Текст книги "Викинги и индейцы"

Автор книги: Жан Оливье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава V

Лейф дремал, вытянувшись на меховом ложе. Отзвуки стройки доносились до него, как сквозь пелену, скрадывавшую все звуки. «Вот так, наверное, – звучало в оцепеневшем мозгу Лейфа, – доходят до погрузившихся в зимнюю спячку медведей неясные шумы леса, резкий скрежет ветра о деревья и о землю, завывания метели, дикие концерты жалующихся на голод волков».

Лейф еще носил в теле следы перенесенных мучений. При каждом движении у него вырывались стоны, и он не мог без дрожи вспоминать долгую агонию, которой обернулось его возвращение на корабль, где ждал Тюркер. Он не мог забыть того медленного движения по склону холмов, когда каждый неверный шаг людей, что волокли его – или несли на неровных участках пути, – отдавался в нем, от затылка до пяток, массивными, сокрушавшими его ударами. Когда боль выходила за границы терпимого, он терял сознание, и его сны напоминали ему темные пропасти, в которые без конца погружалось его истерзанное, раздираемое тысячью противоположных сил существо. Позднее он узнал, что Эйрик пронес его на своих могучих руках больше мили до берега, где и рухнул, сокрушенный таким сверхчеловеческим усилием.

Раны на лице и теле быстро зарубцовывались. Умелый во всем Тюркер вымочил листья крапивы и дикого дягиля в соке лишайников, собранных в Гренландии, и компрессы, которые меняли по нескольку раз в день, очистили раны от гноя. Десять дней франк не отходил от изголовья Лейфа.

– Сила крови – лучшее из лекарств, викинг. Смятению в твоем теле наступит конец, и все вновь станет на свое место. Поверь опыту старого Тюркера! Кровь в теле подобна вину в чане. Его трясут, мешают, и тогда оно становится мутным и густым. Чтобы оно вновь обрело свою естественную прозрачность, нужно подождать, пока не выпадет осадок.

И Тюркер говорил до тех пор, пока Лейф не погружался в сон… Эйрик, Бьярни, Скьольд ненадолго заходили в грубую бревенчатую хижину, спешно сооруженную на месте одного из сгоревших амбаров, и, произнеся несколько слов, исчезали… Этот хоровод теней вызывал у Лейфа ощущение безопасности и мирного уединения. Стук топоров о стволы деревьев, треск кленов и сосен, который почти не приглушался снегом, отдавались у него в мозгу как проявления созидающего мира, трудящегося ради его исцеления. Он был признателен всем этим людям одной с ним крови за то, что они с утра до вечера рубят деревья, обтесывают бревна, забивают гвозди, щедро делясь с ним своим мужеством. Лейф приобщался к их усилиям. Он как воин, временно выведенный с поля боя, приветствовал подвиги своих товарищей. Лейф больше не следил за временем. Сколько ночей, дней, лунных месяцев прошло со времени событий на Белом острове? Он и не пытался узнать. Другие знали это за него, и он целиком на них полагался.

Тюркер Прозорливый прекрасно понимал, что творится у него в Душе.

– Однажды утром ты проснешься, викинг, с желанием прыгать и бегать. Клянусь Одином, ты увидишь, как велик этот край и как спокоен, даже когда снежные ветры дуют, словно демоны. Как отличается он от Исландии или ледяной Гренландии! Гигантские леса встают преградой на пути ветров и поглощают их, а дыхание Большой реки проникает далеко вперед, в глубь земель… Мы обнаружили дикую пшеницу и виноградники, Лейф, но я не осмеливаюсь даже подумать о том, что нам предстоит еще открыть…

Чувственные губы франка подрагивали, как в предвкушении лакомой еды.

– Мы чувствуем эту новую страну лучше, чем другие, Лейф! Я – поскольку не принадлежу ни к какой расе и забыл южные земли, где родился, а ты – поскольку пустил здесь корни. Ты – отец новой расы, викинг. Все остальные в один прекрасный день ощутят потребность вернуться домой, но мы, мы останемся в этой стране, потому что делаем ее сейчас нашей…

И франк говорил об Иннети-ки, маленьком Эйрике, о винограднике, рождении городов, о будущем с возвышенной радостью, приятно убаюкивавшей рассудок Лейфа. Таков был Тюркер. Ему виделось великое и прекрасное. Воображение его отличалось живостью и красочностью, и в таком тоне он мог говорить полдня. Тюркер знал также, что Лейф страдает не только от ран, но и из-за отсутствия жены и сына, и проявлял изобретательность, рисуя близкое время, когда семья воссоединится вновь. Тюркер примешивал Иннети-ки и ребенка ко всем событиям дня, и Лейф ловил себя на том, что прислушивается, не раздадутся ли за дверью легкие шаги дочери скрелингов или лепет карапуза с синими глазами и темным пушком на голове.

– К лету Длинный Дом и амбары будут заново отстроены и еще более просторными, чем прежде. Эйрик Род и Бьярни Турлусон творят чудеса. Вы, викинги, родились с топорами в руках, и бревна под вашими ударами принимают любые формы: сосна становится дракаром, а береза и клен – домом, ригой или конюшней. Это так. Вы созданы для грубой работы, но иногда из куска дерева или из пня у вас получается фигура дракона или резной столб священного седалища.

Тут франк заливался звучным смехом, наполнявшим хижину и перекрывавшим шум стройки.

– Конечно, ваши руки слишком неуклюжи, чтобы делать обручи на бочки, подгонять углы пресса или правильно устанавливать стержни, которыми давят виноград, но не могли же боги наделить вас всем.

Лейф не отвечал, но Тюркер был уверен, что от его слуха не ускользает ни единое слово. Рано или поздно раненый выйдет из состояния оцепенения. Им остается только ждать, следя за тем, чтобы его сознание не угасло окончательно.

В тот вечер Скьольд вернулся в хижину раньше обычного, и лицо Тюркера помрачнело. Лейф лежал с закрытыми глазами и, судя по всему, спал.

– Не говори ему о Гренландии, Скьольд. Ты задерживаешь его исцеление, да и все, что ты скажешь – бесполезно. Лейф теперь человек Винеланда.

– Лейф не может предать свою кровь, Тюркер. Скрелинги влили ему в вены неизвестный мне яд, и больше, чем от ран, мой брат страдает от этого недуга, но могущество рун сильнее колдовства краснокожих людей, эта девушка похитила на какое-то время душу моего брата, но…

– Замолчи, Скьольд. Твой брат может тебя услышать. Когда ты познакомишься с Иннети-ки, ты поймешь, что речь идет не о яде или порче, а о более простых вещах… Поверь жизненному опыту старика. Я узнал немало морей и стран, но видел лишь одно солнце. Чувства, что зажигают сердца людей, везде одни и те же, Скьольд.

– Слова твои лукавы, Тюркер, но Бьорн Кальфсон, мой наставник, учил меня, что нельзя оторвать человека от земли, где его корни. Это так же истинно, как солнце и огонь, Тюркер.

– Бьорн Кальфсон Кузнец человек мудрый, и хорошо, что он так щедро делится с тобой мудростью, но почему ты считаешь, что твоя мудрость должна быть мудростью всех, Скьольд? Клянусь Тором, это великое благо, что все мы разные. Ты нашел счастье в изучении рун и проникновении в тайны. Лейф же нашел свое на берегу этой реки. Видел бы ты гордость в его глазах, когда в лучах утренней зари он поднял на вытянутых руках своего сына, которому был один день! Но все это Лейф сумеет сказать тебе сам.

– Лейф послушается меня. Я сумею убедить его последовать за мной. Его место – в доме Окадаля, который наш отец возвел своими руками и защитил своей кровью… Только там он обретет мудрость.

Глаза Скьольда отливали зеленью травы, сверкали вызовом, но Тюркер не опустил глаз.

– Скьольд Турлусон, остерегайся своей души! Я всего лишь бедный малый, с которым случай сыграл злую шутку, и мой опыт в мудрости не идет дальше виноградного пресса, но я могу отличить мудрость от гордыни. Загляни в самого себя и вспомни Бьорна Кальфсона, своего учителя. Он бы предостерег тебя, как это делаю я. Скьольд, я уже стар, я тебя умоляю, не пытайся увезти Лейфа назад. Ты сделаешь больно и ему, и самому себе.

В голосе Тюркера звучала снисходительность, и на какой-то миг Скьольду показалось, что с ним говорит Бьорн Кальфсон, и он уже был почти готов признать свои заблуждения, но гордыню не переломишь так просто, как сухую ветку…

– Ты всего лишь болтун, Тюркер, старый безумец, человек без корней. Мне ли не рассказывали, как ты доказывал во время первого похода Эйрика в Винеланд, что земля может быть круглой? У тебя не в порядке с головой, а ты пытаешься учить меня уму-разуму. Клянусь Тором и Фрейей, я уже не ребенок и я клянусь, что смогу убедить Лейфа последовать за мной. И не пытайся мне перечить, старый пьяница, бурдюк с вином…

Он кричал вне себя от гнева. Тюркер не шелохнулся. Его темное рябое лицо омрачилось печалью, а вытянутые к вискам глаза беззлобно смотрели на Скьольда.

И как раз в это мгновенье раздался голос Лейфа – бесцветный, без капли страсти и надменности, но столь отчетливый, столь твердый, что Скьольд и Тюркер были взволнованы им до глубины души. И интонация в голосе Лейфа тронула их больше, чем даже сами слова.

– Скьольд, брат мой, ты не понял, что огни Кросснесса – это огни моего нового дома. Исландия и Гренландия для меня теперь всего лишь дорогие, но далекие тени. Тюркер прав – никакая сила на свете не может заставить меня повернуть вспять.

В тот самый миг Скьольд и Тюркер поняли, что Лейф Турлусон произнес окончательные слова, столь же твердые, как утесы, о которые разбиваются все течения. Они рухнули на колени у его изголовья и в волнении жали ему руки, смеясь и плача. Одним махом Лейф разорвал пелену молчания, душившую его с того дня, как его подобрали на берегу острова Белого.

– Я вырываюсь из объятий тяжкого сна, Скьольд. Я принадлежал сразу к двум мирам – и этому, и другому. Мой разум метался в тумане, и все-таки от него не ускользало ничто из того, что меня окружало. Я одновременно был в десяти местах. Я валил сосны с Эйриком и дядей Бьярни, шел с охотниками по следам лосей, был на реке с Иннети-ки, и я знал, что колыбель Эйрика Рыжего ждет моего пушистого лисенка, моего маленького Эйрика…

Бледные щеки, на которых кнут гэла проделал параллельные бороздки, порозовели.

– Не говори так много, – приказал Тюркер. – Слово так же опасно, как и новое вино. Оно пьянит твое ослабевшее тело.

Но Лейф двигал руками и ногами, отбрасывал медвежьи шкуры, хотя и кривился от боли.

– Мне молчать! Как бы не так, Тюркер! Ты мне говорил, когда я не мог тебе отвечать: «Викинг, ты очнешься с желанием прыгать и бегать». Вот, это и случилось. Ах! Тюркер, меня спасли твои речи. Ты держал мой разум в возбуждении. Тело мое было тяжелее утеса Большого мыса, но разум мой был голоден, как молодой волк. Скьольд, брат мой Скьольд, помнишь ли тот день, когда мы взобрались на утес Богарфьорда? Какой маленькой казалась нам деревня сверху!.. Так вот, мой разум витал на снежных высотах, когда тело мое душил недуг, и все же мне не удавалось охватить гигантские просторы этой страны. Ну-ка, мастер рун, объясни мне, что это значит?

В возбуждении, вызванном возвращением к жизни, Лейф перескакивал с одной темы на другую, обращался сразу и к Скьольду, и к Тюркеру.

И строгий последователь кузнеца Бьорна Кальфсона теперь был всего лишь мальчиком, переполненным волнением и радостью, а франк бормотал отрывочные слова, продолжая в то же время размазывать большим пальцем слезы, которых вовсе не пытался скрыть.

Скьольд сгреб своего брата в охапку.

– Лейф, Лейф, ты снова станешь сильным и ловким. Помнишь тот день, когда ты заставил меня влезть на утес Богарфьорда на Эйрарбакки. Орлы и белые совы летали, шумно хлопая крыльями.

– О! Скальд, я ловлю тебя на том, что ты преувеличиваешь события. Твоими орлами и белыми совами были чайки и бакланы.

Братья засмеялись и в то же мгновенье поняли, что в них не осталось больше никакой враждебности.

– В тот день решилась твоя судьба, Лейф Турлусон. Большой парус Эйрика Рыжего, возвращавшегося из Гренландии, плыл над морем, как облако. Ты последовал за великим викингом до зеленой земли, затем к Винеланду. Я думаю, Лейф, так было угодно богам. Нужно было, чтобы ты отправился к последней волне моря.

– В нашей семье всегда был один моряк и один поэт, Скьольд. Я последовал за Эйриком туда, где кончается море, ты же избрал трудный путь познания рун. Все как полагается.

Лейф задыхался. Скьольд мягко заставил его положить голову на подушку из шкур.

– Не говори больше, брат. Тебе не терпится приняться за дело, но вспомни – еще сегодня утром ты двигался не больше окоченевшего зимой крота.

– Повинуюсь тебе, но поговори со мной еще! Эйрик и Бьярни трудятся с утра до вечера, чтобы поднять поселок из руин. Намного ли продвинулись работы? И скажи мне еще одну вещь, Скьольд…

Он замялся, как будто усилие, которое требовалось сделать, оказалось чересчур большим. Избегая взгляда Скьольда, Лейф повернулся к Тюркеру.

– Иннети-ки последовала за своим народом в озерный край? Известно ли…

Франк присел на корточки, и его лицо оказалось на уровне лица Лейфа.

– Иннети-ки повинуется законам своего народа, Лейф, как ты подчиняешься законам викингов. А их праздник белого времени года, должно быть, похож на наш зимний праздник. Позднее именно ты, Лейф, убедишь свою жену почитать богов твоего дома, но тебя не было, а все ее родные отправлялись в путь.

– Она не могла оставаться на острове одна с ребенком, – прошептал Скьольд.

– Вождь Виннета-ка заботится о ней и о маленьком Эйрике, – твердо произнес Тюркер. – Разлука – тяжкая вещь, Лейф, но ты несешь самую легкую часть бремени. Ведь ты знаешь, что твоя жена и сын живы, тогда как Иннети-ки считает тебя навек пропавшим.

– Нужно послать к ней, Тюркер. Чтобы она хоть знала, что я вернулся.

– Эйрик займется этим, Лейф… Клянусь Тором, нужно сказать ему о тебе… Он для тебя как отец…

Тюркер приподнял шкуру, закрывавшую вход в хижину.

– Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и вы все, слушайте меня внимательно… Слушайте… Лейф вновь обрел счастье жизни! Лейф зовет вас всех.

Со своего ложа из шкур Лейф услышал шум, поднявшийся в лагере, как только смолк стук топоров.

Заледенелая земля звенела под ногами, как щит.

Огромный силуэт Эйрика Рыжего первым обрисовался в неясном свете сумерек.

– Лейф, Лейф, мой мальчик!

Эйрик вошел столь стремительно, что сорвал шкуру, прикрывавшую вход. Он и не пытался скрыть волнение. Его широкая грудь вздымалась, как мехи Бьорна Кальфсона Кузнеца.

– Лейф, Лейф, мой мальчик! Мы отпразднуем, как подобает, твое возвращение к жизни. Хоть раз этот дьявол Тюркер не солгал. Клянусь троллями, у нас нет недостатка в хорошем пиве, и наши возлияния будут приятны богам.

Он тряс Лейфа за плечи.

– Ах! Викинг, я же знал, что ты не умрешь. Ты нам слишком нужен на новой земле. Ты останешься доволен нашей работой. Через два дня ты сможешь войти в заново отстроенный Длинный Дом. Мы назвали его Домом Лейфа. Мы поставим семь амбаров и хлев для коров и быка, которых привезем в следующий поход, и конюшню.

– И ригу для пресса, – проворчал Тюркер.

– И ригу для пресса, а если потребуется, и зал для игры в мяч. Нужно смотреть на вещи широко. Мы – из расы завоевателей, и наше продвижение на запад отмечено городами и стройками.

Эйрик говорил бы до утра, если бы этот поток красноречия не прервал Бьярни Турлусон.

– Все это хорошо, но только спросили ли вы у Лейфа, не хочет ли он есть? Омене-ти убил медведя, а нет ничего лучше медвежатины, чтобы восстановить кровь.

– Я и вправду голоден, – сказал Лейф, – и чувствую, что способен проглотить медведя целиком.

Хижина быстро заполнялась народом, и снег, прилипший к меховым кафтанам, таял и образовывал лужи на земле.

– Так сейчас идет снег! – удивился Лейф.

Все мужчины разом разразились смехом, а Эйрик весело хлопнул Лейфа по плечу – тот вскрикнул от боли.

– Снег идет с тех пор, как мы вернулись с острова гэлов. Я никогда не видел столько снега даже в Исландии. Небо – корзина со снегом, а земля, Лейф, сплошь покрыта следами. Они перекрещиваются под покровом леса во всех направлениях. Винеланд – самая великая и самая богатая дичью страна на земле. Лисица охотится за белой куропаткой, волк – за зайцем и снежным кроликом, лось убегает, когда воет волк, а дыхание медведей в холодное утро дымится над полыми пнями, куда они забиваются, чтобы поспать. Не говоря уже о белках, бобрах и бесчисленных береговых птицах. Ты увидишь все это по-новому, Лейф. Омене-ти утверждает, что лес так тянется до озер, а за озерами начинается снова и что когда по нему идешь, теряешь счет дням и ночам.

– До озер, – задумчиво произнес Лейф.

Все они понимали, что его мучило. Эйрик положил руку на кисть раненого.

– Иннети-ки и маленький Эйрик вернутся весной с племенем манданов.

В глазах Лейфа сверкнул жестокий огонек.

– Я не смог бы дожидаться до весны, Эйрик. Моя жена и мой сын должны жить под моей крышей и по нашим законам.

– Вдоль реки снег достигает высоты стрелы, Лейф. Невозможно шагать день и ночь по этой глуши.

– От мороза снег затвердеет.

– Но тогда великая стужа опустится на землю, и ветер станет колючее льда, острее железа. Нужно подождать до весны, Лейф. Да и дороги тебе не найти.

– Меня бы провел Омене-ти.

Краткие ответы Лейфа не омрачили хорошего настроения Эйрика.

– Для начала поешь с яростью берсерка, викинг. Ты потерял много крови, и кожа болтается на твоих мускулах, как у старой женщины. После мы сообща решим, что делать. Как знать, может, скрелинги уже в пути? Виннета-ка мудрый человек, и, возможно, ему известны потайные тропы в лесу и на реке.

Вошел Тюркер, неся в миске кусок мяса, который бы насытил трех воинов.

– Медвежатина восстанавливает силы, Лейф, и я не знаю лучшего лекарства, разве что вино, достигшее зрелости в бочке. Во времена, когда я бороздил моря вместе с Торвальдом Родом, я был ранен на Иберийском берегу и терял кровь, как бык с перерезанным горлом. Меня спасло вино Гадеса (старинное название испанского города Кадиса.). Оно было терпким и черным и пахло еловой смолой. Клянусь Тором, вот такое лечение!

Викинги смеялись, похлопывая Тюркера по спине.

– Прекрати восхвалять перед нами вино, проклятый болтун! – воскликнул Эйрик, сверкнув глазами.

Тюркер поставил миску перед Лейфом и с достоинством выпрямился.

– Тщетны будут все ваши потуги, любители пива, вам не изменить то, что есть. Я открыл виноградную лозу в этой стране, и мое имя теперь неотделимо от Винеланда. Сага Бьярни Турлусона будет передаваться из уст в уста из Гренландии в Исландию и из Исландии в Норвегию, а разве одна из последних вис не воспевает меня?

Тюркер франк заблудился в лесу и открыл

На зеленом холме, где бродили медведи

И пели дрозды,

Куст виноградный с кривыми корнями и гроздями,

Полными сока.

Виса была у всех на устах, и вскоре ритмы поэмы стали подобно волнам перекатываться над Лейфом, с трудом пережевывавшим куски мяса. В хижине, окруженной метелями, обрушивавшимися на выступ Кросснесса, песнь о Винеланде приобретала особое звучание. Вдали от родины людей объединяла одна идея. Они открывали путь поколениям викингов, которые поселятся в этом благословенном краю и сохранят в памяти их имена.

Радостными возгласами было встречено появление Льота Бледного и Рунна, принесших два ведра пива. Викинги чуть потеснились, чтобы всем хватило места. Эйрик первым погрузил свой рог в ведро Льота.

– Я пью за Лейфа Турлусона, поселенца из Кросснесса, я пью за Иннети-ки, дочь скрелингов, и за юного Эйрика, родившегося от союза двух рас. Я пью за процветание Винеланда. Я пью за…

Он повернулся к раненому, и его фраза осталась незаконченной. Лейф заснул в этом шуме. Он лежал, закрыв глаза, со спокойным лицом, и грудь его то плавно вздымалась, то опускалась. Уже много дней его товарищи не видели его таким умиротворенным.

– Пойдем пить в срубе Длинного Дома, – предложил Эйрик. – Поскольку крыши еще нет, Тору будет нас лучше видно со звездной высоты, и тролли повеселятся вместе с нами. Сегодня вечером холод не сможет заморозить наши сердца.

Они вышли на цыпочках, толкаясь, как дети, и Тюркер заботливо затянул входное отверстие медвежьей шкурой, чтобы дыхание ночи не проникло в хижину, где возрождался к жизни Лейф.

Снег шел еще в течение двенадцати дней. Пурга сменилась вяло падающим снегом. Снежная масса над лесом медленно прорывалась, и хлопья долго витали в воздухе, прежде чем лечь на землю, но облака забирались все выше, и казалось, что небесный свод беспрерывно расширяется.

Остров манданов, сокрытый под снегом, спал в испарениях с реки, в которой исправно бился пульс приливов и отливов. Полеты диких уток и гусей, на рассвете и в сумерки, почти не нарушали безмятежного спокойствия берегов. Заиндевелые верхушки камышей прорывали снежный покров, напоминая тысячи железных наконечников пик погребенного войска.

С высот Кросснесса к западу и северу лес плавно сбегал вниз, сливаясь на горизонте с линией неба, но в неподвижном подлеске по-прежнему буйствовал животный мир. Охотники без труда снабжали поселенцев всем необходимым. Толстые тетерева, ослепленные белизной, давали брать себя в руки, стоило лишь выгнать их из зарослей, а лосей было так много, что не было необходимости удаляться от Кросснесса больше чем на полмили, чтобы вспугнуть встревоженные стада, устремлявшиеся прямо к реке, где расставленные Омене-ти викинги, не испытывая никаких затруднений, выбирали лучших особей.

Омене-ти был необыкновенно деятелен. Вставая до рассвета, он углублялся в лес вместе с первой бледной полосой зари, занимавшейся со стороны моря, и возвращался раньше, чем Эйрик со своими людьми попадал на стройку. Говорил он мало и жил обособленно. Даже Тюркеру неведома была цель этих одиноких прогулок. Возможно, это был всего лишь способ почтить Гитчи-Маниту – Великий Дух. Он приносил из своих походов пару белых зайцев с рыжими подпалинами, связку куропаток, лосося. Затем в течение всего дня он поддерживал огонь в кострах из еловых веток, на которых коптил медвежатину и лосину, разрубая мясо на длинные полосы. «Пища впрок», – объяснил он Тюркеру, и поскольку франк заволновался, заявляя, что подобная предусмотрительность ни к чему в местах, где так много дичи, он весело заквохтал, что обозначало у него смех.

– Хо, хо! Скоро снег станет твердым, как камень, да и вода в водоемах… Тогда не будет больше следов…

По-прежнему квохча и наполовину согнувшись под тяжестью копченого мяса, он удалился в сторону Большого Дома, где складывал запасы.

Работа спорилась. Так что в день, когда ледяные ветры по предсказанию Омене-ти сделали снег твердым, на площадке возвышались Длинный Дом Лейфа и три больших амбара. Две постройки поменьше предназначались для пресса Тюркера и охотничьих капканов.

Длинный Дом насчитывал пятьдесят семь шагов в длину и двадцать шесть в ширину, и это было самое большое деревянное жилище, построенное к тому времени на Новой Земле. У него было два входа – два отверстия вдоль южной стены, выходившей на реку, – по одному с каждого конца большой горницы. И тот, и другой вымощены плоскими камнями, добытыми на плато. Длинный центральный коридор, куда выходили двери семи комнат, пересекал дом с востока на запад.

Уложенные в один ряд бревна служили полом, а бревенчатые стены были залеплены слоем глины, не дававшим ветру проникнуть сквозь щели. Эйрик настоял на том, чтобы крыша тоже была законопачена.

Приставленный к стене стол занимал в длину всю горницу, где возвышались резные столбы семьи Эйрика и украшенная белой совой колыбель маленького Эйрика. С десяток грубых табуреток дополняли убранство.

Наверняка строение грешило немалыми недостатками, но тепло очага создавало безмятежно-спокойную атмосферу, напоминавшую изгнанникам об уюте норманнских домов в Гренландии. Там тоже все начиналось подобным образом, и центры Восточного поселка, Западного поселка, Гардара разрастались вокруг общего дома.

Лейф уже стоял на ногах. К нему вернулась былая сила, и эпизод с островом Белым остался лишь дурным воспоминанием. Гэлы представлялись ему лишь призрачными силуэтами, с которыми встречаешься в морских туманах. Кросснесс, с которым он был связан всеми фибрами души и всей, до последней капли, кровью, возрождался. Если бы Иннети-ки и его сын находились подле него, счастье Лейфа было бы полным, но дни без них казались долгими, и, несмотря на все старания брата, Эйрика, дяди Бьярни и его товарищей, он не разделял радости ночных бдений, когда рассказчики монотонно пересказывают старинные легенды Норвегии.

Пурга завывала на реке, как дикарь, и обламывала зубы о стены Большого Дома. Внутри царило ощущение покоя и доверия, а переходившие из рук в руки рога с пивом добавляли веселья речам.

Сидевший на камне Лейф пытался скрыть озабоченность, но эти уловки никого не обманывали.

– Ты занят лишь собой, Лейф, и пережевываешь страдание, как бык траву. Так не годится.

Лейф не отвечал, и дядя Бьярни с Эйриком Рыжим начинали разделять опасения Скьольда. Тело Лейфа исцелилось, но дух его не оправился от потрясения, испытанного багровой ночью пожара в поселке. Омене-ти, когда его расспрашивали, ничего не смог сообщить об обрядах манданов и дате их возвращения.

– Виннета-ка, – говорил он Тюркеру, который переводил, – сам подчиняется законам Шаванос, ибо манданский народ – лишь ветвь великого древа шаванос, корни которого протянулись от устья Большой реки до озерного края. Праздник белого времени года может длиться один лунный месяц, два или еще больше. Гитчи-Маниту диктует свою волю шаманам, а они передают ее вождям.

Похоже, что власть шаманов-колдунов у скрелингов – распространялась весьма далеко.

– Нужно ждать, так как вождям необходимо обговорить все дела, интересующие народ шаванос, и эти обсуждения могут быть очень долгими. Шаманы могущественнее вождей. Так повелось издавна.

Долго еще говорил Омене-ти, но Тюркер перестал им переводить. Впрочем, Эйрика и Бьярни это не насторожило. Сумрачная тень ложилась на снег длинными лиловыми следами, а пламя, плясавшее в лукавых глазах франка, возможно, было лишь отблеском пылающего очага, над которым скрелинг сушил тонко нарезанное мясо карибу (общее название североамериканских рас северного оленя.).

Лейф сел и инстинктивно потянулся в темноте правой рукой за мечом.

– Клянусь Тором, не волнуйся. Это я, Тюркер. Мне нужно сказать тебе кое-что по секрету, Лейф Турлусон. Спускайся по склону до реки, туда, где летом селятся цапли, в камыши. Я буду тебя ждать…

Франк исчез так же таинственно, как и появился.

Лейф набросил на плечи безрукавку и медвежью шкуру, затем молча обул свои «хуоскоры», подбитые оленьим мехом. С полдюжины человек, среди них и Рунн Ирландец, спали прямо на полу, завернувшись в длинные широкие плащи из бараньих шкур, и их храп поднимался под потолок с размеренностью исландских волчков.

Лейф нырнул под медвежью шкуру, закрывавшую вход. На востоке алело небо, и косые лучи полыхали на заледенелом снегу. Тщательно следуя совету Тюркера, он проскользнул мимо викинга, выставленного в дозор позади колючей изгороди, дополнявшей полосу кленов и делавшей ее непроходимой. Чего хотел от него франк, и почему он окружал свои действия такой тайной?

Возле покинутого гнездовья цапель Тюркер был не один. В нескольких шагах от него сидел на пне Омене-ти, непроницаемый, как деревянная статуя. Он приветствовал Лейфа по обычаю скрелингов – правая рука поднята на уровень сердца, ладонью наружу – и ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Послушай! Тюркер, я что, стал чужаком в собственном доме, раз ты приходишь будить меня тайком, как вор? – пошутил викинг.

Взгляд Тюркера был серьезен.

– Лейф, твоя жена и сын не вернутся раньше весны.

– Кто тебе сказал?

– Это знает Омене-ти. Мы не хотели говорить раньше, Лейф, пока ты сражался со смертью. Мы не предупредили Эйрика Рыжего и Бьярни Турлусона, ведь у них в головах другие заботы.

– Ты что-то еще от меня скрываешь, Тюркер.

– Верно. Я носил в себе тайну, как бремя, Лейф, пока ты набирался жизни и сил. Но пришло время все тебе узнать, и только ты один можешь решить, что делать дальше.

Тюркер на мгновенье смолк, и губы его задрожали.

– Выслушай меня, Лейф Турлусон.

Он прибегнул к языку скрелингов, чтобы Омене-ти понял его слова.

– Виннета-ка и островные манданы предстанут перед Большим Советом Шаванос потому, что заключили союз с пришедшими с моря Белыми. Вожди и шаманы речных и озерных племен должны решить, был ли Виннета-ка вдохновлен на это богами или он согрешил против законов. Вот почему островные манданы остаются так долго на празднике белого времени года. Все это правда, Омене-ти, правильно ли мой язык передал твои слова?

– Это правда, Омене-ти?

Внезапно Лейфу открылись головокружительные бездны. Неужели обустройство на Новой Земле предполагает такой мучительный разлад!

– Клянусь четырьмя сторонами неба, это правда! Клянусь востоком, дающим нам свет, клянусь западом – дорогой благотворного солнца, клянусь севером, показывающим нам, насколько длинна жизнь, клянусь югом, возвращающим нам весну, все это правда!

Скрелингу было несвойственно говорить так долго. Он только что на одном дыхании выложил торжественное добровольное обязательство манданов.

Лейф долгим взглядом охватил склоны Кросснесса, лес, высокие берега, и реку, и огромный горизонт, потерявшийся в снежной белизне. Разве неведомый запад не указывал на дорогу благотворного солнца?

– Возможно, я не заслужил своего счастья, и боги хотят подвергнуть меня испытанию, навсегда связав меня с этой землей. Тюркер, почему бы Омене-ти не отвести меня в озерный край?

Омене-ти отреагировал на вопрос быстрее франка.

– О! Вот слова, которых я ждал от моего брата. Я готов отправиться в путь, когда ты захочешь, я сумею найти дорогу в край озер… И если мой брат Болтливый Филин…

Он указал на Тюркера, но тот не слушал. Прищурив глаза, Франк, как рысь в засаде, пристально вглядывался в реку.

– Клянусь Тором, это не наши. Погодите! По реке плывут две пироги. Пока нам их не видно из-за камышового островка, но клянусь, это не манданы Виннета-ка.

Отлив высвобождал высокую тростниковую поросль, которую исправно затапливал морской прилив. Лейф повернулся к Омене-ти. Он уже собрался сказать, что Тюркеру померещилось, но его удивило поведение скрелинга. Краснокожий сохранял ужасающую неподвижность, и даже его глаза, казалось, застыли; однако Лейф угадывал под этой маской напряженные мускулы и настороженную мысль. Может быть, Омене-ти уже знал, что означает это появление и страшился вторжения чужих скрелингов? Но действительно ли Тюркер видел их?

Время словно приостановилось.

– Вот они, – проговорил франк хриплым голосом.

В каждой пироге, которые от места, где находился Лейф с товарищами, отделяло расстояние в десять-двенадцать полетов стрел, находилось по четыре человека.

Они гребли, часто ударяя по воде лопатообразными веслами, стоя на коленях на дне лодки, упираясь поясницей в горизонтальные поперечины, не дававшие разойтись обшивке, сделанной из бересты. Каждый их жест отличался точностью, и замечательная гармония движений плеч, туловища и широких весельных лопастей не оставила Лейфа равнодушным. Только потом он сообразил, что эти суденышки отличались от пирог манданов: широкие и низкие, они загибались на концах элегантными дугами.