Текст книги "Замок Персмон"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– А если серьезно, где ты был?

– Дома. Я устал и хотел отдохнуть; но раз вы так долго не приходили, то я подумал, что могу быть вам нужен, и вернулся.

Мы расстались с Жаком, немного успокоенным, и пошли к госпоже Шантебель, которая, решив, что меня задержал клиент, в стотысячный раз разразилась бранью в адрес адвокатов и их клиентов.

Не нужно ли было Анри сказать мне что-нибудь, о чем-то со мной посоветоваться? Чтобы предоставить ему такую возможность, я, как только мы вернулись, прошел в его комнату выкурить сигару на сон грядущий.

– Знаешь, – сказал я как бы между прочим, – Мьет принесла мне букет.

– Знаю, – ответил он, – очень жаль, что я ее не видел.

– Кто тебе сказал, что она была?

– Не помню.

– Она была и на празднике. Ты к нам не подошел, а мы тебя видели у Розье с очень хорошенькой крестьяночкой.

– Да, я танцевал, я думал, это как прежде увлечет меня…

– Не увлекло?

– Если бы я знал, что там была Мьет…

– Ты бы пригласил ее?

– Конечно. А она видела, как я танцевал?

– Не знаю. Я залюбовался на твою даму. Правда, она удивительно хороша?

– Ну да, для крестьянки: беленькая, ручки маленькие.

– Кто же она такая и откуда взялась?

– Не спросил.

Тут Анри бросил сигару в камин, как бы говоря мне: «Не пора ли спать?»

Я ушел. Или он говорил правду и ничего не знал, или не хотел ни в чем признаться, и я не считал себя вправе его расспрашивать.

Все следующие дни мне приходилось лазить в башню, чтобы с ним повидаться, поскольку он водворился там с двумя работниками.

– Но ведь это смешно! – сказал я, увидев, что он сам усердно клеит и красит. – Ведь было же решено, что я тебе оборудую одну-две комнаты по твоему вкусу, а ты слишком уж буквально понял мои замечания об экономии.

– Нет, отец, – ответил он, – я прекрасно знаю, что ты для меня ничего не пожалеешь, но, осмотрев эти развалины, я решил, что гораздо лучше их не трогать. Я займу только две комнаты, в которых жил старик Корас. Обои грязные только от пыли. Ковер прикроет испорченный пол. Рамы закрываются плотно. Потолок почернел от копоти и приобрел от нее цвет, лучше которого и желать ничего нельзя. Словом, нужно только вычистить все хорошенько и кое-где подкрасить да подклеить. Завтра же можно будет перенести сюда некоторые книги да большой стол, и мне будет здесь хорошо, как принцу.

В самом деле, на другой же день он перетащил часть нашей старинной мебели в свой новый уголок и все утро провел в раскладывании книг по шкафам.

Я собирался в Виньолет узнать, как чувствует себя племянница, как вдруг получил от нее записку:

«Не беспокойтесь обо мне, милый мой добрый дядя, ссоры не было, я нашла гостью дома, и она не сказала мне ни слова о своей отлучке. Конечно, и я притворилась, что совершенно ничего не знаю. Кормилица каждый день здесь и, кажется, держит ее в руках. Я не хочу вмешиваться в их тайны. Мои обязанности ограничиваются гостеприимством. К счастью, время бежит быстро и скоро снимет с меня ответственность, всегда тяжелую, когда нет авторитета».

Эта записка меня не успокоила; напротив, еще больше встревожила, и я стал внимательнее наблюдать за Анри.

В тот же вечер я заметил, что, как и накануне, он встал из-за стола во время кофе, посадил Нини себе на плечи и вместе с нею убежал в сад. Они кричали, смеялись, потом их не стало слышно, а через полчаса девочка вернулась с нянькой. Анри явился только через час и сказал, что не хотел мешать матери со своей сигарой, а потому выкурил ее на воздухе.

На третий день опять то же. Меня одолело любопытство. У госпожи Шантебель обедали две старые приятельницы, и сразу после обеда они засели за карты.

Я дождался сумерек, чтобы проскользнуть в сад, а оттуда – в поле, через которое проложены были две тропинки: одна к замку, а другая к деревне.

Мне послышался детский голос в ивняке над ключом, как раз у основания скалы, на которой стоял замок. Я пробрался кустарником до межи и вдруг увидел Анри с Нини на руках. Он шел по тропинке к саду ближайшим путем, очевидно для того, чтобы передать девочку няньке и самому вернуться. Я не рискнул выйти из кустарника и ждал, слушая и наблюдая. Немного погодя из ивняка вышли две женщины и поднялись по тропинке к замку. Я еще немного подождал, но он не возвращался; тогда мне пришло в голову, что он, возможно, вернулся еще более прямым путем – через питомник.

Часы на деревенской колокольне Пробили восемь. Анри никогда не приходил в гостиную раньше девяти. Значит, он в башне. Я поднялся на скалу через виноградники и минут через десять был у подножия башни. Совсем стемнело; луны не было; кругом тишина и молчание. Незачем было прятаться, но зато нечего было и смотреть. Оставалось только слушать. Должно быть, они находились в нескольких шагах от меня.

– Ну что, решились? – спросил Анри.

– Решилась.

– Ну тогда завтра не приходите.

– О нет, завтра еще один разок, вы позволите?

– Какая неосторожность!

– Разве осторожность придумана для меня? Я выше всех сплетен, моя цель выше, чем сохранение той фантастической выдумки, которую на человеческом языке зовут репутацией. Я должна давать отчет одному только Богу, лишь бы он был доволен мною, над всем остальным я смеюсь.

– Но если вы хотите добиться успеха, то зачем создавать себе дополнительные трудности? Ведь если узнают вашу тайну…

– Как узнают? Разве вы меня выдадите?

– Нет, я поклялся! Но девочка может проговориться.

– А что она может сказать? Что видела крестьянку, которая ее обнимала? Только и всего! Друг мой! Позвольте мне завтра прийти!

– Завтра будет дождь.

– Ну, если будет дождь, тогда не приводите Нини, а я все-таки приду узнать о ее здоровье.

– Хорошо! Но при условии, чтобы это было в последний раз, а потом вы позволите мне все рассказать отцу.

– Согласна! Прощайте, до завтра! О, дорогой мой друг, Господь с вами, да благословит он вас, как я вас благословляю! Прощайте!

Она свистнула, чтобы позвать свою провожатую, и обе ушли. Анри прошел вместе с ними до опушки елового леска, насколько я мог судить по шуму их шагов по сухим листьям.

XII

Когда следишь за своим сыном, не надо, чтобы он об этом подозревал. А потому при его возвращении домой я и виду не показал, что о чем-то знаю. Часов около десяти приехал Жак, будто бы с охоты, и не мог миновать наш дом, не справившись о нашем здоровье.

– Что же ты с пустыми руками? – спросила его госпожа Шантебель.

– Извините, тетушка, я отнес зайца на кухню.

– Не хочешь ли сыграть партию в пикет с дядей?

– К вашим услугам.

Я заметил, что Жак хочет о чем-то мне сказать.

– Пойдем-ка, – вмешался я, взяв его под руку, – пойдем-ка пройдемся. У вас в гостиной, дамы, ужасная жара. Разве можно так топить летом?

– Ну, что нового? – спросил я племянника, когда мы остались одни. – Что-то ты сильно смахиваешь на мокрую курицу.

– Так и есть, дядя! Мокрая курица – это я. Оказывается, я был прав, Анри – мой соперник. У них каждый вечер свидания в Персмонской башне.

– Кто тебе сказал?

– Я сам видел, я следил и подслушивал. Еще сегодня вечером…

– Как, ты подслушивал?

– Да, но ничего не смог разобрать.

– Тут ты сплоховал!

– Но вы, надеюсь, согласны, что мадемуазель де Нив не станет назначать Анри свидания только для того, чтобы научить его молиться по четкам?

– Однако у тебя-то с нею, по-моему, дальше четок дело не пошло?

– Да, надо мной она смеялась, как, может быть, теперь смеется над кузеном; но водя таким образом людей за нос, она рискует своим добрым именем, а это совсем не смешно!

– Ты же сам твердил мне, что она неприступна и надо быть дикарем или животным, чтобы употребить во зло ее невинность.

– Я имел в виду себя, потому что я не умею говорить красиво, убеждать, а Анри – адвокат, он за словом в карман не полезет.

– Значит, он опаснее тебя? А я-то считал тебя неотразимым…

– Ах, дядя, не смейтесь надо мной, не бросайте меня без поддержки!

– Разве я обещал помогать тебе в любовных делах?

– Вы слушали меня с таким вниманием, что я посчитал его за участие.

– Напрасно. Мне совсем не по душе твои планы разбогатеть за счет жены. Если ты обязательно хочешь жениться на миллионе, обращайся за содействием к Шарлет.

– Дядя, вы меня обижаете. Видит Бог, вы ко мне несправедливы. Миллион ничего не стоит, если девушка обесчещена…

– Пока этого не случилось, но если она будет продолжать так сумасбродствовать, то, может быть…

– Стало быть, вы знаете?..

– Знаю то, что ты мне сказал, и отвечаю на твои слова. Если у нее завязались отношения с Анри, то только чистые и невинные; но если она каждый день будет выбирать себе новых поверенных, то очень скоро нарвется на такого, который ее погубит, и скандал повредит твоей сестре. А поскольку во всей этой истории меня интересует только она одна, то я завтра же положу конец всему этому смешному и глупому положению.

– Положите конец? Что же вы сделаете, дядя? Напишете графине? Погубите бедную Мари?..

– Да ведь ты только что обвинял ее!

– О Боже! Я не обвиняю ее, я ее жалею; я готов скорее отдать обе руки на отсечение, чем навредить ей. Если бы вы знали, какая она добрая и великодушная! До нелепости!

– А если она тебя надует и выйдет замуж за другого?

– Я напьюсь, как свинья, или застрелюсь, но вредить ей, мстить… нет! Боже упаси! Она не такая, как все женщины, она ангел, чудаковатый, неразумный ангел, если ангел может быть таким… Ведь сердце у нее – добрейшее, намерения – прекраснейшие, она олицетворенное бескорыстие. Нет! Ее необходимо спасти.

– Послушай, – сказал я, взяв его за руку, – ты сын моей сестры, все тот же добряк Жаке, который и мухи не обидит и которому все простится за его сердце. Теперь я убедился, что ты по-настоящему любишь мадемуазель де Нив. А значит, надо тебя женить на ней, и я сделаю все, что смогу, даю тебе слово, раз у нее действительно так много хороших качеств. Я повидаюсь с ней, переговорю, изучу…

– Ах, дядя, спасибо вам, но как же Анри?

– Анри тут ни при чем.

– Кто знает?

– Не говори мне о нем, пока я сам не узнаю всего. Иди спать и брось шпионить. Я буду вести наблюдение, но хочу делать это один. Понимаешь? Слушайся меня, а то я тебя брошу.

Жак обнял меня, и я почувствовал на щеке его горячие слезы. Он пошел проститься с женой, судорожно стиснул руку Анри и, вскочив на своего коренастого коня, умчался в Шангус.

Я терпеливо ждал весь следующий день. Дождь шел не переставая, и нечего было и думать о том, чтобы выпустить Нини погулять. Однако в конце обеда она взобралась на колени к Анри и стала шептать ему что-то на ухо.

– У вас секреты? – спросила жена, пораженная лукавым и таинственным видом девочки.

– О да! Большие секреты! – ответила она, зажимая Анри рот. – Не смей говорить, миленький мой Анри, и отнеси меня к фонтану.

– Нет, сегодня нельзя, – ответил Анри, – дождь испортит наши бумажные кораблики.

Он встал и ушел. Нини расплакалась. Жена стала ее утешать. Я взял ее на руки и унес к себе в кабинет показывать картинки. Когда она успокоилась, я решил узнать, умеет ли она хранить секреты, и обещал ей завтра наделать много чудесных корабликов, чтобы пускать их в бассейне в саду.

– Нет, нет, бассейн плохой, фонтан лучше: там вода такая чистая, чудная; и еще там Сюзет, с которой веселее, чем с тобой, с Анри, чем со всеми.

– Сюзет такая же маленькая девочка, как ты?

– Нет, она больше меня.

– Как Бебель?

– Нет, она совсем не такая старая! Сюзет хорошенькая и так меня любит!

– За что?

– Ну, не знаю, наверно за то, что и я люблю ее и целую, сколько ей хочется.

– А где она живет?

– Не знаю, может, у фонтана, раз она там бывает каждый вечер.

– Но ведь там нет домов?

– Да. Так она, наверное, приходит туда из-за меня, чтобы делать мне кораблики.

– Это и есть ваш с Анри большой секрет?

– Я боялась, что Бебель не пустит меня…

Очевидно, девочка ничего не знала и легко забудет мнимую Сюзет, если не увидит ее больше до возвращения матери. Я узнал также, почему Анри так спешил привести в порядок Персмонскую башню. Несмотря на дождь, он все-таки туда пошел и вернулся только в десять часов. Как только госпожа Шантебель ушла спать, он сказал мне:

– Я солгал тебе, отец, позволь же сказать тебе сейчас всю правду. Прежде всего прочти вот это письмо, которое я получил по почте накануне твоего дня рождения.

«Окажите большую услугу особе, которая доверяет вашей чести. Будьте завтра на Персмонском празднике, я тоже там буду и шепну вам на ухо имя Сюзет».

– Как видишь, правописание хромает. Я подумал, что дело в какой-нибудь глупой интрижке или в просьбе о помощи. Однако я отправился на праздник и увидел Жака с прелестной крестьяночкой, в которую он казался очень влюбленным, а она, проходя мимо, шепнула мне на ухо условленное имя: Сюзет.

Я пригласил ее танцевать, к великой досаде Жака, и мы успели объясниться во время бурре.

– Я, – сказала она мне, – не Сюзет, а Мари де Нив и живу в Виньолет. Эмили, моя лучшая подруга, не знает, что я здесь, и ее брат Жак недоволен, что я пришла сюда. Я ничего им не говорила о своей новой затее, они посчитали бы ее сумасбродством; но что я задумала, то сделаю обязательно. Вы должны мне помочь. Вы причинили мне много горя, сами о том не подозревая. Когда я была в Риомском монастыре, вы в шутку писали мне письма, за которые меня наказали, как за преступление. Из-за этих несчастных писем меня перевели из монастыря, где мне было хорошо, в Клермонскую обитель, где меня держали взаперти и обращались со мной, как с настоящей преступницей. Жак помог мне убежать. Я ездила в Париж советоваться с адвокатами и знаю теперь свои права. Но, борясь против мачехи, я ничего не имею против ее дочери, дочери моего бедного отца, моей маленькой сестренки Леони. Она сейчас у вас, дайте мне повидаться с ней. Время самое удобное, все ваши здесь, девочка дома одна с нянькой. Проводите меня к ней. Я посмотрю, как она спит. Я ее не разбужу, только взгляну на нее и буду вам за это вечно благодарна.

Не место да и не время было спорить. Не знаю, право, что бы я ей ответил, если бы не случайность, бестактно совершенная Жаком из ревности. Он загасил фонарь, и в последовавшей за этим суете мадемуазель де Нив схватила меня за руку и увлекла за собой в темноту со словами:

– Сам Бог этого хочет, вы же видите! Пойдемте скорее к вам!

Я совершенно ослеп от резкого перехода от яркого света к мраку и шел наугад, предоставив вести себя моей спутнице. Через минуту я понял, что мы идем по направлению к полю и что мы не одни. Впереди нас шли еще двое.

– Это моя кормилица с мужем, – пояснила мадемуазель де Нив, – они – преданные мне люди, не бойтесь, у меня таких много. Мне на пользу действует еще няня моей сестры, которую только что прогнала мачеха.

– Знаете, – сказал я, – ваше поведение мне очень не нравится.

– Почему же?

– Потому что, может, вы намерены похитить девочку, чтобы отомстить своей мачехе. Предупреждаю, что этого я не потерплю. Ее доверили моим родителям, и мы должны беречь ее, как святыню.

– Какое у вас ужасное мнение обо мне! – сказала она печальным и мелодичным голосом.

Мне стало стыдно моих подозрений. Я хотел смягчить резкость своих слов.

– Довольно, – прервала она мои извинения, – хватит об этом, а то мы чего доброго опоздаем. Давайте лучше побежим!

И она увлекла меня за собой. Бежала она, едва касаясь земли, порхая, как ночная птичка.

Добежав до калитки сада, мы остановились перевести дух.

– Прошу прощения, – сказал я, – но ваши провожатые не должны входить в дом.

– Конечно.

Я тихонько провел ее в комнату матери. Нянюшка, сидя в кресле, крепко спала. На столе, за занавеской, горела свеча. Мадемуазель де Нив схватила ее, чтобы посмотреть на спящего ребенка; потом передала свечу мне и, опустившись на колени, поцеловала ручонку Нини.

Я осторожно коснулся ее плеча. Она встала и послушно вышла за мной в сад. Там она взяла меня за руки и сказала:

– Анри Шантебель! Вы подарили мне большую радость в моей трудной и печальной жизни, вы для меня как ангел, подобный тем, которым я часто молюсь и мысль о которых меня успокаивает и ободряет. Я бедная, глупая, необразованная девушка, меня ничему не учили, хотели сделать из меня идиотку, но свет нисходит свыше, и никто не может его загасить. Доверьтесь мне, как я доверилась вам. Помогите мне видеться с сестрой, слышать ее голос, смотреть в ее глаза. Позвольте мне прийти завтра, как и сейчас, переодетой. Меня никто не знает, ваши родители никогда меня не видели, я спрячусь где-нибудь, а вы приведете Леони… на коленях умоляю вас!

Взволнованный ее горячностью и побежденный ее чарующей грацией, я обещал ей свидание в Персмонской башне на следующий вечер, надеясь придумать средство привести туда Нини, но только попросил позволения рассказать обо всем вам.

– О, нет, нет еще! Подождите несколько дней. Я хочу сама обо всем сказать вашему отцу. Дайте мне сначала повидаться с сестрой.

– А что сказать Жаку, если он спросит?

– Не спросит!

– Разве он не ваш жених?

– Нет, только великодушный и славный друг.

– Но ведь он вас любит! Это же ясно!

– Да, я тоже люблю его всем сердцем. Но., вы даете мне слово?

– Хорошо, даю.

– О, как я вас люблю!

– Но не так, как Жака?

– Гораздо больше!

И она убежала со своими провожатыми, оставив меня в растерянности.

На следующий день, то есть три дня назад, я назначил местом свидания фонтан, предупредив Шарлет, которая приходила утром в Персмонскую рощу осмотреться и выбрать окольный путь. Эта Шарлет женщина ловкая и предусмотрительная. Вечером, играя с Нини, я отнес ее, ни о чем не предупредив, к сестре, которая ждала нас в ивняке. Благодаря бумажным корабликам у них быстро завязалось знакомство. Через минуту Леони уже повисла на шее у мадемуазель де Нив, осыпая ее поцелуями. Она не хотела расставаться с нею, и я смог возвратить ее няньке только обещанием привести на следующий день к фонтану и к Сюзет.

Вчера я опять сдержал слово. Сюзет снова принялась делать лодочки, но Нини это уже не занимало так, как накануне: она вбила себе в голову, что надо не отпускать Сюзет и привести ее сюда, чтобы заменить ею няню. Мне с большим трудом удалось их разлучить. Сегодня, по случаю дождя, я не взял Нини с собой и сам пошел неохотно. Странное существо эта мадемуазель де Нив. Она, образно выражаясь, бросается вам на шею. В ее голосе такие интонации нежности, которые должны были глубоко смутить беднягу Жака и меня самого не раз выводили из терпения. Она не истерична, не позирует, но она естественно неестественна,если можно так выразиться, причем с ее точки зрения эта неестественность – искренна. Мы проболтали два часа в башне, где я развел огонь, чтобы высушить ее намокшее платье. Смелая, равнодушная ко всем внешним обстоятельствам, она, смеясь, прибежала под проливным дождем и продолжала смеяться, глядя, как я тревожусь о ее здоровье. Она не стеснялась и не робела передо мной, придя на свидание, словно я был ее братом. Кормилица осталась внизу, на кухне, она тоже грелась и не беспокоилась о нас, как будто такие выходки не были для нее в новинку. Все это могло бы самолюбивому дураку вскружить голову. Мадемуазель де Нив – прекрасная партия, скомпрометировать ее очень легко; но, надеюсь, ты достаточно хорошего мнения обо мне, чтобы не сомневаться: я за ней не приволокнулся. Вот мой роман, отец. Скажи теперь, что ты обо всем этом думаешь и будешь ли ругать меня за то, что я допустил противнуюсторону – ведь мать уверяет, что ты защитник графини, – без твоего ведома поцеловать ее маленькую сестру.

XIII

– В таком виде все дело – пустяк, – ответил я, – но ты не рассказал мне самого главного, вашего сегодняшнего разговора, вашего единственного разговора, потому что до этого времени вы могли обмениваться только отрывочными словами и были не одни.

– Напротив, в предыдущие дни я провожал ее до половины дороги, ведущей через лес, а кормилица, или, правильнее, дуэнья, шла на почтительном расстоянии от нас.

– Значит, ты знаешь, о чем твоя клиентка, мадемуазель де Нив, собирается говорить со мной?

– О попытке примирения с мачехой. Барышня де Нив хочет выговорить себе право видеться с сестрой.

– Я думаю, эти свидания обойдутся дорого, и, кроме того, как добиться от графини серьезного обязательства? Мари де Нив не имеет никаких прав на Леони де Нив, и закон не окажет ей никакой поддержки.

– Она рассчитывает на тебя, чтобы найти средство…

– А ты видишь какое-нибудь средство?

– Тысячу, если твоя клиентка так любит деньги, как уверяет моя клиентка. Можно заставить ее заботиться о продолжении дружбы между сестрами.

– Все кажется простым, если принимать предположения за факты. Но вот предположи, что у моей клиентки непреодолимое отвращение к падчерице. Что она хочет денег только ради дочери, но предпочтет скорее видеть ее бедной, чем покорной влиянию особы, о которой она такого дурного мнения?

– Ты можешь убедить ее изменить мнение о бедной Мари!

– Бедная Мари заслуживала сочувствия в прошлом, но с тех пор, как она свободна, признаюсь, она очень мало меня интересует.

– Но ведь ты ее не знаешь!

– Я сужу по рассказам Жака и по твоему описанию. Оба ваших свидетельства, при всем своем внешнем различии, в сущности сходятся. Предположим, что она девушка добрейшая и с самыми чистыми намерениями, но достаточно ли этого, чтобы быть серьезной женщиной, способной руководить ребенком и заслужить доверие матери? Я, по крайней мере, не считаю, что она заслуживает уважения.

– Напрасно! Клянусь тебе, она вполне достойна уважения.

– То есть, что ты пришел в сильное волнение, когда был рядом с нею, но успел скрыть это от нее из уважения к самому себе!

– Не будем говорить обо мне, оставь меня в покое, давай говорить только о Жаке.

– Жак волновался и терялся еще больше, чем ты, судя по всему. Жак нисколько не опасен для сколько-нибудь воспитанной особы. Знаешь, какое представление я составил о твоей клиентке? Ей лично не угрожает никакая опасность, но она сама себе опасна. Она в очень приятном и даже забавном положении, потому что ухитряется примирять с велениями совести смутно сознаваемые веления плоти, примирять легкомысленные удовольствия жизни с небесными экстазами. Она лелеет мысль быть девой мудрой, но на самом деле полна инстинктов девы безумной, и если она сбросит с себя ярмо строгого воздержания, составляющего силу католицизма, мне трудно сказать, к чему она придет. Ей нечем заменить пугало, необходимое для умов неразвитых и, стало быть, немыслящих. У нее нет нравственных начал, из которых она могла бы создать закон для самой себя, нет никакого понятия об общественной жизни и о тех обязательствах, которые она налагает. Она выдумала себе какое-то фантастическое представление о долге, ищет исполнения этого долга в романтических затеях и не подозревает о существовании даже простейших нравственных обязанностей. Ей вздумалось уйти из монастыря раньше очень близкого срока, назначенного законом для ее освобождения, и для выполнения этой сумасбродной затеи она не постеснялась обратиться к щедрости своего поклонника. Она считает вполне естественным выбрать себе в освободители Жака Ормонда, провести с ним наедине целую неделю, и поскольку сама она в него не влюбилась, то не дает себе труда задуматься о его чувствах, надеждах и страданиях.

– Отец, она о них не знает, она не подозревает, что такое любовь!

– Тем хуже для нее! Женщина должна угадывать то, чего не знает; иначе она не женщина, а выродок, от которого можно ждать чего угодно. Откуда нам знать, куда увлечет ее пробуждение чувственности? Я даже склонен думать, что чувственность уже играет большую роль в порывах этого наивного херувима, бросившегося к тебе на шею прямо из объятий Жака.

– Неправда! Она искала и находила только покровителей!

– Импровизированные покровители! Это много. Их целых два, это чересчур много для-двух месяцев свободы! Почему героиня вашего романа не смогла побороть моего нежелания познакомиться с ней и выслушать ее? Она ведь такая мастерица переодеваться, ей стоило только поступить к нам в услужение, мы, кстати, ведь искали няню!

– Она думала об этом, но побоялась проницательности матери, которая так предубеждена против нее.

– Побоялась матери и побоялась меня! И предпочла тебя и Жака. Знаешь, почему?

– Скажи…

– Потому что хорошенькая девушка может смело рассчитывать на поддержку молодых людей, тогда как для стариков нужны доводы, основания. Красота быстро вербует себе сторонников. Молодой человек – горючий материал и не может упорствовать, как невоспламенимый старый адвокат. Одним взглядом, нежным словом можно толкнуть молодых на любую глупую выходку. Им доверяют самые интимные секреты, и ведь это доверие так искренно! Разве не является доверие высшим знаком благосклонности? Их приманивают и потом ими командуют. Их любовь принимают, лишь бы они не выражали слишком явно своих желаний; их беззастенчиво обрекают на всякие скандалы, пользуются их деньгами…

– Отец!

– Не твоими, но Жак уже истратил их немало, уверяю тебя. Но молодая особа богата, со временем она вернет эти деньги и сохранит искреннюю признательность к своим друзьям, хотя, может быть, выйдет замуж за кого-то третьего, предоставив первым двум делать и думать все, что им угодно. Повторяю, друг мой, ты провел чарующие два часа с глазу на глаз с ангелом, но под видом ангела скрывается коварная ханжа или, может, ловкая кокетка. Повторяю, будь осторожен!

Слушая меня, сын лихорадочно ворошил угли в камине, пристально глядя на огонь; он был бледен, несмотря на отблески красных лучей. Мне показалось, что я попал прямо в цель.

– Стало быть, ты считаешь, что мне не следовало помогать этой девушке? – спросил он, вставая, и взглянул на меня своими большими черными выразительными глазами.

– Я? Совсем нет! В твои лета я сделал бы то же самое; повторяю только: будь осторожен.

– Ты боишься, что я влюблюсь? Но ведь я не школьник.

– Ты совсем недавно был школьником, и слава Богу…

Он подумал некоторое время и продолжал:

– Это правда, еще так недавно я был до того влюблен в Мьет, что не спал по ночам. Мьет еще больше похорошела, у нее появилось какое-то новое, особенное выражение лица… и я отнюдь не нахожу, что женской красоте вредит свежесть и здоровье. У греческих статуй округлость форм не мешает поэзии. Барышня де Нив пока только хорошенький мальчик. Она бледна, но не от болезни, а от впечатлительности. И кроме того, главное в женщине не красота, а характер. Я изучал характер барышни де Нив, новый для меня, с большим хладнокровием, чем ты думаешь, и нахожу много справедливого в том, что ты сказал, особенно в отношении неблагодарности. Я не мог удержаться и заметил ей, что она заставляет Жака слишком сильно страдать; но она считает себя правой, потому что ничего ему не обещала.

– Она сделает кое-что похуже, чем то, о чем ты думал. Она скомпрометирует Эмили.

– Нет, об этом я тоже думал и даже говорил ей. Знаешь, что она ответила? «Эмили нельзя скомпрометировать. Ее чистота выше всякой грязи. Если бы кто-то сказал, что, находясь в ее доме, я вела себя безрассудно, все жители провинции в один голос ответили бы, что это делалось без ведома вашей кузины. И, кроме того, вы сами могли бы сказать клеветникам: «Это ложь! Доказательство ее честности в том, что она моя невеста!»».

– Ну и что же ты ответил на это мудреное рассуждение?

– Ничего. Мне не хотелось говорить об Эмили и о моем отношении к ней с особой, ничего не понимающей в обычных человеческих чувствах.

– Очень жаль, что ты не нашелся, что ответить…

– Скажи, пожалуйста, отец, ты думаешь, что Эмили…

– Ну что? Эмили…

– Ведь должна же она знать, что ее подруга каждый вечер куда-то убегает…

– Разумеется, ей об этом известно.

– А мадемуазель де Нив уверяет, что Мьет никогда ничего у нее не спрашивает и не обнаруживает ни малейшей тревоги. Чем ты это объяснишь?

– Великодушным гостеприимством. Прочти ее вчерашнее письмо.

Анри прочел письмо и отдал его мне.

– Все же видно, – сказал он, – что в глубине души она не одобряет свою странную гостью. Ты заметил, какая она была печальная в последний раз, когда ты ее видел?

– Не печальная, а недовольная.

– Недовольная барышней Мари?

– Конечно.

– И, может быть, мною?

– Я не знаю, думала ли она о тебе.

– Мадемуазель де Нив уверяет, что у Мьет какое-то большое горе.

– От чего бы это?

– Я тоже сказал, что повода нет. Ведь Мьет меня не любит.

– И прибавил, что и сам ее тоже не любишь?

– Нет, о себе я не говорил: ведь это не представляет интереса для мадемуазель де Нив. Когда же ты ее примешь?

– Здесь она рискует встретиться с мачехой, которая должна не сегодня завтра приехать за дочерью.

– Графиня больна.

– Кто тебе сказал?

– Мадемуазель де Нив имеет за ней постоянное наблюдение. Она простудилась, бегая по Парижу и разыскивая падчерицу, но найти ее не могла, потому что ей нарочно дали ложные указания.

– Ну, в таком случае, пусть придет завтра с Мьет в твою башню. Мать уедет в Риом с визитами и ни о чем не узнает. Я хочу, чтобы и ты присутствовал при свидании, раз уж ты взялся защищать барышню Мари. Может, я вызову и Жака и прикажу привести Леони. Я хочу увидеть своими глазами, действительно ли так велика ее любовь к сестре. А теперь пойдем спать. Завтра рано утром я отправлю нарочного в Виньолет и, возможно, в Шангус.

На следующее утро я написал Эмили и ее брату. В двенадцать часов я отправился к замку Персмон с Анри и с Леони. Мы застали там Мьет и мадемуазель де Нив. Жак приехал позже всех, так как жил дальше других.

Первым моим делом было деспотическое распоряжение. Шарлет стояла на пороге кухни и быстро в нее вошла, заметив меня; но и я тоже ее заметил и, обратившись к барышне де Нив, спросил: по ее ли приказанию эта женщина подслушивает. Мадемуазель де Нив удивилась и заявила, что она ее с собой не приводила.

– Так, значит, – сказал я, – она пришла по собственной инициативе, и потому я попрошу ее уйти.

Я вошел в кухню, не дав Мари опередить меня, и спросил у растерявшейся Шарлет, зачем она сюда пожаловала. Она ответила, что пришла спросить, не прикажет ли ей чего барышня.

– Барышня в вас не нуждается, убирайтесь вон! Я запрещаю вам бывать у меня без моего разрешения.

– Ах! – воскликнула драматическим тоном Шарлет. – Я вижу, что моя милая барышня погибла! Все против нее!

– Убирайтесь! – крикнул я.

Она ушла вне себя от злости. Я вернулся в комнаты, отремонтированные Анри. Мадемуазель де Нив была в наряде крестьянки и поражала миловидностью, это надо признать. Леони бросилась к ней на шею, и они стали неразлучны. Эмили тоже приласкала девочку и нашла ее прелестной. Из этого я понял, что ей, вероятно, в последнюю минуту рассказали все. Анри казался смущенным. Услышав топот лошади Жака, он был рад случаю уйти, чтобы помочь ему поставить ее под навес.