Текст книги "Как раненая птица"

Автор книги: Жильбер Мишель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Мишель Жильбер
Как раненая птица

Жильбер Мишель

Как раненая птица

Он падал бесконечно долго, это видели все. В своем полупрозрачном одеянии он походил на раненую птицу, возвращающуюся в гнездо. Кое-кто утверждал, что у купален сладострастия или, может, чуть ниже он закричал, однако знавшие его лучше отказывались этому верить.

Его звали Арго – подходящее имя для того, кому суждено погибнуть в полете. Нет, он не закричал. Он умер как герой, должно быть, и в вечности сохранив свою улыбку... язвительную прорезь на пергаментном лице.

Никто не полез на дно котловины искать труп, боялись заплутать в лабиринте с его галереями, туннелями и узкими проходами. Там было слишком сумрачно, и слишком многие силы проявляли там свои причудливые свойства. Тех, кто был мало-мальски наделен воображением, преследовало видение: исковерканное тело, соскальзывающее с плоской площадки в проход...

В компании об Арго говорили редко. Он умер как настоящий художник, приняв на себя во время падения полную ответственность за ту дополнительную толику страха, которой себя обрек.

Эзион не одобрял его жеста, находя в нем некое несовершенство. "Отсрочка, которую предоставляет слишком долгое падение, – говорил он, разрушает изящество самого поступка. – И добавлял: – Результат нечеток. У падающего с Вершин Града слишком много времени, чтобы разбить твердый кристалл совершенного деяния. Отсутствие зрителей ничего не меняет: поступок должен быть безукоризнен именно потому, что вынашивается он в одиночестве".

Эзион славился строгостью взглядов.

Юмо, по-видимому, склонялся к сходной точке зрения.

– Самоубийство, – цедил он сквозь зубы, – следует задумывать как поэму. Не надо останавливаться перед повторением древнейших образцов ритмических композиций. Первые строфы – психические, – которыми вводится идея, должны по важности не уступать итогу, который в гармоническом виде получают, уравновешивая колебания, вполне естественные на настоящей стадии нашего развития при условии, однако, что на заднем плане сознания филигранью проступает развязка.

Лаго считал, что смерть должна быть мгновенной. "Как фиолетовая молния при ущербной луне". И объяснял:

– Потрясение от деяния надрезает ткань действия с усилием, которое я бы назвал... эстетическим (в компании Лаго находили несколько поверхностным). Мелодическая линия, определяющая мел кие события последних часов жизни, должна замыкаться на себя и ослабевать как раз в то мгновенье, когда художник кончает счеты с жизнью.

– Но разве тем самым не обманывают ожиданий, связанных с самим поступком? – спрашивали у Лаго.

– Ни в коей мере. Мгновенная смерть своей насыщенностью уравновешивает долгие периоды мысленной и физической подготовки, энергетический потенциал которой, согласитесь, ниже.

Он высказывался за мощное оружие, нейтронный взрыв тела, например, дополняющий преходящее изящество замысла изысканным разложением плоти на мельчайшие элементы.

Иногда он заявлял:

– Свой выбор я сделал. Устройство уже есть, и я приступил к подготовке. Действовать буду как подобает, официально дам знать о своих намерениях на предстоящих ораторских состязаниях. Там я вызову у себя поэтический транс, который должен привести к озарению. Вы не раскаетесь, что дали готовиться мне так долго...

Никто в этом и не сомневался.

Самоубийства Лаго ждали с известным любопытством.

"Симфония, в высшей степени соразмерная, чудесная по широте охвата... Вершина... Наслаждение..."

Дни проходили за днями. Заметных событий случалось немного. Бирюзовые кометы, появляющиеся каждый год во время катаклизма, озаряли пространство над самыми высокими башнями.

Лаго осуществил свой план: он взорвался точно в предсказанное им время, и смерть его можно было бы отнести к настоящим шедеврам, сумей он правильно рассчитать дозу нейтронного излучения. Вместе с его хрупким телом в единый миг исчезли обитатели Дворца Славы, среди которых он имел привилегию пребывать, три тысячи жителей Высот, собравшихся, чтобы присутствовать на церемонии, и два сановника, прибывшие с Верхних Сфер, дабы проследить за аппаратурой. Все были неприятно поражены, ведь некоторые из этих людей ранее уведомили о своем решении тщательно подготовить собственное самоубийство – выходит, Лаго лишил их наивысшего наслаждения.

Произведение искусства оказалось омрачено недопустимыми последствиями. Вердикт всей компании был суров: самонадеянность, отягощенная техническим невежеством.

В начале тридцатого тысячелетия два этих порока считались отвратительными.

Из своего сферического обиталища на Вершинах Властелин Высот повелел собраться всем обычным и сверхмагам. Подобное случалось крайне редко.

Со времени последнего собрания в прошлом столетии Властелин Высот почти не изменился. Высокий, худой, сгорбленный (по странной прихоти он не соглашался на замену скелета, принятую в четырехсотлетнем возрасте), он осторожно скользил по круглой площадке, служившей местом собраний. Длинное металлическое одеяние окутывало его, словно саван. Всем бросалось в глаза крайнее его изнеможение: Властелин полностью отдавал себя служению планете.

Одна за другой зажглись сферы: вокруг Властелина Высот на равном удалении от него расположились Мудрецы.

Странное сходство объединяло двенадцать советников Высшего Зодиака: одинаковые холодные взоры, лишенные выражения, одинаковые черты лиц, едва различимых в своем единообразии, свидетельствовавшие о полном самоконтроле, одинаковая печать сдержанной силы... или отрешенности... или неорганической вечной жизни.

Мысль, облекшаяся в плоть.

Звуковой сигнал обозначил начало связи. Все сразу почувствовали, что ритуал изменится, но никто из Мудрецов не выказал ни малейшего удивления: долгие века постоянных раздумий, психических экспериментов, насилия над собственной плотью, постепенной адаптации к самым различным сторонам человеческой жизни приучили их уходить от любой неуместной реакции.

Даже тень любопытства не тронула их черт.

Ожидание... и потоки мысли, проносящиеся по экранам.

У Мудрецов не было никаких личных забот. Принимая в себя всевозможные проявления агрессивности, они очень рано разрушали свой собственный внутренний строй. Может, они не все знали, но готовы были ко всему. Многие века им представляли любое неотложное дело как увлекательную задачу, требующую разрешения, и они вгрызались в нее со всей настойчивостью. В этот день они предчувствовали самое худшее. Еле заметные странности в поведении Властелина Высот насторожили их.

Мудрецы ждали.

Наконец в них потекли слова, и Мудрецы поняли, что беседа началась.

Поплыли образы: Град, Высоты Града, застывшие фигуры, длинные одеяния...

Они видели Эстетов Вершин, которые беседовали, воспаряя среди своих сияющих эфемерных творений на шелковых подушечках... или собирались вокруг распростертых тел.

Задача.

Завернутые в светящуюся ткань тела, которые изломала, иссушила и искромсала смерть.

Тела, которым несть числа.

Мудрецы старались более точно определить свои ощущения. Очертания образов расплывались, и ритм мысленного сообщения менялся. Мысли облекались в слова. Речь шла о смерти.

– Эстеты, которым наскучило их пустое существование, их творения, чересчур изощренные утехи, чересчур сложные взаимоотношения, выдумали себе новую страсть: самоубийство. Все началось с бравады (Мудрецы это помнили): отдать жизнь в обмен на краткий миг истинного переживания. В их глазах такой поступок тем более ценен, что они давно расстались с верой в воздаяние или продолжение жизни в мифическом потустороннем мире. Напомню, первый из них покончил с собой, бросившись в кислоту бассейна-орхидеи. Второй захотел отличиться еще больше: сочинить и предложить публике искусно выполненную поэму о своих ощущениях в последние мгновения перед смертью. Он определил свой стиль как букет эмоций... однако подспудная примесь безумия, вызванного лепестками пурпурной лилии с Бетельгейзе, отравила ему последние минуты. Другие делали упор скорее на жестокость. В результате самоубийство стало сначала страстью, а потом и искусством.

Мудрецы все это знали. В большинстве своем они осуждали давнюю причуду Властелина знакомить с обстоятельствами дела. Уже в незапамятные времена человек отказался от логических структур сознания. Он мыслил модуляциями, переплетая фразы и потоки представлений, ориентируясь по ритму или цвету... А ритм как раз менялся. Голос обретал властные нотки. Понятно становилось примерно следующее:

– Мы должны вмешаться. Эстеты бесполезны лишь на первый взгляд. В какой-то степени они служат чувствительными элементами, совершенным зеркалом, отражающим жизнь внизу. Они дают понятие о явлениях, происходящих во всех слоях населения Города. И вот добрая половина их погибла в результате разного рода покушений на свою жизнь. Всего за одни сезон. Пришла пора действовать. Поэтому я вас и собрал. Жду ваших предложений.

Молчание (мысленное) вскоре было нарушено. Потекли предложения.

– Мы не можем запретить им убивать себя.

– Это их еще больше распалит.

– Самоубийство станет для них еще притягательнее, ведь мы являем собой последние остатки власти.

– Может, образумить их?

– Что значит образумить?

– Убедить, что они нужны для новых миров. Потребность в них...

– Их внутренние потребности более настоятельны.

– Внутренние?

– Потребность не обращать внимания на окружающую реальность. Эволюция человека отдаляет его от мира.

– Таков один из их этических законов.

– Почему бы не обратить Эстетов к новым приключениям, новым завоеваниям? Этих проклятых миров, ждущих колонизации, предостаточно.

– Они с тем же успехом будут умирать и на отдаленных мирах.

– Разделим их, создадим несколько противоборствующих групп.

– Они пойдут стенка на стенку и перебьют друг друга.

– Надо вновь подчинить их власти, уподобить всем остальным.

– Невозможно, поэзия сделала Эстетов неуязвимыми.

– А если, к примеру, запереть их в камерах?

– Почему бы не попытаться?

– Средство допотопное... но, без сомнения, эффективное.

– Изложите вкратце, в чем его преимущества.

– Мне кажется... мне кажется, что вынужденное бездействие, новая обстановка, которая будет давить на них своей пошлостью, в конце концов сведут на нет прежние побуждения. Однако склонность к саморазрушению обратится в агрессивность по отношению к порядку, установленному свыше.

– То есть по отношению _к нам_!

– Это мы переживем.

– А потом?

– Потом? Потом мы их выпустим. В их психике появится новый противодействующий фактор, а так как они создания хрупкие...

– Может, тогда у них появится новая страсть... менее обременительная.

С наступлением ночного цикла три миллиона Эстетов оказались запертыми в регенерационных камерах. При пробуждении их сознание, еще затуманенное, как обычно, галлюциногенами, сразу обрушило град вопросов. Некоторые решили, что это шутка; они позволяли себе иногда подобные шутки, воссоздавая с помощью старинных обрядов и песнопений обстановку доисторических времен. Другие испугались за свой разум: привычный мир, казалось, рушился на глазах. Никогда прежде камеры не запирались. Враждебным этим поступком Власти сразу себя выдали.

Многие умерли от интеллектуального удушья, мучительной боли, придающей своим жертвам малопривлекательный вид. Умирающие, хрипя, призывали зрителей, но угасали в полном одиночестве, ибо Власти в своей жестокости исключили возможность всякого сношения с обитателями соседних камер. В ночь и безмолвие канули самые прекрасные поэмы. И разве не самая невероятная из эпопей развертывалась в ячейках Квартала Эстетов? Миллион утонченнейших существ навсегда увял за поблескивающими металлическими дверями, с мольбами о помощи, воплями, криками наконец-то действительно пережитой ими ненависти!

Потом все вернулось на круги своя. Тяжелые металлические панели скользнули обратно в стены. Толпа оставшихся в живых Эстетов запуганными тенями робко выползала из камер в магнитные коридоры. Видно было, как они мучаются, как опустошены. Для них была непереносима сама мысль, что после такого унижения они остались целы и невредимы. Мало кто из них коснулся потом этой темы в разговорах, словно молчание могло помочь нелепой ране зарубцеваться. Однако очень скоро тяжелый маховик привычек завертелся снова. Возобновились бесконечные беседы, кружащие вокруг да около запретной темы. Балет тог и венчиков вновь начал выписывать свои причудливые узоры над платформами верхних Уровней, а раскаты смеха и крики радости растапливали в сердцах айсберги галантной любви. Жизнь вошла в свою колею, соразмерно распределяя задачи, распоряжаясь судьбами. Вверху хрупкие существа, чье сознание бурлит мыслями, на Горизонтали – те, кто попрочнее и занят монотонным трудом, борьбой с суровой материей. В эмпиреях же, в рассеянном свете Вершин бодрствовали Мудрецы, прикидывавшие, удалась ли их затея.

Ждать пришлось недолго. В первый же день счетчики испарений живой материи зарегистрировали два десятка самоубийств, назавтра – уже сто тридцать, потом триста и, наконец, по окончании первого периода отсчета тысячу.

Властелин Высот вновь созвал Мудрецов.

Было не до рассуждении о неудаче привычных мер предосторожности, и Властелин Высот сразу приступил к сути:

– Они упрямо поступают по-своему! Полюбуйтесь на цифры!

Никогда раньше Властелин Высот не находил нужным волноваться. Ход событий в Граде не предоставлял случая нарушить установленные законы... но теперь начиналась новая эра.

– Следует признать, что мы допустили просчет.

– Наше бездействие скоро приведет к катастрофе – мы теряем лучших.

– Лучшие, убивающие себя – разве это лучшие?

– Думаю, так было всегда, и тем не менее мы уцелели.

– Это еще вопрос, уцелели или нет, то есть уцелели ли в действительности.

– По-вашему, мы призраки?

– Кто знает... нельзя же взвесить наших предков, чтобы убедиться в их материальности.

– Не следует вновь поддаваться панике. Идет нормальная эволюция. В наших архивах есть ярчайшие примеры. Исчезали целые виды. Животные. И люди... То же самое происходит сейчас.

– Так Эстеты животные... или люди?

– Ни то ни другое. Они не принадлежат полностью ни одному из видов.

– Пусть так, но это не решает нашей проблемы.

Пауза. Струйки мыслей старательно избегали соприкосновения во все вбирающей в себя атмосфере средоточия мысли.

Тишину нарушил Властелин Высот.

– Вид или социальная категория, постоянно живущая под колпаком, обречена погибнуть. Что-то вроде удушья в результате блокировки всех интеллектуальных и даже психических процессов в самых чувствительных точках. Тотальное усложнение всего поведения. Мы эту стадию уже миновали. Придя в норму, мы ограничиваем напряжение и создаем...

– Что же мы создаем, кроме теперешнего хаоса?

– Нам надо создать новый хаос, который разрушил бы старый.

– Вернемся к сказанному: некоторые Эстеты создают превосходные формы.

– Именно это меня и беспокоит: они создают _формы_.

– Согласен, и мало того, они больше не обновляют того, что им дано изначально, до бесконечности пережевывая одни и те же мотивы. Поэтому, мне кажется, им будет непросто изобрести новые забавы. Думаю, от них можно ожидать бесконечных вариаций на тему самоубийства. Нам следовало бы направить их энергию...

– На что?

– Все мы поражены одним недугом: планета – замкнутый мир и она перенаселена, что чревато...

Эта короткая фраза породила длинный ряд болезненных образов. Безумная череда башен, платформ, галерей, под оглушительный грохот изливающих непрерывным потоком миллиарды своих обитателей – выдох планеты, сбивающий существа в чудовищную пену...

Вдруг в вихрях мысленного спора заискрилась новая идея. Ее можно было бы выразить следующим образом:

– А что если обратиться к чудаку, именуемому философом, который во всей этой допотопной тарабарщине чувствует себя как рыба в воде? Может, он как-то разбирается в странных эпидемиях, которым подвержен человек.

– Вы про Макиавелли?

– Да, про него. Он ведь единственный в своем роде, и с ним мы постоянно обсуждаем вероятность полного распада.

– Но это невозможно. Этот тип обходится без животворных цепей. Ни к чему не примыкая, что само по себе возмутительно, он бесцельно бродит сверху вниз по планетному Граду. Представляете себе? _Сверху вниз_!

– Лишний повод к нему обратиться. Он поведает нам, что делается внизу... где, может, и ждет нас ответ.

Властелин Высот не вмешивался. Под покровом мысленных образов агрессивного характера угадывалась спокойная уверенность непроницаемого монолита. Потом обозначилось что-то вроде улыбки. Мысленный гомон утих, все застыли в напряженном ожидании. Властелин Высот заговорил:

– Я за это предложение. Макиавелли, вероятно, лучше большинства из вас разбирается в подспудных процессах, определяющих человеческое поведение. Архивы постоянно поставляют мне подробнейшие сведения о его скандальных заимствованиях. Он "заимствует" даже эту заумь, изложенную на листах бумаги... что называют "книгами". Он владеет множеством разрозненных сведений, в частности, о людях, живших в незапамятные времена. Искусство управлять находилось тогда в зачаточном состоянии. Общая стратегия не просматривалась. Власти предавались безжалостным экспериментам.

Предоставим ему свободу действий, и он, без сомнения, отыщет решение, которое должно корениться в самой человеческой психике...

Любопытная вещь – Макиавелли отыскали немедленно. Он блуждал у окраинных зон, лишний раз подтверждая легенду о своей способности предвидеть события... если только точное определение исходных данных...

Макиавелли появился – или воплотился материально, – и все сразу поняли, что решение у него уже готово: он был столь изыскан, что просто не мог притворяться несведущим.

Знакомство с древними трудами придало ему своего рода бесстрастную мудрость, которая покорила бы Эстетов. Они обожали смелые поступки, а этот был как раз таким: Макиавелли величественно отказывался следовать ритуалу, установленному на Высотах.

Макиавелли вошел, едва не столкнувшись с Властелином Высот (тот, не удержавшись, слегка отпрянул) и заговорил.

Его речь вызвала непривычное стрекотанье в мыслительных цепях Мудрецов. Все почувствовали облегчение, когда он согласился играть роль управляемого передатчика. В его словах угадывалось следующее:

– Ваши попытки обречены на неудачу, потому что Эстеты обрели новый инстинкт, инстинкт "уважения", перекрывающий пресловутый инстинкт самосохранения. В замкнутом мире, где вы принуждаете их к растительному существованию, несмотря на кажущиеся благополучие и роскошь, они постоянно сталкиваются со злейшим врагом человека: чрезмерной зависимостью от чужого мнения. Им надо показать себя или умереть. Подумайте только, у них есть все: материальные блага, достаток, безопасность. Им недостает, уж вы мне поверьте, лишь счастья самовыражения. Они ни во что не верят, сражаются лишь с самими собой в образе себе подобных, они исследовали и использовали все уголки своего сознания и, надо сказать, устали расходовать себя в бесплодных битвах. Теперь им остается только концентрировать свои таланты на единственном положительном способе самовыражения – вы знаете каком.

– Они самоутверждаются, умирая.

– Право на смерть – единственное, что вы им оставляете в вашем чересчур совершенном мире.

Воцарилось полнейшее безмолвие. Макиавелли продолжил:

– Существовал приемлемый выход: подвигнуть их на великие деяния за пределами планеты. Однако вы поручаете эту работу профессиональным воинам, набранным на Нижних Уровнях.

Смена ритма предполагала скорое окончание речи. Мыслил Макиавелли чеканными фразами:

– Нужно соперничество... нужно создать некое противоборство. Несмотря на то, что Эстеты постоянно утверждают обратное, они хотят быть выше средних обитателей планеты. Их беспрестанные заявления о милой непосредственности, чистоте, простоте других обитателей Града – всего лишь с трудом возводимое заграждение против их естественной склонности считать себя выше других. Я долго размышлял и понял, что есть нечто такое, чего они не вынесут: если окажется, что толпами с Нижних Уровней движут те же безумства, что и ими.

Ткань ответных мыслей заколыхались. Некоторые из них могли свидетельствовать о заинтересованности.

– Вот что я предлагаю: используя хорошо известные вам способы... да, да... мы вызовем эпидемию самоубийств на Нижних Уровнях. Нам следует найти новые формы: это не может быть результатом эстетических воззрений. Представим себе скорее что-то вроде игрища дикарей, жертвенной оргии... в которой люди примитивные будут сотнями сводить счеты с жизнью. Как вы думаете, что произойдет в Верхних Сферах? Что будет твориться в сверхсложном сознании Эстетов? По-вашему, они согласятся почитать тех же богов, каких почитают внизу? Утверждаю со всей уверенностью: они просто-напросто бросят это занятие и тут же начнут замышлять какую-нибудь новую пакость, но у нас всегда будет время ее предупредить.

В первый раз с начала его длинной речи один из Мудрецов перебил Макиавелли:

– Но как мы поступим с населением Нижних Уровней?

Макиавелли не ответил. Он испустил светящийся мысленный образ, полный жгучей язвительности, который, казалось, содержал в себе вполне определенную идею. Выразить ее можно было примерно так:

– У обитателей Нижних Уровней реакции элементарные: их будет нетрудно проконтролировать и... обезвредить.

Смутное чувство ужаса реяло над Мудрецами.

Все произошло очень быстро. Вверху стало известно, что в глубине подземных галерей собирались целые толпы для совершения кровавых самоубийств. Уровнем ближе случались дуэли. Люди в кричащего цвета камзолах с оружием в руках преследовали друг друга по черным металлическим рвам, окружавшим платформы.

Всеми на Вершинах овладело отвращение, когда там узнали о первых "жертвоприношениях". Начались бесконечные словопрения во мраке, расцвеченном ореолами отдохновения. Изысканно облокотившись о светящиеся перила, Эстеты с болью вглядывались в бездонную пропасть, откуда доносился шум оргии. Затем они собрались вверху, в жилых зонах Града, чтобы обсудить, что же им делать дальше.

Властелин Высот подал знак, и заседание началось. На экранах Мудрецы выглядели бесстрастными, но воздух, казалось, вибрировал. Все молчали, так как слова грозили разорвать тонкое кружево согласованных мыслей. Все были безусловно счастливы, как и полагается после внезапного разрешения давней проблемы. К уверенности примешивалось некоторое самолюбование, одно другое усиливало и оправдывало. По предложению самого старого из Мудрецов они приступили к длительной процедуре всеобщего очищения, когда Мудрецы все глубже и глубже погружались в атмосферу гармонии и удовлетворенности... Продолжалось это до тех пор, пока мглу их нирваны не рассеяла весть о первом убийстве – преступлении, прежде неслыханном среди утонченных Эстетов.