Текст книги "Колен Лантье"

Автор книги: Жан Оливье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

На подступах к большим селениям в это море зелени вклинивались пахотные земли и пастбища. Реки сдерживали стремительный натиск деревьев, замковые башни и церковные колокольни поднимались в небесную высь, но лес‑завоеватель, обходя города и непреодолимые преграды, поглощал тысячи мелких деревушек и хуторов и душил в своих буйных зарослях. Даже зиме не удавалось вырвать селения из его цепких объятий. Сплошные стены могучих стволов, сети из переплетённых ветвей – непроницаемая зелёная завеса скрывала и посёлки в долинах, и замки на холмах. Сухой, холодный северный ветер взметал дым до верхушек голых деревьев, а потом выпадал снег и ложился толстым слоем на леса и поля, дома и хижины. И только протяжный волчий вой врывался в это безмолвие, усиливая ощущение безлюдья и оторванности от всего мира.

В селении Сен‑Ле‑де‑Серан насчитывалось до ста очагов. Жалкие домишки теснились возле каменной часовни, белые стены которой резко выделялись на этом сером фоне. Земля в деревне была разбита на квадратные участки. В центре каждого такого участка, обсаженного боярышником, стояла глиняная лачуга под соломенной крышей, сморщенная и сгорбленная, как старуха. Низкий проём в стене служил входом, а крохотные узкие оконца напоминали бойницы.

Свиньи рылись в кучах навоза, разбросанных среди неровной площади, на которой местами торчали из‑под земли острые гребни кремнистой породы.

Расположенный неподалёку от деревни новый дом Луи Лантье походил скорее на замок. Крепкая зубчатая стена ограждала от нескромных взоров двор, хлев, сеновал, дровяной сарай, давильню для винограда и большой огород, который обрабатывал сам хозяин. Один из рукавов Уазы омывал с восточной стороны подножие стены, и этот природный водяной ров ещё больше подчёркивал воинственную суровость всего строения.

В мирное время с вершины холма, возвышавшегося над домом, можно было наблюдать жителей деревни, занятых повседневными делами. Пастухи гнали стада на пастбище к опушке леса, крестьяне; смотря по времени, или пололи огороды, или косили траву, или ворошили сено. Женщины садились с прялками у порога, дети резвились под вязами на площади. Но в это майское утро жизнь, казалось, вовсе замерла.

Лёгкий ветерок, налетевший с плоскогорья, кружился над селением. В чистом небе перекликались жаворонки. Большие синие стрекозы носились над камышами. День обещал быть погожим, а улицы Сен‑Ле‑де‑Серан по‑прежнему оставались безлюдными. Можно было подумать, что за одну ночь какая‑то таинственная болезнь унесла всех обитателей. В хлеву замычала давно не доенная корова. Бесшумно отворилась дверь, и по двору крадучись прошла с миской крестьянка, прижимаясь к стенам лачуги: в походке и движениях женщины чувствовалась та же тревога, что нависла над всей деревней.

Луи Лантье раздвинул деревянные ставни, защищавшие стеклянные рамы в большой комнате, и, распахнув окно, жадно вдохнул струю свежего воздуха. Встав с постели, он натянул широкие штаны из грубошёрстного сукна и надел навыпуск простую рубаху. В шестьдесят лет у бывшего капитана был вполне бодрый вид. Статный, широкоплечий, с ярким цветом лица, он всё ещё сохранял военную выправку и внешнюю суровость, что удивительным образом сочеталось с мягкостью взора, столь неожиданной у воина, закалённого в десятках сражений. Всех знавших Луи Лантье поражало это противоречие.

Стрельчатое окно выходило в поле. На склоне холма, обращённом в сторону Крамуази, уже начинала желтеть рожь, а на опушке леса густые травы склонялись долу при каждом порыве ветра. Но ни в полях, ни на пастбищах не было того привычного трудового оживления, которое каждое утро так радовало сердце Луи Лантье.

Охваченный внезапным страхом, он набросил на плечи тёплую безрукавку и быстро спустился по лестнице на мощёный двор.

– Эй, Бертен, Матье, Бернье! – позвал он.

В его голосе звучало скрытое беспокойство.

– Иду, иду, хозяин, я здесь!

Он узнал протяжный голос Бернье и облегчённо вздохнул.

Высокий сухопарый детина вышел из хлева. В его взъерошенных волосах застряла солома. Прислонив к стене деревянные вилы и глядя в сторону, он медленно пошёл навстречу хозяину, словно каждый шаг, который приближал его к старому воину, стоил ему больших усилий.

– Что вам угодно, хозяин?

Батрак явно что‑то скрывал, и по его тону Луи понял, что произошло какое‑то из ряда вон выходящее событие.

– Матье должен был этим утром проредить рожь, а у Бертена до сих пор скот не выгнан на пастбище. Что случилось, Бернье? Скажи мне правду.

– Все ушли в леса с мужчинами из нашей деревни. Там они встретятся с жителями Сен‑Ле, Мелло, Крамуази, Руселуа, Санли и даже, говорят, с людьми из Клермона в Бовези, Нуантеля и других мест.

По спине Луи пробежал озноб, а Бернье смущённо ковырял пальцем босой ноги трещину в плитах двора.

– Ох, несчастные! Они будут вопить в лесу о своих бедствиях, выкрикивать: «Коммуна, коммуна!», распаляться, слушая речи хитрых краснобаев, потрясать вилами и рогатинами. Но разве им справиться со стражниками из Мелло и Крамуази и с тем войском, которое пошлют сеньоры из Санли и Клермона? Я‑то знаю их наёмников, Бернье! Они, как железный каток, пройдут по нашим местам. Сила всегда на стороне богатых.

Бернье поднял невзрачное лицо. Глубокая складка прорезала лоб, низко заросший волосами.

– Но ведь сколько горя повсюду, хозяин! – с глухим отчаянием воскликнул он.

И в этот миг Луи стало ясно, что теперь крестьян не остановят ни осторожность, ни страх.

– А почему ты остался и не ушёл со всеми?

– Чтобы вас предупредить. Мужчины из нашей деревни сказали мне: «Хозяин Лантье может нам помочь. Он на нашей стороне и против сеньоров Крамуази и Мелло. Сбор назначен возле Букового Креста».

– Почему же ты не разбудил меня раньше?

– Мы поспеем вовремя, хозяин. Люди из Клермона и селений Бовези будут идти всю ночь. Надо дать им передохнуть. А от нас ведь и одного лье не будет до поляны.

Луи Лантье колебался. Хотя по своему положению он мало чем отличался от мелких феодалов, те не признавали его равным, и, если бы не могущество его покровителя сенешаля Шампани, сеньоры Крамуази и Санли не посчитались бы с привилегиями старого воина. «Ты родился вилланом, вилланом и останешься!» – однажды бросил ему в лицо Ангерран де Сир, владетель Мелло. В отличие от многих выбившихся из нищеты по капризу судьбы, Лантье не отрёкся от своего крестьянского происхождения и по мере возможности облегчал страдания вилланов Сен‑Ле‑де‑Серан, которых постоянно притеснял жестокий сеньор. Лучше, чем кто‑нибудь другой, он понимал неограниченность власти феодалов и знал их ненасытную алчность.

– Веди меня немедленно в лес, Бернье! Пока гроза ещё не разразилась, быть может, разумный совет пойдёт на пользу. Но скажи, в чьей буйной голове зародилась мысль о таком большом сборе?

Бернье пожал плечами.

– Да разве угадаешь, откуда упадёт первая капля ливня, хозяин?

– Чёрт возьми, да ты, оказывается, философ! Поспешим, пока буря не разгорячила всем головы.

Глава двенадцатая

С давних времён Буковый Крест служил местом сборищ. К нему вели бесчисленные тропы от Клермона, Крейля и Санли, тропы, вытоптанные и исхоженные вилланами, бродягами и паломниками. Находившаяся в глубине леса круглая поляна получила своё название от гигантского бука, причудливо искалеченного молнией. В пятидесяти футах над землёй две симметрично расположенные большие ветви образовывали, вместе с почерневшим и обугленным стволом, правильный крест, который не мог не привлечь внимания прохожих.

Колен затруднился бы определить, сколько времени он спал. Красноватая полоса на востоке предвещала близкий рассвет, но звёзды ещё ярко сверкали. «Скоро запоют петухи!» – проснувшись, подумал он. Странное чувство не покидало мальчика. Он поклялся бы, что в чаще кто‑то разговаривал. Слышал он на самом деле какие‑то звуки или это ему только почудилось?

Справа, среди стволов, блеснул огонёк. Колен затаил дыхание. Только разбойники передвигаются по ночам при свете факела. Лёгкий ветер доносил мерный шум шагов, свидетельствуя о приближении многолюдной толпы.

Колен старался понять, что здесь происходит. Если разбойники расположатся на этой поляне и он попадёт им в руки, они могут избить его или, в лучшем случае, отнять одежду. Значит, нужно поскорее найти хоть сколько‑нибудь надёжное убежище. Пригнувшись, почти касаясь руками земли, он прокрался на край поляны под покровом густой тени, которая падала от огромного бука. Едва Колен достиг ближайших кустов, как в десяти туазах от него раздался хриплый возглас:

– Вот они: идут, словно на праздник Святого Иоанна!

– Замолчи, Бартелеми! Не все ещё здесь собрались, – сказал кто‑то усталым голосом.

Лес внезапно ожил. Колен быстро вскарабкался на один из росших здесь дубов и примостился среди ветвей. Раздвинув влажную от росы листву, он мог наблюдать за всем происходящим, сам оставаясь незамеченным. Свет факела освещал приближавшихся мужчин, тощих, жилистых, с огрубелыми лицами и торчащими скулами, обтянутыми сухой кожей. На всех были одинаковые домотканые штаны и поношенные безрукавки. Босые ноги твёрдо ступали по земле, как бы отпечатывая на ней гордую волю этих людей. Мрак ещё не рассеялся, и за первыми рядами мальчик различал лишь неясные силуэты.

Крестьяне вышли на поляну и столпились вокруг бука. Шаги стихли, все переговаривались между собой вполголоса. Колен старательно прислушивался, но до него доносились только обрывки слов. Между тем в лесу послышались новые оклики. Тот, кого сидевший под буком называл Бартелеми, проклинал колючку, впившуюся ему в пятку.

– Скорей бы из лесу выйти: на траве ногам легче.

– Да замолчишь ли ты! Копейщики мессира Крамуази больнее покололи бы тебе бока. Сам видишь: не все наши ещё собрались. Люди из Мулена и Бас Кот должны были выйти из своих деревень позднее.

– Жалкие трусы. Ты долго будешь их ждать!

– Заткнись, болтун! Слышишь, как трещат сучья, это они. Эй вы, из Мулена и Бас Кот, – сюда!

Мощный голос, казалось вырывавшийся из груди великана, перекрыл шум на поляне:

– Ты ошибся, куманёк, мы не из Мулена и не из Бас Кот. Мы из Руселуа, но тоже сумеем за себя постоять!

Эти проникнутые достоинством слова словно пробудили весь лес. Сотни голосов смешались под зелёными сводами, и кусты затрещали так, словно десятки диких кабанов поднялись из своих логовищ. Притаившись на верхушке дерева, Колен прислушивался к этой странной перекличке. Каждый отряд громко объявлял о своём прибытии, и название каждой деревни звучало, как вызов.

– Мы из Серана.

– Из Буазикура.

– Из Руаймона.

– Из Сен‑Пьера.

– А мы из Нуантеля и Крамуази.

– А тут из Шали, Морфонтена и Санли.

– А вот и мы, клермонцы из Бовези.

Все эти названия, сливаясь в нестройном хоре, звучали вперебой, теряя свои окончания, искажаясь или совсем пропадая. В майской ночи певучие названия деревень и селений Бовези раздавались одно за другим, словно нанизывались чётки.

Ошеломлённый Колен всё ещё не понимал, что может означать такое многолюдное собрание. Ведь эти крестьяне, пришедшие из разных мест, не могли принадлежать к одному отряду мятежных вилланов, как «волки» Одри.

Небо запылало гигантским костром, окрасив багрянцем кроны деревьев, поляну и затихших людей. Из леса выходили всё новые и новые группы и присоединялись к толпе. Была ли здесь тысяча человек или две, сосчитать было невозможно, но на просторной поляне, казалось, иголке негде было упасть. Лучи восходящего солнца заливали пурпурным светом головы и крепкие плечи, стиснутые, как зёрна в колосе.

Колен устроился поудобнее, чтобы лучше всё рассмотреть. Он вспомнил слова Одри. Бунтарь рассказывал, как вилланы повсюду покидают деревни, бегут в леса и там объединяются. Очевидно, многолюдность сегодняшнего схода подтверждала их готовность дать отпор сеньорам. Но какая скрытая злоба кипела в этих упрямых головах, какие тяжкие обвинения готовы были сорваться с этих крепко сомкнутых уст? От всей этой суровой толпы веяло отчаянной решимостью.

Вдруг все насторожились.

Какой‑то человек поднялся на пень и стал лицом к толпе. Его распростёртые оголённые руки напоминали крылья ветряной мельницы. Лихорадочно горящие глаза особенно подчёркивали неестественное спокойствие лица.

– Говори! – закричали со всех сторон.

– Братья, вилланы и батраки, вот мы и встретились на опасном сборе.

В его голосе, далеко разносившемся над толпой, звучала неподдельная искренность. Горькие слова говорили сами за себя.

– Как горсть семян, развеянная ветром, наш призыв достиг разных деревень и был услышан в отдалённых селениях. Даже в самых заброшенных лачугах Бовези узнали о времени и месте нашей встречи.

Он говорил медленно, чтобы его легче было понять. Понурив отягощённые заботами головы, все слушали с одобрением.

– Вилланы и батраки, люди низкого положения! Мы живём на земле хуже собак.

В толпе зашумели. Многие из пришедших сюда часто думали так про себя, но впервые равный им человек заявил об этом вслух.

Он говорил о том, что всем было известно, и его слова будили в сердцах вековой гнев крестьян. Он говорил о нищете деревни и повсеместной несправедливости, и его искренний, проникающий в душу голос звенел от волнения, как натянутая струна.

– Мы подвластны божьим законам, но сеньоры, аббаты и стражники сделали их своими законами. Их именем они сжигают наши хижины, отбирают урожай и преследуют бедняков! Да поразит их проклятие!

Негодующий ропот, подобный грозовому вихрю, вырвался из груди собравшихся, и Колен всем своим существом ощутил, как содрогнулась толпа.

– Да поразит их проклятие!

Никогда ещё слова проклятия не произносились с таким неистовством, и каждый крестьянин понял, что приближаются небывалые, великие события. Тот, кто говорил об этом, выражал сокровенные думы каждого, и ненависть, пылавшая в его сердце, была лишь отблеском пожиравшего их всех пламени гнева. Он поднял руку, и все разом смолкли.

– Вилланы, то, что произошло со мной вчера, завтра может случиться с каждым из вас. Владелец Рантиньи захватил моих трёх детей и роздал их, как котят. Можетту он отправил в аббатство Мо, Эрманду – в имение сеньора Клермона, а Франсуа, моего младшенького, – в замок Крамуази. Я никогда больше их не увижу.

Судорожное рыдание сдавило ему горло. У Колена защипало в глазах.

Над толпой поднялись сжатые кулаки, и послышались голоса, требовавшие смерти насильника.

– В насмешку они называют нас Жаками, – продолжал пострадавший. – Так пусть Жаки наточат свои вилы, а после наших хижин пусть запылают в огне их проклятые замки!

Оратор тяжело спустился с пня. Горе, казалось, пригибало этого человека к земле. В этот миг рослый мужчина раздвинул широким плечом первые ряды слушателей. Вилланы из округа Клермона в Бовези, расступались перед ним и кричали:

– Скажи за всех нас, Гийом!

Он ловко вскочил на пень. Статная фигура и приветливое выражение лица привлекали к нему все взоры. Глаза его поблёскивали из‑под густых бровей.

– Братья, – произнёс он. – То, что вы слышали, было лишь примером ваших несчастий! Смерть нависла над нами. Вскоре весь край Бовези превратится в груду углей, и земля зарастёт бурьяном. Король нас покинул, а сеньоры грабят. Неужели мы вечно будем сносить такие обиды?

– Нет! Нет! – закричали все, как один.

– Тогда возьмём луки, срежем крепкие дубины в лесу и защитим наше убогое добро. Изберём вожаков от каждой деревни и все вместе силой ответим на насилие.

Крестьяне совещались между собой. «Этот молодец сказал как раз то, что следовало». Вскоре его имя было у всех на устах. Его звали Гийом Каль[39], и жил он в окрестностях Клермона.

– Кажется, он бывший воин и знает, что такими словами не шутят!

– Возьмём за образец парижан. Они прогнали дофина, так неужели же мы испугаемся сеньоров? Париж нам поможет. Говорят, Этьен Марсель любит простых людей.

Колен с таким увлечением аплодировал в своём зелёном гнезде, что вилланы, наконец прибывшие из Бас Кот, заметили этого странного дрозда и заставили его спуститься. Мальчик охотно выполнил требование, так как от неподвижного сидения на дереве у него затекли ноги.

– Клянусь святым Ламбертом, моим заступником! – воскликнул тощий верзила с крючковатым носом. – Не зря сидел наверху этот бродяга. Может быть, он прислужник сеньоров и подслушивал нас.

– Похоже на то! – отозвалось несколько человек.

И, прежде чем Колен успел раскрыть рот, его подняли с земли.

– Погоди, щенок, мы сумеем развязать тебе язык!

Держа Колена на руках, великан протиснулся сквозь толпу.

– Брат Гийом, – сказал крестьянин, – этот сопляк следил за нами с верхушки дерева. Разве не должен был он ещё спать в такой час, если бы у него в голове не таились подлые мысли?

– Ты красно говоришь, приятель, но ведь и ты пришёл сюда не затем, чтобы помолиться своему святому, – смело возразил Колен. – Гийом Каль, я слышал ваши справедливые слова. Позвольте мне объяснить, как я здесь очутился.

Гийом улыбнулся и помог Колену взобраться на пень. Воцарилась такая глубокая тишина, что слышно было, как голуби, летая, рассекают крыльями воздух. Париж, потому что ранил стрелой некоего Готье Маллере, капитана лучников. Он предатель. Этьен Марсель оправдал меня, а отец приказал идти в Сен‑Ле‑де‑Серан. Вот и вся моя история. Всем сердцем я с вами. Пусть в деревнях переломают кости сеньорам, ведь в Париже прогнали дофина!

– Как тебя зовут и к кому ты идёшь? – спросил кто‑то из толпы.

– Меня зовут Колен Лантье, а в Сен‑Ле у меня дядя, по имени Луи Лантье.

Стоявшие впереди вилланы повернулись к папаше Лантье, который был уже здесь, но ещё не успел отдышаться после быстрой ходьбы.

– К вам племянничек с неба свалился, хозяин Лантье!

– И у него, как у настоящего парижанина, хорошо подвешен язык.

Изумлённый Лантье вышел вперёд.

– Стало быть, ты сын моего брата Франсуа? Ну, подойди и обними меня, вместо того чтобы болтать тут всякий вздор.

– С удовольствием, дядюшка! Мы и так уж слишком отвлекли это почтенное собрание.

Гийом Каль потребовал, чтобы каждая деревня и каждое селение избрали себе вожака.

Все клермонцы закричали:

– Ты наш вожак, Гийом!

Луи Лантье, несмотря на настойчивые просьбы вилланов из Сен‑Ле, наотрез отказался возглавить их отряды.

– Я уже не в тех летах, чтобы шататься по лесам и при луне собираться с другими стаей, подобно волкам‑оборотням.

В эту минуту ветер, шелестевший в листве, донёс отдалённые звуки набата. Церковный колокол без устали бил тревогу.

– Это колокол Преси, – мрачно произнёс кто‑то. – Сеньор Крамуази напал на нашу деревню.

Одним прыжком Гийом Каль очутился у подножия бука и с ловкостью белки вскарабкался на вершину. Все головы повернулись к нему.

– Я вижу багровое пламя в той стороне. Преси пылает, как факел. Отомстим негодяям!

Ярость этого призыва потрясла собрание. Всё затихло, но это было затишье перед бурей, а потом из тысячи глоток вырвался грозный крик:

– Отомстим! Отомстим!

Голос Каля вновь загремел над толпой:

– Пойдём на Крамуази и потребуем ответа!

Ничто не могло задержать теперь этот стремительный поток.

– На Крамуази! На Крамуази! – повторяли все.

Толпа всколыхнулась.

– Они называют нас Жаками, – снова крикнул Гийом. – Так вперёд, Жаки!

Луи Лантье хотел удержать за плечо своего племянника, но Колен увернулся. Старый воин успел заметить, как мальчик проскользнул в первые ряды.

– Святые угодники, защитите этого юнца! Разве и так у меня мало горя!

Последние ряды крестьян прошли мимо. Долго оставался на месте Лантье, слушая, как затихают в лесной чаще шаги уходящего отряда.

– Какое сегодня число? – спросил он вслух.

Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть.

– Ну вот, я уже разговариваю сам с собой! Ах, старина, и тебя не минует чаша сия. Ну что ж, возьми себя в руки!

И, как бы для того чтобы подкрепить свои слова, он добавил:

– Сегодня вторник, двадцать восьмое мая тысяча триста пятьдесят восьмого года.

Глава тринадцатая

Робер, владелец Крамуази, тяжело шагал из угла в угол большого зала замковой башни. От каждого его шага вздрагивали цветные стёкла узких окон.

– Не волнуйтесь так, мессир! Поберегите себя… как бы не случился удар…

– Замолчите, сеньор Бод л’Экиль! – вышел из себя хозяин замка. – Убирайтесь все! Нечего вам стоять здесь и пялить глаза. Ступайте прочь! Кому я говорю? Как только капитан стражи вернётся, немедленно пошлите его ко мне.

Он настежь распахнул двустворчатую дверь и без всяких церемоний вытолкал на лестницу оруженосца Пьера де Круа, конюшего Ферсена и капеллана.

– Да хранит вас господь, мессир! – подобострастно пролепетал аббат.

Дверь захлопнулась, чуть было не прищемив его крупный угреватый нос.

– Он вымещает на нас свой гнев, – вздохнул капеллан. – Кстати, скажите, Ферсен, какая муха укусила ночью наших вилланов, что они разбежались кто куда?

Конюший пожал плечами.

– Не знаю, но как только лучники сеньора догонят их, – вот уж зададут им жару! Вы знаете пословицу, сеньор Бод: «Ты ему: “Добрый Жак!”, а он тебе – кулак. Ты его по роже, а он: “Храни вас боже!”».

Оруженосец Пьер де Круа расхохотался.

– Да, что говорить! У мессира Робера не лёгкая рука для мужиков. Сейчас жителям Преси придётся об этом вспомнить. Наши стрелки подожгут там все дома и угонят скот.

– И за дело! Ведь эти негодяи здорово потрепали нас в лесу. Надо раз навсегда научить их уму‑разуму, отлупив хорошенько древками копий. Не забудьте, мессир Пьер, предупредить капитана Форжье, что господин желает видеть его.

– Я позабочусь об этом, мессир Бод, позабочусь!

Устав метаться, как медведь в клетке, Робер де Крамуази опёрся локтями на подоконник. Окно уже раньше раскрылось под порывом свежего майского ветра. Гнев Крамуази не утихал. Багровые пятна на лице и налитые кровью глаза свидетельствовали о неукротимой злобе, бушевавшей в его груди.

– Я повешу троих или четверых собственными руками, – прорычал он. – Покинуть поля без моего разрешения!..

Владение Крамуази похоже было и на помещичью усадьбу, и на укреплённый замок. Крепостная стена окружала хозяйственные постройки, караульню и квадратную башню, напоминавшую сжатый кулак. Сеньор властвовал на шесть лье в окружности над холмистой местностью с плодородной, но твёрдой почвой, которую круглый год хлестал ветер. Постоянные распри сира Крамуази с владельцем поместья Мелло, земли которого он грабил, вызвали даже порицание епископа Бове. Напрасная трата слов! Де Крамуази жил как коршун в своём гнезде. Внушаемый им страх и крутизна склонов, над которыми стоял замок, защищали Робера от нападения и мести соседних сеньоров.

Пятьдесят лучников, на содержание которых он не жалел расходов, составляли банду головорезов. Хорошо откормленные, награждаемые золотой монетой, эти вояки держали в узде всю округу и готовы были по первому слову сира Робера на любой рискованный набег. Их начальник Форжье, прозванный Железной Стопой, сгибал меж пальцев экю[40]. Он был злым духом сеньора, и вилланы утверждали, что сатана изгнал его из ада. Железная Стопа с гордостью поддерживал эту легенду.

Мессир Робер не отрывал взгляда от дороги, извивавшейся между деревьями. Форжье и лучники запаздывали. «Должно быть, они сопровождают тяжёлый обоз с добычей, и это задерживает их», – подумал де Крамуази, и снова его встревоженные мысли обратились к вилланам.

«Почему они, чёрт их возьми, удрали из своих лачуг? Женщины и дети клялись, что им ничего не сказали. Дьявольщина! Я собственноручно вздёрну не менее полудюжины, и в первую очередь Бартелеми, Итье и кривого Франсуа…»

Он колебался между мельниками Раулем и Пьером. Оба были силачами, выносливыми в работе и могли держать на вытянутой руке двухсотфунтовый мешок зерна… И всё же одного из них необходимо было повесить: Робер подозревал, что братья поддерживают среди крестьян всякие вредные мысли.

Внезапно весенний ветер наполнился отдалённым гулом. Хозяин замка снова выглянул в окно. Плохо вымощенная дорога по‑прежнему была пуста, но до ушей Робера доносился глухой рёв голосов. Земля гудела, попираемая тяжёлой поступью тысяч ног.

Вдруг толпа крестьян прорвала зелёный заслон на опушке. Она наступала фронтом шириной не менее трёхсот футов, и её движение казалось хорошо слаженным. Это была разъярённая, ослеплённая ненавистью, ощетинившаяся пиками и вилами, человеческая лавина. В центре, высоко подняв топор лесоруба, шёл человек лет сорока. Время от времени он оборачивался, чтобы проверить, все ли следуют за ним. Справа от него держался какой‑то подросток, вооружённый луком, слева Робер де Крамуази узнал двух братьев‑мельников Рауля и Пьера.

До замка долетел истошный вопль, вырвавшийся из самой гущи толпы:

– Смерть злодею! Смерть Крамуази!

Этот вопль показался Роберу таким ужасным, что он содрогнулся. Отпрянув, как дикий кабан, он бросился вон из зала и, перескакивая через ступеньки, помчался вниз по лестнице, столкнувшись на ней с Ферсеном и капелланом Бодом, охваченными паническим страхом.

– Мы погибли, мессир Робер!

– Погибли? Вы дрожите, как листья, перед этим мужичьём и мелете ерунду, как старые бабы. Где мой оруженосец?

– Мессир Пьер де Круа на крепостной стене.

– Ферсен, мерзкий пёс, послать немедленно всех конюхов на крепостные стены!

Бод л’Экиль застонал, припав головой к каменному столбу.

– Эй вы, кюре, перестаньте реветь, как осёл! Молитесь, если вам охота, но не скулите, бога ради, как слепой щенок.

Сеньор схватил меч, висевший на щите для оружия в нижнем зале, и бросился к самому уязвимому месту на крепостном валу.

Пьер де Круа уже расставил восемь лучников на стене у подъёмного моста, лицом к дороге.

– А теперь, молодцы, не щадите эту дрянь!

Сир Крамуази был убеждён, что при первых пущенных стрелах Жаки разлетятся, как воробьи.

Крестьянский отряд, по приказу Гийома Каля, остановился менее чем в ста туазах от замка.

– Рауль, – сказал он старшему из братьев, – возьми шесть человек, и пусть они поднимут тревогу, если на дороге покажутся стражники, которые сожгли Преси. Не годится, чтобы нас захватили врасплох с тыла.

– Клянусь всеми святыми, Гийом, такая работа не по мне. Я хочу первым ворваться в башню и схватиться там врукопашную.

– Рауль, вы избрали меня своим вожаком, и я требую, чтобы меня слушались. Думаю, что у тебя ещё будет случай подраться врукопашную.

– Он прав! – закричали сразу несколько человек. – Что же с нами станет, если мы не послушаемся самого разумного из нас?

– Ступай, Рауль! – сказал Пьер. – Обещаю, брат, поработать и за тебя.

Рауль, ворча, опустил голову и вызвал шесть местных вилланов, знавших каждый бугорок на родной земле.

– А если появятся лучники, труби изо всей силы в рог! – добавил Гийом.

На крепостной стене над воротами крестьяне заметили Робера де Крамуази. Появление его было встречено яростными криками. Вожак тревожно взглянул на свой разношёрстный отряд. «Требуются годы, чтобы воспитать опытного, выдержанного воина, а эти рвутся вперёд, как несмышлёные жеребята», – подумал Гийом Каль.

– Пусть подойдут носильщики хвороста! – зычным голосом крикнул он.

От толпы отделилось несколько лесорубов. Каждый из них нёс по две вязанки хвороста.

– А теперь – таранщики, беритесь за бревно!

Двадцать человек вышли вперёд. Они раскачивали огромный дубовый ствол с закруглённым концом. Их крепкие мускулы напряглись от усилий; пеньковая верёвка, охватывавшая бревно, впивалась им в ладони. Лесорубы, размахивая, как щитами, вязанками хвороста, прикрывали таран.

Колен хотел пойти за ними, но Гийом удержал его за рукав.

– Останься здесь, парижанин! Мне сейчас понадобятся твои ноги и твоя смекалка.

Навстречу смельчакам с крепостных ворот полетела туча стрел, но они отскакивали от тугих вязанок хвороста. Меткость стрелков оказалась бессильной перед этой немудрёной военной хитростью крестьян. Сверху, со стен замка, на наступающих посыпался град камней, но ловко направляемый таран уже крушил запертые ворота.

Один из лесорубов, в которого попал камень, рухнул на колени с переломанным позвоночником. Он громко вскрикнул и испустил дух. Ворота под тяжёлыми ударами скрипели на железных петлях. Ещё одно усилие, и они были взломаны. Бросив хворост, лесорубы выхватили топоры, засунутые под верёвку тарана, и устремились в пролом.

– Вперёд, братья Жаки! Вперёд! Пусть люди из Клермона и Нуантеля отрежут наёмникам отступление и помешают им бежать через потайной ход в северной стене. Эй, парижанин!

Колен не услышал Гийома. Увлекаемый страстным порывом, он бежал к замку в первых рядах вилланов и сжимал в правой руке лук, переданный ему одним из нападавших.

– Смерть Крамуази! – крикнул мальчик.

Собственный голос показался ему странным. В бурном потоке, обрушившемся на стены замка, Колен был одной из волн, взметённых могучим прибоем.

Во дворе замка Робер де Крамуази и его оруженосец, окружённые двадцатью лучниками и слугами, пытались сопротивляться лесорубам. Лезвия шпаг скрещивались с лезвиями топоров. Кровь уже клеймила тёмными пятнами каменные плиты. Царило страшное смятение. По двору вдруг метнулась чёрная сутана, прорываясь сквозь ряды крестьян.

– Сжальтесь, друзья мои, сжальтесь! Дайте мне выбраться из этого ада.

С искажённым от страха лицом Бод л’Экиль, протянув в мольбе руки, бежал с поля брани. Крестьяне беззлобно потолкали его, а потом пропустили. Один из стрелков сеньора, примостившись на каменной лестнице, которая вела в основание башни, натянул лук, но Колен опередил его. Раненный в бедро стражник кубарем скатился вниз.

– Ты подстрелил его, как жаворонка, парижанин!

Гийом Каль мимоходом потрепал мальчика по плечу и бросился в самую гущу сражения. Там внезапно появилась гигантская фигура Пьера. Мельник держал слово, данное брату: он трудился за двоих. Стражники валились один за другим. Гийом Каль убил Пьера де Круа, оруженосца, и Робер, сеньор Крамуази, остался один. Его меч был обагрён кровью, пот струился по лицу, но, несмотря на полученные жестокие ранения, он не отступал ни на шаг.

Пьер надвигался на него, размахивая железным брусом.

– Ты умрёшь сейчас, Крамуази! Умрёшь от руки виллана! А твои кишки сгниют на солнце.

Сеньор в бешенстве замахнулся на него мечом, но Пьер проворно отскочил в сторону. Лезвие меча со скрежетом резануло по земле, во все стороны брызнули искры.

– Ты умрёшь, Крамуази!

Мельник с силой опустил брус. Хрустнули кости. Неукротимый Робер последним усилием пытался поднести руку к ране, но смерть уже сковала его тело и кровь остановилась в жилах. Разинув рот, умирающий жадно глотнул воздух. Его грудь два или три раза судорожно приподнялась и опустилась.

– Крамуази мёртв! Слишком чёрная была у него душа, чтобы пожелать ему прощения на том свете, – произнёс Гийом Каль.