воспользовался пистолетом, потому что так удобнее. Потом инстинкт взял верх...

Мегрэ рассеянно слушал эту болтовню, прерывать собеседника было бесполезно. При расследовании любого преступления обязательно найдется сотня свидетелей такого типа. Если на этот раз объявился всего один, то лишь потому, что парижские газеты отвели этой драме всего несколько строк.

– Вам понятно, комиссар? Сами бы вы не догадались, верно? А я решил попросить вас приехать сюда тайком, потому что если убийца узнает, что я с вами говорил...

– Вы сказали, что Галле играл в футбол?

– Фанатик футбола! И разбитной малый. Трудно встретить более остроумного собеседника. Он мог рассказывать анекдоты целый вечер, никому не давал вставить слово.

– Почему он уехал из Индокитая?

– Он говорил, что у него свои планы, что он появился на свет не для жалкого существования на ренту меньше ста тысяч франков. Это было еще до войны. Сто тысяч франков ренты, подумать только! Над ним все смеялись, но он оставался невозмутим как папа римский. "Посмотрим, посмотрим", усмехался он. Свои сто тысяч он так и не получил, правда? Я уехал из Азии, потому что меня доконала лихорадка. У меня до сих пор бывают приступы. Хотите выпить, комиссар? Я сам вам налью. Служанку я отпустил до утра.

Нет! У Мегрэ не хватило духу ни выпить, ни выслушивать все новые истории о мстительных малайцах, которые рассказывал ему инспектор, не переставая подмигивать.

Он едва смог выжать из себя вежливую улыбку и поблагодарить хозяина.

Через два часа комиссар выходил из поезда в Траси-Сансер, где уже бывал не раз. По дороге к гостинице "Луара" он принялся размышлять вслух:

– Допустим, сегодня суббота, двадцать пятое июня.

Я – Эмиль Галле. Удушливая жара. У меня ноет печень. В кармане лежит письмо от г-на Жакоба, где он угрожает донести на меня в полицию, если в понедельник я не пошлю ему двадцать тысяч франков наличными. От легитимистов никогда не получить двадцати тысяч за одну поездку. В лучшем случае от двухсот до шестисот. Редко – тысячу. В гостинице "Луара" я прошу комнату с окнами во двор. Почему во двор? Может быть, я боюсь, что меня хотят убить? Но кто?

Он шел медленно, опустив голову, стараясь представить себя на месте покойного.

Ведь, в сущности, я не знаю, кто такой г-н Жакоб. Вот уже три года, как он шантажирует меня, а я три года ему плачу. Я расспрашивал продавца газет на углу улицы Клиньянкур. Шел следом за молодой блондинкой, ускользнувшей от меня через дом с проходным двором. Подозревать Анри немыслимо.

Галле не знал, есть ли у сына какая-то женщина. Не знал о том, что Анри уже скопил сто тысяч франков, а всего ему нужно пятьсот тысяч, чтобы поселиться в деревне. Г-н Жакоб оставался для него зловещей фигурой, притаившейся за спиной старого торговца.

Мегрэ взмахнул рукой, как учитель, который стирает задачу, написанную на классной доске.