Текст книги "Стихи"

Автор книги: Жорж Роденбах

Жорж Роденбах
Стихи

Из книги “Светлая юность (1887)

 
Когда с балкона лет, в виду всего былого,
Ты станешь наблюдать задумчивый закат,
Тебя подстережет мечта и жажда снова
Весь горизонт объять, как целый век назад.
 
 
Там прошлое твое – с огнями и домами —
Подобно городу, и в тусклых небесах
Просветы нежные с недвижными дымами
В тумане, как ручьи, сливаются впотьмах.
 
 
О солнце юности, ты всё – в кровавых ранах
И умираешь на руках кромешной тьмы,
А грезы бледные меж всполохов багряных
Совсем запуганы и тают, как дымы.
 
 
О город прошлого, и ты сотрешься губкой
Тумана зыбкого в невидимой руке!..
Но лучик памяти, опасливой и хрупкой,
Над каждым флюгером витает вдалеке.
 
 
Там шпили, башенки и колокольни детства,
Соборы юности, где дремлет идеал,
Донжон встает в дозор – тьме никуда не деться,
И циферблат, как щит, на башне засверкал!
 
 
Там камень, там гранит – защита и основа,
И прошлое спеша восславить и воспеть,
К нам колокольный звон, могучий зов Былого,
С божественных небес летит, одетый в медь!
 

 
Жить, как в изгнании, жить в пустоте всегдашней,
Жить в мертвом городе, не видя ни души,
Не слышать ничего, ну разве что в тиши —
Рыдающий орган да звон часов на Башне.
 
 
Жить, отдалясь от всех, и знать, что разум – слеп,
Ни дружество, ни спесь не подпускать к порогу,
Не рваться в светочи и чахнуть понемногу,
Как лампа тщетная, поставленная в склеп.
 
 
Жить, как морской фрегат, с мечтой об океанах,
О южных берегах, где жаркий бриз поет,
Но в северных морях разбить бушприт о лед
И кануть навсегда в пучинах безымянных.
 
 
Так жить – всегда один! Всегда один! Смотреть,
Как душу день за днем уничтожает время;
В пренебреженье всех, пренебрегая всеми,
Один, один – следить, как подступает смерть!
 

Из книги “Царство молчания" (1891) УКизнь комнат

 
Вот зеркало: близнец, душа любой из комнат,
И люстра, и сундук – здесь все по нраву ей;
Фигурка на столе вам пируэт исполнит,
И бронзовый в углу застынет Гименей.
 
 
Но может ли любовь быть одинокой – или
И ей куда верней прибегнуть к двойникам?
Вот комната, она – вся в зеркале: и там
И тут ее мечты и призраки застыли.
 
 
Но вещи, обретя безжизненную плоть,
Томятся день за днем в плену богатой рамы:
Вторую эту жизнь ничем не побороть
Заложникам пустой и плоской амальгамы.
 
 
О зеркало-двойник! Ты так бездонно любишь,
Но комнату страшит слепая эта страсть,
И чувствует она, что ты ей душу губишь,
Когда во всем живом не в силах с ней совпасть!
 

 
С приходом вечера неспешно засыпает
Пустая комната – лишь люстра рассыпает,
Подобно дереву хрустальному, вокруг
В сосредоточенной тиши за звуком звук.
Венецианские колеблются подвески,
Как чашечки цветов в вечернем перелеске:
Когда далекий стон гармоники лесной
Ложится на пыльцу чуть слышною тоской.
Стеклянный этот звон сливается, дробится,
Как будто жалуется раненая птица
И в реликварии из листьев и ветвей
Поит хрусталь слезой невидимой своей.
Подвески до краев полны печалью горькой;
Вся люстра – как фонтан под ледяною коркой,
Застывший водомет, но дышащий внутри...
Нет, вовсе не фонтан – а сердце, посмотри:
То сердце бедное мое, еще живое
И неподвижное под коркой ледяною.
 

 
Вдоль серых набережных, под речитативы
Колоколов, меланхоличны и бурливы,
Так обессиленные натиском мостов,
Что каждый камешек оплакать жизнь готов,
Бессмысленно кружась, текут, стеная, воды!
Луна, синюшное создание природы,
Бутон без стебля, по течению плывет,
Точь-в-точь утопленник, и стонам этих вод
Не оживить цветок и свет его слепящий.
О гордая вода, сестра души скорбящей,
Тебе ли, что идти способна напролом,
Всего лишь отражать весь этот мир кругом?
 
 
Неразговорчивая! Вся в себе – стремнина;
Там, в черных омутах, неведомая тина
Воспоминаний, кто попал туда – погиб.
И каждый стон волны, и каждый тихий всхлип
Омоют мертвецов печальным состраданьем.
Вода, сестра души, отдай по силам дань им,
И мне ли не понять, когда в кругу теней
Их боль, ты говоришь, сравнима ли с моей?
 

 
На Праздник Всех Святых и ближе к Рождеству
Туманом сумерек угрюмых все объято,
И тень прохожего, спешащего куда-то,
Как тень бездомного, блуждает наяву.
На мрачных улицах, вдали от хижин ветхих,
Почти с утра горят слепые фонари,
И вновь колеблется в стеклянных этих клетках
Испуганный огонь, как будто там, внутри,
В последних судорогах бьет крылами птица
И умирает за обманчивым стеклом;
Как роза желтая, другой огонь томится,
И мерзнет, и дрожит, и ветер день за днем
Сбивает лепестки чахоточного света...
Как им положено, огни горят, и это
На Праздник Всех Святых и позже, в Рождество,
Особую печаль навеивает: кроме
Постылых сумерек, нет с ними никого...
Как лампам повезло – счастливым сестрам в доме!
Пусть ветер изнемог, но день, как прежде, хмур,
И бедным фонарям не знать во мгле осенней
Домашнего гнезда и медленных движений
Теней, которые рождает абажур.
 

 
Как много городов в упадке и в разрухе!
И колокольни их – как древние старухи:
Они еще стоят, еще со всех сторон —
Остатки рвов и стен, но так и тянет тленом,
И рвы засыпаны, и плющ ползет по стенам,
И колокольный звон – предвестье похорон.
Все тише, глуше медь, все ярче кровь багрянца;
Под стенами два-три убогих новобранца
На месте топчутся и поднимают пыль
И барабан звучит уныло и привычно...
Руиной ставшая обманчивая быль,
Прах, превращенный в плац (как это символично!)
И впрямь, что быль, что пыль, —
что плац, что этот прах:
Воинственный огонь давным-давно задули.
Нелепый барабан, маневры на костях —
Едва гудящий рой, летящий в мертвый улей!
 

 
Под белым полотном бесплотного тумана,
Воскресная тоска справляет Рождество;
Но эта белизна осенняя обманна —
На ней еще красней кровь сердца моего.
Ему куда больней от этого контраста —
Оно кровоточит наперекор бинтам.
Как сердце исцелить? Зачем оно так часто
Счастливым хочет быть – хоть по воскресным дням?
Каким его тоску развеять дуновеньем?
Как ниспослать ему всю эту благодать —
И оживить его биенье за биеньем
И нить за нитью бинт проклятый разорвать?
 

 
Как знать, не отражен ли город у меня
В душе, где тополя по берегам, маня,
Того не зная, взгляд, растут полоской хилой?
О чем скорбит волна? Не шум ли то унылой
Листвы, когда река ей вторит, чуть дыша?
А крыши? Может быть, они – моя душа?
Как грустен этот вид уже зажженных окон
На берегу воды, глядящей лунным оком!
Как этот город сна душою отражен!
Над колокольнею задумчивою воды
Смыкают не спеша свои ночные своды,
И по течению души всплывает он —
Бессонный циферблат, точь-в-точь луна в зените,
Все расплылось: ни цифр, ни стрелок нет уже.
Где время? Пустота зияет на орбите,
И вечность, времени лишась, царит в душе.
 

Из книги “Замкнутые жизни (1896) Умственный аквариум

 
Послушная вода в своей тюрьме стеклянной
Здесь, где далекий шум покою не грозит,
Живет в своем тепле и холе постоянной,
И никогда ничто уже не отразит;
Она сама в себе, в ней нет конца и края,
В ней вечность зыблется, собой отражена!
Затворница-вода, невинная, простая,
И узник, и тюрьма – у них судьба одна:
Быть отраженьем сна, быть зыбью грезы сладкой!
Вода в аквариуме – сумерки и мгла,
Здесь на поверхности является украдкой
Мысль, точно тень ветвей, что на стену легла.
Все – одиночество; все – сон; в покое этом
На дне аквариума мир царит иной,
И чистоту его не может ярким светом,
Как кровыо, оживить луч солнца золотой.
Что есть вода? Игра медлительная рыбок,
Чей сон в безмолвии меж водорослей зыбок;
Вода – раздумие растений, их страна,
Их добровольный плен, исполненный мечтою,
Все словно вышивка, и умственной канвою
Вся внутренняя жизнь воды полным-полна.
Иной бы ей судьбы! Вода уже готова
Узнать, что за стеклом и не смириться с ним;
Она сама в себе, и вся ее основа,
Весь этот хрупкий мир ее – неколебим.
 

 
Душа моя в стекле – вот славный уголок!
В пространстве запертом уютно ей и сладко;
Не разглядите в ней ни тины, ни осадка —
Мир, полный ясности, от горестей далек.
Душа-затворница со стенами в комплоте —
В ней ни желания, ни страсти не найдете!
Сама себе предел, и цель, и благодать,
Душа не требует от жизни соучастья,
Прозрачность и покой – условия для счастья,
Чтоб каждой капелькой светлела тишь да гладь.
Ей хорошо в ее укромном уголочке —
Мерцает свежестью и дышит чистотой;
И, кажется, она становится такой,
Чтоб навсегда застыть в стеклянной оболочке.