Текст книги "Мегрэ защищается"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Жорж Сименон
«Мегрэ защищается»

Глава 1

«Скажите, пожалуйста, Мегрэ…»

Этот обрывок фразы Мегрэ вспомнил значительно позднее, а в данный момент он не придал ему значения. Все было обычным и хорошо знакомым: обстановка, лица. Настолько обычным, что не обращаешь на них внимания.

Вот уже много лет подряд Мегрэ имели обыкновение раз в месяц обедать в семье доктора Пардона, на улице Попенкур, недалеко от бульвара Ришар-Ленуар.

И так же раз в месяц доктор с женой приходили обедать к комиссару. Это давало возможность двум дамам вступать в дружественное соревнование по части кулинарных изобретений.

Как всегда, никто не торопился выйти из-за стола.

Алиса, дочь Пардонов, ожидавшая ребенка, приехала к родителям на несколько дней погостить и сейчас всем своим видом как бы извинялась перед присутствующими за то, что выглядит такой неизящной.

Стоял июнь. Весь день была невыносимая духота, и вечер предвещал грозу.

Дамы по традиции, установившейся с первого же совместного обеда, подали кофе и удалились в другой конец гостиной, беседуя вполголоса и давая возможность мужчинам поговорить о своем.

И все же одна незначительная деталь отличала этот вечер от других вечеров. В то время как Мегрэ набивал и зажигал свою трубку, Пардон на минуту исчез в своем кабинете и вернулся с коробкой сигар.

– Я не предлагаю вам, Мегрэ…

– Вы перешли на сигары?

Он никогда не видел, чтобы доктор курил что-либо, кроме папирос. Бросив короткий взгляд на жену, Пардон пробормотал:

– Она просила меня об этом.

– Из-за статей о раке легких?

– Да. Они произвели на нее сильное впечатление.

– А вы в них верите?

– Признаюсь, что вне дома….

Он плутовал. Дома он мирился с сигарой, которая не доставляла ему удовольствия, а вне дома курил папиросы. Потихоньку, тайком, как школьник.

Доктор был небольшого роста, худощавый. Его темные волосы начали серебриться, и на лице появились следы нелегко прожитой жизни. Их совместные вечера редко заканчивались без тревожного и настойчивого вызова к больному, когда Пардон вынужден был извиняться и покидать своих друзей.

– Скажите, пожалуйста, Мегрэ… – Он произнес эти слова нерешительно. – Мы с вами приблизительно одного возраста…

– Мне пятьдесят два…

Врачу это было известно, так как он лечил комиссара и заполнял на него карточку.

– Через три года отставка, пенсия. В полиции в пятьдесят пять лет отправляют удить рыбку…

Реплика прозвучала несколько меланхолично. Время от времени у окна, где они стояли, их окатывали волны свежего воздуха, и они замечали на небе вспышки молний. В доме напротив какой-то старик, облокотившись на подоконник, казалось, пристально разглядывал их.

– Мне сорок девять… В нашем возрасте разница в три года не кажется существенной.

Мегрэ не мог предположить, что детали этого ленивого разговора однажды вспомнятся ему. Он очень любил Пардона. Это был один из немногих людей, с которыми он охотно проводил вечера.

Доктор продолжал свою мысль, с трудом подбирая слова:

– Мне хотелось бы задать вам один вопрос…

Его смущение было явным. Они, безусловно, были друзьями, и все же как-то не решались касаться некоторых тем. Например, никогда не говорили они о политике и о религии.

– Приходилось ли вам за время вашей работы, – продолжал Пардон, – встречать преступника… Я хочу сказать… – Он все время мучился, выбирая слова, словно старался выразить свою мысль предельно точно. – Преступника, отвечающего за свои поступки, но который действовал бы, движимый просто жестокостью?

– Словом, вы имеете в виду преступника в чистом виде?

– Скажем так: законченного преступника…

Мегрэ внимательно следил за сигарой, с которой Пардон обращался довольно неловко.

Он не ответил на вопрос, который задал ему друг.

– Если бы, на свою беду, я был судьей, – начал он неуверенно, – или присяжным в судебном процессе…

Нет! Я уверен, что не смог бы взять на себя ответственность судить человека…

– Каково бы ни было преступление?

– Дело не в преступлении… Дело в человеке, который его совершил…

Разговор двух мужчин на этом оборвался. К ним подошла мадам Мегрэ:

– Выпьете немного арманьяка?

Пардон бросил короткий взгляд на Мегрэ:

– Нет… Спасибо…

По крышам прокатился сильный удар грома, но дождя, которого все ждали уже несколько дней, так и не последовало.

Прошло десять дней с тех пор, как Мегрэ обедали у Пардонов. Снова было жарко. Парижане разъезжались на каникулы. Комиссар в своем кабинете работал без пиджака, окно было раскрыто настежь. Вода в Сене отсвечивала тем серо-зеленым цветом, какой бывает у морской глади в безветренные дни.

В то время, когда Мегрэ просматривал донесения своих помощников, Жозеф, старый судебный пристав, постучал в дверь тем особенным стуком, который все сразу узнавали. Он вошел, не дожидаясь приглашения, и положил письмо на стол комиссара.

Увидев надпись в верхнем углу конверта: «Кабинет префекта полиции», Мегрэ нахмурил брови.

Внутри была записка:

«Дивизионного комиссара Мегрэ просят явиться 2 июня к 11 часам утра в кабинет господина префекта полиции».

Кровь прилила к лицу, как во времена, когда его, школьника, вызывали к директору. Машинально он взглянул на календарь – 28 июня… Посмотрел на часы – половина одиннадцатого… Приглашение при шло не по почте, а через посыльного…

В течение более тридцати лет его службы в уголовной полиции и десяти лет, когда он возглавлял криминальную бригаду, впервые его приглашали подобным образом.

При нем сменилась добрая дюжина префектов, с которыми у него складывались более или менее приятные отношения. Некоторые оставались на этом посту так недолго, что он не успевал даже поговорить с ними. Иные звонили ему по телефону с просьбой зайти к ним в кабинет, и почти всегда речь шла о каком-нибудь поручении деликатного и малоприятного свойства: вызволить из беды сына или дочь какого-нибудь высокопоставленного лица.

Мегрэ вышел из кабинета с озабоченным видом и на ходу бросил своим сотрудникам:

– Если меня спросят, я у префекта.

Люка и Жанвье подняли на него удивленные глаза.

Они почувствовали в голосе своего начальника беспокойство и раздражение.

Он спустился с огромной пыльной лестницы, прошел под аркой и дальше вдоль набережной Орфевр до бульвара Пале.

Но прежде чем предстать перед такой важной персоной, следовало зайти на минутку в бар и опрокинуть стаканчик чего угодно – пива, белого вина, какого-нибудь аперитива…

Часовые узнали Мегрэ.

– Кабинет префекта.

– У вас повестка?

Еще бы! Сюда не пойдешь по собственному желанию!

Его проводили в зал ожидания.

– Будьте любезны подождать…

Как будто у него был выбор!

Префект был новым человеком. Молодой. Это было модно. Ему не было и сорока, но он успел уже набрать столько дипломов, что мог занять место во главе любого учреждения.

Пять минут двенадцатого… Десять минут двенадцатого… Четверть двенадцатого… Привратник дремал за маленьким столиком, изредка касаясь Мегрэ безразличным взглядом.

Звонок. Привратник лениво поднимается, приоткрывает дверь, делает знак, и Мегрэ проходит в большой кабинет, где царствуют зеленый плюш и стиль ампир.

– Садитесь пожалуйста, господин комиссар…

Мягкий голос приятного тембра. Тонкое лицо, обрамленное светлыми волосами. Из газет всем было известно, что префект каждое утро, перед тем как сесть в свое кресло, заезжал на стадион Ролан-Гарро, играл несколько партий в теннис, дабы не утратить элегантности.

Он приятно поражал здоровьем, энергией, изысканностью. И постоянно улыбался. На всех своих фотографиях он улыбался, хотя его улыбка никому не адресовалась. Он улыбался самому себе с каким-то целомудренным удовлетворением.

– Скажите, пожалуйста, Мегрэ…

Префект начал теми же словами, что и Пардон в тот вечер, с той только разницей, что он курил не сигару, а папиросу. Может, потому, что здесь не было его жены?

– Вы, по-видимому, поступили в полицию совсем молодым?

– В двадцать два года.

– А сколько вам сейчас?

– Пятьдесят два.

Те же вопросы, что задавал Пардон, но, несомненно, с другими целями.

Мегрэ вертел в руках пустую трубку, не решаясь ее набить. Бросая вызов судьбе, он добавил:

– Через три года отставка…

– А не кажется ли вам, что три года – слишком большой срок?

Мегрэ почувствовал, что краснеет, и, чтобы не воли гневу, уставился на бронзу, украшающую ножки бюро.

– Вы сразу начали с уголовной полиции?

В голосе по-прежнему звучали мягкость и доброта.

Безликая доброта.

– В мое время не начинали сразу с уголовной полиции. Как все, я начинал с полицейского участка.

В полицейском участке IX округа…

– В какой должности?

– Я был секретарем комиссара. Позднее патрулировал на улицах города…

Префект изучал его с любопытством, в котором не было ни доброжелательности, ни враждебности.

– После этого – метро, большие магазины, вокзалы, игорные дома…

– По-видимому, все это оставило у вас приятные воспоминания – вы охотно говорите об этом.

Мегрэ побагровел от гнева.

– Вы очень известны, господин Мегрэ, очень популярны…

Можно подумать, что префект пригласил Мегрэ, чтобы принести ему свои поздравления.

– Ваши методы, если верить газетам, очень эффективны…

Префект поднялся, подошел к окну. Постоял несколько секунд, наблюдая за движением улицы, где располагался Дворец правосудия. Когда он вернулся к своему столу, его улыбка, а следовательно, и довольство собой, достигли апогея.

– Поднявшись на вершину служебной лестницы, вы все же не смогли избавиться от привычек, приобретенных в начале карьеры… Говорят, вы проводите очень мало времени в кабинете?

– Верно, господин префект, очень мало.

– Вы любите брать на себя задачи, которые должны выполнять подчиненные.

Молчание.

– Вас можно видеть в течение многих часов подряд в маленьких… барах, кафе, во многих других местах, где недопустимо находиться должностному лицу вашего ранга…

Решится Мегрэ или не решится зажечь свою трубку? Пока еще он не смел этого сделать. Он сдерживал себя, продолжая сидеть в кресле, в то время как тонкий и элегантный префект ходил взад и вперед по другую сторону стола.

– Это устаревшие методы, которые в свое время, возможно, и давали положительные результаты…

Раздался треск зажженной спички. Молодой человек вздрогнул от неожиданности, но не сделал никакого замечания. После секундного отсутствия его улыбка водворилась на свое место.

– У старых полицейских есть хорошие традиции…

Дружеский контакт с людьми, находящимися на грани закона, – полиция закрывает глаза на их грешки, за что они, в свою очередь, оказывают ей мелкие услуги…

Вы продолжаете пользоваться услугами осведомителей, господин Мегрэ?

– Как и все полиции мира.

– Вы также закрываете иногда глаза?

– Когда это необходимо.

– Вы никогда не задумывались над тем, что с тех времен, когда вы начинали карьеру, многое изменилось?

– На моих глазах сменилось девять начальников уголовной полиции и одиннадцать префектов.

Это было вопросом чести в отношении самого себя и в отношении товарищей по работе. Во всяком случае, старых товарищей, так как новые охотно перенимали положения, проповедуемые этим любителем тенниса.

Если префект и почувствовал нанесенный ему удар, то ничем этого не выдал. Он мог бы быть дипломатом.

Кто знает, возможно, он еще получит должность посла?

– Вы знаете мадемуазель Приер?

Вот где начинается настоящая атака! Но на какой почве? Мегрэ пока еще не был в состоянии разгадать это.

– А я должен ее знать, господин префект?

– Безусловно.

– И все же я впервые слышу это имя.

– Мадемуазель Николь Приер… Вы также никогда не слышали о господине Жане Приере, докладчике Государственного совета?

– Нет.

– Он живет на бульваре Курсель, номер 42.

– Не стану вам возражать.

– Он доводится дядей Николь. Она живет у него.

– Я вам верю, господин префект.

– А я, господин комиссар, прошу вас ответить мне, где вы были сегодня в час ночи? – На этот раз голос звучал сухо, и глаза не улыбались. – Жду вашего ответа.

– Это что – допрос?

– Называйте это как вам будет угодно.

– Могу я вас спросить, в качестве кого вы задаете мне этот вопрос?

– В качестве старшего по должности.

– Хорошо.

Мегрэ не торопился с ответом. Никогда в жизни он не чувствовал себя в таком унизительном положении.

Пальцы его, сжимающие погасшую трубку, побелели от напряжения.

– Я лег в половине одиннадцатого, после того как вместе с женой посмотрел телевизионную программу.

– Вы обедали дома?

– Да.

– В котором часу вы вышли из дому?

– Я к этому подхожу, господин префект. Около полуночи зазвонил телефон…

– Ваш телефон значится в телефонной книжке?

– Совершенно верно.

– Не находите ли вы, что это не совсем удобно? Не дает ли это возможность кому угодно, даже тем, кто хочет просто подшутить, звонить вам?

– Я тоже так думал. В течение многих лет моего телефона не было в книжке, но люди все же как-то узнавали его. Переменив свой номер пять или шесть раз, я решил печатать его в телефонной книжке, как все люди…

– Что очень удобно для ваших осведомителей…

И что также позволяет обращаться непосредственно к вам, а не в уголовную полицию… Таким образом, все заслуги по удачно раскрытому преступлению публика приписывает лично вам…

Мегрэ заставил себя промолчать.

– Так вы говорите, что вам позвонили около полуночи?

– Сначала я разговаривал в темноте. Но беседа затянулась. Когда моя жена включила свет, было без десяти двенадцать.

– И кто же это вам звонил так поздно? Кто-нибудь из знакомых?

– Нет. Какая-то женщина.

– Она назвала свое имя?

– Несколько позднее.

– Значит, не во время этого телефонного разговора, который вы якобы вели с ней?

– Который я действительно вел с ней.

– Допустим! Она назначила вам свидание в городе?

– В некотором смысле – да.

– Что вы хотите этим сказать?

Мегрэ начинал понимать, что вел себя в той истории глупо, и ему стоило большого труда признаться в этом перед молокососом с самодовольной улыбкой.

– Она только что приехала в Париж, где никогда до этого не бывала…

– Простите…

– Я повторяю то, что сказала мне она. Она добавила, что является дочерью судьи из Ла-Рошели, что ей восемнадцать лет, что она задыхается в кругу очень строгой семьи… И когда одна из ее школьных подруг, прожившая год в Париже, стала расхваливать ей все прелести и возможности столицы…

– Оригинально, не правда ли?

– Мне приходилось слышать и менее оригинальные признания, которые, однако, не становились от этого менее искренними. Известно ли вам количество молодых девушек, в том числе и девушек из хороших семей, которые каждый год…

– Я знаю статистику…

– Я согласен с вами, что история не нова, и, если бы все дальнейшее звучало в том же духе, я, пожалуй, ничего бы не предпринял. Она уехала из дома, не предупредив родителей, взяв с собой лишь один чемодан и небольшие сбережения… Подруга встретила ее на вокзале Монпарнас… Подруга была не одна… Ее сопровождал мужчина лет тридцати, которого она представила как своего жениха…

– Темный король, как говорят гадалки…

– Они сели в такси и через несколько минут остановились у какого-то отеля.

– Вам известно название отеля?

– Нет.

– Также, вероятно, неизвестно, в каком районе?

– Совершенно верно, господин префект. Но я за время моей работы сталкивался и с более странными историями, которые тем не менее оказывались абсолютно правдивыми. Эта молодая девушка не знает Парижа. Она здесь впервые. Ее встречает подруга детства и знакомит со своим женихом. Девушка едет в автомобиле по улицам и бульварам, которых никогда раньше не видела. Наконец они останавливаются перед отелем, где она оставляет свой багаж, и ее уводят обедать… Ее заставляют пить…

Мегрэ вспомнил трогательный голос по телефону, простые и правдивые слова, фразы, которые, как ему казалось, невозможно придумать.

«Я еще и сейчас немного пьяна, – призналась девушка. – Я даже не знаю, что пила… „Пойдем ко мне, посмотришь, как я живу…“ – сказала моя подруга.

И они вдвоем привели меня в какую-то комнату, похожую на студию художника, где при виде гравюр и, особенно, фотографий, украшавших стены, меня охватила паника… Моя подруга хохотала… «Вот это тебя пугает?.. Покажи ей, Марко, что это вовсе не так страшно…»

– Если я вас правильно понял, она вам рассказывала всю историю по телефону, а вы слушали, лежа в кровати рядом с мадам Мегрэ?

– Совершенно верно. За исключением, возможно, некоторых деталей, которые она мне сообщила позднее.

– Значит, было и продолжение?

– Наступил момент, когда она предпочла удрать.

И тогда она оказалась одна в Париже, без багажа, без сумки и без денег…

– И тут ей пришла мысль позвонить по телефону вам?.. Очевидно, она знала ваше имя из газет… У нее не было сумочки, но она нашла деньги, чтобы позвонить из автомата…

– Из кафе, куда она вошла, чтобы заказать чего-нибудь и попросить жетон для телефона… Хозяева кафе не имеют обыкновения требовать плату вперед…

– Итак, вы помчались к ней на помощь. А почему вы не поручили это полицейскому участку того района?

Потому что у Мегрэ были сомнения, но он решил не говорить о них. Кроме того, отныне он вообще будет говорить об этом деле как можно меньше.

– Видите ли, господин комиссар, молодая девушка, о которой идет речь, вовсе не провинциалка, и ее версия о событиях этой ночи нисколько не похожа на вашу. Месье Жан Приер был очень обеспокоен сегодня утром, не увидев свою племянницу за завтраком и узнав, что ее вообще нет дома. Она явилась в половине девятого утра, бледная, расстроенная и растерянная. Рассказ племянницы до такой степени потряс докладчика Государственного совета, что он позвонил персонально министру внутренних дел. Будучи поставлен в известность о случившемся, я в свою очередь направил стенографиста записать показания мадемуазель Приер. Вам осталось, кажется, три года до отставки, господин Мегрэ?

В памяти Мегрэ возникли слова Пардона: «Приходилось ли вам… встречать преступника, который действовал бы, движимый просто жестокостью? Законченного преступника?»

Но кто это мог подстроить?

– Чего вы ждете от меня, господин префект? Чтобы я подал в отставку?

– Я вынужден буду ее принять. Вы прочтете показания мадемуазель Приер. Затем будьте любезны в письменном виде повторить в малейших деталях вашу версию происшедшего. Само собой разумеется, я вам запрещаю надоедать мадемуазель Приер и допрашивать кого бы то ни было по этому поводу. Когда я получу ваши показания, я вас приглашу.

Он направился к двери, открыл ее. Неопределенная улыбка по-прежнему блуждала на его губах.

Глава 2

Мегрэ успел спуститься на третью или четвертую ступеньку мраморной лестницы, когда дверь снова открылась. Это был безрукий привратник. Он не мог играть каждое утро в теннис.

– Господин префект просит вас вернуться на минуту, господин комиссар.

Секунду Мегрэ колебался, не зная, подняться ли ему на несколько ступенек или продолжать спускаться. В конце концов он все же снова очутился в приемной, и префект самолично открыл ему дверь своего кабинета.

– Я забыл сказать, что не хочу никаких разговоров на набережной Орфевр по этому поводу. Если же в прессе появится хоть малейший отголосок происшедшей истории, я буду считать вас персонально ответственным за это.

Так как Мегрэ стоял неподвижно, префект добавил, словно отпуская его:

– Благодарю вас.

– Я вас тоже, господин префект.

Сказал он эти слова или не сказал? Он не был уверен. Снова увидев привратника и сделав ему знак рукой, он стал спускаться, на этот раз уже окончательно, по мраморной лестнице. На улице он удивился, увидев солнце, поток людей и машин, ощутив жару, запахи и краски повседневной жизни.

Вдруг Мегрэ почувствовал спазм в груди. Он машинально приложил к ней руку и на мгновение остановился. Пардон уверял его, что в этом нет ничего страшного.

Но все же во время таких приступов его охватывала паника, особенно когда они сопровождались головокружением. Предметы и прохожие становились менее реальными, как на испорченной фотографии.

Дойдя до угла, Мегрэ толкнул дверь бара, где он уже много лет имел обыкновение выпивать стаканчик по пути.

– Что будете пить, господин комиссар?

Ему было тяжело дышать. Лоб покрылся испариной.

Он с беспокойством посмотрел на себя в зеркало.

– Рюмку коньяку…

Краска сошла с его лица. Он был бледен. Взгляд неподвижен.

Все из-за Пардона. Просто непостижимо, как это их беседа, внешне такая банальная, приобретала все большую значительность. Врач советовал ему меньше пить, а сам, куря дома сигару, чтобы угодить жене, едва выйдя на улицу, хватался за папиросу.

«Приходилось ли вам за время вашей карьеры встречать…» Преступника порочного. Жестокость ради жестокости. Он не улыбался, даже иронически.

Часы показывали без двадцати двенадцать. Все произошло меньше чем за полчаса. Полчаса, которые как бы разделили его жизнь пополам. С этого момента у него есть прошлое и настоящее.

Голова все еще кружилась. А вдруг он упадет на пол в кафе, среди этих людей, что пьют аперитивы, не обращая на него внимания?

Ну-ну, Мегрэ! Брось сентиментальничать! Сколько людей, которых ты допрашивал в своем кабинете, чувствовали, что их сердце бьется слишком сильно или перестало биться совсем! Им тоже он подавал рюмку коньяку, который всегда держал в стенном шкафу.

– Сколько я вам должен?..

Уплатил. Ему было жарко. Но жарко было всем.

Другие тоже время от времени вытирали лоб носовым платком. Почему Франсуа смотрит на него так, будто Мегрэ вдруг изменился? Он не чертил зигзаги. Шел ровно. Он не был пьян. Нельзя опьянеть от двух рюмок коньяку, даже больших. Он благоразумно дождался зеленого света, чтобы пересечь улицу, и направился к знаменитому дому номер 38 на набережной Орфевр.

Мегрэ больше не сердился на эту пигалицу – префекта, которому совсем недавно с удовольствием заехал бы в физиономию. Префект в этой истории был пешкой.

Мегрэ вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и огляделся, будто видел все впервые.

Мегрэ преодолел желание открыть шкаф, где находилась бутылка коньяку для падающих в обморок посетителей. Пожав плечами, он пошел в кабинет инспекторов.

– Какие новости, дети мои?

Все на него посмотрели, как смотрел Франсуа – гарсон в баре. Люка поднялся:

– Снова ограбление ювелирного магазина…

– Ты, Люка, займешься этим делом. – Он продолжал стоять, витая где-то между реальностью и нереальностью. – Позвони, пожалуйста, моей жене, скажи, что я не приду завтракать. И закажи мне, пожалуйста, несколько бутербродов и пива…

Его помощники терялись в догадках: что случилось с шефом? А что он мог им сказать? Впервые он оказался в положении человека, на которого нападали.

Мегрэ снял пиджак, открыл вторую створку окна и тяжело опустился в кресло. На письменном столе лежали в ряд шесть трубок, папки с делами, которые он еще не открывал, и бумаги для подписи.

Комиссар выбрал самую толстую трубку, медленно набил ее табаком, и когда он ее зажег, оказалось, что у нее неприятный вкус. Ему пришлось подняться, чтобы взять в кармане пиджака бумаги, которые ему вручил префект.

«Показания мадемуазель Николь Приер, 18 лет, студентки, проживающей у своего дяди, господина Жана Приера, докладчика Государственного совета, на бульваре Курсель, 42, от 28 июня, 9 часов 30 минут утра».

Бульвар Курсель – большие дома напротив парка Монсо, широкие подъезды, шоферы, наводящие лоск на автомобили во дворах, швейцары в униформах, как и привратник у префекта.

«В понедельник вечером, пообедав с моим дядей, я отправилась к подруге, Мартине Буэ, которая живет на бульваре Сен-Жермен. Ее отец врач. Я поехала на метро, так как машина нужна была дяде…»

Мегрэ подумал, что вчера после обеда он спокойно смотрел телевизор с мадам Мегрэ, совершенно не подозревая, что его ждет этим же вечером.

«У Мартины мы провели большую часть вечера, слушая новые пластинки. Мартина помешана на музыке.

Я тоже. Немного меньше, чем она».

Как это все невинно. Две молодые девушки в комнате слушают музыку… Какую? Баха? Модные песенки? Джаз?..

«Я покинула ее около половины двенадцатого. Сначала решила поехать домой на метро, но, выйдя на улицу и ощутив ночную прохладу после невыносимо душного дня, передумала. Мне захотелось пройтись пешком».

Мегрэ попытался представить себе Николь в гостиной на бульваре Курсель, диктующей эти показания с важным видом. Фразы, казалось, были взяты из сочинения. Присутствовал ли при этом ее дядя? Вносил ли он поправки?

«Вскоре я свернула на набережную Сены, чтобы пойти через мост, так как обожаю прогуливаться по мосту, особенно ночью… Именно в этот момент я заметила, что забыла у Мартины две пластинки, которые принесла, чтобы дать ей послушать.

Мой дядя имеет привычку рано ложиться спать, так как рано встает. Я подумала, что Мартина может позвонить домой, чтобы сказать, что я забыла у нее пластинки, и побеспокоит дядю…»

Это было вполне возможно. Все было возможно. Мегрэ теперь убедился в этом. Однако это место в показаниях звучало не так убедительно, как начало.

«Я оказалась у маленького бистро, хозяин которого сидел у окна и читал газету. Я ясно увидела слова, нарисованные на витрине: „У Дезире“.

Это бистро старинного стиля: с оловянной стойкой, пятью или шестью столиками лакированного дерева, с довольно тусклым освещением. Я вошла…»

Теперь уже скоро должен появиться на сцене и Мегрэ, и ему было любопытно, каким образом введут его персону. В этот час накануне он безмятежно спал в супружеской постели рядом с мадам Мегрэ.

«Я сразу попросила жетон для автомата, и хозяин нехотя поднялся, как бы недовольный, что его побеспокоили. Я заказала кофе и пошла в кабину.

Мы с Мартиной поболтали немного. Ей хотелось знать, где я нахожусь. Я ответила, что звоню из одного очаровательного старомодного бистро, где сейчас нет ни одной живой души. Мартине захотелось присоединиться ко мне, но я ей сказала, что не собираюсь здесь задерживаться, что еще немного пройдусь, а потом поеду на метро…»

В Мегрэ проснулся инстинкт полицейского. Она, конечно, звонила подруге – эту деталь легко проверить. Она, конечно, была «У Дезире», так как именно там несколько позднее к ней присоединился Мегрэ.

Таким образом, она звонила дважды: один раз Мартине, другой – комиссару. Но девушка упомянула только об одном жетоне. Мегрэ не терпелось узнать, будет ли идти речь о втором.

«Мы проболтали с Мартиной минут десять, а может быть, и больше. Правда, мы только что расстались, но у двух молодых девушек всегда найдется о чем поговорить…»

Это означало, что первый звонок был не к Мартине, а к Мегрэ, что давало ему время одеться, вскочить в такси и прибыть на набережную Сены.

«После разговора я села за столик, где стояла моя чашка кофе. Хозяин снова занял свое место у окна. На стуле лежала вечерняя газета. Я начала просматривать ее, пока остывал мой кофе. Не знаю, сколько минут прошло таким образом…»

В этот момент она, вероятно, задавала себе вопрос, придет комиссар или не придет после той комедии, которую она разыграла с ним по телефону. По времени все рассчитано великолепно!

– Войдите! – крикнул Мегрэ.

Это был посыльный из пивной напротив, который принес поднос с бутербродами и две бутылки пива.

– Поставь сюда!

Мегрэ не испытывал ни голода, ни жажды. С нахмуренным лбом он поднялся, чтобы закрыть дверь, которую мальчик плохо прикрыл, уходя из кабинета.

Одна деталь, во всяком случае, была точна: чашка кофе. И еще. Когда Мегрэ пришел в бистро, на стуле около молодой девушки лежала газета.

«Мне показалось, что времени прошло совсем немного, но я не поручусь, так ли это. Мой дядя часто упрекает меня, что я не имею ни малейшего представления о времени… Я собиралась вынуть из кармана портмоне… На мне была легкая жакетка с двумя карманами, благодаря которым я могла обойтись без сумочки… Это тоже один из моих недостатков – повсюду забывать сумочки… Поэтому я почти всегда шью одежду с карманами…»

Хитро придумано. Надо было как-то согласовать вопрос о сумочке, которую у нее якобы украли.

«В этот момент вошел мужчина, довольно высокий, широкоплечий, с крупным лицом…»

«Благодарю за описание!» – подумал Мегрэ.

«Может, я ошибаюсь, но у меня было такое чувство, что он некоторое время наблюдал за мной через витрину… Мне смутно помнится, что какой-то силуэт двигался взад и вперед по тротуару…

Сначала мне показалось, что он направляется прямо ко мне, но он сел за соседний столик, вернее, тяжело опустился на стул и вытер лоб платком… Мне пришла в голову мысль, что он сильно выпил…»

Внимание! Начиная с этого момента особенно важно, чтобы ее показания совпадали с тем, что может показать хозяин бара.

«Его лицо показалось мне знакомым, но я не могла вспомнить его имя… И вдруг меня осенило… Он, очевидно, догадался, о чем я думаю, и сказал: „Вы не ошибаетесь… Я действительно комиссар Мегрэ…“

Вот это уже ошибка. Мегрэ никогда бы не произнес такой фразы. Но ей нужно было каким-то более или менее правдоподобным образом показать, что разговор у них завязался сразу.

«Я не принадлежу к тем девушкам, которые гоняются за звездами экрана или другими знаменитостями, чтобы получить у них автограф. Мой дядя принимает их каждую неделю на бульваре Курсель.

И все же мне было интересно увидеть вблизи полицейского, особенно такого знаменитого… Я себе представляла его более высоким и, пожалуй, более толстым… Что меня больше всего поразило вначале, это его игривый тон, и я сразу подумала, сколько же вина им уже выпито…»

Мегрэ охватила бессильная ярость. Он все больше и больше погружался в какой-то нереальный мир, где он играл главную роль, не зная точно, что это за роль.

В кошмарном сне все кажется неправдоподобным.

А если во время сна тебе все представляется реальным, то пробуждение кладет конец этой путанице.

Здесь же была полная неразбериха наяву. Он не спал.

Это был не сон. Перед ним лежало показание. Это не было анонимным письмом или рассказом душевнобольного, это был официальный документ, врученный ему лично префектом полиции.

И префект полиции верил тому, что здесь написано. Не начнет ли и Мегрэ в свою очередь верить в это?

Он вспомнил, что предшествовало этой сцене в кафе: звонок по телефону, затем голос молодой девушки, его колебания – повесить или не повесить трубку.

В тот момент он еще был в реальном мире, у себя дома, рядом с женой.

Кабинет, в котором он сейчас находился, становился все менее реальным. Кто знает, что произойдет, когда Мегрэ вручит префекту свои показания?!

Что сказал ему шеф, который в течение двух лет обещает вымести метлой Париж и который играет каждое утро в теннис на стадионе Ролан-Гарро, где он любезно разрешает фотографировать себя?

«Итак, только потому, что какая-то незнакомка рассказала вам трогательную и довольно невразумительную историю, вы поднялись среди ночи и помчались к бистро, которое она вам указала… Комиссар бригады!..