Текст книги "Грех господина Антуана"

Автор книги: Жорж Санд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

X
Добрый поступок

– Если верить господину Антуану, – начала Жанилла, – так выходит, что мы были вовсе без средств. Но ведь это длилось недолго. Через несколько лет распродали мы по частям землю Шатобрена и расплатились с долгами. И вот, когда мы выбрались из беды, оказалось, что у господина Антуана остались кое-какие деньги, так что, если бы их поместить с умом, мы могли бы получить не меньше тысячи двухсот франков ренты. Не такой уж пустяк, как видите! Но при доброте и великодушии господина Антуана деньги у него живо бы улетучились. Вот тут «наша добрая Жанилла», которая с вами беседует, и сообразила, что следует взять бразды правления в свои руки. Она поместила деньги, и неплохо. А что Жанилла вам тогда сказала? Помните, сударь, что я вам сказала?

– Прекрасно помню, Жанилла, ты сказала тогда разумную вещь. Повтори-ка сама!

– Я сказала: «Эге, сударь, вот когда можно вам пожить, ничего не делая. Но вам это наскучит, вы вошли во вкус, привыкли работать. Вы еще молоды и здоровы и, значит, можете еще немножко потрудиться. Есть у вас дочь – настоящее сокровище по уму и красоте. Надо подумать о том, как бы дать ей образование; отвезем-ка ее в Париж, устроим в пансион, а вы еще несколько лет поплотничаете». Господин Антуан ничего лучшего и не желал. Надо по справедливости сказать: он на свою работу никогда не жаловался. Но, по-моему, понаслушавшись этих славных поселян, он и сам стал рассуждать слишком уж по-простецки. «Раз, говорит, мне суждено жить в деревне и работать со всеми наравне, пусть и дочь моя будет воспитана как деревенская хозяюшка, пусть научится читать, шить, прясть, домовничать». Как бы не так! Я и слышать ничего не хотела. Могла ли я стерпеть, чтобы Жильберта не получила воспитания, как подобает барышне благородного происхождения? Господин Антуан уступил. Вот Жильберта и обучалась в Париже. Уж мы ничего не пожалели, чтобы ум ее и таланты образовать; она же, ангелочек наш, изо всех сил старалась. А как минуло ей семнадцать, я и говорю господину Антуану: «Гм, гм, – говорю я, – сударь, не пожелаете ли вы со мною прокатиться в сторону Шатобрена?» Господин Антуан согласился, но, когда очутились мы среди развалин, загрустил.

«Зачем ты меня привезла сюда, Жанилла? – спросил господин Антуан с глубоким вздохом. Я знал, что мое бедное старое родовое гнездо разорено, и даже в него не заглядывал: не хотелось мне входить в замок, видеть своими глазами все это опустошение. Не то чтобы гордыня привязывала меня к этим местам, но ведь здесь протекли мои юные годы, здесь был я счастлив, здесь умерли мои родители. Если бы новые владельцы поселились тут и восстановили замок, я бы вполовину меньше горевал, ибо мы любим вещи так же, как должны бы любить людей: скорее ради них самих, нежели ради себя.

Неужто тебе приятно напоминать мне, во что превратила эта мерзкая шайка барышников жилище моих предков?»

«Сударь, – ответила я, – все-таки следовало вам сюда приехать, оценить понесенный ущерб и установить, какие затраты потребуются, если мы с вами пожелаем отстроить замок. Представьте себе, что в одну злосчастную ночь буря разорила ваше гнездо. Разве вы с вашим характером стали бы плакаться? Нет, вы бы все сделали, чтоб его восстановить».

«К чему говорить об этом, – возразил господин Антуан. – На какие средства стану я восстанавливать наш фамильный замок? Будь даже у меня деньги, все равно бы это ни к чему не привело, раз этот жалкий остов и тот мне больше не принадлежит».

«Погодите, сударь, – сказала я, – сколько с вас просили, когда вы надумали выкупать дом с приусадебным участком, фруктовым садом, парком, холмом и лужайкой подле реки?»

«Жанилла, разве я всерьез об этом спрашивал? Мне просто хотелось убедиться, что такая богатая усадьба идет за бесценок. За все это разоренное гнездо с меня запросили десять тысяч франков, ну, я и повернул от ворот, так как десяти тысяч у меня и в помине не было».

«Ну так вот, сударь, – говорю я, – нынче речь идет не о десяти тысячах, а всего о четырех. Они рассчитывали, что вы не выдержите характера и отдадите последние деньги, лишь бы водвориться на развалинах ваших владений. Потому-то с вас и заломили десять тысяч за имение, которое и половины того не стоит да никому, кроме вас, и не нужно. Но, когда увидели, что вы отказываетесь, стали посговорчивей. Я действовала втихомолку, без вашего ведома, через третьих лиц. Стоит вам сказать «да» – и завтра вы хозяин Шатобрена».

«Но к чему мне это, голубушка Жанилла?! – сказал господин Антуан. – Что мне делать с этой грудой камня да стенами без окон и дверей?»

Я объяснила хозяину, что квадратный флигель еще почти цел: своды сохранились хорошо, внутри помещение совсем сухое и надо лишь покрыть черепицей крышу, сколотить двери и рамы да обзавестись скромной обстановкой. Весь расход франков на пятьсот, самое большое. Тут господин Антуан как закричит:

«Ты мне, Жанилла, таких мыслей не внушай! Неужели тебе хочется, чтобы мне жизнь вконец опротивела? Ведь все это пустые мечтания! Нет у меня ни десяти, ни пяти, ни четырех тысяч франков! Чтоб их скопить, я должен еще лет десять лишения терпеть! Лучше уж пусть останется все как есть».

«Ну кто же вам сказал, сударь, что у вас нет шести, даже шести с половиной тысяч? Да знаете ли, сколько у вас есть? Спорить готова, что нипочем не угадаете!..»

Тут господин Антуан прервал Жаниллу:

– Это верно: я ничего не знал, и по сию пору не знаю, и никогда мне не догадаться, каким это образом при доходе в тысячу двести франков, оплачивая в течение шести лет воспитание дочери в Париже и живя в Гаржилесе, правда простым рабочим, но в очень чистеньком домишке, где Жанилла сама хозяйничала… Добавлю, что, хотя кошелек был в ее руках, она разрешала мне по воскресеньям прокутить с приятелями франка два-три… Нет, нет, никогда мне не понять, откуда у меня могло взяться шесть тысяч сбережений! Это настолько невероятно, что я вынужден объяснить такое чудо господину Эмилю Кардонне, если он уже сам его не разгадал.

– Да, граф, я догадываюсь, – ответил Эмиль. – Мадемуазель Жанилла, служа у вас еще в ту пору, когда вы были богаты, отложила небольшую сумму про черный день либо имела свои деньги, и вот она…

– Нет, сударь! – поспешно возразила Жанилла. – Совсем не так!.. Вы забыли, что, плотничая, господин Антуан зарабатывал на жизнь, и, верно, догадываетесь, что пансион нашей Жильберты был не из самых дорогих в Париже, хоть могу похвалиться – неплохой был пансион…

– До чего же ты отважно лжешь, матушка Жанилла! – сказала Жильберта, целуя ее. – Но что бы ты ни говорила, мы с отцом всегда будем считать, что Шатобрен откуплен на твои деньги и в действительности принадлежит тебе, а мы, хоть ты и приобрела его на наше имя, – только твои гости.

– Да нет же, нет, Жильберта! – прервала ее великодушная Жанилла. Странная это была старушка: при всяком удобном случае не прочь прихвастнуть, показать, что все понимает, во всем разбирается, но тут, оберегая господское достоинство ревнивей, чем сами господа, она решительно отрицала самый великодушный в своей жизни поступок. – Да нет же, говорю я вам, я тут ни при чем. Виновата я, что ли, что твой папаша до пяти сосчитать не умеет, а ты вся в него? Да что тут! Оба вы не знаете ни ваших доходов, ни расходов. Дай вам волю – поглядела бы я, как вы тут выпутаетесь! Я без обмана говорю, так оно и есть: вы здесь хозяева, я же если и могу чем похвастать, так это порядком в делах и бережливостью. А для чего мне было хлопотать? Чтобы вы, сударь, проснувшись в одно прекрасное утро, узнали, что вы богаче, нежели полагаете. Ну так вот, – продолжала Жанилла, – сейчас докончу. Послушайте, господин Эмиль! Откупили мы замок. Жан Жапплу и господин Антуан сами, своими руками, восстановили в этом флигеле все, что требовалось по плотничьей и столярной части, – на это ушло не более полугода; а я тем временем отправилась в Париж за нашей дочкой, счастливая и гордая тем, что привезу ее в родовой замок, о котором у бедняжки сохранились лишь детские воспоминания. С той поры мы живем – не тужим, и потому, когда господин Антуан сетует на что-либо, я всегда его браню. И в самом деле, кому и когда так везло, как ему?

– Да я ведь никогда ни на что и не жалуюсь, – возразил господин Антуан. – Зря ты меня упрекаешь.

– Нет простите, у вас такой иногда вид, словно вы хотите сказать: вот, мол, теперь уж не прежнее житье. Ан и ошибаетесь! Разве, имея тридцать тысяч ливров дохода, вы были богаче? Вас обворовывали, грабили, а вы и ведать ничего не ведали. А нынче все необходимое у вас есть, и жуликов бояться нечего: всякий знает, что вы луидоры под тюфяком не прячете. Было у вас десять человек прислуги, все, как один, обжоры и пьяницы, – одно слово, парижская челядь! А нынче у вас только господин Сильвен Шарассон. Правда, тоже порядочный лентяй и обжора! – Последние слова Жанилла произнесла погромче, чтобы их мог услышать на кухне Сильвен. Затем она добавила, понизив голос: – Но его дурачества вас только смешат, и, если он что и разобьет, вы не сердитесь, вам даже приятно, что не вы самый неуклюжий в доме. Было у вас несколько выездов, да только лошади вечно стояли нечищеные, неухоженные, для езды не пригодные. А нынче у вас старушка Искорка – на всем свете лучшей лошадки не сыщешь. Чистенькая, выносливая – глаз радуется! А уж неприхотлива! И сухой лист жует, и камыш – что твоя коза! А наши козы! Где еще такие красавицы найдутся? Обе что твоя лань! Молоко превосходное, а забавницы какие, попрыгуньи – знай скачут среди развалин! Вот вам и развлечение по вечерам. А винный погреб? Был он у вас полнехонек, да ваши мошенники лакеи потягивали винцо в свое удовольствие, вам же одни опивки доставались. А нынче пьете вы кларет, полезное прохладительное местное винцо, – оно и в прежнее время было вам по вкусу, и если я сама догляжу, так оно прозрачное получается, как ключевая вода, от него и резей в желудке не бывает. Одеждой вы, что ли, недовольны? В прежние времена гардероб ваш моль поедала, и жилеты выходили из моды раньше, чем вы их успевали надеть: вы ведь никогда наряжаться не любили… Нынче, правда, у вас только и есть, что самое необходимое: легкая одежда на лето да теплая на зиму. Наш деревенский портной прекрасно на вас шьет и никогда нигде не обузит. Сознайтесь-ка, сударь, что все к лучшему! Забот у вас нет, вы просто счастливчик! Я уж не говорю о другом: дочка у вас красавица, и она счастлива, что живет подле вас!..

– И еще со мной моя несравненная Жанилла, которая день и ночь готова печься о счастье ближних, – весело подхватил растроганный господин Антуан. – Ну что ж, ты права, Жанилла! Я и раньше знал, что ты всегда права. Обидно, когда ты в этом сомневаешься. Я был несправедлив: сам вижу, что судьба меня балует. И когда бы не тайная забота, о которой ты знаешь, – хорошо, что ты не упомянула о ней, – мне ничего больше от жизни не надо. Что ж, пью за твое здоровье, Жанилла! Ты говорила словно по писаному. И за ваше также, господин Эмиль! Вы богаты и молоды, образованны и рассудительны – вам нечего завидовать другим, но пожелаю вам такой же счастливой старости, как моя, и таких же сердечных привязанностей! Впрочем, довольно толковать о себе, – добавил господин Антуан, ставя кружку на стол – Не следует забывать и о наших друзьях. Вспомним о лучшем из них – после Жаниллы, конечно, – поговорим о Жане Жапплу и его делах.

– Ну что ж, поговорим! – раздался чей-то зычный голос, заставивший всех вздрогнуть.

Обернувшись, господин Антуан увидел на пороге комнаты Жана Жапплу.

– Как, Жан, средь бела дня?! – воскликнул изумленный хозяин.

– Да, среди белого дня и к тому же через главные ворота, – ответил плотник, утирая лоб. – Ну и бежал я! Скорей, матушка Жанилла, глоток вина – я задыхаюсь от жары!

– Бедняжка Жан! – воскликнула Жильберта, поспешно захлопывая двери. – Так за тобою гнались? Куда бы тебя спрятать? Ведь могут прийти за тобою и сюда!

– Да нет же, нет! – сказал Жан. – Нет, моя милая крошка! Незачем запирать двери, никто за мною не гонится. Я принес добрую весть, потому-то и спешил: я свободен, счастлив, спасен!

– Бог мой! – воскликнула Жильберта, обхватив своими прелестными ручками запыленную голову Жана. – Значит, моя молитва услышана! Я так молилась за тебя нынче ночью!

– Ангелочек мой небесный! Вот ты мне радость и вымолила, – сказал Жан; он не успевал отвечать на ласки Жильберты, на расспросы Антуана и Жаниллы.

– Да скажи ты наконец, кто вернул тебе свободу и покой? – продолжала Жильберта, после того как плотник залпом осушил кружку плохонького виноградного вина.

– Никогда не догадаетесь; а ведь он взял меня на поруки и штраф заплатит. Ну-ка! Держу пари, что не угадаете!

– Священник из Кюзьона? – колебалась Жанилла. – Человек он хороший, только вот проповеди у него немного путаные. Но он не так богат.

– А ты как думаешь, Жильберта? – спросил Жан. – Кто же это, по-твоему?

– Должно быть, госпожа Роза, сестра нашего приходского священника. У нее доброе сердце… Но ведь она не богаче брата.

– Еще бы! Где ей!.. А вы, господин Антуан?

– Теряюсь в догадках, – ответил владелец замка. – Да говори же скорее, не томи нас.

– Держу пари, что я угадал, – воскликнул Эмиль. – Готов поспорить, что это отец! Я с ним беседовал и знаю, что он хотел…

– Простите, молодой человек! – перебил его плотник. – Не знаю, чего хотел ваш папаша, но зато отлично знаю, чего не хочу я: не хочу ни в чем обязываться человеку, который чуть меня в тюрьму не упрятал, когда я отказался принять его великие благодеяния, а условия он ставил жесткие… Благодарствуйте! Вас я уважаю, но отца вашего… Не будем о нем говорить! Никогда больше не будем о нем говорить!.. Ну, так кто же? Так и не догадались? А что бы вы сказали, если б я назвал господина де Буагильбо?

Эмиль уже не впервые слышал это имя. Господина де Буагильбо считали в Гаржилесе одним из богатейших местных землевладельцев. На обитателей Шатобрена имя маркиза произвело такое же действие, как если бы через них пропустили электрический ток. Жильберта вздрогнула; Антуан и Жанилла переглянулись, не в силах вымолвить ни слова.

– Это вас, кажется, удивляет? – спросил плотник.

– По-моему, этого быть не может! – ответила Жанилла. – Насмехаешься ты, что ли? Господин де Буагильбо, наш общий враг!

– Зачем так говорить? – возразил господин Антуан. – Господин де Буагильбо никому не враг; он всегда рад ближнему сделать добро, а уж никак не зло!

– Я не сомневаюсь, что он способен на доброе дело, – сказала Жильберта, – я ведь говорила тебе, матушка. Он просто несчастный человек, это по лицу видно. Но…

– Ты его не знаешь, и не тебе о нем судить! – возразила Жанилла. – А ну-ка, Жан, расскажи, каким это чудом ты сумел к нему подойти? Ведь более холодного и черствого гордеца на всем свете нет!

– Всему помог случай, или, вернее господь бог, – ответил плотник. – Шел я лесом, вдоль владений маркиза, – они отделены от того места только живой изгородью да небольшой канавкой. Гляжу поверх кустов и любуюсь: до чего в парке красиво, уютно, чисто, какой во всем порядок! Иду и думаю: вот в этом парке, да и в замке бывал я словно у себя дома; и так вдруг мне взгрустнулось… Я ведь работал там без малого лет двадцать и к маркизу относился по-дружески. Он, правда, любезностью никогда особенной не отличался, но в те времена нередко бывал в хорошем расположении духа. Однако ж лет двадцать нога моя туда не ступала, и после того, что между нами произошло, у меня бы нипочем смелости не хватило попросить у маркиза пристанища.

Размышляю я так, вдруг слышу конский топот и вижу: два стражника прямо на меня скачут. Они меня еще не приметили, но, пересеки я им дорогу, увидели бы непременно, да и знакомы со мною слишком уж хорошо. Где тут долго раздумывать? Пробрался я сквозь изгородь, проскользнул, как лиса, между кустов и очутился в парке Буагильбо, вытянулся вдоль ограды и лежу тихонечко; а стражники едут по дороге и даже не обернутся в мою сторону. Только они немного отъехали, я встал и хотел улизнуть тем же путем, каким пришел, вдруг чувствую – кто-то меня хвать за плечо! Оборачиваюсь и сталкиваюсь нос к носу с господином де Буагильбо; лицо у него грустное, а голос замогильный:

«Ты что здесь, говорит, делаешь?»

«Черт побери! Вы же видите, маркиз, – прячусь!»

«А почему?»

«Потому что стражники рядом».

«Ты, значит, преступник?»

«Ну да! Поймал двух кроликов да зайца застрелил».

Вижу я, что много расспрашивать он меня не собирается, и быстро изложил ему мои злоключения, потому что вы сами знаете, какой это человек: у него голова чем угодно занята, только не тем, о чем ему толкуют. Просто не знаешь, слушает он или нет: вид у него такой, словно он вовсе и не слышит. Давненько я его не видал, ведь он сидит у себя в парке безвылазно, словно крот в норе, – к нему и не доберешься! Показалось мне, что он сильно постарел, ослаб, хоть и держится прямо, как тополь, но исхудал до того, что совсем прозрачный стал, а борода побелела, будто у старого козла. Больно мне было на него глядеть, да и досадно: я с ним говорю, а он как будто и не слышит, знай выдирает сорняки скребком, с которым никогда не расстается. Я иду за ним по пятам и все толкую про мои невзгоды – не затем, чтобы о помощи просить, об этом я и не думал, а просто чтобы убедиться, сохранил ли он ко мне хоть немного дружеского расположения. Наконец оборачивается он в мою сторону и говорит, не глядя на меня:

«А почему ты не просил, чтобы за тебя поручился кто-нибудь из деревенских богачей?»

«Черт побери! – отвечаю я ему. – Нет больше в Гаржилесе богачей».

«А господин Кардонне, который там недавно поселился?»

«Этот хоть и богат, да ведь он мэр – он-то и хочет меня арестовать».

Минуты три, не меньше, он молчал; я уж думал, он обо мне забыл, и собрался уходить; вдруг он говорит:

«Почему же ты ко мне не пришел?»

«Вот еще! – выпалил я. – Вы сами знаете почему».

«Нет, не знаю».

«Как это не знаете? Да вы разве забыли? Поработал я у вас немало, всегда вы мною довольны были, да и с чего бы вам быть недовольным! Только в одно прекрасное утро призываете вы меня к себе в кабинет да и говорите: «Вот тебе расчет, можешь идти». Я вас спрашиваю, когда мне снова приходить, а вы отвечаете: «Никогда». Мне это, господин Буагильбо, конечно, пришлось не по душе; стал я расспрашивать, чем я перед вами провинился, а вы тогда не соблаговолили даже рта раскрыть, только на дверь указали. Вот уж двадцать лет с тех пор прошло; вы, может, об этом и позабыли, но я-то не забыл. Уж очень сурово и несправедливо поступили вы с рабочим человеком, а я ведь трудился как умел, не хуже других. Подумал я сначала, что вы попросту чудите, пройдет, мол, это. Но ждал я, ждал – так вы меня и не позвали. А я чересчур горд, чтобы просить у вас работы. Впрочем, работы у меня хватало, всегда завален был по горло. Да и нынче, не скрывайся я в лесах, у меня в заказах недостатка не было бы. А всего обиднее, что прогнали вы меня, словно пса, хуже того – словно бездельника или вора, и оправдаться даже не дали. Я подумал: может, нашелся у меня враг в вашем доме и невесть что на меня наговорил. Кто он, невдомек мне было, потому у меня, кроме стражников да акцизных, других врагов не водится. Я смолчал, никому не плакался, вас жалеючи, раз вы так легко наговорам верите; но я к вам всей душой был расположен, и ваша несправедливость меня огорчила».

Господин де Буагильбо будто меня и не слышит. Но только я кончил, он меня безразличным таким тоном спрашивает:

«Сколько тебе штрафа платить?»

«Тысячу франков, не считая проторей».

«Поди скажи вашему мэру… господину Кардонне – так, кажется? – пусть пришлет доверенное лицо, чтоб я мог уладить твое дело. Скажешь ему, что я болен, не выхожу и потому прошу его сделать мне это одолжение».

«Так вы согласны взять меня на поруки?»

«Нет, я заплачу за тебя штраф. Можешь идти».

«Когда же мне прийти, чтоб свой долг отработать?»

«Работы у меня нет, приходить незачем».

«Так вы хотите подать мне милостыню?»

«Нет, просто оказать тебе небольшую услугу, которая мне ничего не стоит. Довольно, иди».

«А если я не желаю принимать ее?»

«Напрасно».

«Вы и благодарности не хотите?»

«Ни к чему она мне».

Тут он попросту повернулся ко мне спиной и зашагал прочь, а я за ним. Разводить разные там любезности с ним не приходится, поэтому я и говорю: «Господин Буагильбо, разрешите пожать вашу руку!»

– Что? Ты осмелился ему так сказать! – воскликнула Жанилла.

– Ну да. А почему бы мне не осмелиться? Это самое лучшее, что я мог сказать.

– Что же он ответил? Как поступил? – спросила Жильберта.

– Не задумываясь взял и пожал мне руку, да так крепко; а у самого пальцы не гнутся и холодные как лед.

– Что же он сказал? – осведомился господин Антуан, не без волнения слушая рассказ Жана.

– Сказал: «Убирайся!» – ответил плотник. – Видно, это у него самое вежливое словечко. Он от меня чуть не бегом пустился, ноги у него такие тощие да длинные. А я поспешил сюда, чтоб поскорее все вам пересказать.

– Ну, поеду к отцу и сообщу ему о намерениях господина да Буагильбо, – сказал Эмиль. – Пусть он сейчас же и пошлет кого-нибудь к нему.

– Нет, знаете ли, так, по-моему, ничего хорошего не получится, – ответил плотник. – Отец ваш на меня сердит. Штраф ему придется принять, ну а вот насчет тюрьмы – это уж в его власти. Могут меня для острастки посадить за бродяжничество, пусть даже на два-три дня… но ведь и это невелика радость!

– О, конечно! – воскликнула Жильберта. – Неужто жандармы поведут Жана в тюрьму? Он никогда не снесет такого унижения! Еще натворит чего-нибудь! Господин Эмиль, вы не должны этого допустить!.. Поговорите с вашим батюшкой, попросите его, скажите ему…

– Ах, сударыня! – с горячностью возразил Эмиль. – Напрасно вы смотрите на моего отца глазами Жана., В этом случае он несправедлив. Я убежден, что отец сегодня же вечером либо завтра сделал бы для Жана то же, что и господин Буагильбо. А что касается преследования за бродяжничество, головой ручаюсь, что…

– Если вы ручаетесь головой, почему бы вам сейчас же не заехать к господину де Буагильбо? – спросил «Жан. – Это в двух шагах отсюда. Я буду спокойней, когда вы с ним договоритесь. Верю, что вам это удастся. Признаюсь, если я хоть одну ночь проведу в тюрьме, я ума решусь. Божье дитя Жильберта верно сказала, – : добавил он, указывая на девушку. – Она-то меня знает!

– Иду немедля, – ответил Эмиль, подымаясь и бросая Жильберте пламенный взгляд, исполненный воодушевления и преданности. – Вы проводите меня, Жан?

– Конечно, – ответил плотник.

– Да, да, поспешите! – воскликнули одновременно Жильберта, ее отец и Жанилла.

Эмиль понял, что Жильберта довольна им, и бросился бегом на конюшню за своим Вороным.

Ведя лошадь под уздцы, он неторопливо спускался вместе с плотником по тропинке, когда их догнал господин де Шатобрен и, остановив Эмиля, не без смущения произнес:

– Дитя мое, вы человек тонкой души, вам я могу довериться… хочу предупредить… может быть, это и не важно… но вы должны знать… Дело в том, что… по тем или иным причинам… одним словом… я в ссоре с господином Буагильбо… Так что не стоит говорить ему обо мне… Избегайте произносить при нем мое имя и не говорите ему, что были у меня: это может испортить ему настроение и охладить его добрые намерения в отношении Жана.

Эмиль пообещал молчать и, погрузившись в размышления, в которых образ прекрасной Жильберты занимал куда больше места, чем судьба его подопечного и предстоящий разговор, последовал за провожатым к поместью маркиза.