Текст книги "Сводные (СИ)"

Автор книги: Жасмин Майер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 9

Обычные люди не способны ходить вот так, на носочках, как это делает балеринка сейчас. Танец давно стал частью нее, ведь в каждом ее движении даже вне сцены угадывались эти гибкость, податливость и изящество, которые шквалом эмоций прокатываются по моему телу.

Понимаю, что голова идет кругом, а перед глазами темнеет, потому что с момента, как она выпорхнула на сцену, я сидел не дыша. Так боялся пропустить малейшее движение.

А я хочу запомнить ее всю.

Не пропустить даже самый легкий наклон головы, впитать в себя ее изящество. Стать лучше, благодаря ей.

Барашек, естественно, не остался в стороне. Тут же стал трясти бубенцами. Совсем как тогда на улице, возле академии. А я едва не разорвал бинокль пополам, когда обе его руки оказались у балеринки на талии.

Она ведь с ним только танцует?

Или все-таки встречается?

А если он даже стал ее первым?...

Нет, чертов Барашек, не целуй ее! Хотя бы не у меня на глазах!

Видели, видели, как она увернулась? Не нравится он ей, как пить дать. Нет у них ничего общего, или я вижу только то, что хочу.

Ведь она с детства в театре. Может, ее заводят мужики в лосинах. И тогда у меня нет ни одного шанса. Их и так немного, но лосины это контрольный.

Да, мужик в черном, молодец, гони этого петуха от своих лебедей. Ошиваются тут на озерах всякие. Полным полно других танцовщиц, видели в прошлой сцене, нечего к балеринке приставать. И не надо руки заламывать, Барашек! Тебе никто не верит. Твоя задница и то играет лучше.

Боже…

Как высоко она, оказывается, ногу может поднять. И даже в такой позе наклониться? Так низко?…

Я же теперь никогда этого не забуду.

И как она двигает руками, как будто за ее спиной и правда крылья. Будто вот-вот оторвется и взлетит на самом деле над сценой.

И того, какая она вся хрупкая, нежная. Тонкая. И как, при этом, твердо врала Морозову, ни капли не меняясь в лице.

Несмотря на то, что она девочка, она умеет держать себя в ежовых рукавицах. Даже сейчас, когда так глубоко дышит, при этом все равно улыбается. Как будто проще простого вот так балансировать и вертеться на одной ноге. Как будто это одно сплошное удовольствие, а не кропотливый многочасовый труд.

Нежная, неуловимая балеринка, ради которой целый зал в один момент взрывается овациями. И я понимаю, что тоже стою вместе с ними. И тоже хлопаю. А моя соседка больше не хмурится, глядя на меня, а обменивается со мной восхищенным взглядом.

И не могу остановиться. Даже когда она убегает за кулисы, я почему-то хлопаю так сильно, словно знаю, она обязательно услышит. Узнает. И появится снова.

Она действительно выбегает, склоняется так низко и замирает, как статуя. А потом поднимает голову и улыбается. Не мне. Барашку.

Я бы все отдал, чтобы она вот так улыбалась мне.

Занавес отрезает балеринку от меня, а в зале снова вспыхивает свет. Люди поднимаются со своих мест, и я тоже не могу усидеть на месте. Нахожу в коридорах того ряженного и протягиваю деньги за программку. Говорят, искусство бесценно. Согласиться с этим сложно, когда в кармане всего пять сотен, но я должен узнать, кто все эти люди и кого играет Барашек.

У Барашка оказывается главная роль принца, который влюбляется в заколдованную принцессу. Но потом, как последний мудак, выбирает не ее, а принцесса едва не погибает. Ну понятно, почему Барашка выбрали, роль как раз по нему. Самовлюбленный мудак, который наверняка в свой гульфик перед выступлениями подкладывает дополнительный поролон.

– Кхм… Вот так встреча.

Чуть не роняю программку. Передо мной стоит призрак моей прошлой жизни. Сам Маяк в расшитой серебряными нитями белой кипе, в костюме тройке с шелковой жилеткой и даже серебряной цепочкой на груди, тянущейся от одного кармана к другому. Держит под руку бледную женщину в платке, длинной юбке ниже колен и бесформенном пиджаке бордового цвета.

Маяк улыбается с прищуром, явно пытаясь вспомнить, как же меня звали по-настоящему, чтобы не пользоваться кличкой. Мне легче, я его настоящего имени никогда и не знал.

– Мама, идите в зал. Уже третий звонок. Только что отзвенел!

Это может быть и свекровь Маяка, а может и мать, понять сложно. В любом случае женщина без возражений повинуется, хотя еще даже второго звонка не было.

– Так-так... Костя, верно? Удивлен такой встрече. На путь исправления, что ли, встал?

Все-таки вспомнил имя, а все остальное пропускаю мимо ушей.

– А мне к тебе как обращаться? – уточняю.

– А никак, Костик, – тут же отрезает Маяк, становясь самим собой. Каким я и помнил его возле грязных тачек по колено в болотной жиже. – Слышал, ты знатно наследил в прошлой гонке?

Спорить бесполезно, так что я просто жду, что будет дальше.

– Урок усвоил? А если нет, сходи на второй акт, посмотри, что бывает, когда выбираешь не ту принцессу.

Он даже про дочку Дмитриева знает, дело – дрянь.

– Так что с моим участием в гонках, Маяк?

– Держи язык за зубами, Костя, – цедит он зло.

– Просто ты ведь тоже прекрасно живешь двойной жизнью, несмотря ни на что, – продолжаю нагло. – Я тоже так могу.

– Кишка тонка, – плюет Маяк и тут же кланяется старику в черном плаще до пят и в черной кипе на голове: – Добрый вечер, ребе Залман. Рад видеть вас в добром здравии… А теперь слушай сюда, малек. Ты уже выбил в отборочном туре тачку Дмитриева, а потом облажался, думаешь, я позволю тебе дальше выбирать самому? Нифига. Если ты хочешь участвовать дальше, то только на моих условиях.

– Это каких же?

– Выбираешь только те тачки, на которые я тебе укажу. И не перебегаешь дорогу лидерам, ясно?

Ясно то, что кто-то сверху сильно разозлился за то, что я так бесславно слил тачку Дмитриева. Все было бы проще, если бы меня не закрыл Морозов, а так я дважды накосячил. Или трижды, если считать еще и балеринку. Короче, Маяка понять можно.

– Слушай, может, не твое это, Кость? Шел бы ты лучше, пожил бы нормальной жизнью, пока молодой. Подумаешь бабки хорошие, но они нифига не легкие. А так, глядишь, и кости останутся целыми, и шею не свернешь на очередном повороте. А еще менты от тебя наконец-то отстанут, плохо разве? Забей, Костя, на гонки. Научишься еще чему-нибудь полезному, кроме как тачки взламывать. Раньше тебе везло, но сейчас ты ведь стал неприятности, как магнитом притягивать, заметил? Костян, это знак. На этот раз тебя мать спасла, но скоро, глядишь, совсем везти совсем перестанет. Нахера ты это делаешь, Костян? Крутым хочешь казаться? Счеты с жизнью сводишь? Ради чего это все?

Слить меня, как конкурента, всем соперникам выгодно. Иначе Маяк бы не заливался соловьем.

От ответа меня спасает второй звонок. После третьего в зал уже не пустят, так что все вокруг моментально приходят в движение.

Маяк остается на месте, но времени у него тоже мало.

– Молодые люди! – окликает нас контролерша. – Третий звонок уже скоро!

– Я прошел отборочный? – перехожу сразу к сути. – А значит, могу участвовать хотя бы в первом туре. А дальше – посмотрим. Может, не приду первым сам, а может, ты специально для меня какое-нибудь разбитое корыто выберешь. Но я хочу в заезд. Ты же не хочешь, чтобы другие узнали, что ты правила не соблюдаешь?

– Каков гаденыш, ты мне еще и угрожаешь?

– Я хочу то, что принадлежит мне по праву. Я прошел отборочный.

– Черт с тобой. Инфу о машине получишь на телефон сегодня же.

Маяк хочет уйти, но я хватаю его за рукав в последний момент. Я наконец-то понял, что не давало мне покоя в его словах.

– Почему ты сказал, что меня мать спасла? Дело закрыли после того, как Дмитриев забрал все претензии.

Лицо Маяка вытягивается, а потом он принимается хохотать.

– Так ты не знаешь, что ли? Ой, ну умора!

– Молодые люди, имейте совесть! Не на базаре!

– Уже идем! – отзывается веселый Маяк. – Простите за шум! Ну ты даешь, Костян. А я-то думал, ты специально в театр поперся, а ты случайно, что ли?

– Чего я не знаю? – ору громче.

– Скоро узнаешь! – отвечает Маяк, не оборачиваясь.

Он исчезает, а я от бессилия луплю кулаком по стене возле себя.

– Что вы себе позволяете? – подскакивает ряженый, у которого я брал программку. – Сейчас охрану вызову!

– Не надо. Сам уйду.

Сую ему в руки купленный буклет и иду на выход. Насмотрелся. Хватит. Все мозги эти две недели были балеринкой заняты.

В опустевшем коридоре слышу, как за стеной снова настраивается оркестр. На часах еще полно времени до полуночи, а мать меня раньше дома не ждет.

Вот и славно.

Глава 10

Сначала я делаю три круга вокруг нашего дома, изучая все припаркованные автомобили, но ни одной подозрительной или знакомой тачки не вижу. Может, и зря я так сорвался домой и не досмотрел балет, но все сомнения быстро развеиваются.

Входная дверь оказывается заперта на три оборота, хотя обычно мама не делает так даже, когда уходит, а сейчас она совершенно точно дома. Я видел, что в квартире горит свет.

В прихожей я сразу натыкаюсь на обувь сорок четвертого размера, а на вешалке вижу черное пальто. В нос ударяет приторно-сладкий запах цветов, и огромный букет обнаруживается на кухне.

Смотрю на дверь маминой спальни, а после, особо не церемонясь, просто врубаю телевизор и пультом поднимаю звук на максимум. Это невежливо, грубо, но раньше она никого не приводила домой. Конечно, я догадывался, что у нее может быть своя личная жизнь, но я вне себя от злости, что Маяк узнал раньше меня.

А это возможно только в одном случае.

Маяк следит не за моей матерью, а только за теми людьми, которые ему нужны по тем или другим причинам. Например, за Дмитриевым, который потерял одну тачку, но теперь с легкостью может завести другую. Не хуже. Он любит гоночные тачки не меньше моего.

Дверь спальни распахивается, и мама с таким удивлением смотрит на меня, что даже непривычно. Как будто удивлена, что у нее вообще-то есть взрослый сын.

На ней кое-как натянутое платье, а волосы она причесывает пальцами на ходу, пока идет ко мне. Отбирает у меня пульт и делает звук тише.

– Костя, ты дома… Так рано.

Перевожу взгляд с нее на спальню. И каменею.

Дмитриев даже не пытается скрыться. И не делает вид, что они с мамой там кроссворды решали. С невозмутимым выражением лица он появляется на пороге спальни, застегивая пуговицы своей рубашки.

А вот и объяснение, почему Морозов, скрепя зубами, все-таки отпустил меня на все четыре стороны. Я-то думал, что это благодаря Юле, а это моя собственная мать постаралась.

Всеми силами добилась того, что Дмитриев забрал заявление и даже закрыл глаза на угон любимой тачки и похищение не менее любимой дочери.

– Ну здравствуй Костя, – хрипло произносит Дмитриев, заправив рубашку в брюки, а потом переводит взгляд на маму. – Я пойду?

– Может, все-таки чаю?

– Потом.

Он идет по нашей квартире походкой хозяина и целует маму в висок. Обувается медленно, как будто и не спешит. Набрасывает пальто.

Мама тоже молчит, открывает ему дверь и выходит вместе с ним к лифту.

Дверь по-прежнему нараспашку, а я превратился в один сплошной слух, так что слышу, как он целует ее. На этот раз по-настоящему.

– Не знаю, когда я увижу тебя в следующий раз, – шепчет мама. – Ты же видел его лицо, Платон…

– Видел. Но он взрослый парень, разве нет? У него своя жизнь, а у тебя своя.

– Как и у тебя, Платон, – горько замечает мама. – И что дальше? Снова номера отелей, почасовая оплата, спасибо и до свидания? Прекрасно знаю я, что нужно таким мужчинам, как ты…

Слышу, что двери лифта уже раскрылись, но никто из них не сдвигается с места. Даже с моим небольшим опытом отношений я понимаю, что если сейчас Дмитриев уйдет после этой фразы, их отношения обречены.

И я скрещиваю пальцы, чтобы он сделал этот шаг и исчез в кабине лифта. Давай, Дмитриев. Вали из нашего дома к своей жизни, а нас оставь в покое.

Это явно продолжение какого-то давнего разговора между ними, который моя мама затевает не в первый раз. Они всего две недели вместе, разве уже пора что-то решать? Разве это может зайти так далеко? Почему, проклятье, именно с ним?

– Для начала я должен поговорить с дочерью.

– Когда? Я не тороплю тебя, просто ты и сам знаешь, что говоришь это не в первый раз. Как по мне, тебе проще прятать меня, чем признаться собственному ребенку. Видишь, мой сын уже видел тебя. Ничего страшного не произошло.

Произойдет.

Если он расскажет балеринке, то обязательно произойдет. Давай, Дмитриев, борись за свою свободу. Ты убежденный холостяк, так о тебе писали в газетах, разве нет?

– Хорошо. Я прямо сейчас поеду в театр и расскажу ей обо всем после выступления. Так лучше, Оксана?

Мама не отвечает. По звукам понимаю, что они снова целуются. Лифт давно захлопнулся, а они никак не могут друг от друга отлипнуть. Хлопаю дверью со всей силы, как будто это был чертов сквозняк. Надеюсь, это вернет их обратно на землю.

Мама возвращается довольно быстро. Вижу на ее губах улыбку.

– Садись, Костя. Поговорим начистоту.

Сажусь на кухне, пока мама ставит чайник на плиту.

– Скажу тебе прямо, мы теперь с Платоном вместе. И я очень тебя прошу больше не делать глупостей. Сейчас я убедила его вытащить тебя из этой задницы, но если ты не возьмешь себя в руки, то даже его связи не помогут.

– Я думал, тебе помог отец.

Мама закатывает глаза.

– Хватит от него помощи ждать, Костя. Послушай, прямо сейчас я очень счастлива, так что, пожалуйста, во имя всего, что я сделала ради тебя, не разрушай мое счастье. Запомни, я сделаю все, чтобы добиться своего. Платон прав, Костя, и ты уже взрослый и у тебя своя жизнь. А я сделала для тебя все, что могла. Родила и воспитала, когда все от меня отвернулись, начиная от собственных родителей и заканчивая твоим трусом-отцом. Но я не вижу от тебя, Костя, благодарности, только одни проблемы. Постоянно. Я устала. Я не вытяну это в одиночку, если ты не возьмешься за ум. Однажды ты окажешься за решеткой, если не остановишься. И никакие связи тебе не помогут.

Очередная отповедь, что именно я виноват во всех бедах, которые обрушились на ее голову. Как будто я просил ее рожать меня так рано. Это был ее выбор в шестнадцать лет, а не мой.

Глотаю обжигающе горячий чай, чтобы не сорваться еще больше. И спрашиваю только:

– О чем он должен поговорить со своей дочерью? Поставить ее в известность, что теперь встречается с тобой?

Мама стоит у окна. Она заварила чай, но пить его не садится. Смотрит в темную ночь, обхватив себя обеими руками, и усмехается.

– Встречаются подростки, Костя. А в моем возрасте мужчины женятся на тех женщинах, которые дают им все, о чем они только могут мечтать.

Чай встает поперек горла.

– Он… сделал тебе предложение?

– Всему свое время, Костя. Всему свое время…

Глава 11

– Юль, ты как?

Розенберг хмурится, заглядывая мне в лицо. Трясу головой, пытаясь отдышаться перед выходом на сцену.

– Нормально.

Если я скажу Розенбергу правду, он решит, что я сошла с ума, потому что я не могу найти объяснение этому странному ощущению. Как будто кто-то наблюдает за мной. А это странно, учитывая то, что я выступаю перед огромной аудиторией. Такое ощущение неизменно только, когда в зале отец. Его взгляд я безошибочно чувствую, но, может, это потому что я знаю, что он здесь и смотрит на меня.

Розенбергу этого не объяснишь, тем более, у нас всего несколько секунд. Зал не умолкает.

– Выходим на «бис», – говорит Розенберг. – Держись за меня.

Беру его за руку, и мы бежим вместе к авансцене.

И там опять меня прошивает словно раскаленной стрелой. Ищу на привычном месте отца, но его кресло залеплено запрещающей лентой. Отец сказал, что у него дела и сегодня на выступление он не придет. И его действительно нет.

Тогда что со мной?

Бесполезно искать ответ в огромном многоярусном зале. Просто улыбаюсь и танцую дальше так, как будто не чувствую себя под прицелом чьего-то изучающего взгляда.

Не может быть.

Этого не может быть.

Но в глубине души тлеет искорка. Неужели Кай пришел на балет? Почему я ощущаю его присутствие так, будто мы с ним связаны? Смешно. Странно. Но другого объяснения этому нет.

После второго акта ко мне подскакивает врач, а Розенберг виновато разводит руками.

– Я не мог поступить иначе, ты вся бледная, Юль.

Учитывая обстановку, волнение врача и Якова понятны. Врач меряет давление, светит в глаза фонариком, проверяет даже насыщение легких кислородом. Я в полном порядке, только сердце бьется слишком часто.

Все как рукой снимает, стоит мне выйти на сцену во втором акте. Ничего. Пусто. Словно я танцую в тренировочном зале. Сотни зрителей не откликаются в сердце, и я не знаю, что и думать. Ему не понравилось, и он ушел? Да был ли он вообще здесь?

Мы снова выходим на «бис», и я выполняю знаменитые тридцать два фуэте, но аплодисменты больше не греют душу. В третьем акте между выходами мне говорят, что кто-то ждет меня внизу после выступления. И просят не задерживаться.

Я лечу в холл сразу после, переодевшись и не смыв театральный грим, но там натыкаюсь на отца.

– Папа?

– Привет, детка. А ты ждала кого-то еще? – он треплет меня по волосам, уничтожая аккуратную прическу, несмотря на тонну лака. – Ох, детка, как бы я хотел, чтобы твоя мама была вместе с нами… Чтобы она увидела, какая ты стала и как танцуешь…

Папа очень редко говорит о маме. Столько лет прошло, не удивительно. Но почему именно сейчас он вспомнил о ней?

Он крепко меня обнимает, но выглядит отец озадачено и хмуро, когда мы выходим на улицу. После увольнения Федора, отец так и не нанял другого водителя, как и другой машины. От той он избавился сразу, как полиция закрыла дело. Так что домой мы едем на такси. В этом причина его беспокойства?

– Ты был на выступлении? – спрашиваю в машине. – Сидел в другом месте? Может, в ложе?

– Нет, не был. Я только под конец приехал, сказали, что мест в зале нет. Так что ждал тебя в холле.

Значит, это был не он. Тогда кто?

– А почему ты вообще приехал? Мы ведь договаривались, что меня подвезет Розенберг.

К сожалению, Яков еще и живет неподалеку, а только ему мой отец доверяет, а Розенберг регулярно пользуется его доверием.

– Видишь ли, я тут подумал… Что в моем возрасте пора бы уже остепениться. Кажется, так ты мне говорила, взрослая ты моя?

Остепениться?

– Ты ведь знаешь, что я всегда хотел настоящую семью, но после мамы так и не встретил никого, а сейчас… Я встретил кое-кого. И у нас вроде как все серьезно.

Каменею, но тут же обнимаю отца крепче. Этого счастья я ему и желала, верно? Не хочу, чтобы он оставался один.

– Ты поэтому так переживаешь? Все нормально, папа. Я уже взрослая.

– Дело не только в этом… У нее есть сын, Юль. Именно его и подозревали в угоне. Собственно, в отделении мы и познакомились с Оксаной.

Я выпрямляюсь так резко, что перед глазами темнеет.

– Не волнуйся так, – отец воспринимает мою реакцию по-своему. – Полиция ничего на него не нашла, а ты его не узнала, так что, парень, похоже, и невиноват. Я видел его сегодня. На бандита он совсем непохож, а с остальным разберемся вместе.

– Видел? – повторяю эхом.

– Я был у них перед тем, как приехал к тебе в театр.

Значит, Кай был дома. И в театре был не он.

– Я хочу, чтобы Оксана переехала к нам, Юль. Вместе с сыном.

Жмурусь до ярких точек. Этого быть не может. Кай под одной со мной крышей. Кай, с которым я попрощалась навечно, ближе, чем раньше.

– Знаю, тебе тяжело это принять. Все-таки сводный брат, да еще в таком возрасте… Просто ради меня, Юль. Сможешь? У нас огромная квартира, можете даже не пересекаться, а? Все равно ты постоянно в своем театре пропадаешь.

– Ты ее так любишь?

Папа вдруг кривится, как от зубной боли. Бросает взгляд в окно. Понимаю, что сейчас он бы с большим удовольствием сел за руль, чтобы избежать этого разговора и не смотреть мне в глаза. Но я жду, и он все-таки отвечает:

– Мне с ней хорошо. Спокойно. И она совсем непохожа на тех женщин, что раньше вились вокруг меня. Да и теперь никуда не делись. Но любовь… Лучше пусть будет такая, чем та, которая когда-то была у нас с твоей мамой, после той я учился жить заново, когда ее не стало.

– Пап…

– Все нормально. Это было давно. И я почти забыл… Юль, это в твоем возрасте миром правит любовь, в моем уже все иначе.

– Как это иначе? Если люди хотят быть вместе, значит, они любят друг друга, нет?

– Наверное, так оно в сказках, Юль. Я любил твою маму, а потом… Больше ни с кем я такого не чувствовал, но тогда я был молод, а сейчас… Сейчас все иначе, и с Оксаной все по-другому. Просто я понимаю, что если сейчас отпущу ее, то потеряю. А терять я ее не хочу. Похоже, это на твою любовь, что скажешь?

– Похоже.

– Ох, и спец тут по любви завелся! – он притягивает снова меня к себе. – Сама-то в какого-то влюблена? Или все Розенберга динамишь?

– Не твое дело, папа!

– А чье еще? Конечно, мое. Если это будет не Розенберг, то сразу ко мне этого кадра приводи. Ясно? Хочу видеть того, кому принцессу свою отдам. Хотя лучше выбирай сразу Якова своего.

– Никуда я не уйду.

– Еще как уйдешь, Юль. Придет время и ничего другого не останется. Всем нужна семья. Карьера. Не хочу, чтобы из-за меня оставалась здесь, если предложат в другой стране выступать, слышишь? Поступай, как велит сердце. Раз выбрала свой балет, иди дальше. Пусть я не понимаю твои танцы, но мешать тебе не буду. Когда твое прослушивание? Назначили уже новую дату?

– Да. Дали время подготовиться и отойти от стресса.

– Ну и хорошо. Может, мы все вместе придем.

Теряюсь от мысли, что на прослушивании может быть Кай. Тот самый Кай, который наступил на горло принципам и привез меня к ступеням театра. А если это ощущение, как сегодня в театре, повторится, что делать тогда?

– Когда ты меня с ними познакомишь?

– Скоро. Спасибо, Юль. Люблю тебя.

– И я тебя люблю, а говорил, что никого не любишь?

– Это другая любовь. Вот будут у тебя когда-нибудь свои дети, тогда поймешь.