Текст книги "Отпуск Мегрэ"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Теперь ему оставалось пройти вдоль набережной, потом повернуть направо и вернуться узкими улочками, где в одноэтажных домишках что-то копошилось, шумело и пахло.

Когда в шесть часов он добрался до пивной Рембле, только что вышедший комиссар Мансюи уже ждал его на тротуаре, поглядывая на часы.

Глава 2

Комиссар ему сказал:

– Мне нужно некоторое время побыть в комиссариате, чтобы подписать кое-какие бумаги, да еще, возможно, меня там ждет один малый.

Комиссар был рыженьким толстячком, довольно приличным, хотя и несколько робким. Он как будто говорил людям своим видом:

– Извините меня, но я вас заверяю, что сделаю все от меня зависящее…

Наверняка, будучи ребенком, он представлял собой одного из тех большеголовых мальчиков, которые на школьных переменах предпочитают помечтать о чем-нибудь и о которых говорят, что они слишком рассудительны для своего возраста.

Был он холост и снимал квартиру у некоей вдовы, которой принадлежала еще и вилла неподалеку от отеля «Бель эр». Время от времени он заходил выпить аперитив в этот отель, где и познакомился с Мегрэ.

Как сам Мансюи не выглядел настоящим комиссаром, так каким-то ненастоящим казался и его комиссариат.

Кабинеты располагались в частном доме на маленькой площади. В некоторых комнатах еще сохранились старые обои, позволявшие угадать, где находились спальни, а где туалетные комнаты со следами когда-то стоявшей там мебели и труб, которые уже никуда не вели.

Тем не менее в помещении царил запах, который Мегрэ вдыхал с удовольствием и даже с каким-то облегчением. Это был добротный, тяжелый запах, настолько плотный, что его, как говорится, можно было резать ножом.

Это был сложный запах кожаной амуниции, шерстяной материи, идущей на форму, бумажных циркуляров, курительных трубок и деревянных скамей, отполированных задами бедолаг в комнате ожидания.

По сравнению с уголовной полицией все это выглядело комически и по-дилетантски, какой-то игрой в полицию. Один из агентов в рубашке с короткими рукавами мыл руки во дворе. От соседей доносилось кудахтанье кур.

Другие агенты играли в карты в общей комнате, стараясь выглядеть людьми бывалыми, хотя были довольно молоды.

– Позвольте проводить вас, показать дорогу…

В глубине души маленький комиссар был доволен тем, что его службу посетил такой человек, как комиссар парижской уголовной полиции, знаменитый Мегрэ. Доволен, но несколько озабочен.

В большом кабинете прямо на столах сидели два инспектора и курили. Один из них носил на голове сдвинутую на затылок шляпу на манер ковбоев в американских фильмах.

Мансюи им вежливо кивнул, открыл дверь своего кабинета, потом вернулся:

– Что нового?

– Мы тут дожидались вас и пока с Политом не беседовали. Потом еще супрефект о вас справлялся. Просил позвонить ему.

Погода была великолепная. За время своего пребывания в Сабль-д'Олонн Мегрэ еще ни разу не видел, чтобы шел дождь. Окна повсюду были открыты, так что в помещение проникал городской шум. Люди целыми семьями возвращались с пляжа.

Когда привели Полита, на нем были наручники, чтобы все выглядело вполне серьезно. Это был бедолага неопределенного возраста, каких непременно встретишь в каждом городе и деревне. Вид у него был наивный и в то же время довольно хитрый.

– Ну что, опять занимаешься скверными делишками?

Полагаю, на этот раз оправдываться не будешь.

Полит молчал, покорно глядя на комиссара, которому хотелось показать себя Мегрэ в лучшем свете.

– Так ты, как я полагаю, не отрицаешь свою вину?

Ему пришлось повторить свой вопрос дважды, прежде чем задержанный зашевелился.

– Так подтверждаешь, что виноват?

В ответ отрицательное мотание головой.

– Подтверждаешь, что залез во двор и сад мадам Медар?

Боже мой! Насколько же Мегрэ чувствовал себя здесь удобнее, чем у монахинь! Полит же уже давно ко всему привык. Жил в сколоченном из грубых досок бараке на окраине городка с женой и семью или восемью ребятишками.

Этим утром он пытался продать старьевщику две пары почти новых простыней, несколько салфеток и нижнее женское белье. Старьевщик же предупредил агента, стоявшего на углу улицы, и Полита прихватили, не дав ему пройти и двухсот метров.

Что касается обворованной мадам Медар, она уже побывала в комиссариате.

– Ты забрался к ней в сад, где она прошлой ночью развесила белье на просушку. Ты уже не в первый раз к ней лазил. На прошлой неделе забрался в крольчатник и стащил двух самых жирных кроликов.

– Не брал я никаких кроликов.

– Она официально опознала одну из шкурок, которую нашли у тебя.

– Я скорняк и выделываю шкурки кроликов. Это мое ремесло.

– Значит, обрабатываешь шкурки, когда еще кроличье мясо находится внутри?

Мансюи, щечки которого покраснели, так и сыпал вопросами.

– Откуда у тебя белье?

– Один человек продал его мне прямо на улице.

– Где?

– На улице.

– На какой улице?

– На той.

– Как она называется?

– Я не знаю.

– Ты его раньше видел?

– Не знаю.

– И он обратился прямо к тебе, чтобы продать простыни и женские рубашки?

– Я же так и говорю.

– Ты хоть сам-то понимаешь, что судья тебе не поверит и отправит за решетку?

– Это несправедливо!

От Полита исходил запах, который сильно напоминал дух ночлежек Армии спасения.

Этот тип был упрям, и чувствовалось, что он будет запираться еще несколько часов. Было ясно, что от него трудно чего-либо добиться, да к тому же этот хитрюга заявил:

– Вы же видите, что от меня нет никакого толку.

Наконец два агента увели его, держа все так же в наручниках. Мегрэ остался в кабинете комиссара с открытыми окнами в пустом здании комиссариата, если не считать пары агентов внизу.

– Вот, видели, чем приходится заниматься? Это нисколько не похоже на дела, к которым вы привыкли, не правда ли?

– А вы не забыли позвонить супрефекту?

– Да я и так знаю. Он просто хочет пригласить меня завтра на обед. Вы не знакомы с нашим супрефектом?

Очень приятный человек. Вы мне только что говорили о месье Беллами. Что вы обо всем этом думаете? Ведь это человек с сильным характером, правда? Я работаю в Сабль всего два года, но уже со всеми познакомился. Всех главных лиц города вы тоже уже видели – народ довольно серьезный. Но доктор Беллами даже среди них выделяется.

У меня была возможность как-то поговорить о нем с одним другом, медиком из Бордо. Так вот, Беллами сегодня является одним из известнейших невропатологов. Долгое время работал простым врачом в парижских больницах, где и составил себе имя. Мог бы сейчас преподавать медицину, но предпочел жить здесь вместе с матерью.

– Его семья родом из Сабль?

– Да, здесь обитало несколько поколений его предков.

Вы не видели еще его мамашу? Старая, но очень крепкая, невысокого росточка коренастая женщина. Шагает с палкой, которую держит прямо, как саблю! Раз в неделю обязательно обходит рынки.

– Отчего умерла девушка?

– Как я полагаю, именно, чтобы поговорить об этом, меня и приглашает супрефект. Он еще утром звонил мне по этому поводу. Конечно, он поддерживает связь с доктором Беллами. Они вообще с ним частенько встречаются…

Мегрэ было здесь хорошо и спокойно сидеть, покуривая трубку. Потом походить по кабинету, заглядывая в окна, и вести ленивый разговор короткими фразами.

– В городе много говорили об этом несчастном случае. Удивительно, что вы не слышали…

– У меня здесь мало знакомых.

– Это случилось… сейчас скажу… два дня назад… Ну да, третьего августа. Рапорт должен находиться в кабинете моего секретаря, но сейчас его достать не могу.

В общем, доктор Беллами возвращался на машине из Ла-Рош-сюр-Йон вместе со своей свояченицей…

– Сколько ей было лет?

– Девятнадцать. Странная девица, скорее интересная, чем красивая. Но не подумайте чего-нибудь дурного. Если Лили Годро была просто приятной, то ее сестра, на которой женат доктор Беллами, одна из самых красивых женщин, какую только можно себе представить. К сожалению, увидеть ее вам вряд ли удастся, поскольку она редко выходит из дома.

– А ей сколько? – опять спросил Мегрэ.

– Около двадцати пяти. О любви Беллами к своей жене у нас ходят легенды. Все вам скажут, что это настоящая страсть, что он ревнив безумно. Некоторые вообще считают, что он ее держит взаперти, когда выходит из дому или даже отправляется после полудня ежедневно поиграть в карты… Впрочем, сам я не очень-то в это верю… Правда, еще заметили, что мамаша Беллами никогда не выходит, если сын отсутствует, и я не удивлюсь, если окажется, что она специально следит за невесткой.

Вы сами видели, как доктор звонит по телефону. Он и двух часов не может пробыть, чтобы не поговорить с ней или, может быть, убедиться, что она на месте.

– А она из какой семьи?

– Жизнь ее матери проходила очень сумбурно. Если вас это интересует, я расскажу. По крайней мере, то, что мне известно. Жену доктора Беллами зовут Одетта, а девичья фамилия Годро. Их мать, вообще-то, из благополучной семьи морского офицера, как мне помнится. Она до сих пор остается довольно красивой женщиной. Однако в Сабль она являла собой воплощение греха. Не знаю, приходилось ли вам жить в провинции и поймете ли вы меня. Замужем она не была. Находилась на содержании у двоих-троих мужчин, в том числе и у месье Лурсо, которого вы видели за картами. Она была такой заметной, что когда проходила по улице, то шевелились сразу все занавески от выглядывавших голов. Вслед ей смотрели все подростки и женатые мужчины, а женщины сразу смолкали и поджимали губы, едва она заходила в магазин. У нее родились две дочери, отцовство которых приписывают ряду мужчин, – Одетта и Лили.

Одетта превратилась в девушку еще более красивую, чем мать. А доктор Беллами знал ее, когда ей не было еще и двадцати. На ней он и женился.

Я уже говорил вам, что это человек с сильным характером. Хотя он женился на дочери, мать ее на дух не переносил. Назначил своей теще пенсию, чтобы только она уехала отсюда. Кажется, теперь она живет в Париже с неким промышленником, который отошел от дел.

Поскольку на момент его женитьбы у Одетты была тринадцатилетняя сестра, доктор забрал и ее. У него она и воспитывалась. Сегодня, или, точнее сказать, вчера, ей было девятнадцать лет.

Вот с ней он и поехал в Ла-Рош-сюр-Йон в собственной автомашине.

– А Одетта?

– Они поехали одни. Лили была пианисткой и посещала все концерты. Концерт в Ла-Рош давали в четыре часа.

Муж сестры ее и повез туда. Когда же они возвращались…

– В котором часу?

– В начале восьмого, было еще светло. Дорога далеко не пустынная. Я все это говорю, поскольку детали довольны важны. Дверца в машине оказалась плохо закрытой, и Лили Годро выпала на дорогу. Машина шла на большой скорости. У доктора была привычка гонять вовсю, пользуясь тем, что знакомые жандармы замечаний ему не делали…

– В общем, типичный несчастный случай.

– Да, несчастный случай.

Комиссар Мансюи задумался, даже рот приоткрыл.

Мегрэ вопросительно на него смотрел, но тот повторил:

– Да, несчастный случай.

– И ничего другого нельзя предположить?

– Я, по крайней мере, считаю, что ничего.

– Вы мне уже говорили, что в интимную связь доктора с девицей Годро трудно поверить?

– На этого человека не похоже.

– А другие водители поблизости были?

– Метрах в ста позади ехал маленький грузовичок.

Водителя, конечно, допросили. Но ничего особенного он не заметил. Машина доктора пронеслась мимо него с большой скоростью, а несколько минут спустя он увидел, как распахнулась дверца и кто-то выпал на дорогу.

Если бы маленький большеголовый комиссар лучше знал Мегрэ, он сразу заметил бы, как изменился его собеседник за последние несколько минут.

Еще недавно это был грузный, несколько нерешительный мужчина, который курил трубку и без особого интереса поглядывал по сторонам. Теперь же он весь подобрался. Шаги стали тверже, а жесты замедлились.

Знающий его ближе инспектор Люка, например, все понял бы сразу и обрадовался.

– Я еще, наверное, увижусь с вами завтра, – проворчал Мегрэ, протягивая маленькому комиссару огромную лапищу.

Собеседник был сбит с толку. Он собирался проводить Мегрэ и даже выпить с ним по стаканчику. А его оставляли здесь, в кабинете, которому только что оказали честь своим посещением?

Желая показать, будто он тоже хотел бы выйти, Мансюи взялся за свою каскетку, лежавшую на столе.

– Вы забыли позвонить супрефекту, – напомнил ему Мегрэ.

Сказано это было без всякой насмешки или нарочитости. Просто он уже думал о другом, вот и все. Он размышлял. А еще точнее, просто перебирал в уме возникшие смутные образы.

Уже на пороге Мегрэ обернулся:

– Девушку сумели допросить?

– Нет. До самой смерти, то есть до прошлой ночи, она оставалась в коме.

У нее проломлен череп…

– Кто ее лечил?

– Доктор Буржуа.

Ну и дела! В день ее смерти муж сестры, как и обычно, отправился играть в бридж в пивную!

Все по-прежнему оставалось смутным и туманным.

Если уж Мегрэ и был тяжеловат, то, как говорили в уголовной полиции, в наивности его никак нельзя было обвинить.

Он двинулся по тротуару, свернул через улицу налево и закончил путь в баре, куда еще ни разу до этого не заходил, но которым собирался уже давно пополнить свою коллекцию ежедневно посещаемых уютных уголков.

– Белого вина, пожалуйста…

«Сжальтесь…» Так было написано в записке, которую сунули ему в карман.

Что бы случилось, если бы он обнаружил эту записку раньше и, немедленно вернувшись в больницу, потребовал встречи с больной из палаты номер пятнадцать? Выходит, Лили Годро вовсе не находилась в коме?

Он вернулся к себе в отель. Необходимо было перед сном пропустить стаканчик с месье Леонаром.

– Вы знакомы с доктором Беллами?

– Да, конечно. Человек он удивительный… Вылечил мою жену, так что теперь она и думать забыла о застарелых болях, которые изводили ее четыре года. И главное, не захотел взять ни сантима… Но я сумел переслать ему бутылку шартреза, которую долго хранил для какого-либо торжественного случая.

Мегрэ заснул и проснулся от знакомых звуков. Шуршание волн по песку, плач ребенка в соседней комнате, общий концерт ребятишек вместе с мамашей и монотонные псалмы стариков справа…

Ничего нового он так вчера и не узнал, только в голове немного шумело от обильных возлияний.

Снова утренний стаканчик белого вина с хозяином отеля.

– Вы не знаете, когда будут похороны?

– Вы спрашиваете о малышке Годро? Завтра. По крайней мере, собирались ее похоронить завтра. Скажу вам по секрету, полагают, что будет вскрытие. На всякий случай. Понимаете?.. Говорят, что так захотел доктор Беллами.

Все утро, совершая свое обычное турне от бистро к бистро, Мегрэ злился, и особенно на монахинь, ибо, будь они действительно добрыми сестрами, он уже позвонил бы в больницу и задал совершенно четкие и прямые вопросы. Ему не понадобилось бы много времени, чтобы выяснить, кто на самом деле сунул ему в карман записку.

А теперь он должен дожидаться трех часов. И бесполезно отвлекать от дел сестру Аурелию. Да и под каким предлогом он мог бы сейчас отправиться в больницу? Повидаться с женой? У него было право лишь позвонить в одиннадцать. Ведь ему и так пошли навстречу, разрешив посещать мадам Мегрэ каждый день после полудня.

И ходить ему там следует на цыпочках, и говорить шепотом…

– Они еще увидят… – проворчал он после третьего стаканчика белого вина.

– Здравствуйте, номер шесть. Наша милая пациентка вас ждет.

Он даже не может скорчить гримасу в адрес сестры Аурелии и, скрепя сердце, улыбается ей.

– Секундочку, я сейчас предупрежу. Сообщу, что вы уже пришли.

А тут уже другая сестра ждет его на лестничной площадке, и нет никакой возможности переговорить с нею в коридоре, где открыты двери других палат».

– Здравствуйте, номер шесть. Наша дорогая больная…

Все, как в сказочной пьеске, где ему уготована роль похитителя мускатного ореха.

Не успел он и рта раскрыть, как очутился в палате жены, где эта ужасная мадемуазель Ринкэ сверлила его своим птичьим взглядом.

– Что с тобой Мегрэ?

– Со мной? Ничего…

– У тебя плохое настроение.

– Да нет же…

– Мне пора выписываться отсюда, верно? Понимаю, как все это тебе надоело.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше. Доктор Бертран полагает, что в понедельник мне, может быть, снимут швы. Сегодня мне уже дали немножко курицы.

Он даже не может с нею пошептаться. Да и что бы это дало? Старая карга на соседней койке уже насторожила уши, прислушиваясь.

– Кстати, ты забыл мне оставить немного денег.

– Зачем?

– Тут маленькая больная обходила с подписным листом…

Короткий взгляд в сторону старой девы Ринкэ как будто для того, чтобы он лучше мог понять мимику жены. Что он должен понять? Может быть, шла какая-то подписка в пользу этой мадемуазель?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Собирают на венок…

На миг он даже задумался, как это можно собирать на венок живому человеку, идиотство какое-то! Но ведь он не проводил дни и ночи в атмосфере тайных шепотков и многозначительных взглядов клиники.

– Для умершей из палаты номер пятнадцать…

– А… да…

Как же деликатна мадам Мегрэ! Она так тихонько говорит, потому что ее соседка тяжело больна, потому что у нее рак и она тоже может скоро умереть.

Потому-то мадам Мегрэ и понизила голос, говоря о венке…

– Передай им двадцать франков. Похороны завтра.

– Я знаю.

– Что ты ел на завтрак?

Ей, как всегда, нужно знать все детали его быта.

– По крайней мере, надеюсь, не ракушки?

Вошла сестра Мари-Анжелика:

– Вы позволите?

Это она пришла, чтобы помочь маленькой больной с подписным листом. Мегрэ отдает ей двадцать франков в тот самый момент, когда она достает карандаш.

– Хотите вписать имя моей жены, сестра?

Сестра Мари-Анжелика была готова начать писать, когда вдруг на мгновение заколебалась. Взглянула в лицо комиссару, и щечки ее порозовели.

Она вписывала имя, а он смотрел на написание букв, на почерк. Правда, она и не пыталась его маскировать.

Да и по ее взгляду все было понятно.

Поблагодарив, она увела маленькую больную.

Ты знаешь, здесь создается как бы некая общая семья… – с нежностью проговорила мадам Мегрэ. – Тебе, конечно, трудно это понять, но страдания сближают людей, и они тянутся друг к другу.

Спорить ему не хотелось, хотя в эту минуту он подумал о мадемуазель Ринкэ.

– Дней через восемь-десять, как я полагаю, меня выпустят отсюда. Послезавтра обещали позволить провести часок в кресле…

Может быть, это было и нехорошо по отношению к мадам Мегрэ, но эти полчаса показались ему длиннее, чем обычно.

– Ты не желала бы сменить палату?

Тут она прямо-таки испугалась, поскольку Мегрэ позволил себе полнейшую бестактность.

– Почему ты вдруг заговорил об этом?

– Да… видишь ли… освободилась одноместная палата…

Мадам Мегрэ, не веря своим ушам, пробормотала:

– Ты имеешь в виду пятнадцатую? Ты об этом подумал, Мегрэ?

Она должна идти в палату, в которой только что умерла девушка!

Конечно, продолжать он не стал. А мадемуазель Ринкэ явно посчитала его палачом. Он же видел в этом только средство наедине переговорить с сестрой Мари-Анжеликой.

Ну что же, придется переговорить с ней в приемной!

В коридоре он сказал:

– Не могли бы мы немного поговорить в приемной?

Она знала, о чем пойдет речь, и на лице ее отразился ужас еще больший, чем тот, что Мегрэ видел на лице жены несколько минут назад.

– Правила это запрещают.

– Вы хотите сказать, что по здешним правилам я не могу с вами переговорить?

– Только в присутствии сестры-настоятельницы, к которой вы должны обратиться с просьбой.

– И где находится эта сестра-настоятельница?

Не отдавая себе отчета, Мегрэ повысил голос. Он готов был рассердиться.

– Тсс! Тише!

Сестра Альдегонда высунулась из полуоткрытой двери палаты.

– Но хоть здесь-то мы можем, по крайней мере, поговорить?

– Правила этого не…

– Неужели?

– Тсс!

– Это вы мне писали?

– Правила не позволяют…

– Но хотя бы в город вы можете выйти? Или этого правила тоже не позволяют?

Это уже выглядело богохульством.

– Послушайте, сестра…

– Я вас умоляю, месье номер шесть…

– Вы же знаете, чего я от вас хочу.

– Тише!.. Пожалуйста…

И она, сложив руки на груди, шагнула вперед, заставляя его отступить. И тут же заговорила громче, с явным намерением сделать так, чтобы ее услышала сестра Альдегонда:

– Уверяю, что вашей милой больной всего хватает, а ее душевное состояние превосходно…

Настаивать не было никакого смысла. Мегрэ уже ступил на лестницу, попав в поле зрения сестры Аурелии.

Не оставалось ничего иного, как спуститься.

– До свидания, месье номер шесть, – прозвучал слащавый голос из окошечка. – Вы завтра позвоните?

Вид у него был, как у огромного парня среди маленьких девчушек, которые затеяли с ним игру. Маленькие девочки всех возрастов, включая мадемуазель Ринкэ, Бог знает почему! И даже мадам Мегрэ попала в эту компанию.

Зачем же было писать, если эта монашенка не могла с ним переговорить? В течение десяти минут он пытался начать разговор с Мари-Анжеликой. Тоже лицемерка порядочная. Каким ведь безмятежным голоском проворковала: «Уверяю, что вашей милой больной всего хватает…»

А та другая, из пятнадцатой палаты? Тоже была «милая больная»?

Он шел по улице, не скрываясь в тени, шел прямо под палящим солнцем. Постепенно успокаиваясь, он даже посмеялся над собой!

Бедная сестра Мари-Анжелика! В общем-то она сделала все, что смогла. Даже проявила смелость и инициативу. То, что в другом месте выглядело бы совершенно банально, здесь приобретало вид настоящего геройского поступка. Не ее вина, что Мегрэ прибыл слишком поздно, а девица Годро умерла слишком рано.

Что же теперь он мог поделать? Вернуться в клинику, встретиться с сестрой-настоятельницей и сказать ей:

«Мне необходимо переговорить с сестрой Мари-Анжеликой?!»

Под каким предлогом? Во что он вмешивается? Здесь ведь он не знаменитый комиссар Мегрэ из уголовной полиции, а просто обыкновенный месье, под номером шесть…

Обратиться прямо к доктору Беллами? Но что ему сказать, Боже мой? Разве не сам доктор настоял на вскрытии своей родственницы?

Комиссар Мансюи вчера в разговоре с ним утверждал, что Лили Годро находилась в состоянии комы, не приходила в сознание. Так и умерла.

Еще один стаканчик белого вина. В настоящем бистро, где пьют и едят настоящие мужчины. В бистро, где в окна бьет настоящий солнечный свет, а не какой-то бледный, искусственный, как в клинике, от которого чувствуешь себя неуютно.

Что до записки, то он ее порвал. Потом отправился в пивную. Явится ли туда доктор Беллами играть в карты?

Впрочем, это его личное дело. Ведь часто, когда в доме покойник, женщины трагическими голосами говорят:

«Ах нет! Не настаивайте… я и кусочка не могу проглотить… Лучше бы я сама умерла…» А спустя некоторое время они с удовольствием поглощают десерт и кончают тем, что обмениваются различными кулинарными рецептами с родственницами.

А тот же доктор Беллами продолжает ходить играть в бридж.

Он и сейчас находился там, как и ежедневно. Неоднократно поглядывал на Мегрэ, и взгляд его был разумен и вопрошающ. Казалось, он говорил: «Я знаю, что вы интересуетесь мною, что пытаетесь меня понять. Но мне все равно».

Нет, ему было далеко не все равно. По мере того как шло время, комиссар в этом все более и более убеждался. Между ним и доктором все время существовала какая-то очень тонкая незримая связь.

Мегрэ уже давно привык к тому, что люди его узнавали, привык ловить на себе любопытные взгляды. Кое-кто осмеливался даже задавать ему более или менее дурацкие вопросы, вроде того: «В чем заключается ваш метод, комиссар?» А самые настырные даже говорили:

– На мой взгляд, комиссар, из вас получился бы настоящий бергсонианец.[1]1
  Бергсон Анри (1859–1941) – французский философ, представитель интуитивизма и философии жизни.


[Закрыть]

Некоторые из присутствующих, вроде Лурсо, смотрели на него просто как на комиссара уголовной полиции.

«Вы, который повидал стольких убийц…»

А еще были и такие, кто гордился тем, что может лично пожать руку человеку, портреты которого периодически печатают в газетах.

Но не таков был Беллами. Доктор смотрел на Мегрэ как на равного. Он, кажется, признавал, что они как бы принадлежат к одному классу, хотя и находятся в разных плоскостях.

Любопытство Беллами было каким-то сочувствующим и даже уважительным.

– Половина пятого, доктор, – подсказал один из партнеров.

– Да, верно. Я не забыл.

Он встал совершенно спокойно; бесстрастный, не испытывая никакого смущения от того, что обладает репутацией ревнивца.

Все так же спокойно направился к телефонной кабине. Сквозь стекло Мегрэ отчетливо видел его резкий профиль. У комиссара все больше крепло желание встретиться и поговорить с ним.

Но как к нему подойти? Вопрос столь же деликатен, как и при общении с добрыми сестрами. Может, когда доктор будет уходить, просто сказать: «Разрешите проводить вас?»

Слишком по-детски. По-детски выглядела бы и попытка встретиться с врачом под видом медицинской консультации.

Впрочем, Мегрэ ведь принадлежал к этой группе людей, играющих в карты, хотя и не входил в нее на равных.

Игроки привыкли видеть его сидящим на одном и том же месте. Иногда даже кто-нибудь из них ему показывал свои карты. Бывало, задавал вопрос: «Очень скучаете в Сабль?»

Но тем не менее он оставался для них посторонним, напоминая чем-то экстерна среди учащихся колледжа.

«Вашей жене лучше?» Кто же его спрашивал, пытался вспомнить Мегрэ, не доктор ли Беллами?

Комиссару уже противен был этот отпуск, выводящий его из равновесия и вызывающий некую смешную робость. Даже Мансюи, находящийся здесь в своей вотчине, мог в любой момент вернуться к себе в комиссариат.

А вот он из-за того, что умерла какая-то девица, а также из-за того, что некая добрая сестра с благочестивым личиком засунула ему в карман дурацкую записку, должен ходить кругами вокруг доктора Беллами, как бедный школьник вокруг богатенького ученика в классе.

– Гарсон, еще белого вина…

Ему больше не хотелось наблюдать за доктором. Это становилось слишком заметным и навязчивым. Может быть, доктор догадывается о его робости и втихомолку посмеивается над ним.

Партия закончилась, доктор встал и направился к вешалке за шляпой.

– Приятного вам вечера, месье…

Уже почти на пороге он оглянулся:

– Вы тоже хотели уйти, месье?

Беллами явно намеренно сказал «месье», а не «комиссар», впрочем, может быть, и просто так, без всякого намерения.

– Я действительно собираюсь…

– Если вы идете в том же направлении, что и я…

Это становилось любопытным. Доктор выглядел вежливым и простым, но держался как-то холодновато, если не сказать отстраненно.

Впервые в жизни за долгие годы у Мегрэ возникло ощущение, что им пытаются манипулировать, что не он ведет игру, а ему навязывают ходы. Однако он последовал за доктором, а комиссар Мансюи с некоторым удивлением наблюдал за этой сценой.

Беллами, без всякой наигранности или насмешки, придержал дверь, пропуская комиссара.

Перед ними простирался пляж с сотнями детишек и их мамаш, с разноцветными шапочками купающихся на спокойной глади моря.

– Вы, вероятно, знаете, где я живу?

– Мне показали ваш дом, и он вызвал у меня искреннее восхищение.

– Не желаете ли взглянуть на него изнутри?

Это было настолько прямолинейно и неожиданно, что Мегрэ даже немного растерялся.

Прикуривая сигарету от позолоченной зажигалки (Мегрэ тем временем успел разглядеть и восхититься его красивыми, ухоженными руками), доктор отчетливо проговорил:

– Полагаю, что вы хотели бы познакомиться со мною поближе?

– Мне много о вас говорили.

– Обо мне действительно много говорят, особенно последние два дня.

Молчание собеседника доктора не смущало. Болтать просто так он не привык, походка его была моложавой.

Несколько человек, проходя мимо, поздоровались с ним, причем он отвечал им совершенно одинаково, будь то торговец в халате с рыбного рынка или богатая вдова в открытом лимузине с шофером в ливрее, проезжающая мимо.

– Вы бы поздно или рано пришли к этому, не правда ли?

Это могло значить многое. Может быть, даже то, что Мегрэ обязательно однажды пригласили бы в дом к доктору.

– Меня пугает все, что заставляет попусту терять время, как и двусмысленные ситуации. Вы полагаете, что я убил свояченицу?

На этот раз Мегрэ сделал над собой усилие, чтобы все так же в ногу шагать с человеком, который среди бела дня в толпе отдыхающих так резко и прямо в лоб задал ему вопрос.

Комиссар не усмехнулся и не запротестовал. Прошло лишь несколько секунд, прежде чем он так же прямо, как и был задан вопрос, ответил.

– Позавчера вечером, – сказал он, – я еще не знал, что она умерла, как и то, что она была вашей свояченицей, но уже тогда я заинтересовался ею.