355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жорж Сименон » Мой друг Мегрэ » Текст книги (страница 4)
Мой друг Мегрэ
  • Текст добавлен: 6 сентября 2016, 23:27

Текст книги "Мой друг Мегрэ"


Автор книги: Жорж Сименон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 4
Помолвка Жинетты

Забавно было видеть, как она вдруг застыдилась и оправила юбку, потому что лестница была крутая, а Мегрэ поднимался вслед за ней.

Она вошла в «Ковчег», как к себе домой, и спросила самым естественным тоном:

– Найдется для меня комната, Поль?

– Придется тебе занять маленькую, возле ванной.

Потом она повернулась к Мегрэ:

– Вы не хотите подняться на минутку, господин комиссар?

Эти слова прозвучали бы двусмысленно в том доме, которым она управляла в Ницце, но здесь в них не было ничего особенного. Однако она неправильно поняла колебания Мегрэ, который из-за какого-то кокетства продолжал вести дознание, ничего не скрывая от м-ра Пайка. На мгновение на губах ее появилась почти профессиональная улыбка.

– Я ведь не опасна, вы знаете.

Странная вещь! Инспектор Скотленд-Ярда заговорил по-английски, может быть, из деликатности. Он сказал французскому коллеге только одно слово:

– Please.

Первой по лестнице поднималась Жожо с чемоданом.

Юбка у нее была коротенькая, и из-под нее выглядывали розовые трусики, обтягивавшие маленький зад. Видимо, это и побудило Жинетту снова оправить платье.

В номере кроме кровати можно было сесть на стул с соломенным сиденьем – комната была маленькая, полутемная, со слуховым окном. Жинетта сняла шляпу, со вздохом облегчения опустилась на край кровати и тут же, сбросив туфли на очень высоких каблуках, растерла наболевшие пальцы ног.

– Вам неприятно, что я попросила вас подняться?

Внизу разговаривать невозможно, а идти куда-нибудь У меня не было сил. Посмотрите, как распухли у меня щиколотки. Можете закурить трубку, господин комиссар. – Жинетте было не по себе. Чувствовалось, что она говорит для того, чтобы выиграть время. – Вы не очень на меня сердитесь?

Хотя Мегрэ и понял, что она имеет в виду, он, тоже желая выиграть время, ответил:

– За что?

– Я прекрасно знаю, что вы были разочарованы.

А все же я не так уж тут виновата. Благодаря вам я провела в санатории самые счастливые годы своей жизни. Мне ни о чем не надо было заботиться. Там был врач, который немного напоминал вас: он очень хорошо ко мне относился. Приносил книги. Я целые дни читала. До того, как я попала туда, я была совсем необразованная. И когда я чего-нибудь не понимала, он объяснял. У вас нет сигареты? Ну, ничего. К тому же мне лучше не курить.

Я пробыла в санатории пять лет, и мне уже стало казаться, что я проведу там всю жизнь. Мне там понравилось. В противоположность другим, мне не хотелось уходить оттуда.

Когда мне объявили, что я выздоровела и могу уехать, клянусь вам, я скорее испугалась, чем обрадовалась. Оттуда, где мы жили, видна была долина, почти всегда скрытая легкой дымкой, а порой густыми облаками, и я боялась спускаться туда. Я хотела бы остаться в качестве сиделки, но у меня не было необходимых для этого знаний, а чтобы мыть полы или помогать на кухне, не хватало сил.

Что бы я стала делать там, внизу? Я привыкла есть три раза в день. И знала, что у Жюстины мне это будет обеспечено.

– Почему вы приехали сегодня? – спросил Мегрэ довольно холодным тоном.

– Разве я вам сейчас не сказала? Сначала я поехала в Йер. Мне не хотелось, чтобы на похоронах бедного Марселя никто не шел за гробом.

– Вы все еще любили его?

Она немного смутилась.

– Мне кажется, я его по-настоящему любила. Я много говорила с вами о нем, когда вы заботились обо мне после его ареста. Знаете, Марсель был неплохой человек. В сущности, даже наивный, я сказала бы, застенчивый. И как раз потому, что был застенчивый, хотел вести себя, как другие. Но только он перехватывал через край. Там, в горах, я все это поняла.

– И вы его разлюбили?

– Мои чувства к нему изменились. Я видела других людей. Могла сравнивать. Доктор помог мне понять.

– Вы были влюблены в этого доктора?

Она несколько нервно засмеялась.

– Я думаю, что в санатории все более или менее влюблены в своих врачей.

– Марселей вам писал?

– Иногда.

– Он надеялся, что вы опять будете жить вместе?

– Первое время, кажется, да. Потом он тоже изменился. Мы оба изменились, но по-разному. Он очень быстро постарел, почти сразу. Не знаю, видели ли вы его с тех пор. Прежде он хорошо одевался, следил за собой. Был гордый. А потом… с тех пор, как он случайно приехал на побережье…

– Это он устроил вас к Жюстине и Эмилю?

– Нет. Я знала Жюстину понаслышке. Я сама явилась к ней. Она взяла меня на испытательный срок как помощницу, потому что для другого я уже не годилась.

Там, в горах, мне сделали четыре операции, у меня все тело в рубцах.

– Я спросил вас, почему вы приехали сегодня.

Мегрэ неустанно возвращался к этому вопросу.

– Когда я узнала, что это дело ведете вы, я, конечно, подумала, что вы вспомните обо мне и велите меня разыскать. Это, разумеется, потребовало бы времени.

– Если я правильно понял, то с тех пор, как вы вышли из санатория, вы больше не общались с Марселем, но посылали ему деньги?

– Случалось. Я хотела, чтобы он мог иногда доставить себе какое-нибудь удовольствие. Он не показывал виду, но у него бывали трудные времена.

– Он вам это говорил?

– Говорил, что он неудачник, что всегда был неудачником, что не способен даже стать настоящим подлецом.

– Он говорил вам это в Ницце?

– Он никогда не приезжал ко мне в «Сирены». Знал, что это запрещено.

– Значит, здесь?

– Да.

– Вы часто бываете на Поркероле?

– Почти каждый месяц. Жюстина теперь слишком стара, чтобы самой проверять свои заведения, а господин Эмиль никогда не любил разъезжать.

– Вы ночуете здесь, в «Ковчеге»?

– Всегда.

– А почему Жюстина не предоставит вам комнату у себя? У нее же довольно большая вилла.

– Она никогда не позволяет женщинам ночевать под своей крышей.

Он понял, что затронул чувствительное место, но Жинетта все еще не поддавалась.

– Боится за сына? – пошутил он, раскуривая трубку.

– Это может показаться смешным, а между тем это правда. Она всегда заставляла его держаться за ее юбку; поэтому по характеру он и стал скорее похож на девицу, чем на мужчину. Она до сих пор обращается с ним, как с ребенком. Он шагу не смеет ступить без ее разрешения.

– А женщин он любит?

– Скорее боится. Я говорю, вообще. Знаете, у него нет к этому склонности. Здоровьем он никогда не отличался. Он все время лечится, принимает лекарства, читает медицинские книги.

– А еще почему, Жинетта?

– Что?

– Почему вы приехали сюда?

– Так я же вам сказала.

– Нет.

– Я подумала, что вы, наверное, заинтересуетесь господином Эмилем и его матерью.

– А точнее?

– Вы не такой, как другие полицейские, и все же…

Когда случается что-нибудь мерзкое, всегда подозревают людей определенной среды.

– И вы считали нужным мне сказать, что господин Эмиль не имеет отношения к смерти Марселя?

– Я хотела объяснить вам…

– Объяснить что?

– Мы с Марселем остались добрыми друзьями, но о том, чтобы жить вместе, не могло быть и речи. Он об этом больше и не помышлял. Думаю, и не хотел этого.

Понимаете? Он больше не имел никакого отношения к нашей среде. Послушайте, я сейчас видела Шарло…

– Вы его знаете?

– Я несколько раз встречала его здесь. Нам случалось есть за одним столом.

– Вы собирались повидать его сегодня на Поркероле?

– Нет. Клянусь, я говорю правду. Только меня стесняет ваша манера задавать вопросы. Прежде вы мне доверяли. Вы немного жалели меня. А теперь меня больше не за что жалеть, правда? Я теперь даже не чахоточная.

– Вы много зарабатываете?

– Меньше, чем можно было бы думать. Жюстина – страшная скряга. И сын ее тоже. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь. Даже немного откладываю, но недостаточно, чтобы жить потом на ренту.

– Вы говорили о Марселе.

– Я уже не помню что!.. Ах да. Как вам объяснить?

Когда вы его знавали, он пытался играть роль закоренелого преступника. Посещал в Париже бары, где можно встретить людей вроде Шарло и даже убийц. Делал вид, что принадлежит к их бандам, а они не принимали его всерьез.

– Значит, он был там на вторых ролях?

– Потом и это прекратилось. Он перестал встречаться с этими людьми, жил на своей лодке или в лачуге.

Много пил. Всегда находил способ достать вина. Денежные переводы от меня тоже ему помогали. Но я знаю, что думают, когда человека вроде него находят убитым.

– Что именно?

– Вы тоже это знаете. Воображают, что это связано с определенной средой, что это сведение счетов или месть. А здесь совсем не то.

– Вы хотели сказать мне именно это, не правда ли?

– Я уже забыла, что хотела сказать. Вы так изменились! Простите, я имею в виду не внешность.

Мегрэ невольно улыбнулся ее смущению.

– Прежде даже у себя в кабинете на набережной Орфевр вы были не похожи на полицейского.

– Вы очень боитесь, чтобы я не заподозрил людей из вашей среды? Уж не влюблены ли вы, случайно, в Шарло?

– Конечно нет. Мне было бы очень трудно влюбиться в кого бы то ни было после всех перенесенных операций. И Шарло интересует меня не больше, чем другие.

– Ну а теперь договаривайте.

– Почему вы думаете, что я не все сказала? Даю честное слово, я не знаю, кто убил бедного Марселя.

– Но вы знаете, кто его не убивал.

– Да.

– Вы знаете, кого я мог бы заподозрить?

– В конце концов, вы все равно узнаете это, не сегодня, так завтра, если не знаете уже сейчас. Я сказала бы вам сразу, если бы вы допрашивали меня не так сухо.

Я должна выйти замуж за господина Эмиля, вот что!

– Когда?

– Когда умрет Жюстина.

– А почему нужно ждать ее смерти?

– Я же вам толковала, она ревнует ко всем женщинам. Из-за нее он не женился, из-за нее, насколько мне известно, у него никогда не было любовницы.

– А все-таки он собирается жениться?

– Потому что страшно боится одиночества. Пока жива мать, он спокоен. Она ухаживает за ним, как за грудным младенцем. Но она недолго протянет. Самое большее – год.

– Это сказал врач?

– У нее рак, а для операции она слишком стара. Что до него, то он всегда воображает, что вот-вот умрет. Несколько раз на дню задыхается, боится шевельнуться, как будто малейшее движение может стать для него роковым.

– Потому он и сделал вам предложение?

– Да. Он вбил себе в голову, что у меня хватит здоровья, чтобы ухаживать за ним. Даже потребовал, чтобы меня осмотрело несколько врачей. Нечего и говорить, что Жюстина об этом ничего не знает, а то бы она давно выставила меня за дверь.

– А Марселей?

– Я сказала ему.

– И как он это принял?

– Совершенно спокойно. Он считал, что я правильно делаю, стараясь обеспечить себя под старость. По-моему, ему было приятно, что я буду жить здесь.

– Господин Эмиль не ревновал к Марселену?

– С чего бы? Я же вам сказала, что между нами ничего не было.

– Словом, вы об этом обязательно хотели поговорить со мной?

– Я подумала обо всех предположениях, которые вы могли бы сделать и которые не соответствовали бы действительности.

– Например, что Марселей мог шантажировать господина Эмиля, и тот, чтобы избавиться от него…

– Марсель не занимался шантажом, а господин Эмиль скорее умрет с голоду, чем решится зарезать Цыпленка.

– Это точно, что вы в последние дни не приезжали на остров?

– В этом легко убедиться.

– Потому что вы все время были в своем заведении, в Ницце? Что ж, превосходное алиби.

– А мне оно нужно?

– Вы же сами утверждали, что я сейчас говорю как полицейский. Марселен все-таки мог стеснять вас. В особенности, если принять во внимание, что господин Эмиль – лакомый кусочек, очень лакомый. Если он женится на вас, он оставит вам после смерти приличное состояние.

– Да, довольно приличное. Теперь я сомневаюсь, правильно ли сделала, что приехала. Я не предвидела, что вы будете говорить со мною так. Я вам искренне во всем призналась.

Глаза у нее блестели, как будто она готова была заплакать, и Мегрэ созерцал теперь старое, плохо раскрашенное лицо, сморщенное в детской гримасе.

– Делайте что хотите. Я не знаю, кто убил Марселя.

Это катастрофа.

– В особенности для него.

– Да, и для него. Но он-то, по крайней мере, спокоен. Вы меня арестуете?

Жинетта сказала это с чуть заметной улыбкой, хотя было видно, что она боится и говорит более серьезным тоном, чем ей хотелось бы.

– Пока не собираюсь.

– Мне нужно поехать на похороны завтра утром.

Если вы желаете, я сразу же вернусь. Надо будет только послать за мной лодку на мыс Жьен.

– Может быть, пошлю.

– Вы ничего не скажете Жюстине?

– Не скажу, если не будет крайней необходимости.

Но я ее не предвижу.

– Вы на меня сердитесь?

– Да нет.

– Нет, сердитесь. Я это сразу почувствовала, еще прежде чем сошла с «Баклана». Я-то вас тут же узнала. И разволновалась, потому что вспомнила целый кусок своей жизни.

– Период, о котором вы жалеете?

– Может быть. Не знаю. Иногда я спрашиваю себя об этом.

Она встала, вздохнув, не надевая туфель. Ей хотелось расшнуровать корсет, и поэтому она ждала, чтобы комиссар ушел.

– Делайте как знаете, – вздохнула она наконец, когда он взялся за ручку двери.

У него слегка сжалось сердце, когда он оставил ее одну, постаревшую, запуганную, в маленькой комнатке, куда заходящее солнце проникало сквозь слуховое окно, окрашивая все: и обои, и стеганое одеяло – в розовый цвет, похожий на румяна.


– Стаканчик белого, господин Мегрэ.

Игроки в шары на площади закончили партию и окружили бар, разговаривая очень громко, с сильным акцентом. В углу ресторана, у окна, м-р Пайк сидел за столиком напротив Жефа де Грефа; оба были поглощены игрой в шахматы.

Возле них на банкетке сидела Анна и курила сигарету, вставленную в длинный мундштук. Она оделась.

На ней было хлопчатобумажное платьице, но чувствовалось, что под ним та же нагота, как и под парео.

Тело у нее было мясистое, чрезвычайно женственное, настолько созданное для ласк, что ее невольно хотелось представить себе в постели.

Де Греф облачился в серые шерстяные брюки и морскую тельняшку в синюю и белую полоску. На ногах были туфли на веревочной подошве, как почти у всех на острове, как те, что купил себе безупречный м-р Пайк.

Мегрэ поискал глазами инспектора, но Леша не было видно.

Ему пришлось принять стакан вина, который придвинул Поль, а люди у бара потеснились, чтобы освободить ему место.

– Итак, комиссар?

С ним уже заговаривали, и он знал, что через несколько минут лед будет сломан. Несомненно, обитатели острова с утра только и ждали этого момента, чтобы познакомиться с ним. Их было довольно много, не меньше десяти, все в одежде рыбаков. Двое-трое выглядели посолиднее; вероятно, это были мелкие рантье.

Что бы там ни подумал м-р Пайк, надо выпить.

– Вам нравится наше местное вино?

– Очень.

– В газетах пишут, что вы пьете только пиво. А Марселен говорил, что это неправда, что вы не отказываетесь и от графинчика кальвадоса. Бедный Марселей! Ваше здоровье, комиссар.

Поль, хозяин, который знал, чего надо ждать в подобных случаях, не ставил бутылку на место и держал ее наготове в руке.

– Это правда, что он был ваш приятель?

– Да, я его знавал. Он был неплохой парень.

– Конечно. А правильно написано в газете, что он родом из Гавра?

– Правильно.

– Это с его-то акцентом?

– Когда я был с ним знаком, лет пятнадцать назад, он говорил без акцента.

– Слышишь, Титен? Что я всегда говорил?

Выпили по четыре, по пять стаканов, перебрасываясь словами, просто так, для своего удовольствия.

– Чего вы сегодня хотите поесть, комиссар? Разумеется, у нас есть рыбная похлебка. Но может быть, вы не любите провансальской рыбной похлебки?

Мегрэ поклялся, что любит как раз только это кушанье, и все пришли в восторг. Сейчас не время было по очереди знакомиться с каждым из окружающих: отдельные лица не очень запоминаются в общей массе.

– А вы любите анисовую водку, настоящую, ту, которая запрещена? Налей всем по рюмке пастиса, Поль.

Наливай, наливай! Комиссар ничего не скажет.

Шарло сидел на террасе и читал газету; перед ним стояла рюмка.

– У вас уже есть какие-нибудь предположения?

– О чем?

– Да об убийстве же! Морен Бородач, который родился на острове и не уезжал с него семьдесят лет, никогда не слышал ни о чем подобном. Были случаи, когда люди тонули. Одна женщина с Севера лет пять-шесть назад пыталась покончить с собой, проглотив снотворное. Один итальянский матрос, поссорившись с Батистом, ударил его ножом в руку. Но чтобы настоящее преступление… Никогда, комиссар! Здесь даже самые злые становятся кроткими, как ягнята.

Все смеялись, пытались что-то сказать, потому что главное для них – говорить, сказать все равно что, чокнуться со знаменитым комиссаром.

– Вы лучше поймете это, когда пробудете здесь несколько дней. Вам следовало бы приехать сюда в отпуск, вместе с женой. Вас научили бы играть в шары.

Правда, Казимир? Казимир в прошлом году выиграл приз на конкурсе газеты «Пти-Провансаль», а вы, наверное, понимаете, что это значит.

Церковь в конце площади из розовой превратилась в лиловую, небо понемногу окрашивалось в бледно-зеленый цвет, и люди один за другим выходили из бара.

Порой вдали раздавался резкий голос женщины, кричавшей:

– Эй, Жюль, суп подан!

А не то какой-нибудь мальчишка храбро являлся за отцом и тянул его за руку.

– Значит, не сыграем партию?

– Уже поздно.

Мегрэ объяснили, что после партии в шары обычно играют в карты, но сегодня не успели из-за него. Матрос с «Баклана», немой великан с огромными босыми ногами, улыбался комиссару, показывая ослепительные зубы, и время от времени протягивал свой стакан, издавая странное кудахтанье, заменявшее слова «за ваше здоровье».

Посмотрев вниз, Мегрэ увидел, что де Греф со своей девушкой ушли и англичанин остался один перед шахматной доской.

Мы будем обедать через полчаса, – объявил Мегрэ.

Поль тихо спросил его, указывая на инспектора Скотленд-Ярда:

– Вы думаете, ему нравится наша кухня?

Несколько минут спустя Мегрэ и его коллега шагали по острову, направляясь к гавани. Они уже усвоили местные привычки. Солнце зашло, и в воздухе чувствовалось некое бесконечное успокоение. Звуки были уже не те, что днем. Теперь слышался легкий плеск воды о камни мола; серый цвет этих камней сделался резче и стал черным, таинственным; миноносец с белым номером на корпусе, выписанным крупными цифрами, бесшумно скользил к открытому морю со скоростью, казавшейся головокружительной.

– Я едва не проиграл ему, – начал м-р Пайк. – Он очень силен, очень уверен в себе.

– Это он предложил вам сыграть?

– Я взял шахматы, чтобы поупражняться. Он сел за соседний стол со своей подругой, и по тому, как он смотрел на фигуры, я сразу понял, что ему хочется сразиться со мной.

Наступило долгое молчание. Они шли по молу. Около белой яхты качалась маленькая лодка с надписью на корме: «Цветок любви». Это была лодка де Грефа; парочка находилась на борту. Под тентом, в кабине, где едва хватало места для двоих и нельзя было даже выпрямиться во весь рост, горел свет. Оттуда доносились звон ложек и стук посуды. Там ужинали.

Когда полицейские миновали яхту, м-р Пайк медленно, с обычной точностью продолжал:

– Он как раз тот тип молодого человека, которого терпеть не могут в хороших семьях. Правда, во Франции вряд ли можно часто встретить такой тип.

Мегрэ очень удивился: впервые с тех пор, как он познакомился с англичанином, его коллега высказывал общие идеи. М-р Пайк сам казался немного смущенным, словно вдруг застеснялся.

– Почему вы думаете, что во Франции таких нет?

– Я хочу сказать, нет молодых людей именно такого типа.

Он тщательно подыскивал слова. Они остановились на конце мола, напротив гор, видневшихся на континенте.

– Мне кажется, что здесь молодой человек из хорошей семьи может делать глупости, как у вас говорится, покупать себе женщин, автомобили или играть в казино. Но разве ваши шалопаи играют в шахматы? Сомневаюсь. Разве они читают Канта, Шопенгауэра, Ницше и Кьеркегора? Это маловероятно, не так ли? Они хотят только жить в свое удовольствие, не дожидаясь наследства родителей.

Они прислонились к стене, окаймлявшей мол с одной стороны.

– Де Греф не принадлежит к этой породе шалопаев. Я даже не думаю, что ему хочется иметь много денег. Это анархист почти чистой воды. Он бунтует против всего, что знал в жизни, против всего, чему его учили, против своего отца, судейского чиновника, против своей буржуазной матери, против родного города, против нравов своей страны. – М-р Пайк запнулся и чуть покраснел: – Простите меня.

– Продолжайте, прошу вас.

– Мы обменялись только несколькими фразами, но, по-моему, я его понял, потому что в моей стране немало таких людей, да, наверное, и в других странах, где царят строгие моральные принципы. Вот почему я сказал, что во Франции вряд ли можно встретить очень много таких мальчишек. У вас нет ханжества. Может быть, и есть, но не столько.

Намекал ли он на среду, в которую им обоим пришлось окунуться со времени их приезда сюда, на г-на Эмиля, Шарло, Жинетту: ведь все эти люди жили среди других, и позор не оставлял на них заметного следа?

Мегрэ был слегка насторожен, чувствовал себя немного напряженно. М-р Пайк не нападал на него прямо, однако его подмывало защищаться.

– Из чувства протеста, – продолжал м-р Пайк, – эти молодые люди отрицают все скопом – и хорошее, и плохое. Вот пример. Де Греф похитил девочку у ее семьи. Она мила, очень соблазнительна. Однако я думаю, что он сделал это не потому, что соблазнился ею, а потому, что она была из хорошей семьи и по воскресеньям ходила с мамашей в церковь. Потому что ее отец, вероятно, строгий и благомыслящий господин.

Потому также, что, похищая ее, он многим рисковал.

Я, наверное, ошибаюсь, правда?

– Не думаю.

– Есть люди, которые, попав в чистое помещение с изящной обстановкой, испытывают потребность ее осквернить. У де Грефа потребность осквернять жизнь, осквернять все, что угодно.

На этот раз Мегрэ был поражен. Его, как говорят, «посадили в калошу»: он понимал, что у м-ра Пайка возникла та же мысль, что у него. Когда де Греф признался, что несколько раз бывал на борту «Северной звезды», Мегрэ мгновенно сообразил, что он ходил туда не только ради выпивки и что между обеими парами существовали какие-то более тесные и неблаговидные отношения.

– Это очень опасные молодые люди, – заключил м-р Пайк. И добавил: – Возможно, они к тому же очень несчастливы.

Потом, по-видимому найдя воцарившееся молчание слишком торжественным, англичанин заметил уже не таким серьезным тоном:

– Знаете, он прекрасно говорит по-английски. У него даже нет никакого акцента. Я не удивился бы, если бы мне сказали, что он окончил один из наших первоклассных колледжей.

Пора было идти ужинать. Полчаса прошли уже давно. Почти совсем стемнело, и лодки в гавани покачивались в ритме дыхания моря. Мегрэ выколотил трубку, постучав ею о каблук, поколебался, не набить ли другую. Проходя мимо лодочки голландца, он внимательно посмотрел на нее.

Говорил ли м-р Пайк только для того, чтобы говорить? Или хотел по-своему дать ему какой-то совет?

Разгадать это было трудно, пожалуй, даже невозможно. Французский язык инспектора был превосходен, даже слишком превосходен, и все-таки оба они говорили на разных языках, мысли их текли по разным извилинам мозга.

– Это очень опасные молодые люди, – подчеркнул инспектор Скотленд-Ярда.

Разумеется, ни за что на свете он не хотел бы дать повод подумать, что вмешивается в дознание, которое ведет Мегрэ. Он не стал расспрашивать о том, что произошло в комнате Жинетты. Не вообразил ли он, что его коллега не до конца с ним откровенен? Или еще хуже, судя по тому, что он только что сказал о французских нравах, – не подумал ли он, что Мегрэ и Жинетта…

Комиссар проворчал:

– Она объявила мне о своей помолвке с господином Эмилем. Это должно остаться в тайне из-за старухи Жюстины, которая постаралась бы расстроить этот брак даже после своей смерти.

Мегрэ отдавал себе отчет, что по сравнению с режущими фразами м-ра Пайка речь его была неопределенна, а мысли еще более расплывчаты.

Англичанин в нескольких словах сказал то, что ему нужно было сказать. Проведя полчаса с де Грефом, он пришел к совершенно точным соображениям не только по поводу этого молодого человека, но и по поводу мира вообще.

Что же касается Мегрэ, то ему трудно было выразить какую-либо мысль. У него это получалось совсем иначе. Как всегда в начале расследования, он чувствовал многое, но не мог бы сказать, как этот мысленный туман в конце концов рано или поздно прояснится.

Это было немного унизительно. Он словно ронял свой престиж.

– Странная женщина! – все же пробурчал он.

Вот и все, что комиссар нашелся сказать о ней, а ведь он знал ее уже давно, почти вся жизнь ее была ему известна, и говорила она с ним совершенно искренне.

Странная женщина! В некотором отношении она привлекала его, а с другой стороны, он в ней разочаровался, и сама она это прекрасно чувствовала. Быть может, в дальнейшем у него и составится о ней определенное мнение.

После одной только партии в шахматы, после нескольких слов, которыми партнеры обменялись во время игры, м-р Пайк точно проанализировал характер своего партнера.

Уж не следовало ли заключить из этого, что англичанин выиграл первый раунд?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю