Текст книги "О да, профессор!"

Автор книги: Жасмин Майер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Глава 1. Маргарита

– Не ссы ты так, Ритка, не завалит тебя Мефистофель! – проворчала Юлька, пихая меня в бок. – Ну, чего ты?

– Да задубела я уже, Юль!

      Я обняла себя, пританцовывая на скромном весеннем солнышке. Ветер пробирался под короткую юбку, то и дело норовя задрать ее и продемонстрировать всему корпусу мои чулки.

      Как знала, что нельзя верить прогнозу! Нифига еще не жарко, хоть и середина апреля. Надо было в джинсах и толстовке идти, а чертову юбку просто с собой взять. Переоделась бы перед сдачей, которую проклятый демон назначил аж на семь часов вечера! К тому времени в универе вообще ни одной живой души не останется.

      А я окончательно превращусь в ледышку.

– Что делать, Ритк? – философски заметила Юля. – Практика показывает, что чем короче юбка на пересдаче у Мефиля, тем выше шансы!

– Не-на-ви-жу, – выбивали дробь мои зубы. – И курс этот, и немцев, и его самого!

      Надо было пропустить этот год, как и хотела, когда меня на журфак не взяли, ничего страшного не случилось бы. Работала бы себе где-нибудь официанткой, а документы на следующий год снова подала бы.

      Мечты-мечты. Родители не дали пропустить год, сказали, сама виновата, что профукала все сроки поступления. Не дали мне еще год гулять, спустя рукава, привели на филфак, где уж, конечно: никакого конкурса, никаких очередей! Потому что кому он вообще нужен этот филфак?

      «Фак, фак, фак», – ответило эхо.

      С тех пор с учебой у нас и не срослось. Я вроде и понимала, что уже этим летом могу подать документы и перевестись с филфака на недоступный журфак, но оценки, хвосты, долги тянули меня на дно, как камень несчастную Муму.

      Пока долги не сдам – перевестись не смогу. Пока за ум не возьмусь – долги не сдам. А за ум я не возьмусь, потому что не-на-ви-жу филфак.

      Фак, фак, фак!

      Замкнутый круг, который я все-таки решила разорвать, когда выпросила пересдачу у Матвея Александровича, прозванного на потоке Мефистофелем за любовь к немецкой литературе и «Фаусту» Гете в частности.

      Пора начинать ползти к своей мечте, Маргарита, как-никак апрель на носу!

      Хотя судя по тому, что у меня сейчас пар начнет валить изо рта, апрель здесь даже близко не валялся. Самый настоящий февраль, так что достану чернил на чертовой пересдаче и зарыдаю от тоски и собственного экзистенциализма.

      Как я буду сдавать лектуру этому фанату Гёте, если ни сном, ни духом в философии немецких книжников? Что ж, поэтому я и решила пойти по пути немецкого синематографа: юбку покороче, шпоры подлинней!

      Вот и вся разгадка. Я-то к мечте ползу, но это не значит, что я и правда начну учить основы немецкой зубодробительной литературы. Десятки студенток филфака в коротких юбках не могут ошибаться! Хорошие оценки здесь зависят от длины юбки.

      Вот и прыгала я в мини-юбке, пытаясь хоть как-то согреться, тщетно кутаясь в кожаную курточку, поверх белой рубашки с глубоким вырезом.

      Не позволю я себя завалить! Да и препод из Матвея Александровича, как из меня филолог с красным дипломом. Сам-то он писатель, тот самый М. А. Тойфель, за каким-то чертом сосланный в университет на наши головы.

      Ведь преподает параллельному потоку ту же литературу Василий Абрамович, мудрый старец, который и мухи не обидит, да и на студентов со своими немцами не наседает. Так ведь нет, обрушился на наши головы М.А.Тойфель.

      Ох, помяни черта…

– А вот и Мефистофель! – радуется Юлька.

      Вся аж подтягивается при виде его паркующегося автомобиля.

– Грудь вперед, задницу назад! – командует она мне. – Не то завалит, Ритк! И улыбочку, где твоя улыбочка?

      Меня трясет от холода, но я выпрямляюсь и растягиваю рот в вежливом оскале. Матвей Александрович выходит из машины, как всегда с ног до головы в черном и хмурый, как грозовая туча. На лице привычная темная трехдневная щетина, пиджак нараспашку, а под ним черная рубашка. Экзистенциальная тоска, как она есть.

      Вот ведь позер и звезда большой литературы. Не так ярко светит солнце, чтобы еще и солнечные очки носить.

– По-моему, он не в духе, – говорю я, глядя на то, с какой силой Мефистофель захлопывает дверь машины.

– По-моему, это его обычное состояние, – парирует Юлька. – Но как же черт хорош собой. Читала про его похождения в «Звездной жизни»? Говорят, он даже спал со всем составом группы «Серебро».

– Это же желтая газетенка, Юль, – закатываю я глаза. – Там могли написать, что он перетрахал всех эльфийек, и никто не потребовал бы доказательств.

      Но, если бы этот год я проучилась на журфаке, то уже отправила бы в редакцию запрос на практику. Потому что плевать, что там ни слова правды на тех страницах, стажировка в «Звездной жизни» это не просто тащиться к мечте, это как катапульта. Раз – и ты уже среди своих. Лучше быть «акулой желтого пера», чем «книжным червем в синем чулке» на страницах немецких херов.

– Доброго дня, Матвей Алекса-а-андрович! – поет соловьем Юлька, когда Мефистофель поравнялся с нами.

      Мефистофель отделался кивком, но тут же запнулся при виде моих ног. И даже замедлил шаг.

– Левицкая? Я так понимаю, к пересдаче готовы?

– На экзамен как на праздник, Матвей Александрович, – цежу я, сквозь зубы.

      Меня трясет: от холода и того скрытого солнечными очками взгляда, который шарит по моему телу. Я не вижу его, но каким-то седьмым чувством прекрасно чувствую.

      Мефистофель снова кивает и исчезает в университете.

      А меня колотит уже не по-детски.

– Ритк, ты это выпей горячего кофе перед тем как, – говорит подруга, оглядев меня с головы до ног. – Он же решит, что ты припадочная, если тебя так трясти будет.

– Кто это у нас тут мерзнет? – вешается на меня Марат, за секунду облапывая с головы до ног и уже не только взглядом.

– Эй, руки свои убрал!

– Да я согреть пытался! – примирительно улыбается одногруппник. – Хорошо выглядишь, Рита. Даже не узнал. Глядя на тебя, мне аж преподавать захотелось.

– Слышь, Марат, – говорит Юля, – а ты же кофе всегда с чем покрепче пьешь, так? Спаси Ритку, а то ей, и правда, согреться надо.

      Марат улыбается и протягивает мне стаканчик. Нюхаю. Алкоголя там больше, чем кофе, судя по запаху, но что делать? Двенадцать месяцев меня спасать не собираются, придется спасаться коньяком. Выпиваю залпом, огненная вода проносится по пищеводу и буквально выжигает внутренности.

– Ох! Как ты это пьешь вообще?

– Я закусываю, – ухмыляется Марат. – А ты ела сегодня вообще?

      Я не ела. Я проспала все на свете, потом перевернула полдома, пока искала эту короткую юбку, потом ломала голову, как прикрепить шпоры с внутренней стороны, короче, дел было невпроворот. Не до завтрака.

      А потом, естественно, пробка до самого универа, а еще лекции во вторую смену…

      Смотрю на часы. А вот и время пришло.

– Налить еще, Рит? – спрашивает Марат. – На тебе лица нет. Мне обычно помогает.

– Давай, – протягиваю пустой стаканчик из-под кофе.

      Марат плеснул из фляжки немного янтарной жидкости.

– За немецкую литературу, – говорю и опрокидываю в себя содержимое.

      Юлька похлопала меня по спине, пока я пыталась отдышаться.

– Давай я тебе мятную жвачку дам и вперед, Ритк, пора. Не дай ему завалить себя!

      Я качнулась на каблуках. Фак, действительно пора. Шпоры при мне, юбка тоже.

      Пора.

      «Фак, фак, фак» – привычно отозвалось эхо.

Глава 2. Матвей

      Ненавижу этот проклятый храм науки. Не-на-ви-жу.

      Я сел в машину, завел мотор и прикрыл глаза, готовясь к очередному бессмысленному и беспощадному дню каторги.

      Едва я выехал с парковки, раздался звонок. Я нажал кнопку на панели, переводя вызов на громкую связь.

– Привет, Тойфель, ну как ты там?

– Бывало и лучше, Андрей. И тебе недоброе утро, – откликнулся я со вселенской тоской в голосе.

– Нет, Матвей, мне тебя не жалко, – обрубил мой издатель.

      С Андреем Бруштейном я почти дружил. Правда, это не помешало ему в один прекрасный день поставить мне ультиматум. Наглая еврейская морда. Прижал меня в самый неприятный момент.

– Как успехи с книгой? Когда ждать синопсис? – выдал он свои любимые вопросы.

      Раз в неделю Андрей названивал, чтобы почти ненавязчиво поинтересоваться проклятыми успехами, которых не было. Раньше было хуже. Теребил каждый день, словно ревнивая подружка, которая опять увидела в желтой газете фотки своего знаменитого бойфренда в компании грудастых красоток.

– Я работаю над этим, – ответил я стандартно.

– Насколько эффективно?

– Нормально.

– Ты уверен?

– Андрей, завязывай. Сказал же, все будет. Ты сам засунул меня в универ. Откуда время, если приходится нянчить шалопаев-неудачников?

– Или неудачниц?

– Твои намеки омерзительны.

– Как и твоя личность и мысли.

– А ты их на расстоянии читаешь? – выпалил я, повышая голос, раздражаясь из-за подначек раньше обычного.

– Мне даже читать не надо ничего. Ты банально предсказуем, Матвей. Но я очень надеюсь, что жадность не позволит тебе продуть.

      Вместо ответа я фыркнул и попросил не доставать меня больше, наскоро попрощавшись с приятелем.

      Выкрутил руки гад, еще и издевается. Правда, в требованиях Бруштейна был свой резон. Наверно, я бы тоже действовал вот так с загулявшим писателем, который игнорирует сроки выдачи текста. Надежда у меня оставалась только на чудо и божественное провидение. Музы не помогали уже давно. Да и не положено мне теперь по статусу муз трахать вдохновения для.

      Я сам заканчивал когда-то филфак и ненавидел его. Всем сердцем. Думал, переведусь на журналистику или хотя бы романо-германский, но так и проболтался среди девок в бабьем царстве филологии. В этом были свои плюсы, конечно. Я никогда не чувствовал себя таким востребованным в школе. От девчонок не было отбоя. Правда, даже этот приятный бонус не оставил у меня в душе приятных впечатлений об учебе.

      Неблагодарная я скотина, знаю. Преподы в меня, конечно, ввалили знания на двести процентов. Даже завкаф вступился перед ректором, когда меня собирались отчислить в момент ломки стереотипов и несданных хвостов. Мировой дядька. Ради него я тогда собрался и сдал все долги в рекордные сроки. У нас вообще были классные отношения. Ему первому я показал черновик своего первого романа. Бледнел и краснел, чувствуя себя институткой в трусиках перед прожжённым повесой, но ему понравилось. Он помог мне и с издательством.

       Ну как помог? Вряд ли мой наставник понимал, что я буду настолько туп, что залезу в почти кабальные контрактные обязательства.

      Нет, я не ною. Я благодарен. Первая книга имела оглушительный успех, и под кайфом славы я подписал договор еще на три в этой серии, едва ли вникая в нюансы. Не говоря уже о консультации с юристом.

      Зато, дописав трилогию, я заработал имя, неплохой гонорар и, наконец, включил мозг. Следующие книги  продал, как следует и теперь уже подписывал договор о сотрудничестве, диктуя собственные условия издательству.

      Однако кроме загребания денег лопатой я все еще был обязан что-то писать. Как назло, вдохновение покинуло, а муза дала отставку. Я с трудом накарябал продолжение все той же серии, буквально высасывая из пальца каждую букву.

      От полного краха спасли только герои, которых обожали мои преданные фанаты. Тираж раскупили, но ажиотаж заметно поутих, а я все еще был должен писать для издательства.

      Что писать? А черт его знает. Синопсисы с продолжением серии Бруштейн отверг с пометкой: «Хватит гнать туфту». Мы встретились с ним в клубе, где я был больше заинтересован сиськами четвертого размера, а не написанием шедевра. На следующий день Андрей буквально потребовал, чтобы я прекратил валять дурака.

      Солнце сегодня палило нещадно. Или мне казалось так в теплом салоне авто. Я нацепил очки и загреб пальцами волосы, ненавидя стандартную пробку на развязке не меньше, чем свою теперешнюю должность и проклятый дар убеждения Бруштейна.

      Припарковавшись на стоянке универа, я вышел из машины и пошагал к входу. На крыльце стояли мои студенты. Боже, даже я не был таким бестолковым охламоном, как эти трое. Парня и девицу с приклеенной улыбкой я вообще смутно помнил, а вот ее подружку, которая тряслась, как от Паркинсона, кажется сегодня обещал принять после занятий. Она единственная, кто с треском провалил лектуру. Бестолочь. Хотя ножки красивые, стройные, длинные. Или так кажется из-за короткой юбки?

      Я притормозил и даже вспомнил ее фамилию.

– Левицкая? Я так понимаю, к пересдаче готовы?

– На экзамен как на праздник, Матвей Александрович, – едва выдавила она из себя.

      Боится? Правильно боится. Особенно, если опять ни черта не учила. Правда, ну зачем ей филология? С такой-то грудью. Как будто высшее образование – залог благополучия. Вот сиськи, личико и умение помалкивать – это дорогого стоит. Но тут этому не учат.

      Я поспешил мотнуть головой в знак небрежного прощания и зайти внутрь.

      Сегодня три пары лекций и один семинар. Боже, дай мне сил.

      После занятий я хотел пойти домой, принять горячий душ, лечь в постель и не говорить, просто спать. Не успел размечтаться, как лаборантка напомнила, что дежурю до семи. Проклятье, как будто кто-то сейчас рванет изучать редкие книги из кафедральной библиотеки!

      Сразу после этого я вспомнил, почему еще задержусь. Левицкая. Высокая грудь, бесконечные ноги и полное отсутствие мозга. Мой любимый одноразовый вариант времен беспросветной клубной ночной жизни.

      Я прикрыл глаза, убеждая себя, что обещанное просветление где-то рядом. Очень скоро меня осенит шедевром, как и обещал Бруштейн. Воздержание, собранность и классическая зарубежная литература времен романтизма – это ли не идеальные условия для перезагрузки вдохновения?

      Не, кажется, кто-то наврал. Никакого вдохновения. Сплошное раздражение. Оно достигло пика к семи часам. Почему я назначил эту чертову лектуру на семь? Можно было уже закончить, совместив с чертовым дежурством. Гуманитарий – это диагноз.

      Левицкая пришла даже чуть раньше. Я тут же вспомнил, что еще мне в ней нравилось. Имя. Маргарита. Я позволил себе микроулыбку, дернув уголком губ.

      Ноги, грудь, бессмысленность и обречённость в глазах. Все тот же комплект, все на месте.

      Я сел за стол, позволяя себе чуть потянуть время. Студенты меня ненавидели. Я знал, что боятся, что сплетничают, что зовут Мефистофелем за глаза. Что ж… Нужно оправдать такую лестную репутацию.

– Маргарита Левицкая, что мне с вами делать? – кажется, я слышал, как она стучит зубами. Страшно или холодно? – Ладно, вариантов, конечно, не будет, как для основного потока. Садитесь и пишите максимально подробно все, что знаете о художественной религии в раннем немецком романтизме. У вас есть час.

– В р-раннем? – переспросила она, заикаясь.

– В раннем, в раннем. А что? Вы хотели поздний?

      Уверен, она хотела нечто иное. Например, пить сейчас "Пина коладу" на Кубе. Я бы тоже не отказался, но жизнь жестока, а судьба свела нас вместе. Кривая улыбка разрезала мое лицо. Возможно, именно сейчас я был похож на демона.

– Нет, конечно, нет, – натянуто рассмеялась студентка, чуть дернув вниз короткую юбку.

      Я сглотнул.

      Проклятое воздержание. Проклятый спор! Довел меня до того, что, заметив кромку чулка на девичьем бедре, я вообще заерзал.

      А Левицкая тем временем отправилась на заднюю парту. Она шутит?

– Сядьте напротив, – скомандовал я безапелляционно.

      Она еле слышно простонала, но заняла указанное место, достала лист бумаги и вывела ручкой тему, которую я задал.

      Наблюдать, как она пишет, не было ни малейшего желания. Я полез в инстаграм, развлекаясь фотками бывших подружек, которые продолжали атаковать мой директ, провоцируя на встречу.

      Одна, вторая, третья…

      Меня отвлек тихий шорох.

      Не откладывая мобильный, перевел взгляд и тут же угадал, что творится под столом.

      Я нормально относился к своей скотско-демонической репутации. Студенты меня боялись – это полезно. Но вот, когда держат за идиота – неприятно.

      Едва сдерживая злость, встал из-за стола. Левицкая вздрогнула и сделала вид, что строчит изо всех сил.

      Ну, да. Как же.

      Так я и повелся.

      Присев с ней рядом, я пробежал глазами по написанному, буквально чувствуя запах страха. Или это что-то другое?

      Взгляд скользнул ниже, и я положил руку ей на бедро, повел вверх, задирая подол юбки.

      Проклятье! Это была плохая идея, но, даже чувствуя, как тесно стало в брюках, я уже не мог остановиться.

– Что это такое, Левицкая? – спросил я хрипло, не узнавая собственный голос.

      Отодвинув юбку, я увидел чулки, а к ним, разумеется, крепились шпоры, с которых она безбожно пыталась скатать ответ.

      Разумеется, мои действия уже были за гранью дозволенного, но, коснувшись ее, я не мог убрать руку.

      Подцепив пальцем кружевную резинку чулка, провел, чуть оттягивая ее, одновременно лаская бархатную кожу на внутренней стороне бедра.

– А я думал, наряд в мою честь. Оказывается, он просто функциональный. Да, Маргарита?

      Я сжал ее бедро.

      Девчонка пискнула, но даже не пыталась что-то сказать или отодвинуться. Она словно окаменела, позволяя трогать себя и читать ей лекцию.

– Вы не меня обманываете, дорогая, а себя в первую очередь.

      Моя ладонь двинулась выше, и пальцы наткнулись на гладкий шелк трусиков.

      Влажных – вашу мать! – трусиков.

– Почему я должен ждать вас, ублажать вашу жажду знаний в свое личное время, м?

      Маргарита продолжала молчать, лишь судорожное дыхание и дрожь сигнализировали, что она все же живая.

– Неужели выучить материал так сложно?

      Я погладил влажную ткань.

– Так сложно?– повторил я вопрос.

– Кто ищет – вынужден блуждать, Матвей Александрович, – ответила она, и вместе с цитатой с ее губ слетел стон.

      Это был приговор для меня. Или для нее.

      Я отодвинул трусики в сторону.

Глава 3. Маргарита

      Что же я знаю о художественной религии в раннем немецком романтизме, Матвей Александрович? Дайте подумать.

      Ни черта я не знаю, вот мой ответ! Даже не уверена, что под моей короткой юбкой есть этот ваш чертов ранний романтизм. Вот же демон, ну ведь выбрал же! Почему именно ранний?

      Как там Юлька говорила, листая конспекты перед тем, как мы уменьшили их на ксероксе? «– Так, вот это ранний романтизм, он его точно не даст, давай лучше поздний как следует проверим!»

      Стрельнула в Мефистофеля глазами, а он в телефон втыкает. Вот кому хорошо. Так хорошо, что Матвей Александрович даже улыбнулся.

      А смотрите-ка, у него ведь совсем другое лицо, когда он улыбается. Даже ямочки есть.

      Черт, это я сейчас серьезно? Ранний романтизм подействовал?

      Думай, Марго, думай. Ладно, посмотрим, что там с поздним. Вроде не смотрит? Точно, втыкает в телефон, даже щеку рукой подпер. Скроллит, видимо, ленту, ищет кого бы еще оттрахать из «Серебра» или кого посвежее.

      Короче, Матвей Александрович занят, и это самое подходящее время, чтобы задрать юбку. Хотя стоило подумать об этом раньше: если мы будем в кабинете вдвоем, то, конечно, он не позволит мне садиться на задние ряды.

      Вот только задирать юбку сейчас… Фактически наедине с ним… Это то еще испытание.

      Один кривой взгляд, и все мои шпоры будут как на виду. И не только шпоры.

      А! Как же они шуршат в тишине кабинета, эти шпоры, мамочки! Ну их, эти нервы, проще выучить. Вот только поздно строить из себя святую невинность.

      Давай, Маргарита, на журфак с хвостами не принимают, а Мефистофель вряд ли даст еще один шанс.

      Нет, ну как улыбается! Кто там у него? Не видео же с котятами смотрит? И где он вообще прятал эту улыбку раньше? Так и не скажешь, что он пылью уже на кафедре покрылся. Даже понятно, что эти с «Серебра» в нем нашли. И это не только ум.

      В нем чувствуется харизма. И опасность. Улыбка вот изменилась, стала порочней, мимолетней. Точно не котята, зуб даю, что подружек листает.

      Так, Маргарита. Глаза на лист. Мозги в кучку.

      Операция «Снимаем юбку» и ищем ранний немецкий романтизм. Что это? «Фауст»? Уже теплее, цитата какая-то…

– Что это такое, Левицкая?

      Я не заметила, как он встал из-за стола и сел рядом. Вот же увлекательное чтиво в чулках! Давно он тут сидит интересно? Видел, похоже, более чем достаточно. Я вся окаменела. Забыла, как дышать. Еще и юбка эта, короче некуда, вон даже кусочек шпоры выглядывает!

      И тут его рука легла мне на бедро, обжигая своим прикосновением.

      Тело отреагировало как-то уж очень неправильно. Вместо того чтобы стиснуть бедра, я чуть развела их в стороны. Зачем, Марго? Чтобы ему лучше было видно шпоры?!

      А впрочем… Поздно.

      Его пальцы скользнули выше, подцепив юбку… И шпоры больше не были секретом только для моих трусиков.

      Его рука при этом осталась лежать на моем бедре. Хотела бы я сказать «колене», но нет. Это было очень близко к моему святому Граалю, а Матвей Александрович почему-то не источал гнев, ярость, скорее что-то иное.

      На губах снова заиграла та улыбка, которая неуловимо его меняла, когда подцепив пальцем кружевную резинку, он провел по коже внутренней стороны бедра.

– А я думал, наряд в мою честь. Оказывается, он просто функциональный. Да, Маргарита?

      Скажи «Нет!», скажи «Нет!»

      О боже да-а-а-а!… Как он поглаживает кожу большим пальцем. Это как он умудряется вызывать такое цунами ощущений одним только пальцем?

– Вы не меня обманываете, дорогая, а себя в первую очередь.

      С кем он разговаривает? Со мной?

      Мы все еще сдаем лектуру, Матвей Александрович? Переходите на язык Гете, все равно я половину слов не понимаю. Дышать и то удается с трудом. Ох, мамочки… Он только что провел пальцем по моим трусикам.

      И повторил то самое движение большим пальцем.

– Неужели выучить материал так сложно?

      Он погладил влажную ткань, которая причиняла адский дискомфорт. Никогда в жизни не думала, что желание избавиться от трусиков в здании университета на пересдаче по зарубежной литературе может быть настолько сильным.

– Так сложно?– повторил он вопрос.

– Кто ищет – вынужден блуждать, Матвей Александрович.

      Вот кто не забыл, что мы все-таки здесь делом заняты. Мозги. Горжусь.

      Мой мозг выдал Мефистофелю «Фауста» легко и непринужденно. Еще бы. Тойфель уже полгода ассоциируется у меня исключительно с этой книгой. Только не вовремя! Ой, как не вовремя я решила блеснуть интеллектом.

      Матвей Александрович аж в лице изменился. Посмотрел на меня потемневшим взглядом, как Фауст, наверное, смотрел на Маргариту. Или Вронский пожирал глазами Каренину, пока она крутилась перед ним на балу.

      А потом отодвинул трусики в сторону и медленно провел большим пальцем сверху вниз. При этом с его губ сорвался хриплый стон.

      Этот хриплый мужской стон пробудил во мне что-то глубинное, первозданное. Что-то, что заставило шевельнуть бедрами навстречу его руке и шире развести ноги. Он все еще гипнотизировал мои губы взглядом, пока палец двигался медленно и нежно.

      Мне больше не было холодно. Я горела изнутри, и снова подалась к нему навстречу, а после почувствовала, как он положил руку мне на плечи, притягивая к себе.

      Коснулся моих губ нерешительно, словно это не его рука вовсю хозяйничала у меня между ног. Затылком я коснулась его плеча и тогда же почувствовала, как его язык скользнул по моей нижней губе, очертил верхнюю.

      И тогда же его палец скользнул в меня.

      Меня выгнуло дугой от противоречивого коктейля из чувств: легкой боли, неожиданности и удовольствия. Матвей Александрович наклонился и наконец-то поцеловал меня.

      Нежность куда-то пропала. Я отдалась его власти, и он с радостью перенял бразды правления. Его палец входил в меня медленно, аккуратно, тогда как язык просто трахал мой рот, проникая глубоко и страстно, переплетаясь с моим.

      Бедра задрожали, истома родилась внутри, захлестывая меня с головой. Я всхлипнула, инстинктивно сжимая бедра. Громко вскрикнула, и Матвей Александрович тут же закрыл мне рот поцелуем, не давая произнести ни звука, только переключив все свое внимание на клитор, которое тот требовал прямо сейчас и прямо здесь.

      Я задрожала, перестала дышать и кончила. В руках преподавателя. На пересдаче. В кабинете кафедры зарубежной литературы.

      Матвей Александрович тоже словно одумался, мигом убрал руки, подхватил меня за талию и посадил перед собой на стол.

      Или все-таки нет?

      Он развел мои ноги и встал между них, коснувшись пряжки ремня.

      О боже.

      Я уперлась обеими руками ему в грудь, все еще слишком тяжело дыша, чтобы выдавить из себя хоть слово.

      Мой профессор нахмурился. Стояк угадывался безошибочно. Его нетерпение тоже было очевидным.

      Я качнула головой, отталкивая его от себя. Сползла со стола и встала на ноги, удалось, кстати, не сразу. Колени подрагивали.

– Тебе нужен зачет? – процедил он, пожирая меня темными глазами. – Сейчас-то не строй из себя невинную девицу…

– Мне и не придется. Я еще ни разу… ни с кем… Ну вы поняли, – все, что я могла из себя выдавить.

      А поскольку земля так и не разверзлась подо мной, ничего не оставалось, как подхватить рюкзак и выбежать вон.