Текст книги "Группа «Нада»"

Автор книги: Жан-Патрик Маншетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава 34

Буэнвентура также видел свое изображение на экране телевизора. Он доехал на «пежо» до долины Морен, затем блуждал около часа по незнакомым дорогам, пока не выехал к карьеру, на дне которого лежали останки грязных оранжевых грузовиков, рельсов, заржавленных вагонеток. Рядом с карьером он увидел железный вагончик для строителей и стоявший рядом с ним мотороллер. Буэнвентура оставил машину на дороге за карьером и взломал дверь вагончика железным брусом. Его лихорадило и знобило, он обливался потом. Внутри вагончика стояли кушетка, стол, лежали каски, клеенчатые плащи, разные бумаги. Ему повезло: он обнаружил начатую бутылку вина.

Буэнвентура решил передохнуть. Вероятно, до утра понедельника здесь никто не появится. Однако место было ненадежным. В долине могли проходить народные гуляния, либо какая-нибудь парочка, ищущая уединения, могла приехать сюда на "тачке" и обнаружить "пежо".

Каталонец перевязал рану на руке тряпкой сомнительной чистоты. Он чувствовал себя обессиленным. Отпил немного вина, но его тут же вырвало. Правой рукой он вытер подбородок, затем надел желтый клеенчатый плащ и вышел.

Мотор "пежо" не заводился. Буэнвентура плохо разбирался в машинах. Он нажимал на все что попало, но безрезультатно. Тогда, несмотря на слабость, он решил ехать на мотороллере. Трасса была почти пустой. Несколько машин обогнало его и несколько проехало навстречу, но никто не обращал на него внимания.

Наконец он свернул на боковую дорогу, ведущую к одиноко стоящему дому, перед которым была ухоженная, посыпанная гравием площадка. Дом был окружен деревьями. Это, по всей видимости, была дача, куда приезжали на уик-энд, и она была заперта. Буэнвентура разбил окно в гараже, залез туда и через него проник в дом. Он выбил дверь, связывающую особняк с гаражом. Войдя в небольшой холл, каталонец открыл первую дверь и оказался в приличном салоне, обставленном в деревенском стиле. В углу комнаты на плиточном полу стоял телевизор. Буэнвентура посмотрел на часы. Они остановились в десять часов двадцать три минуты. Он подошел к телевизору и включил его. Когда экран засветился, Буэнвентура увидел на нем свое изображение.

Глава 35

В течение всего воскресного дня были установлены многочисленные контрольные посты в департаменте Сены и Марны и в Париже, где была проведена новая облава среди левацких групп. На площади Шапель прошла небольшая демонстрация. Манифестанты скандировали: «Долой Гоемона! Гоемон – негодяй!» Демонстрация была разогнана, но заграждения оставались на улицах всю ночь. Некоторые еврейские лавочки были разграблены и выстрелом из револьвера был ранен один сутенер-малиец. С площади Звезды другие манифестанты, относящиеся к движению Обновленного порядка, были оттеснены к авеню Гоша, которую они огласили криками: "Демократия – ты прогнила! " Один оратор из французского национального революционного движения странным образом называл террористов «наши заблудшие товарищи» и был избит борцами за Обновленный порядок.

Глава 36

Буэнвентура не видел необходимости быть начеку. Он выключил телевизор, прошел во флигель и поставил свой мотороллер в коридоре, чтобы тот не был на виду. После этого он отправился в ванную и пустил воду. Разделся, морщась от боли, развязал повязку и осмотрел рану. «Красивый бицепс анархиста», – подумал он и усмехнулся.

В аптечке он нашел эфир и щедро оросил им рану. Ванная закружилась у него перед глазами. Он упал прямо в ванну, по его спине прошел холод. "Это смерть? " – подумал он. Но это был всего лишь эфир. Каталонец встал, но его шатало от боли. Он погрузился в воду, держа левую руку над ванной, чтобы не намочить рану. Правой рукой он достал из брюк, брошенных на деревянный табурет, сигарету и закурил ее, расслабившись в теплой воде. Он курил с наслаждением, стряхивая пепел прямо в воду.

Несколько минут он сидел совершенно неподвижно, в глубокой задумчивости. Затем достал свой пистолет-автомат и вынул из него обойму. Он стрелял только один раз, и у него оставалось еще семь пуль. Буэнвентура поставил обойму на место и вылез из ванны, расплескивая воду на плиточный пол. Он неловко вытерся одной рукой.

После этого каталонец повернулся лицом к ванне и погрузил голову в грязную воду. Затем взял из аптечного шкафчика ножницы и стал стричь свою мокрую шевелюру Он воспользовался также бритвой и кремом для бритья, причем запачкал им зеркало и нарисовал на нем круг.

Буэнвентура вернулся в салон босым, в старом домашнем халате, в карман которого сунул свой пистолет. Волосы его были коротко острижены и с грехом пополам уложены. Он был тщательно выбрит, но оставил пушок над верхней губой. Его мокрые ноги оставляли на полу следы. Ему было холодно. Он нашел в передней термостат отопления и поставил его на двадцать градусов.

На втором этаже в шкафу спальни каталонец нашел теплую одежду: вельветовые брюки и белый свитер, достаточно свободный, чтобы не давить на марлевую повязку. Сверху он надел охотничью клетчатую куртку с кожаными нашивками на локтях. Вся эта одежда была немного великовата, особенно брюки, обвисшие на его узких бедрах. Однако нельзя быть слишком требовательным, если ты к тому же убийца, беглец, загнанный зверь.

Прохаживаясь по дому, он начал насвистывать, затем свист перешел в песенку, старую глупую бессмысленную песенку, исполнявшуюся в ритме вальса:

Он мне сказал: "Вы хотите танцевать? "

И я ответила "да", не подумав...

Буэнвентура, напевая, спустился на первый этаж, не выключив за собой свет.

Он вошел в кабинет и увидел непривычное отражение в висящем на стене зеркале.

– Надо заставить танцевать Париж! – воскликнул каталонец.

Он обошел вокруг письменного стола из темного дерева. Глаза его блестели.

– Как жаль, что я не смог заставить Париж танцевать, – насмешливо сказал он.

Он остановился перед стеной, на которой висели ружье и карабин, снял их со стены и осмотрел. Ружье было двуствольным, карабин двадцать второго калибра фирмы "Эрма".

– Провидцы будущего, – проворчал Буэнвентура, вешая их на место.

Они его больше не интересовали.

– Бедолага лжеиспанец в смехотворном наряде, – заметил он, проходя мимо зеркала.

Он проголодался и пошел на кухню. Открыв банку рагу из бобов с дичью, он съел его холодным, орудуя маленькой ложечкой. Пища была жирной и невкусной. Он запил рагу красным вином из бутылки, на этикетке которой было написано: "Бутылировано специально для господина Вантрэ".

С головокружением и тяжелым чувством на сердце он вернулся в салон. В этом чертовом доме Али Бабы-Вантрэ не было хоть какого-нибудь крохотного радиоприемника. Ему пришла мысль. Он подошел к телефонному аппарату, набрал ИНФ-1, но услышал только неопределенные шумы. Должно быть, надо было добавить региональный номер, и Буэнвентура должен был обратиться к справочнику. Он подошел к телевизору и включил его. Показывали глупый фильм о войне в Корее. Каталонец сел в кресло напротив телевизора и тут же отключился из-за слабости от потери крови.

Когда он пришел в себя, адмирал Фредрик Марч по телевизору доверительно беседовал с Грэйс Келли о состоянии своей жены, страдающей из-за смерти сына, убитого красными.

– Она целый день сидит и вяжет детские распашонки, – печально сообщил адмирал.

Буэнвентура приглушил звук.

Пошатываясь, он направился в кабинет.

На столе темного дерева стояли электронные часы в зеленоватой стеклянной оправе, показывающие восемнадцать часов. За окнами стемнело. Буэнвентура выругался и поспешно обошел дом, выключая повсюду электричество. Он вернулся в кабинет, держа в руке маленький карманный фонарь, открыл ящик в поисках бумаги. В ящике он обнаружил дешевый мини-кассетный магнитофон.

– Это еще лучше, – сказал он темноте.

В ящике оказалось полно кассет, он взял одну из них, на которой было написано от руки: "Жоэль через три месяца".

– Пусть Жоэль катится к чертям, – проворчал Буэнвентура. – Катитесь все к чертям.

Он поставил кассету, установил микрофон, нажал на кнопку записи и стал диктовать подробный рассказ о похищении посла и осаде фермы. Чтобы заявление не показалось подделкой, он сообщил номер своего пистолета, из которого был убит посол, а также указал, где этот пистолет был приобретен.

Он нашел конверт, вложил в него кассету, запечатал его и написал на конверте адрес одного из агентств печати. Затем стал искать марку, но не нашел и сунул конверт в карман охотничьей куртки. Ему очень хотелось курить, но сигарет больше не было. Буэнвентура обшарил весь кабинет и салон, но табака не нашел. Опять взял магнитофон и поставил новую кассету с надписью: "Брак Маризы".

Он установил микрофон, нажал на кнопку записи и некоторое время сидел неподвижно с открытым ртом. Его лицо было очень сосредоточенным, как тогда, в ванне.

– Я заблуждался, – внезапно сказал он. – Гошистский терроризм и государственный терроризм, несмотря на различие своих целей, представляют собой две челюсти... – Он подыскал сравнение. – ...одной идиотской западни, – закончил он и продолжат дальше: – Режим защищается от терроризма, что совершенно естественно. Но система не защищается от него, а напротив, поощряет и рекламирует. Отчаяние – это товар, обменная ценность, модель поведения, наподобие полицейского или святого. Государство мечтает о чудовищном и триумфальном конце во всеобщей гражданской войне, в которую будут вовлечены, с одной стороны, полицейские и наемники, а с другой – нигилистические коммандос. Это западня, расставленная для мятежников, и я попал в нее. И не я один, что огорчает меня более всего.

Каталонцу показалось, что он увидел промелькнувшую тень, и он машинально поднес руку ко рту. Он вспомнил своего отца, которого никогда не видел. Отца, погибшего на баррикадах вечером 4 мая тридцать седьмого года в Барселоне. Революционный пролетариат восстал против буржуазии и сталинизма. Отец Буэнвентуры Диаза был убит в долю секунды. Барселонская коммуна была разбита за несколько дней, а через некоторое время оклеветана.

– Осуждение терроризма, – сказал Буэнвентура в микрофон, – это неосуждение мятежа, но призыв к мятежу.

Он снова прервал свою речь и усмехнулся.

– Поэтому, – добавил он, – я заявляю о роспуске группы "Нада".

Он остановил запись.

– К тому же единогласно! – крикнул он в темноту, – соблюдая старые традиции.

Он вынул кассету из магнитофона, сунул ее в другой конверт, запечатал его и написал: "Первый и последний вклад Бэнвентуры Диаза в собственную историю".

Потом сунул конверт в карман охотничьей куртки и прошел в салон, чтобы посмотреть информационную программу по телевизору.

– Комиссар Гоемон, руководивший штурмом фермы в целях освобождения посла Соединенных Штатов... – заявил комментатор еще до появления изображения на экране. – Я прочту вам телеграмму, которую мы только что получили, – добавил он, когда появилось изображение. – Комиссар Гоемон отстранен от занимаемой должности по решению министра внутренних дел.

– Ну и дела! – сказал Буэнвентура.

Глава 37

– Вы не можете это сделать! – крикнул Гоемон.

– Разумеется могу, что вы о себе возомнили? – сказал глава кабинета.

– Я действовал согласно вашим инструкциям.

– Ваше имя кричат на улицах Парижа, – сказал глава кабинета. – "Гоемон – негодяй, народ сдерет с тебя шкуру" и "Гоемон – грязный болван, мы сделаем из тебя сосиску".

– Это прямые угрозы.

– Не говорите глупостей, Гоемон.

– В таком случае я скажу нечто разумное, – заявил комиссар испуганным голосом. – Вы действительно считаете, что пожертвовать мной необходимо?

– Вы не жертва, вы временно отстраняетесь от исполнения обязанностей.

– Ответьте на мой вопрос! – крикнул Гоемон.

– Это и в ваших интересах, Гоемон. Садитесь, Бога ради! – повысил голос глава кабинета.

Гоемон молча сел. Его собеседник поднялся и стал расхаживать по кабинету широкими шагами.

– В последнее время вы немного зарвались. Вы поставили себя над законом. Вы провели эту операцию непростительно грубо, и вы не будете прощены. Вы самовольно...

– Что самовольно? – перебил Гоемон.

– Молчите! Вы не в том положении, чтобы перебивать меня. Вы самовольно пошли на штурм фермы, прекрасно зная, что это может стоить жизни послу Пойндекстеру. Вы увлеклись партизанщиной, Гоемон, пошли на поводу у нездоровых инстинктов. Вы на грани психоза, Гоемон! Я помню ваши слова: "Если бы это зависело только от меня, я бы пригвоздил их к стене".

– Я не помню, что говорили вы, – сказал комиссар с яростью, – но знаю, что понял я.

– Ни слова больше, Гоемон! – крикнул глава кабинета. – Меня приводят в бешенство ваши фантазии!

Комиссар открыл рот, тяжело дыша. Глава кабинета остановился, глядя на него глазами инквизитора.

– Хорошо, – вздохнул Гоемон. – Я буду козлом отпущения.

– Я был бы вам благодарен, если бы вы не употребляли этого нелепого и тенденциозного выражения, выйдя из моего кабинета.

– Благодарен в какой степени?

Глава кабинета вернулся к своему столу и сел в кресло. Он закурил "Житану" и сквозь дым смотрел на Гоемона прищуренными глазами.

– Не скрою от вас, что придется принять соответствующие санкции дисциплинарного порядка, – сказал он. – После этого... Вам не повредит исчезнуть на некоторое время. Вы отправитесь к неграм для оказания им технической помощи.

– К неграм, – воскликнул Гоемон с нервной дрожью.

– Куда-нибудь в Африку, да, это хорошее решение. Если у вас есть садистские наклонности, вы можете их там проявить. В общем, посмотрим. Это не я решаю.

Гоемон молчал. Глава кабинета пожал плечами.

– Я сочувствую вам, Гоемон, – сказал он, – но ничего не поделаешь. Слишком много за вами накопилось. Попытка самоубийства жены Мейера. Протесты жандармерии, вы знаете... Все это накаляет общественность. Американцы тоже это понимают. Я разговаривал по телефону с их министром иностранных дел.

Глава кабинета снова поднялся, тем самым показывая, что беседа окончена. Гоемон тоже встал. Он побагровел и еле сдерживался.

– Попытайтесь поймать последнего анархиста, – сказал он хриплым голосом. – Если он начнет говорить, то тогда действительно вам придется туго.

– До свидания, Гоемон, – сказал глава кабинета. – Вы имеете право вернуться в свой кабинет, чтобы закончить неотложные дела. Что касается комнаты, держите ее под наблюдением. Вы поняли, Гоемон?

– До свидания, – сказал Гоемон и вышел.

Ночной холодный воздух обжег его лицо, когда он направился к своей машине. Некоторое время он неподвижно сидел, положив руки на руль и устремив взгляд в пустоту. Комиссар чувствовал себя раздавленным не более минуты. Он знал, что ему делать, чтобы отомстить. Гоемон поехал в свой офис.

Когда он вошел в комнату, в которой находился Треффэ, по-прежнему соединенный наручниками с радиатором, молодой человек поднял голову и посмотрел на комиссара запавшими глазами. Гоемон достал из внутреннего кармана бычий нерв и опустил его на голову Треффэ. Молодой человек закрыл глаза, его челюсть отвисла, и он рухнул на пол.

Вслед за комиссаром вошли двое его подчиненных.

– Выволоките его через черный ход и посадите в мою машину, – приказал Гоемон. – Ждите меня перед его домом.

– Патрон, вы уверены в том, что делаете? – спросил более молодой офицер полиции. – Я имею в виду... Почему не оставить его в покое?

– Почему? – крикнул Гоемон. – Почему! – повторил он и вышел из комнаты, пожав плечами и продолжая повторять это слово.

Выйдя на улицу, он был ослеплен вспышками фотоаппаратов. Журналисты ждали его на тротуаре. Они протягивали к нему микрофоны, засыпая его вопросами. Ослепленный Гоемон прокладывал себе дорогу сквозь толпу наподобие гребца.

– Позвольте пройти. Освободите проход.

Он дошел до черного "ситроена", стоявшего у входа.

– Я хочу сказать вам одну вещь! – крикнул он. – Из меня собираются сделать козла отпущения, но я во всем этом деле только исполнял полученные приказы.

Он усмехнулся. Журналисты выкрикивали вопросы, отталкивая друг друга, чтобы подойти к нему поближе. Он наслаждался своей властью. На его большом прыщавом лбу выступили капли пота.

– И еще одна вещь! – крикнул он. – Нас предупреди ли о планируемом похищении посла Соединенных Штатов Америки еще месяц назад. У меня был информатор в группе "Нада". Он не принимал непосредственного участия в подготовке акции, но ему было известно все, кроме даты похищения.

"Пусть теперь расхлебывают", – подумал Гоемон, представив себе выражение лица главы кабинета.

– Да, да! – крикнул он журналистам. – Этот информатор жив. Да, он на свободе. Нет, я не могу назвать его имени.

"Но, – подумал он, – его может назвать Буэнвентура Диаз", – и он ликовал, открывая дверцу "ситроена" и садясь в машину. Он включил мотор.

– Нет, мне нечего больше заявить!

Он поднял стекло. "Ситроен" тронулся, оторвался от толпы и покатил по мокрому шоссе, отражавшему мерцание фонарей.

Было около одиннадцати вечера, когда комиссар добрался до узкой улицы, на которой проживал Треффэ. Прохожих не было. На маленькой дорожке стоял "рено-15". Гоемон остановил "ситроен" позади него и вышел из машины. За рулем "рено" сидел офицер полиции. Другой офицер на заднем сидении караулил Треффэ, который был без сознания.

– Помогите мне поднять его в квартиру, – сказал Гоемон.

Когда они зашли в квартиру, Гоемон уложил Треффэ на полу в холле.

– Вы свободны, – сказал он полицейским. – Я обойдусь без вас.

– Патрон, разрешите мне остаться, – попросил полицейский помоложе.

– Нет, Сделайте одолжение.

Комиссар снял пиджак, протянул его своим подчиненным.

– Отгоните мою машину в сторону Берси, – сказал он, – и оставьте в том месте, где она не будет никому мешать. Положите мой пиджак на переднее сиденье, разбросайте бумаги, удостоверение и прочее.

– Но это будет видно.

– Это как раз то, что мне нужно, глупец. Это займет полицейских на некоторое время, – сказал комиссар полиции.

– О'кей.

– Постарайтесь по возможности затянуть время.

– О'кей.

– Пока, ребята, – сказал Гоемон.

– Постучим по дереву, – предложил молодой полицейский.

Глава 38

После того как по телевизору были переданы ночные новости, цитирующие заявление комиссара полиции Гоемона, Буэнвентуре, евшему паштет и пьющему коньяк перед экраном телевизора, понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что задумал полицейский.

– Мразь! – воскликнул он.

Несколько минут он оставался неподвижным, затем допил свой коньяк и спустился в гараж. Входя в дом, каталонец заметил там верстак. Он порылся в инструментах и нашел то, что ему казалось подходящим. Буэнвентура вернулся в дом и поднялся в кабинет, держа в одной руке фонарь, а в другой три пилы. Он пилил почти два часа. Не спешил. У него было мало сил, и он опасался, что из-за резких движений рана на его руке снова откроется.

Закончив пилить, он получил укороченный вариант ружья "шарлен", лишенного ствола и приклада. Карабин "эрма" был немного подлиннее и очень напоминал теперь "винчестер" из телесериала "Во имя закона".

Анархист набил карманы куртки патронами двенадцатого калибра, а магазин карабина – патронами двадцатого калибра. Он нашел в шкафу спальни просторный плащ цвета хаки с двумя внутренними карманами. Сунул оба отпиленных ружья в продырявленные карманы, утопив их в подкладке плаща, так что они повисли почти вертикально.

Буэнвентура натянул плащ поверх охотничьей куртки, во внутреннем кармане которой лежал его автоматический пистолет. Потяжелев на несколько килограммов, он спустился на первый этаж, выключил телевизор, вышел из дома через заднюю дверь и завел свой мотороллер.

– Смерть фараонам! – с яростью воскликнул он, оседлав мотороллер.

Каталонец медленно ехал по дорожкам, освещая их карманным фонарем. Добравшись до заснувшего городка, он разбил стекло одного "фиата", пересел в машину, без особого труда завел мотор и тронулся с места.

Ему удалось добраться до Парижа, не встретив ни одного заграждения, ни единого препятствия. Казалось, такова была Божья воля.

Он свернул с кольцевой дороги и въехал в Париж через ворота Плэн, доехал до улицы Лефевр и остановился, оглядываясь по сторонам и напевая песенку: "Он мне сказал: Вы хотите танцевать? "

– Дом, видимо, окружен, – пропел он на тот же мотив. Буэнвентура вышел из машины. Коньяк согрел его и возбудил. Оперевшись о "фиат", он неловко достал из правого кармана карабин "эрма". Левая рука по-прежнему причиняла боль.

В правой руке он держал укороченный карабин, спрятав в рукав, так что его почти не было видно, а в левой – свой пистолет-автомат. Экипированный таким образом, каталонец двинулся в путь извилистой неровной походкой карманника. Он полагал, что вскоре наткнется на полицейских, стоящих в оцеплении вокруг дома Треффэ. Ему ужасно хотелось перебить их всех, чтобы пробраться к своему другу. Он был очень удивлен, никого не встретив на своем пути. Должно быть, полицейские укрылись внутри дома, а также затаились на крыше, поджидая, когда он попадет в грубую западню, расставленную для него Гоемоном.