Текст книги "Мегрэ ищет голову"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 4
Человек на крыше

Сидя перед следователем Комельо, Мегрэ не сразу решился – что с ним случалось не часто – вынуть из кармана трубку; наконец, как бы машинально и сохраняя самое невинное выражение лица, все-таки достал ее.

Несколько минут назад, после короткого доклада начальнику, комиссар прошел через небольшую дверь, отделявшую во Дворце правосудия помещения уголовной полиции от прокуратуры. Все скамьи в коридоре следователей были в этот час заняты, так как во двор недавно въехали две «салатницы», как здесь называют тюремные машины. Большинство тех, кто дожидался, сидя в наручниках между двух конвойных, были знакомы Мегрэ, и некоторые приветливо кланялись ему, пока он шел по коридору.

Следователь Комельо накануне несколько раз звонил комиссару. Это был худой, нервный человек, с черными, должно быть, крашеными, усиками и выправкой кавалерийского офицера. Первое, что он сказал Мегрэ, было:

– Изложите мне точно ход дела.

Комиссар послушно принялся перечислять находки, сделанные Виктором на дне канала Сен-Мартен; когда он упомянул, что голова так и не найдена, Комельо прервал его:

– Водолаз продолжает поиски?

– Я счел это бесполезным.

– Однако если туловище и конечности найдены в канале, то и голова должна быть где-то неподалеку.

Такие вот замечания и превращали служебные встречи с Комельо в сущее мучение для Мегрэ. Этот следователь не был единственным в своем роде, просто он наиболее полно воплощал в себе тип службиста, к которому комиссар питал глубокую антипатию. Его нельзя было считать дураком в общепринятом смысле; кто-то из адвокатов, кончавший курс вместе с Комельо, утверждал даже, что тот был одним из самых блестящих студентов своего выпуска.

Скорее всего, ум его просто был не способен примениться к некоторым сторонам реальной жизни. Он принадлежал к замкнутому кругу крупной буржуазии, с ее окостенелыми принципами и предрассудками, и не мог не судить обо всем с точки зрения этих принципов и предрассудков.

Комиссар терпеливо разъяснял:

– Прежде всего, господин следователь, Виктор знает этот канал, как вы или я знаем свои кабинеты. Он прошел по дну не менее двухсот раз, осмотрел его метр за метром. Он добросовестный малый, и если он говорит, что головы там нет…

– Мой водопроводчик тоже неплохо знает свое дело и слывет добросовестным малым. Это не мешает ему каждый раз, когда я его вызываю, доказывать, что в трубах не может быть никакой неисправности.

– Кроме того, в случаях, аналогичных нашему, редко бывает, что голову находят там же, где тело.

Комельо пытался понять; его острые глазки не отрывались от Мегрэ, пока тот продолжал:

– Объясняется это так. Насколько трудно установить, кому принадлежали разрозненные части тела – особенно, если они пробыли некоторое время в воде, – настолько легко опознать голову. Поэтому логично предположить, что тот, кто хотел от нее отделаться, мог потрудиться и отнести ее подальше.

– Предположим.

Мегрэ незаметно вынул левой рукой кисет с табаком и ждал, когда внимание его собеседника отвлечется, чтобы набить трубку.

Теперь комиссар стал рассказывать о г-же Калас и баре на набережной Вальми.

– Как вы туда попали?

– Случайно, честно говоря. Мне нужно было позвонить, а в ближайшем баре телефон был возле стойки и без кабины.

– Продолжайте.

Мегрэ упомянул об отъезде Каласа, о поезде на Пуатье, об отношениях хозяйки с рассыльным Антуаном Кристеном и о шрамах в форме полумесяца.

– Итак, эта женщина утверждает, что ей неизвестно, были или не были у ее мужа эти шрамы? И вы ей поверили?

Одна мысль об этом возмущала Комельо.

– Если говорить откровенно, Мегрэ, я не понимаю, почему вы не вызвали эту женщину и рассыльного к себе в кабинет для допроса, которые обычно у вас проходят успешно? Вы же, я думаю, не поверили ни слову из того, что она вам рассказала?

– Я не был бы столь категоричен.

– Утверждать, что она не знает, куда уехал ее муж и когда вернется!..

Мог ли такой Комельо, живший в привилегированном квартале, в квартире с окнами на Люксембургский сад, разбираться в психике каких-то Каласов?

Тем временем Мегрэ улучил момент и чиркнул спичкой: трубка его задымилась. Комельо, не выносивший табака, тотчас устремил на трубку пристальный взгляд, что он делал всегда, когда кто-нибудь осмеливался закурить у него в кабинете, но комиссар твердо решил сохранять безмятежный вид.

– Возможно, она говорила не правду, – уступил он. – Возможно также, что это была правда. Мы выудили из канала куски безголового тела. Речь может идти о любом человеке от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Ничто пока не позволяет нам установить, чье это тело. Сколько человек такого возраста исчезло за последние дни и сколько уехало, не сообщив точно, куда они едут? Могу ли я вызывать к себе госпожу Калас и обращаться с ней как с подозреваемой только потому, что у нее есть привычка пить тайком и ее любовник – молодой человек, который развозит товары на велосипеде и убегает при виде полиции? Как мы будем выглядеть, если завтра или через час где-либо отыщется голова и окажется, что это не Калас?

– Вы установили наблюдение за ее домом?

– Жюдель, из Десятого округа, поставил на набережной одного человека. Вчера вечером, после ужина, я прогулялся в тех местах.

– Что-нибудь обнаружили?

– Ничего существенного. Я расспросил нескольких уличных девиц, которые попались мне навстречу. Ночью в этом квартале все выглядит иначе, чем днем. Мне особенно хотелось выяснить, не заметил ли кто-нибудь из них подозрительных хождений туда-сюда вблизи кафе в пятницу вечером и не слышал ли чего.

– Что-нибудь узнали?

– Не бог весть что. От одной женщины я все-таки узнал кое-что новое, только не успел еще это проверить.

Она сказала, что у жены Каласа есть другой любовник, человек средних лет, рыжий, который не то живет, не то работает в этом квартале. По правде говоря, особа, рассказавшая мне об этом, страшно зла на хозяйку бара за то, что она наносит ущерб подругам по ремеслу. «Если бы она еще брала деньги, – сказала мне эта девица, – никто не стал бы ее осуждать. Но с нею все обходится даром. В случае необходимости мужчины знают, куда обращаться. Надо только подождать, чтобы отвернулся хозяин. Я, конечно, сама не видела, но все говорят, что она никому не отказывает».

Комельо только горестно вздыхал, слушая все эти откровения.

– Действуйте, как считаете нужным, Мегрэ. Мне лично все кажется вполне ясным. С подобными людьми незачем слишком церемониться.

– Сейчас я снова иду туда, – закончил Мегрэ. – Мне надо также увидеть ее дочь. Наконец, я надеюсь получить кое-какие сведения от медсестер, которые присутствовали при операции аппендицита Каласу.

В этой операции была одна любопытная деталь. Накануне вечером, когда Мегрэ бродил по кварталу, он заглянул на минуту в бистро. Г-жа Калас дремала, сидя на стуле, четверо клиентов играли в карты. Мегрэ спросил у нее, в какой больнице оперировали ее мужа.

Насколько Мегрэ было известно, Калас был крепким мужчиной, его трудно было представить мнительным неженкой, трясущимся над своим здоровьем. Ему нужна была самая обычная операция, не тяжелая и не рискованная. Так вот, вместо того чтобы обратиться в городскую больницу, Калас истратил значительную сумму на частную клинику в Вильжюифе. Причем это была не просто частная клиника. Ее содержали монахини, работавшие там медсестрами.

Сейчас там находился Лапуэнт, который должен был вскоре позвонить комиссару.

– Никакой снисходительности, Мегрэ! – отчеканил Комельо, когда комиссар шел к двери.

Дело было совсем не в снисходительности. Дело было и не в жалости, но разве это объяснишь такому вот Комельо? С каждой минутой Мегрэ все больше погружался в мир, столь непохожий на повседневный, что комиссар продвигался там как бы ощупью. Существовала ли какая-либо связь между маленьким баром на набережной Вальми и телом, брошенным в канал Сен-Мартен? Это было возможно, как возможно было и простое совпадение.

Мегрэ вернулся к себе в кабинет. Он становился все более угрюмым и ворчливым: на известном этапе розыска это происходило с ним почти всегда. Накануне он только искал и собирал факты, не спрашивая себя, к чему это приведет. Теперь в его руках были обрывки истины, а он не знал, как их связать друг с другом.

Г-жа Калас была уже не только живописным персонажем, какие иногда встречались ему. Теперь в его глазах она являла собой человеческую проблему.

Для Комельо она была просто пьяной потаскухой, путавшейся с первым встречным. Для Мегрэ – чем-то иным. Он не знал еще точно, чем именно.

И оттого, что он не знал, не чувствовал истины, его все больше охватывало смутное недовольство.

Вошел Люкас, принес почту.

– Ничего нового?

– Вы были где-то неподалеку, шеф?

– У Комельо.

– Если бы я знал, я позвонил бы вам по внутреннему телефону. Есть новости. Жюдель в полном смятении.

Мегрэ тотчас подумал о г-же Калас и спросил себя, что с ней, но дело оказалось в другом.

– Жюдель говорил о молодом человеке, Антуане, если я правильно понял.

– Правильно, Антуан. Он что, опять исчез?

– Вот именно. Вы, кажется, вчера вечером приказали следить за ним. Молодой человек вернулся прямо к себе домой на Фобур-Сен-Мартен, почти на углу улицы Луи-Блан. Инспектор, которому Жюдель поручил следить за ним, расспросил консьержку. Парень живет вместе с матерью, которая работает прислугой, на восьмом этаже. Они занимают две комнатушки в мансарде. Лифта нет. Я повторяю эти детали так, как мне их передал Жюдель. Дом, видимо, из числа тех жутких громадных зданий, в которых набито по пятьдесят – шестьдесят семей и где на всех лестницах кишит детвора.

– Продолжай.

– Да это почти все. По словам консьержки, мать парня женщина порядочная и мужественная. Муж ее умер в санатории. Она тоже болела туберкулезом. Говорит, что вылечилась, но консьержка этому не верит. Что касается инспектора, он попросил по телефону инструкций у Жюделя. Жюдель не захотел рисковать и приказал инспектору следить за домом. Тот до полуночи был на улице, а потом вошел, с последними жильцами, и провел ночь на лестнице.

Утром, незадолго до восьми, консьержка указала ему на проходившую мимо худую женщину и сказала, что это мать Антуана. Инспектору незачем было вступать с ней в разговор или идти за ней следом. Через полчаса он решил, от нечего делать, подняться на восьмой этаж.

Ему показалось странным, что парень не вышел из комнаты, чтобы идти на работу. Он прижался ухом к двери, ничего не услышал, постучал. Наконец заметил, что замок самый простой, и открыл дверь отмычкой.

В первой комнате, она же кухня, он увидел постель матери. В соседней комнате была другая постель, смятая, но никого не было, и окошко на крышу было открыто.

Жюдель не может себе простить, что заранее не подумал об этом. Ясно, что парень ночью вылез из окна и отправился по крышам на поиски другого открытого окна. Он, наверное, спустился на улицу через дом по улице Луи-Блан.

– Точно известно, что его нет в доме?

– Они опросили всех жильцов.

Мегрэ представил себе ироническую улыбку следователя Комельо, узнавшего эту новость.

– Лапуэнт еще не звонил?

– Нет.

– В Институт судебной медицины для опознания тела кто-нибудь явился?

– Как обычно.

Обычно человек двенадцать, главным образом пожилые женщины, каждый раз бросались опознавать найденное тело.

– Доктор Поль не звонил?

– Я только что положил его заключение вам на стол.

– Если позвонит Лапуэнт, скажи, чтобы он возвращался на Набережную и ждал меня. Я скоро вернусь.

Мегрэ отправился пешком к острову Сен-Луи, обошел собор Нотр-Дам, пересек Сену по железному мостику и через несколько минут очутился на узкой и людной улице. Был час, когда хозяйки закупают съестное для обеда, и комиссару приходилось проталкиваться в толпе женщин с маленькими тележками. Мегрэ отыскал бакалейный магазинчик, над которым жила, по словам г-жи Калас, ее дочь, Люсетта. Обогнув лавку, он вошел в неровно замощенный двор с липой посредине, что делало его похожим на двор не то сельской школы, не то церкви.

– Кого вы ищете? – крикнул ему женский голос из окна первого этажа.

– Мадмуазель Калас.

– Четвертый этаж налево, но ее нет дома.

– Вы не знаете, когда она вернется?

– Она редко приходит в обеденный перерыв. Обычно возвращается в половине седьмого. Если вам срочно, можете спросить ее в больнице.

Отель-Дье, старейшая больница Парижа, где работала Люсетта Калас, находилась поблизости. Однако проникнуть в отделение профессора Лаво оказалось не так-то просто: был самый разгар рабочего дня, по коридорам взад и вперед сновали мужчины и женщины в белых халатах, санитары катили носилки, неуверенно брели и исчезали в дверях больные.

– Будьте добры, могу я видеть мадмуазель Калас?

Но на Мегрэ никто не обращал внимания.

– Не знаем такой. Это больная?

Или ему показывали в глубь коридора:

– Пройдите туда.

Несколько раз посылали в противоположные стороны, пока он не попал в неожиданно тихий коридор, где за маленьким столиком сидела девушка.

– Позовите, пожалуйста, мадмуазель Калас.

– По личному делу? Как вы сюда попали? По-видимому, он проник в места, недоступные для простых смертных. Мегрэ назвал себя и даже показал полицейский значок – до такой степени он ощущал здесь свою незначительность.

– Посмотрю, сможет ли она выйти. Боюсь, что она сейчас в операционной.

Ему пришлось ждать минут десять, курить он не осмелился. Девушка вернулась в сопровождении медсестры, довольно высокого роста, со спокойным и ясным лицом.

– Это вы хотели со мной говорить?

Чистая и светлая больничная обстановка, белый халат и шапочка разительно контрастировали с баром на набережной Вальми.

– Я комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Люсетта Калас удивленно, но не испуганно, смотрела на него, ничего не понимая.

– Вы именно меня хотели видеть?

– Ведь это ваши родители живут на набережной Вальми?

Комиссар заметил, что в глазах ее на мгновение появился холодный блеск:

– Да. Но я…

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Сейчас я буду нужна профессору. Он делает обход больных и…

– Я отниму у вас всего несколько минут.

Она подумала, огляделась и указала на приоткрытую дверь:

– Можно зайти сюда.

В комнате было два стула, складная кровать и какие-то неизвестные Мегрэ инструменты, очевидно, хирургические.

– Давно ли вы виделись с родителями?

Он отметил, что она чуть дрогнула при слове «родители».

– Я стараюсь бывать там как можно реже.

– Почему?

– Вы их видели?

– Я видел вашу мать.

Она ничего не добавила, видимо, считая объяснения излишними.

– Вы на них сердиты?

– Разве я могу сердиться на них за то, что они произвели меня на свет?

– Вы не были там в прошлую пятницу?

– В этот день меня не было в Париже. Это мой выходной, и я ездила с друзьями за город.

– Значит, вы не знаете, что ваш отец уехал?

– Почему бы вам не объяснить мне с самого начала причину? Вы спрашиваете меня о людях, которые официально считаются моими родителями, но они уже давно чужие для меня. А в чем, собственно, дело? С ними что-нибудь случилось?

Она закурила сигарету, заметив:

– Здесь можно курить. По крайней мере сейчас.

Но комиссар не воспользовался приглашением.

– А если бы что-нибудь случилось с одним из них? Вы удивились бы?

Она посмотрела ему в глаза и отрезала:

– Нет.

– Что же, например, могло бы случиться?

– Что Калас забил до смерти мою мать. Она сказала не «отец», а «Калас».

– Он часто ее бьет?

– Не знаю, как теперь. Раньше – почти каждый день.

– И ваша мать молчала?

– Она только опускала голову под ударами. Я спрашивала себя: может, ей это нравится?

– Что еще могло бы произойти?

– Что она решится подлить ему яду в суп.

– Она его ненавидит?

– Я знаю только, что вот уже двадцать четыре года она живет с ним и не пытается от него уйти.

– Она несчастна, по-вашему?

– Видите ли, господин комиссар, я стараюсь вообще об этом не думать. Ребенком я мечтала только об одном – уйти оттуда. И как только смогла это сделать, ушла.

– Вам было пятнадцать лет, я знаю.

– Кто вам об этом сказал?

– Ваша мать.

– Значит, она жива.

Она подумала и подняла голову:

– Тогда он?

– Что вы хотите сказать?

– Она его отравила?

– Вряд ли. У нас даже нет точных данных, что с ним произошло несчастье. Ваша мать говорит, что он уехал в пятницу, после полудня, в окрестности Пуатье, где обычно закупает белое вино.

– Верно. Эти поездки были еще при мне.

– Так вот, из канала Сен-Мартен вытащили мертвое тело. Возможно, это он.

– Никто его не опознал?

– Пока никто. Опознать его трудно, потому что мы не нашли голову.

Люсетта даже не вздрогнула при этих словах – возможно, потому, что работала в больнице.

– Что с ним могло произойти, по-вашему? – спросила она.

– Не знаю. Ищу. К жизни вашей матери имеют отношение некоторые мужчины. Извините, что говорю вам об этом.

– Уж не думаете ли вы, что для меня это новость?

– Не был ли ваш отец когда-то, мальчиком или подростком, ранен зарядом охотничьей дроби в живот? На лице ее появилось удивление:

– Я никогда об этом не слыхала.

– И, конечно, никогда не видели шрамов?

– Если они на животе… – она чуть улыбнулась.

– Когда вы последний раз были на набережной Вальми?

– Подождите… Должно быть, с месяц назад.

– Калас был там?

– Я всегда старалась приходить, когда его нет дома.

– После обеда?

– Да. В это время он обычно играет на бильярде где-то в районе Восточного вокзала.

– У вашей матери не было тогда какого-либо посетителя?

– В тот день – нет.

– Вам было что-нибудь нужно от матери?

– Нет.

– О чем вы говорили?

– Не помню. О разных вещах.

– О Каласе шла речь?

– Вряд ли.

– Может быть, вы приходили попросить у матери денег?

– Вы заблуждаетесь, господин комиссар. Было время, когда я сидела без гроша и даже голодала, но и тогда я не клянчила у их двери. А теперь я хорошо зарабатываю, и мне подавно незачем это делать.

– Вы не помните, о чем вы говорили во время вашего последнего визита на набережную Вальми?

– Точно не помню.

– Среди мужчин, посещавших бар, вы не встречали румяного молодого человека, который ездит на трехколесном велосипеде?

Она отрицательно покачала головой.

– А рыжего мужчину средних лет? На этот раз она задумалась.

– У него на лице следы ветряной оспы? – спросила она.

– Не знаю.

– Если да, то это господин Дьедонне.

– Кто он такой?

– Я ничего о нем не знаю. Друг моей матери. Очень давний клиент кафе.

– Послеобеденный клиент? Она поняла:

– Я, во всяком случае, видела его после обеда. Может быть, это и не то, что вы думаете. Я ничего не утверждаю. Он производил впечатление человека тихого, такого представляешь себе сидящим вечером у огня, в домашних туфлях. Впрочем, я почти всегда видела его сидящим у печки, напротив моей матери. Они так давно были знакомы, что им уже незачем было стараться развлекать друг друга. Вы понимаете? Их можно было принять за старых супругов.

– Вы не знаете, где он живет?

– Я слышала, он говорил, вставая: «Мне пора на работу». Наверно, работает в том же квартале, но не знаю кем. Одевается он лучше, чем рабочие. Я приняла бы его скорее за конторщика.

В коридоре послышался звонок, и собеседница Мегрэ разом поднялась.

– Меня вызывают, – сказала она. – Извините, я должна идти.

– Возможно, я зайду еще к вам на улицу Сен-Луи.

– Я бываю там только вечером. Не приходите слишком поздно, я рано ложусь.

Мегрэ видел, как она на ходу покачала головой, подобно человеку, еще не вполне осознавшему новость.

– Извините меня, мадмуазель. Будьте добры, где выход?

Мегрэ выглядел таким растерянным, что молоденькая девушка у стола улыбнулась и проводила его по коридору до лестницы.

– Отсюда доберетесь сами. Сейчас вниз, налево и еще раз налево.

– Благодарю вас.

Он не решился спросить у нее, что она думает о Люсетте Калас. Он и сам затруднился бы сказать, что он о ней думает.

На обратном пути Мегрэ зашел выпить глоток белого в бистро напротив Дворца правосудия. Когда он вновь очутился в своем кабинете, там его уже ожидал Лапуэнт.

– Как дела у святых сестер? – спросил Мегрэ.

– Они были очень приветливы. Я сначала боялся, что мне там будет не по себе, но они меня встретили так, что…

– Выяснил что-либо о шрамах?

Лапуэнт был не слишком удовлетворен результатом своего визита.

– Прежде всего, как и говорила нам госпожа Калас, врач, делавший операцию, умер три года назад. Монахиня в регистратуре нашла историю болезни Каласа. О шрамах там, естественно, не упоминается, зато я узнал, что Калас болел язвой желудка.

– Они оперировали ему язву?

– Нет. Перед операцией они делают полное обследование и результаты записывают.

– Об особых приметах там не упоминается.

– Ничего подходящего. Моя монашка расспрашивала других сестер, но никто из них уже толком не помнит о Каласе. Одна только вспомнила, что он молился перед наркозом.

– Он был католик?

– Нет, просто боялся. Таких подробностей святые сестрички не забывают, а шрамы у них в памяти не остаются.

Итак, дело не сдвинулось с места и безголовое тело по-прежнему оставалось неопознанным.

Может быть, следователь Комельо прав? Если труп, найденный в канале, и Омер Калас – одно и то же лицо, форсированный допрос его жены может дать очень ценные сведения. Очная ставка с Антуаном, парнем на велосипеде, тоже не прошла бы безрезультатно, прикажи Мегрэ вовремя его задержать.

– Что же нам делать? – тихонько спросил Лапуэнт, оробевший от мрачного вида Мегрэ.

– Пошли.

– Машину взять?

– Да.

– Куда поедем?

– На канал.

Мегрэ хотел по пути поручить инспекторам 10-го округа разыскать в квартале рыжеволосого человека со следами ветряной оспы по имени Дьедонне.

Машина с комиссаром и Лапуэнтом за рулем пробиралась в потоке автобусов и грузовиков и уже подъезжала к бульвару Ришар-Ленуар, где неподалеку жил Мегрэ, когда комиссар внезапно сказал:

– Сворачивай к Восточному вокзалу. Лапуэнт удивленно посмотрел на начальника.

– Может, это ничего и не даст, но я хочу проверить. Нам говорили – Калас уехал в пятницу после обеда и взял с собой чемодан. Предположим, он вернулся в субботу. Если его убили и разделили на части, надо было освободиться от чемодана. Уверен, что на набережной Вальми больше нет ни чемодана, ни одежды, которую он, надо думать, брал с собой в поездку.

Лапуэнт следил за мыслью Мегрэ, кивая головой.

– В канале ни чемодана, ни одежды не нашли, тогда как убитого предварительно раздели.

– И голову тоже не нашли, – уточнил Лапуэнт. Предположение Мегрэ не содержало ничего оригинального. Когда виновные в убийстве лица хотят отделаться от компрометирующих предметов, они, в шести случаях из десяти, сдают их в камеру хранения.

Восточный вокзал был в двух шагах от набережной Вальми. Лапуэнт с трудом отыскал для машины свободное местечко у тротуара, после чего они с комиссаром прошли в зал ожидания.

– В пятницу, во второй половине дня, вы дежурили? – спросил Мегрэ у служителя в камере хранения.

– Только до шести вечера.

– В тот день было много народу?

– Не больше, чем обычно.

– У вас есть еще невостребованные вещи из тех, что были сданы в пятницу?

Служащий повернулся к стеллажам, на которых вытянулись в ряд тюки и чемоданы.

– Два места, – ответил он.

– Они принадлежат одному и тому же лицу?

– Нет. Номера разные. К тому же я вспомнил, что эту корзину, закрытую полотном, сдавала толстая женщина, от нее еще пахло сыром.

– Корзина с сыром?

– Не знаю. Впрочем, нет, теперь уже не пахнет.

– А второе место?

– Коричневый чемодан.

Он указал пальцем на дешевый, потертый чемодан.

– На нем нет ни имени, ни адреса?

– Нет.

– Вы не помните, кто его сдавал?

– Я могу ошибиться, но мне вроде помнится, что это был деревенский парень.

– Почему деревенский?

– Да вид у него был такой.

– Может быть, потому, что у него было румяное лицо?

– Может быть.

– Как он был одет?

– На нем, кажется, были кожаная куртка и фуражка. Мегрэ и Лапуэнт переглянулись: оба подумали об Антуане Кристене.

– В котором часу это могло быть?

– Около пяти. Точнее, чуть позже, потому что в это время пришел скорый из Страсбурга.

– Если за этим чемоданом придут, немедленно позвоните в полицейский участок, что на набережной Жемап.

– А если этот тип испугается и удерет?

– В любом случае мы будем здесь через несколько минут.

Было только одно средство установить принадлежность чемодана – съездить за г-жой Калас и показать ей его. Она равнодушно посмотрела на входящих в кафе Мегрэ и Лапуэнта и пошла к стойке, чтобы принять от них заказ.

– Мы сейчас не будем пить, – сказал Мегрэ. – Мы пришли за вами, чтобы вы опознали один предмет, который находится недалеко отсюда. Мой инспектор поедет с вами.

– А кафе нужно закрыть?

– Не стоит, я останусь здесь, а вы вернетесь через несколько минут.

Она не взяла шляпу, только надела туфли вместо шлепанцев.

– Вы сами будете обслуживать клиентов?

– Надеюсь, мне не придется этим заниматься. Когда машина с Лапуэнтом и г-жой Калас уехала, Мегрэ еще с минуту постоял на пороге. На губах его появилась улыбка. Впервые за годы службы он остался один в маленьком кафе как бы в роли его владельца. Мысль эта так понравилась Мегрэ, что он забрался за стойку и принял традиционную позу хозяина парижского бистро.