Текст книги "Дело Сен-Фиакра"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Остается сказать, что я приехал, чтобы попросить У матери сорок тысяч франков. Я должен оплатить один чек, иначе он окажется без обеспечения. Видите, как все складывается.

Граф сорвал ветку с живой изгороди, вдоль которой они шли. Казалось, он изо всех сил старается овладеть собой.

– Мало того, я еще привез с собой Мари Васильефф.

– Мари Васильефф?

– Это моя любовница. Когда я выезжал из Мулена, она еще спала. С нее вполне станется нанять машину и явиться сюда прямо сейчас. Да, что и говорить – полный букет!

В гостинице у Мари Татен, где попивали ром несколько мужчин, уже потушили керосиновые лампы. Пофыркивал перед отправлением полупустой автобус на Мулен.

– Не заслужила она такого! – задумчиво произнес Морис.

– Кто?

– Мама.

В эту минуту, несмотря на весьма солидные габариты, он походил на обиженного ребенка. Кто знает, может быть, теперь он с трудом сдерживал слезы.

Меж тем собеседники кружили вокруг церкви, то сворачивая к пруду, то вновь возвращаясь к храму.

– Послушайте, комиссар. Но ведь это невозможно.

Не может быть, чтобы ее действительно убили. У меня просто в голове не укладывается.

Мегрэ и сам столь напряженно размышлял об этом, что временами забывал о своем спутнике. Он тщательно воскрешал в памяти малейшие детали заутрени.

Графиня сидела на своей фамильной скамье. Никто к ней не подходил. Она причастилась. Затем опустилась на колени, закрыв лицо руками. Потом открыла молитвенник. Чуть погодя вновь закрыла лицо руками…

– Погодите минутку.

Мегрэ по ступенькам поднялся на крыльцо и вошел в церковь, где ризничий уже готовил алтарь к обедне.

Звонарь, грубоватого вида крестьянин в тяжелых подбитых гвоздями башмаках, выравнивал ряды стульев.

Комиссар прошел прямо к скамьям для именитых прихожан и окликнул сторожа, который обернулся на его голос.

– Кто взял молитвенник?

– Какой молитвенник?

– Молитвенник графини. Он остался здесь.

– Вы уверены?

– Ну-ка, поди сюда! – велел Мегрэ звонарю. – Ты не видел, тут не было молитвенника?

– Я?

То ли он в самом деле был туп до идиотизма, то ли притворялся. Мегрэ нервничал. В глубине нефа он заметил Мориса де Сен-Фиакра.

– Кто подходил к этой скамье?

– Жена врача сидела во время второй мессы.

– Я думал, доктор не ходит в церковь.

– Он-то, может, и не ходит. А вот его жена…

– Ладно. Объявите всей деревне, что того, кто принесет мне этот молитвенник, ждет солидное вознаграждение.

– В замке?

– Нет. У Мари Татен.

Когда комиссар вышел на улицу, оказалось, что Морис де Сен-Фиакр дожидается его.

– Я ничего не понял в этой истории с молитвенником.

– У нее остановилось сердце, не так ли? Вполне вероятно, что причиной тому было сильное волнение. И произошло это сразу после причастия, то есть тогда, когда графиня раскрыла молитвенник. Представьте себе, а вдруг в молитвеннике…

Но молодой граф обескураженно покачал головой.

– Не представляю, чтобы какая-нибудь новость до такой степени потрясла мою мать. К тому же это было бы так… так омерзительно…

Тяжело вздохнув, он мрачно поглядел в сторону замка.

– Пойдемте чего-нибудь выпьем.

Но направились они не к замку, а в гостиницу, где их появление вызвало некоторое замешательство. Четверо крестьян, до этого спокойно попивавших себе вино, вдруг почувствовали себя явно не в своей тарелке. Они поздоровались с новыми гостями почтительно, даже слегка боязливо.

Из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, примчалась Мари Татен и запричитала:

– Господин Морис, я никак не могу опомниться, такая горестная новость! Бедная наша графиня!

Кто-кто, а она плакала, не скрывая слез. Наверное, всякий раз, когда в деревне кто-нибудь умирал, она обливалась горючими слезами.

– Вы ведь тоже были у мессы, правда? – обратилась она к Мегрэ, словно призывая его в свидетели. – Подумать только – никто ничего не заметил! Мне рассказали, когда я уже вернулась сюда…

Человек всегда чувствует себя неловко, если в подобных ситуациях ведет себя более сдержанно, чем посторонние, которым вроде бы не с чего так уж убиваться.

Морис выслушивал соболезнования, стараясь сдержать раздражение, и, чтобы скрыть замешательство, направился к этажерке, взял оттуда бутылку рома и наполнил две стопки.

Плечи у него затряслись, он залпом выпил стопку и обратился к Мегрэ:

– По-моему, я простыл; видно, утром продуло в машине.

– В наших краях всегда все простужены, господин Морис… – отозвалась Мари Татен. И, обращаясь к Мегрэ, заметила: – Вам бы тоже не мешало поберечься: я слышала, как вы кашляли ночью.

Крестьяне собрались уходить. Печка раскалилась докрасна.

– И ведь в такой день! – причитала Мари Татен.

Из-за ее косоглазия было непонятно, к кому она обращается – к Мегрэ или к молодому графу.

– Не хотите ли перекусить? Надо же, я была так потрясена, когда мне сообщили о несчастье, что даже забыла переодеться.

Однако она ограничилась тем, что надела фартук поверх своего черного платья, которое надевала только в церковь. Шляпка ее осталась сиротливо лежать на столе.

После второй стопки рома Морис де Сен-Фиакр вопросительно поглядел на Мегрэ, словно ожидая его дальнейших распоряжений.

– Идемте, – сказал комиссар.

– Вы придете обедать? Я зарезала курочку и…

Но мужчины уже вышли на улицу. Перед церковью стояло несколько двуколок, хозяева которых, не выпрягая лошадей, привязали их к тополям, росшим у храма.

Над кладбищенской оградой там и сям виднелись головы прихожан. Единственным ярким пятном во дворе замка была желтая спортивная машина графа.

– Чек кроссирован?[2]2
  Кроссировать чек – нанести на чек две параллельные черты по диагонали в знак того, что указанную сумму может получить лишь банковское учреждение.


[Закрыть]

– Да, но завтра же он будет представлен к оплате.

– Вы много работаете?

Ответом ему было молчание. Тишину нарушал лишь звук их шагов по подмерзшей дороге, шелест гонимых ветром сухих листьев да пофыркивание лошадей.

– Видите ли, я, что называется, шалопай, человек никчемный. За что только я не брался! Да вот – эти самые сорок тысяч франков! На эти деньги я хотел основать киностудию. А до этого был вкладчиком одной радиокомпании.

Справа, со стороны пруда Богородицы, донесся приглушенный звук выстрела. Показался охотник, размашисто шагавший к добыче, над которой заливалась лаем его собака.

– Это Готье, наш управляющий, – пояснил Морис. – Видимо, отправился на охоту еще до того, как…

И тут граф вдруг потерял контроль над собой: лицо его исказилось, он яростно топнул ногой и, казалось, вот-вот разрыдается.

– Бедная старушенция! – выдавил он сквозь зубы, стараясь унять дрожь губ. – Это… это так мерзко! А этот гаденыш Жан, он…

И тут, словно по волшебству, они заметили двух мужчин, прохаживавшихся по двору замка: это были Бушардон и Жан Метейе. Похоже, секретарь яростно доказывал что-то – так неистово размахивал он худыми руками.

Временами ветер приносил аромат хризантем.

Глава 3
Церковный служка

Солнце так и не выглянуло из-за туч, но дымка рассеялась, и потому все предметы казались особенно четкими и выпуклыми. Каждая деталь проступала с беспощадной объемностью и ясностью: стволы деревьев, сухие ветки, булыжники, а главное – черные силуэты пришедших на кладбище людей. По контрасту белые надгробия, белоснежные накрахмаленные воротнички посетителей и чепцы старух казались чем-то нереальным и резали глаз своей белизной.

Не будь студеного северного ветра, обжигавшего лицо, могло показаться, что весь пейзаж накрыт чуть запыленным стеклянным колпаком.

– Мы еще вернемся к нашему разговору.

Мегрэ покинул графа де Сен-Фиакра у кладбищенской ограды. Какая-то старуха, сидевшая на принесенной с собой скамеечке, настойчиво предлагала прохожим апельсины и шоколад.

Крупные, кисловатые, недозрелые апельсины. Да еще глазированные! При одном взгляде на них слюнки текли, и, хотя потом от них изрядно драло горло, Мегрэ, когда ему было лет десять, всякий раз накидывался на них – ведь это были апельсины!

Подняв бархатный воротник пальто, комиссар шел, не глядя по сторонам. Он и без того прекрасно помнил, где находится могила отца: налево, третья за кипарисом.

Кладбище украсилось цветами. Накануне иные прихожанки с мылом отмывали надгробия. Решетки могильных оград сияли свежей краской.

«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЭВАРИСТ МЕГРЭ».

– Извините, здесь не курят.

Комиссар не сразу сообразил, что слова эти обращены к нему. Наконец он увидел стоящего перед ним звонаря, который был заодно и кладбищенским сторожем, и, не погасив трубки, сунул ее прямо в карман.

Ему никак не удавалось сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли. На него нахлынули воспоминания – об отце, о мальчике, утонувшем в пруду Богородицы, о младенце, которого в нарядной коляске катали по парку замка.

Люди с любопытством таращились на него. Оглядевшись, он обнаружил, что их лица ему знакомы. Но в былые времена тот, например, мужчина, который нес сейчас малыша вслед за женщиной на сносях, был пятилетним ребенком.

Цветов Мегрэ не захватил. Да и вообще отцовская могила выглядела заброшенной. Насупившись, он двинулся к выходу, бормоча себе под нос, но так, что несколько человек обернулись на эти слова:

– Прежде всего нужно отыскать молитвенник.

Возвращаться в замок не хотелось. Нечто в тамошней атмосфере было ему глубоко отвратительно и вызывало негодование.

Разумеется, он давно не питал никаких иллюзий относительно человеческой природы. Тем не менее он так и кипел: эти люди умудрились испоганить его воспоминание о детстве. Особенно графиня: ведь в памяти его она запечатлелась благородной и прекрасной, точь-в-точь героиня детской волшебной сказки из книжки с картинками.

И вдруг она превратилась в выжившую из ума старуху, за деньги покупавшую любовь молодых подонков.

Мало того! Ей даже не хватало духу делать это в открытую, не таясь! Этот самый Жан прикидывался ее секретарем! К тому же был не так уж молод, да и красотой не отличался.

А бедная старушенция, как называл ее сын, разрывалась меж благочестием и той греховной жизнью, которую вела в замке.

В довершение всего последнему отпрыску графского рода де Сен-Фиакров грозит арест, если выданный им чек будет опротестован.

Впереди шел какой-то мужчина с охотничьим ружьем за плечами, и комиссар сообразил, что он направляется к дому управляющего. Похоже, это был тот самый охотник, за которым они давеча наблюдали.

Мегрэ шел за ним буквально по пятам, и они почти одновременно добрались до двора, где взъерошенные куры жались к стене, пытаясь укрыться от ветра.

– Эй!

Охотник обернулся.

– Вы управляющий Сен-Фиакров?

– А вы кто такой?

– Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

– Мегрэ?

Управляющий изумился, услышав это имя, но никак не мог вспомнить, где он его слышал.

– Вам уже сообщили?

– Только что. Я был на охоте. Но при чем здесь полиция?

Управляющий был невысок ростом, коренаст, седоволос. На сморщенном, как печеное яблоко, лице под кустистыми бровями прятались глаза.

– Мне сказали, сердце у нее отказало.

– Куда вы теперь направляетесь?

– Не могу же явиться в замок в залепленных грязью сапогах да еще с ружьем!

Из его охотничьей сумки свешивалась голова зайца.

Мегрэ поглядел на домик, к которому они направлялись.

– Ага, кухню переделали.

– Да уж лет пятнадцать назад, – буркнул управляющий.

– Как ваше имя?

– Готье… Правда ли, что господин граф приехал?

Хотя…

Управляющий мялся и, по всей видимости, чего-то недоговаривал. И уже толкнул дверь, явно не собираясь приглашать в дом Мегрэ.

Однако комиссар вошел вслед за ним и повернул направо – к столовой, где пахло хорошим коньяком и чем-то сдобным.

– Погодите минутку, господин Готье. В замке пока обойдутся без вас. А мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Иди скорее! – донесся из кухни женский голос. – Говорят, это ужас что такое…

А Мегрэ время от времени поглаживал дубовый стол, украшенный по углам резьбой, изображавшей львиные головы. Этот стол был памятен ему с детства, уже после смерти отца его продали новому управляющему.

Между тем Готье загремел бутылками в буфете, выбирая, какую подать на стол. Не исключено, впрочем, что он просто тянул время.

– Что вы можете сказать о господине Жане? Кстати, как его фамилия?

– Метейе… Он из довольно приличной семьи. Уроженец Буржа.

– Дорого он обходился графине?

Готье промолчал и наполнил рюмки виноградной водкой.

– Какие обязанности он выполнял в замке? Думаю, вся работа была на вас, раз вы управляющий.

– Разумеется.

– Так что же?

– Ничего он не делал. Так, напишет несколько личных писем. Поначалу бахвалился, что поможет госпоже графине подзаработать – он якобы прекрасно разбирается в финансовых операциях. Накупил каких-то акций, которые через несколько месяцев прогорели. Тогда он стал уверять, что возместит все убытки и даже заработает сверх того благодаря новой технике фотографии, придуманной каким-то его дружком. Госпоже графине это обошлось в добрую сотню тысяч франков, а потом пресловутый дружок как в воду канул. И вот в последний раз он занялся печатаньем каких-то клише. Я ровно ничего в этом не смыслю. Что-то вроде фотогравюры или гелиогравюры, но дешевле…

– Так, значит, Метейе очень занятой человек?

– Шуму много, а толку – чуть. Строчил статейки в «Журналь де Мулен», и редакции приходилось их опубликовать – из-за госпожи графини. Мало того, у них в типографии он и возился со своими клише, и директор не решался выставить его вон. Ваше здоровье!

Тут управляющий встревожился:

– Они, часом, не схлестнулись с господином графом?

– Нет, все в порядке.

– Полагаю, вы здесь не просто так. Зря – она уже умерла от сердечного приступа.

Хуже всего было то, что управляющий упорно отводил взгляд. Утерев усы, Готье направился в соседнюю комнату.

– Извините, мне нужно переодеться. Я собирался к вечерне, но теперь…

– Мы еще с вами увидимся, – бросил ему Мегрэ на прощанье.

Не успел он затворить за собой дверь, как невидимая женщина поинтересовалась:

– Кто это был?

Двор, где Мегрэ мальчиком играл в шарики прямо на земле, теперь был выложен плитками песчаника.

На деревенской площади собирались кучки принарядившихся крестьян. Из церкви лились звуки органа.

Дети, выряженные в новые праздничные одежки, не смели сегодня шалить и резвиться. Там и сям мелькали торчавшие из карманов носовые платки. У многих покраснели носы. То и дело кто-нибудь громко сморкался.

До Мегрэ доносились обрывки фраз:

– Это полицейский из Парижа.

– Говорят, он приехал из-за коровы Матье, которая околела на той неделе…

Чистенький, набриолиненный молодой человек фатоватого вида, одетый в темно-синий диагоналевый пиджак с красным цветком в петлице, набравшись духу, обратился к комиссару:

– Вас ждут у Татен. Вроде кто-то что-то украл…

Изо всех сил сдерживая смех, он принялся пихать приятелей локтями, но не выдержал и, отвернувшись, так и прыснул.

Как оказалось, он сказал правду. В гостинице Мари Татен стало заметно теплее, но теперь в воздухе плавали клубы табачного дыма. Похоже, посетители дымили трубками, как заправские паровозы. За столик, где расположилась большая крестьянская семья, Мари Татен принесла большие кружки кофе. Крестьяне подкреплялись домашней провизией – глава семьи перочинным ножом нарезал сухую колбасу. Молодежь пила лимонад, старики – виноградную водку. Мари Татен без конца суетилась вокруг посетителей.

При появлении комиссара нерешительно поднялась какая-то женщина, сидевшая в углу: облизнув пересохшие от волнения губы, она двинулась к Мегрэ. Комиссар сразу узнал рыжеволосого мальчишку, которого она тащила за рукав.

– Вы и есть господин комиссар?

Все разом оглянулись на Мегрэ.

– Прежде всего, должна сказать, господин комиссар, что в нашей семье никогда не было жуликов, хоть мы люди бедные. Понимаете? И вот когда я увидела, что Эрнест…

Бледный как полотно мальчишка уставился в пол: он изо всех сил крепился, чтобы не расплакаться.

– Так, значит, это ты взял молитвенник? – спросил Мегрэ, склонившись к мальчику.

Ответом ему был лишь яростный колючий взгляд.

– Отвечай же господину комиссару.

Но парнишка упорно хранил молчание. Недолго думая, мать влепила ему затрещину – на левой щеке мальчугана остался багровый след материнской пятерни. Голова бедняги мотнулась в сторону, глаза налились слезами, губы задрожали, но он не шелохнулся.

– Горе мое, будешь ты отвечать или нет?

И, обращаясь к Мегрэ:

– Вот они каковы, теперешние детки! Уже какой месяц он слезно клянчит у меня молитвенник! И чтобы непременно такой же толстый, как у господина кюре! Представляете себе! Так что когда мне сказали про молитвенник госпожи графини, я сразу подумала…

И потом я удивилась, чего это он вернулся домой в перерыве между второй и третьей мессой? Обычно в это время он перекусывает в доме у кюре. Я тут же пошла в комнату и под матрасом нашла вот это…

Тут мать вновь влепила мальчугану оплеуху, а малыш даже не пытался уклониться или защититься от удара.

– В его возрасте я и читать-то не умела! Но у меня и без того хватало совести не красть книги!

В гостинице воцарилось почтительное молчание. Мегрэ взял молитвенник:

– Благодарю вас, сударыня.

Ему не терпелось посмотреть книгу, и он направился было в дальний конец зала.

– Господин комиссар… – вновь окликнула его крестьянка.

Теперь она вновь выглядела растерянной, сбитой с толку.

– Мне сказали, что будет вознаграждение… Хоть Эрнест и…

Она аккуратно спрятала в ридикюль протянутые комиссаром двадцать франков, после чего потащила сына к двери, приговаривая:

– Уж я тебе задам, ворюга ты эдакий!

Мальчуган метнул взгляд на Мегрэ. Глаза их встретились лишь на несколько мгновений, но этого было вполне достаточно, чтобы понять: они друзья.

Наверное, потому, что когда-то Мегрэ тоже тщетно мечтал о молитвеннике с золотым обрезом, и чтобы там были не только обычные молитвы, а все литургические тексты, напечатанные в две колонки – по-французски и по-латыни.

– Когда вы собираетесь обедать?

– Не знаю.

Мегрэ собрался было подняться к себе в комнату, чтобы там осмотреть молитвенник, но вспомнил о тысяче крошечных сквознячков, тянувших из-под крыши, и передумал, решив пройтись по дороге.

Неспешно шагая по направлению к замку, он раскрыл молитвенник, на переплете которого красовался герб де Сен-Фиакров. Вернее, ему даже не понадобилось его раскрывать: книга сама раскрылась на том месте, где между страниц была заложена какая-то бумага.

Страница 221. Молитва после причастия.

На самом деле там лежала небрежно вырезанная газетная заметка, которая на первый взгляд показалась комиссару какой-то странной, словно бы плохо пропечатанной.

«Париж, 1 ноября. Трагическое самоубийство произошло сегодня утром в квартире на улице Миромениль, занимаемой вот уже на протяжении многих лет графом де Сен-Фиакром и его подругой, русской эмигранткой Мари С.

Заявив подруге, что он стыдится скандального поведения некоторых членов своей семьи, граф прострелил себе голову из браунинга и через несколько минут, не приходя в сознание, скончался.

Как нам известно, речь идет о крайне тягостной семейной драме, а вышеупомянутый член семьи несчастного самоубийцы – не кто иной, как его мать».

Гусыня, вперевалку шествовавшая по дороге, вытянула шею и яростно зашипела на комиссара. Громко зазвонили колокола, и из церкви медленно потекла толпа людей. Слышалось шарканье сотен ног. Из распахнутых дверей храма тянуло ладаном и паленым воском.

Мегрэ сунул молитвенник в карман пальто, но книга была слишком толстой, и карман у него оттопырился. Он приостановился, чтобы повнимательнее осмотреть роковой клочок бумаги.

Вот оно, орудие преступления! Клочок газеты размером семь на пять сантиметров!

Графиня де Сен-Фиакр явилась к заутрене, опустилась на колени возле скамьи, где уже двести лет молились ее родичи. Она собиралась причаститься. Об этом кто-то знал. Вот она раскрыла молитвенник, собираясь прочесть «Молитву после причастия».

И тут орудие преступления сработало. Мегрэ крутил в руках вырезку. Что-то здесь было не так. Особенно его заинтересовало качество печати: ему показалось, что отпечаток изготовлен не на обычном типографском станке.

Это был обыкновенный оттиск, изготовленный вручную, плоской печатью. Иначе и быть не могло – ведь текст пропечатался на обратной стороне листка!

Злодей даже не потрудился сделать фальшивку как следует, а может, он просто не успел. Но графине и в голову не пришло перевернуть бумажку. Она мгновенно умерла – от потрясения, от негодования, от стыда и тоски.

На Мегрэ страшно было смотреть: ему еще не доводилось сталкиваться с таким подлым, трусливым, но в то же время таким хитроумным преступлением.

Мало того, убийца додумался предупредить полицию!

Предположим, молитвенник так бы и не нашелся…

Да, именно так! Молитвенник должен был исчезнуть.

Тогда не было бы и речи о преступлении и обвинять было бы некого. У графини внезапно отказало сердце, и она умерла. Вот и все.

Неожиданно Мегрэ повернул обратно. Когда он вернулся в гостиницу, там только и речи было, что о нем и о молитвеннике.

– Не скажете, где живет малыш Эрнест?

– Третий дом за бакалейной лавкой, на главной улице.

Мегрэ поспешил туда. Одноэтажная хибара. В комнате рядом с буфетом – увеличенные фотографии отца и матери. Женщина уже успела снять пальто и толклась на кухне, откуда доносился запах жареной говядины.

– Вашего сынишки нет дома?

– Он пошел раздеться. Нечего пачкать праздничную одежду. Сами видели, как ему досталось! У нас в семье никогда ничего такого не было; а он…

Распахнув дверь, она заорала:

– Поди сюда, негодник!

Мегрэ увидел мальчугана – он был в одних трусиках и старался куда-нибудь спрятаться.

– Пусть он оденется, – проговорил Мегрэ. – Мне нужно с ним поговорить.

Женщина вновь занялась обедом. Муж ее, по всей видимости, зашел пропустить рюмку-другую в заведение Мари Татен.

Наконец дверь отворилась и появился Эрнест, весь вид которого выражал настороженность. На нем была будничная одежда, брюки были явно длинноваты.

– Пойдем-ка пройдемся.

– Вы собираетесь на улицу? – воскликнула женщина. – Тогда, Эрнест, поди надень свой воскресный костюм, да побыстрее.

– Не стоит, сударыня. Ну, идем, приятель.

На улице было пустынно. Сегодня жизнь бурлила лишь на деревенской площади, на кладбище, да и в заведении Мари Татен.

Завтра я подарю тебе молитвенник даже толще этого: с красными заставками в начале каждого стиха.

Мальчуган буквально остолбенел. Значит, комиссар знает, что бывают молитвенники с красными заглавными буквами – как раз такой лежит обычно в церкви на алтаре.

– Только ты должен честно сказать, где нашел молитвенник графини. Я не буду тебя ругать.

Забавно было наблюдать, как в мальчугане просыпается древняя крестьянская осторожность. Он молчал. Даже весь подобрался.

– Ты нашел его там, где сидела графиня?

Молчание. Веснушчатая мордашка словно окаменела: малыш судорожно стиснул зубы.

– Разве ты не понял, что я тебе друг?

– Да, вы дали маме двадцать франков.

– Ну так что?

Вот теперь малыш мог отыграться.

– Когда мы шли домой, мама сказала, что лишь для вида отхлестала меня по щекам, и потом даже дала мне двадцать сантимов.

Так-так… А парень-то, оказывается, своего не упустит. Интересно, что за мысли бродят в этой головенке, кажущейся непомерно крупной для такого заморыша.

– А ризничий?

– Он ничего мне не сказал.

– Кто же забрал молитвенник со скамьи?

– Не знаю.

– А где же ты его нашел?

– В ризнице, под моим стихарем… Я собирался идти завтракать к кюре. Но забыл захватить носовой платок, полез в карман стихаря – чувствую, там что-то твердое.

– А ризничий тоже был там?

– Он был в нефе, гасил свечи… Знаете, свечи с красными буквицами, они очень дорогие.

Иначе говоря, кто-то взял молитвенник со скамьи и До поры до времени спрятал под стихарем служки, чтобы потом его забрать.

– Ты раскрывал книгу?

– Не успел. Я не хотел остаться без завтрака – тем более что по воскресеньям дают яйцо всмятку и еще…

– Знаю, знаю.

Тут Эрнест окончательно растерялся: откуда известно этому горожанину, что по воскресеньям на завтрак у священника подают яйца и варенье?

– Можешь идти домой.

– Вы в самом деле подарите мне…

– Молитвенник? Да. Завтра. До свиданья, мой мальчик.

Мегрэ протянул мальчугану руку, и тот, чуть поколебавшись, пожал ее.

– Знаю, знаю, это вы понарошку, – тем не менее хмыкнул он перед тем, как уйти.

Итак, преступление совершено в три этапа: статью кто-то набрал или велел набрать на линотипе. А линотипами, как известно, оборудованы только типографии газет или очень крупные издательства.

Кто-то заложил вырезку в молитвенник на конкретную страницу.

А потом кто-то забрал молитвенник со скамьи и до времени спрятал его под стихарем в ризнице.

Возможно, все это дело рук одного человека. Однако не исключено, что для каждого этапа был свой исполнитель. Хотя вполне возможно, что текст набирал один, а все остальное проделал другой.

Проходя мимо церкви, Мегрэ увидел, что оттуда вышел кюре и направляется к нему. Комиссар подождал его у тополей – возле старухи, торговавшей шоколадом и апельсинами.

– Я иду в замок, – сообщил кюре, подходя к Мегрэ. – Мне впервые в жизни довелось служить в таком состоянии: я сам толком не понимал, что делаю. Как подумаю, что это могло быть преступление…

– Речь идет именно о преступлении, – отозвался Мегрэ.

Некоторое время они шагали молча. Комиссар протянул священнику газетную вырезку. Тот на ходу прочел ее и вернул комиссару.

Спутники упорно хранили молчание.

– Зло порождает зло. Но то было несчастное существо, – проговорил наконец кюре.

Ветер задувал с удвоенной силой, так что приходилось придерживать шляпу.

– Я действовал недостаточно энергично, – мрачно добавил кюре.

– Вы?

– Она приходила ко мне каждый Божий день. Готова была вернуться на путь праведный. Но едва она возвращалась в замок…

Он произнес эти слова с невыразимой горечью.

– Я не хотел там появляться. Но в конце концов это был мой долг.

При виде двух мужчин, идущих им навстречу по главной аллее парка, Мегрэ и священник приостановились.

Приглядевшись, они узнали темную бородку Бушардона, а худосочный верзила рядом с ним был не кто иной, как Жан Метейе. Яростно размахивая руками, он вновь что-то доказывал доктору. Желтая машина по-прежнему стояла во дворе замка. Судя по всему, Метейе боялся туда возвращаться, пока не уехал граф де Сен-Фиакр.

Над деревней брезжил таинственный, обманчивый свет. И во всем случившемся было что-то обманчивое, двусмысленное. Какая-то невразумительная канитель.

– Идемте, – проговорил Мегрэ.

Похоже, врач тоже сказал секретарю что-то в этом Роде и потащил его к священнику.

– Здравствуйте, господин кюре. Представьте, я вполне могу вас обнадежить. Даже такому закоренелому нечестивцу, как я, понятна ваша тревога при мысли, что в вашей церкви совершено преступление. Однако это вовсе не так. Опираясь на научные факты, со всей определенностью заявляю, наша графиня умерла от сердечного приступа.

Мегрэ подошел к Жану Метейе.

– У меня к вам один вопрос.

Чувствовалось, что молодой человек нервничает, прямо обмирает от страха.

– Когда вы в последний раз были в редакции газеты «Журналь де Мулен»?

– Я… Погодите…

Он собирался уже что-то сказать, но спохватился и подозрительно уставился на комиссара.

– Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Не важно.

– Я обязан вам отвечать?

– Не хотите – не надо.

Выглядел Метейе не то чтобы опустившимся, а скорее измученным глубоким внутренним разладом. Нервозность его переходила все пределы и могла бы стать предметом внимания доктора Бушардона, который в эту самую минуту беседовал с кюре.

– Я прекрасно знаю: теперь все будут валить на меня.

Но я готов защищаться.

– Договорились. Вы будете защищаться.

– Прежде всего, я хочу повидаться с адвокатом. Это мое право. И вообще, кто вы такой?

– Минуточку. Вы изучали право?

– Два года.

Секретарь графини попытался взять себя в руки, даже выдавил подобие улыбки.

– В полицию никто не обращался. Состава преступления – нет. Значит, у вас нет ни малейших оснований…

– Прекрасно! В самую точку.

– Доктор утверждает, что…

– А я полагаю, что графиня была убита. И убийца – самый что ни на есть отъявленный мерзавец. Прочтите-ка вот это.

Мегрэ протянул ему газетную вырезку. Метейе весь сжался, словно одеревенел, и так зыркнул на комиссара, словно собирался плюнуть ему в лицо.

– Мерзавец? Вы говорите, мерзавец? Я не позволю…

Комиссар мягко тронул его за плечо:

– Милый юноша, но ведь вам-то я еще ничего не говорил. Кстати, вы не знаете, где сейчас граф? А теперь прочтите и верните мне эту бумагу.

Глаза Метейе торжествующе блеснули.

– Граф обсуждает с управляющим какую-то историю с чеками. Вы найдете их в библиотеке.

Доктор Бушардон и священник слегка обогнали комиссара, и он расслышал, как врач произнес:

– Нет, нет, господин кюре, это вполне соответствует природе человека. Более, чем соответствует! Если бы вы немножко занялись физиологией, вместо того чтобы без конца мусолить писания Святого Августина!

Гравий шуршал под их шагами. Все четверо медленно поднялись по ступеням крыльца, каменные плиты которого побелели от стужи.