Текст книги "Воспоминания для будущего"

Автор книги: Жан-Луи Барро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Накануне меня вызвал к себе мэр города.

– Кажется, вы пригласили студентов-коммунистов?

– Мы пригласили всех студентов.

– Среди них есть коммунисты. Произойдут демонстрации. Неужели вы хотите, чтобы в театре кричали: «Барро – коммунист!»

– Я счел бы это неуместным, когда играют произведение Поля Клоделя. А сколько же их, этих студентов?

– Мы выявили человек двенадцать.

– Но это ничтожно мало для столь прочного режима, как вага.

– Приказа отменить спектакль мы вам не даем, но на вашем месте я бы от него отказался. В случае эксцессов мы ни за что не отвечаем.

– Господин мэр, зная, что собой представляют агенты-прогокаторы, думаю, и в самом деле, лучше отказаться от утренника.

Многие студенты приехали из других городов, вплоть до Кордовы и Тукумана. Вокруг театра собралась огромная толпа разочарованных. Мы «тайком» раздали им билеты на вечерний спектакль.

Вечером мы играли перед переполненным залом. Хор в «Христофоре Колумбе» произносит такие слова:

«Лучше сделать небольшую уступку, нежели утратить все!»

История собаки

В те годы у нас была прелестная собачка – пудель Подружка. Всякий раз, когда мы вытаскивали чемоданы, начиналось отчаяние – «конец света». Она забиралась под мебель, пряталась в углах: мучительное зрелище.

Когда начался очередной ритуал с чемоданами перед второй поездкой в Южную Америку, Подружка, как обычно, впала в отчаяние, и у нас, как обычно, сжалось сердце. Но вот мы отрываемся от чемоданов и ищем ее, чтобы утешить, а заодно утешиться самим. Тщетно. Отказавшись от поисков, возвращаемся к чемоданам... Она распласталась в одном из них среди костюмов, как рубашка, расправив уши и глядя умоляющими глазами. Двое суток спустя мы выправили ей документы, медицинскую справку. Обрубок ее хвоста радостно вилял.

Она строго соблюдала расписание пароходной жизни. В полдень, когда пассажиры, искупавшись в бассейне, пили аперитив, слышался всплеск. Это Подружка, переждав всех, ныряла в воду сама. В файф-о-клок она, словно английская леди, ждала, когда откроются салоны.

Дезайи прихватили с собой Брияра – огромного пса, который умудрялся незаметно проскальзывать на таможне или в гостиницах. С нами путешествовала также пара голубей, необходимых по ходу действия пьесы Клоделя. Голубка снесла яйцо над Андами.

Сантьяго, Чили

Крепкий, мужественный народ – крестьянской закваски и в то же время интеллигентный. Между нами сразу установилось взаимопонимание. Мы ближе познакомились с Пабло Нерудой, которым я восхищался и прежде.

Я отыскал следы Жуве и его труппы. Жуве, в годы войны добровольно удалившийся в изгнание, многое выстрадал. Несчастья в личной жизни, смерть Жироду в Париже. Смерть одного из его самых старых товарищей – Ромена Буке, очаровательного актера, наивного, поэтичного. Он был похоронен в Сантьяго.

Возможно, виною Анды, но в Чили мы чувствовали себя намного дальше от Франции, нежели на восточной стороне континента.

В тот день я был настроен на меланхолический лад. Мадлен отпустила меня одного. Сначала я отправился на кладбище – великолепный парк, где поработали студенты. Нашел урну с прахом Буке – соту в пчелином улье. Цветы – две чилийки поддерживают память о «нашем» товарище.

Затем среди одноэтажных домов привокзальной улицы ищу некий ресторан, куда, по слухам, охотно наведывался Жуве. Название одного мне «что-то» говорит. Не здесь ли это? Стучу. Оказывается, я попал в дом терпимости. Выползая из-под мятых простынь, ко мне направляются две заспанные девицы. «Ресторан чуть подальше». «Извините». Иду дальше и попадаю во «французское» бистро, потому что его стены оклеены плакатами, как на наших железнодорожных вокзалах. Чтобы воспоминание о Жуве не угасло, хозяин окружил себя видами всех наших провинций. Среди этих реликвий главная – фотография самого Жуве.

За едой я предавался мыслям о большой актерской семье, разъезжающей по белу свету. Мы идем по стопам друзей и соотечественников. В этом есть что-то от жизни пилотов, совершающих рейсовые полеты, что-то от жизни разведчиков – мы разведчики человеческого сердца.

Еще немного, и наше третье путешествие обернулось бы трагедией. В 1961 году одна катастрофа следовала за другой. Гастроли, как обычно, начались в Бразилии. На сей раз оттуда мы летели прямо в Буэнос-Айрес, чтобы на обратном пути побывать в Монтевидео⁶¹.

Нас принимают в знаменитом театре Сервантеса. Первый спектакль прошел блестяще. На следующее утро меня спозаранок будит телефон. Кто-то говорит:

– В театре пожар.

И вешает трубку. Приняв это за чью-то глупую шутку, на всякий случай иду в театр. Неправда – бегу! Й прибегаю в тот самый момент, когда крыша над сценой обрушивается. Вместо двенадцати тонн декораций теперь в глубине огромной впадины покоится гора обугленных предметов.

Главный электрик оплакивает старого друга – орган. Мы возили его с собой пятнадцать лет, теперь он плавает в воде. Самое поразительное в пожаре – несоответствие между запахом гари и картиной наводнения... В темных коридорах ноги шлепают по настоящему ручью, и продвигаешься, держась за толстые пожарные шланги, напоминающие кишки в брюхе Гулливера.

Катастрофа разразилась в субботу утром. Благодаря гостеприимству аргентинских друзей нас принял, как и в первый раз, театр Одеон, и в понедельник вечером мы сумели возобновить представления.

Вдобавок к этому Мадлен, оступившись на лестнице в плохо освещенном коридоре, сломала ногу. И все-таки она будет играть, ценою неслыханных страданий, такая же грациозная, как обычно!

Несмотря ни на что, пребывание в Буэнос-Айресе закончилось красиво: на прощальном приеме, тем более горячем, что все понимали, каких усилий нам это стоило, Мадлен очаровательно развеселила присутствующих. Говоря о взаимных восторгах, задушевной дружбе, исключительном взаимопонимании, которые свыше десяти лет связывают нас с аргентинцами, она сказала:

– Мы и на этот раз сумели зажечь город!

Руины театра Сервантеса еще дымились.

Я дал себе обещание посетить Тукуман в память о временах Христофора Колумба. Мы отправились на борту военного самолета ДС-3 с необогреваемой и негерметизированной кабиной. Мне казалось, что Дезайи готов меня убить. Я и сейчас вижу его мрачный взгляд. Это единственный раз, когда я подверг своих товарищей предельному испытанию.

Тукуман отличает запах сахарного тростника. По мере того как едешь на север, жара усиливается. Нам оказан потрясающий прием. День годовщины Независимости. Окруженный девушками в белых платьях, возлагаю к памятнику огромный букет. Заметив красивый стол и кресла – они чудесно подошли бы нам вечером, – спрашиваю, нельзя ли воспользоваться ими в качестве импровизированной декорации.

– Это стол, на котором был подписан договор о Независимости.

– Ах, извините!

Вечер затянулся до пяти утра. Присутствующие оказались в курсе всех дел.

– Расскажите нам про смерть Робера Десноса!

Да, так было в Тукумане. И так было повсюду.

На обратном пути возникла угроза циклона. Мы сделали вынужденную посадку в Кордове. А назавтра нам предстояло покинуть Аргентину. Нельзя было опоздать на боинг – нас ждали в Монтевидео. Описав огромный крюк, нам удалось обойти циклон.

Назавтра мы вылетали. Еще не набрав достаточной высоты, боинг захвачен циклоном. Молния ударила по крылу и оперению. Сто тридцать тонн делают петли. И вот, все в ушибах, мы валяемся под грудой чемоданов. Прп шквалах ветра летчик круто идет на посадку, буквально падает. Наконец самолет катится по взлетной полосе.

Затем мы вылетаем в Байю – одип из красивейших городов мира. В отеле Мадлен обнаруживает, что у нее украли драгоценности. Все дорогие сувениры нашей совместной жизни. Изумруд, подаренный ей Ануем за «Репетицию», сапфировая ветвь за «Займись Амелией», аквамарин в память о нашем первом визите в Рио...

Отчаяние. После пожара, циклона, сломанной ноги, а теперь кражи всех этих сувениров она уже близка к нервной депрессии. Причин более чем достаточно.

Но нам предстояло открыть театр в Бразилиа: желая оказать честь Франции, Бразилия пригласила нас для торжественного открытия сцены будущей столицы.

Двойное впечатление от Бразилиа непередаваемо. С одной стороны, город – пунктирная гравюра в сетке широких дорог протяженностью в несколько километров, обрамленных полями сорняков. На улице Посольств пока что одни таблички. Посольство Франции – деревянный барак. Центральная площадь, окруженная дворцами, завершена. Строительство театра заканчивается. Когда мы играем, большие крысы шныряют между ног. Великолепный собор венчает огромная бетонная корона. Спрашиваю у архитектора Нимейера:

– Это корона девы Марии?

– Не знаю. Я черпаю вдохновение в грозди бананов.

Какая разница? Эффект достигнут.

С другой стороны, рядом с этой потенциальной столицей, предназначенной для будущих времен, – город, кишащий людьми, своего рода гигантский кемпинг, приютивший огромное население, выбранное для строительства другого города. Условия жизни трапперов. Так, по моему представлению, строилась Америку.

Мы возвращаемся через Рио. Наступил ли конец нашим испытаниям?..

Нам предстоит преодолеть еще десять тысяч километров. Все чувства напряжены до предела. Полночь, а мы скучились в аэропорту посреди задыхающейся толпы. Мадлен, обессиленная, продолжая страдать от боли, не знает, где бы ей примоститься и отдохнуть. Похоже, что она, как говорится, «дошла». Вот она присела на дорожный несессер с туалетными принадлежностями. Послышался треск. Открываю крышку – зеркало разбито вдребезги! В начале гастролей, как-то вечером, нас оказалось за столом тринадцать человек!. Смотрю на свои часы: они только что перестали идти. Само время уже остановилось. Все разладилось.

Мы приглашены иа посадку. Оказывается, наш самолет поведет тот же самый пилот боинга, с которым мы летели из Монтевидео.

– Командир, надеюсь, что этот полет пройдет лучше.

– Дорогой мсье, пройди он хуже, никого из нас уже не будет, чтобы о нем рассказать.

Труд и... трудности.

Северная Америка

Свой первый визит мы нанесли туда в 1952 году, Жуве опередил нас на год-два. Он играл «Школу жен» в маленьком театре. Его успех воодушевил французское правительство.

В нашем репертуаре шесть спектаклей. Продолжительность гастролей – полтора месяца. Рискованная партия. Для нас настоящая игра ва-банк. В программе: Мариво, Мольер, «Гамлет» по-французски (!), «Процесс», «Займись Амелией», Жан Ануй и пантомима «Дети райка».

Наш путь прошел через Монреаль и Квебек. Маршрут, по которому мы ехали в Канаду, сегодня кажется забавным. Но ведь с тех пор прошло двадцать лет!

Поезд Париж – Глазго. Английский пароход, на котором мы поднимаемся в Сен-Лоран. Стояла осень, куда ни глянь, клены отдавали стране свое золото. Встреча с белочками.

В Канаде цель была достигнута. Я уже рассказывал, как духовенство впервые переступило порог театра Her Majesty’s.

В Нью-Йорк приезжаем поездом. Сол Юрок, знаменитый импресарио, друг Шаляпина, встречает нас на центральном вокзале. Садимся в желтое такси, блестящее, как большой скарабей, и вот мы уже катим по Пятой авеню. Что же я вижу в витринах универмагов, роскошных магазинов? Статуэтки Батиста! Добрая слава «Детей райка» подготовила почву, и Сол Юрок сумел воспользоваться благоприятным обстоятельством. Значит, от нас ждали многого! О да! И это нас ко многому обязывало.

В вечер премьеры состоялся большой прием в «Уолдорфе». Наш посол и мадам Бонне чудесно нам помогали. Публика произвела на нас приятное впечатление. И тем не менее на Юроке лица не было.

Я не понимал, что же все-таки происходит... А между тем званый вечер, на мой взгляд, удался. Несколько минут спустя Юрок возвращается свежий и румяный – в газетах «Таймс» и «Нью-Йорк геральд» появились отличные рецензии на спектакль... Партия выиграна! В Нью-Йорке от премьеры зависит весь сезон.

Пятьдесят дней прошли в атмосфере нарастающего благоденствия. По заказу Юрока увеличен заголовок одной из статей Уолтера Керра «French сап do everything!»⁶². Мы стали «калифами на час». Успех был таким, что мы могли верить – все в порядке. Я рассказываю об этом ради продолжения.

Из Соединенных Штатов нам предстояло в начале января отправиться в Египет. Сезон в Нью-Йорке заканчивался в праздники, и встречать Новый год мы собирались на пароходе «Либерте», где уже были забронированы каюты.

Наш маршрут проходил через Гавр, затем Марсель, откуда, пересев на другое судно, мы должны были плыть в Каир.

31 декабря мы с грустью покидаем Нью-Йорк. Иредставится ли еще случай пережить такие минуты? Должен сразу оговориться: ни из Нью-Йорка, ни вообще из Соединенных Штатов мы никогда не увозили плохих воспоминаний. Я знаю почему и дальше скажу об этом.

Итак, с провожающими нас друзьями являемся в порт – он находится в самом городе.

Я люблю в Нью-Йорке эти суда – прибыв с другого края света, они причаливают на краю улицы, люблю этот город, который «стоит», эти дымящиеся шоссе, эту простоту нравов, когда все слои общества живут бок о бок, эти продуктовые лавочки, куда можно зайти в вечернем туалете или смокинге и купить в бумажный пакет полуфабрикаты, чтобы назавтра приготовить еду прямо в кухоньке своего номера.

В забронированной для нас каюте-люкс распечатываем почту. Иосол Египта в Соединенных Штатах желает нам счастливого пути и большого успеха. Мы знаем, что все наши спектакли в Египте должны пройти с аншлагом.

На улице жуткий холод, а через две недели мы обретем солнце пирамид.

Взволнованные, мы чувствуем, как трансатлантический пароход уже заскользил по воде. Огни города исчезают в тумане. Статуя Свободы машет нам ручкой. Подул ветер, нагоняя шторм Все, или почти все, заболели морской болезнью. Словно сейчас вижу, как мы с Пьером Бертеном, вдвоем, затерялись за длинным новогодним столом перед горой икры, а метрдотель, организовавший этот прием, расхваливает нам меню с интонациями Саша Гитри!

Шторм разыгрался не на шутку. В таких случаях я нахожусь в постоянном движении. Я считаю, что лежать – неправильно. Спускаюсь в трюмы, на тот этаж, где бассейн. Наклон поверхности воды в нем временами достигает 45°. По судну бьют двадцатиметровые валы. Выходить на палубы запрещено – может сдуть ветром.

Мы плывем в этом приятном месиве уже около полутора суток, когда бортовой связист вручает мне телеграмму: Египет длй нас закрыт. Там революция. Негиб⁶³ хочет «избавить нас от неприятностей».

И вот все мы безработные и смешны в своих номерах люкс. «Блеск и нищета бродячих комедиантов».

Конечно, случай из ряда вон выходящий. Тем не менее надо жить, и я чувствую ответственность за коллектив. Последующие три дня проходят в обмене телеграммами. Мы организуем импровизированное турне.

«Либерте» замедляет ход. Море утихает. Теперь мы плывем в «гороховом пюре» ледяного серого тумана. В нем стонут сигнальные рожки. Гавр возникает подобно призраку, едва различимый в грязной вате утра. Наши лица бледны, как этот день. Закутанные шарфами до ушей, мы пропитались влагой, как воздух.

Нам удалось договориться с кинотеатром Гавра, и мы сыграли «Репетицию» Ануя в импровизированных декорациях... На следующий день нас ждал автобус, и мы проехали по дорогам, покрытым гололедом, до Реймса, а оттуда в Кольмар. В Эльзасе у Мадлен стало нарывать горло.

Автобусом дело не ограничивалось – были также поезда, часы ожидания на железнодорожных вокзалах, где мы согревались у чугунных печурок.

Ну и продрогли же они, «калифы на час»!

Но самое прекрасное в этой истории то, что, не говоря о разнице в комфорте, мы встречали здесь такое же человеческое тепло, такой же горячий прием, такую же дружбу, как и у наших американских друзей.

Это был для меня поразительный опыт. Человек повсюду человек. И все, что идет от сердца, головы, нутра, при условии, что это искренне, находит в нем отклик. Невзирая на различия языков. образования, социальной принадлежности, убеждений, театр преодолевает все барьеры и обращается к человеческому в человеке.

Перед лицом театра человек, покинув свою скорлупу, обнажается, как перед лицом смерти. Жизнь предстает перед ним во всей полноте и быстротечности. Наступает передышка для всех сторон. Даже безбожники исповедуют религию жизни. Эта мирская религия и есть театр.

Наша труппа неоднократно возвращалась в Нью-Йорк. «The pride of Paris», мы выступали в самом сердце Бродвея, в Уинтергардене. В «Сити-сентер» «Парижская жизнь» Оффенбаха дала такие же кассовые сборы, как и в «Рэдио-сити». Мы посетили много университетов. Я расскажу об этом дальше.

Каждые наши гастроли в Соединенных Штатах оставляли незабываемые воспоминания. Думаю, это объясняется взаимной искренностью наших чувств. Американского зрителя прежде всего отличает искренность и доверчивость. Если его разочаровать, он отпрянет и вычеркнет вас из своей личной «географии». Напротив. если он встретит такую же искренность и доверие, если найдет пищу для своего любопытства или хотя бы обещания его возбудить, он примет вас и будет хранить верность.

Меня лично всегда притягивало к американской публике то, что она молода сердцем. Наша последняя большая встреча с ней состоялась совсем недавно. Мы показывали «Рабле». Поговорим об этом в конце.

Центральная Америка. 1956 год

Мы вылетаем из Орли утром на борту «Супер Констелейшн» компании «Эр Франс», рейсом «Специальный парижский». Наш путь в Мексику пройдет через Нью-Йорк. Мы проложим новую трассу: Мексика – Перу – Эквадор – Колумбия – Венесуэла. По ходу действия я продолжу это приключение до Карибских островов. Домой мы возвращаемся через Пуэрто-Рико на пароходе «Антильские острова». (Вот идеальный вариант судна-полпредства, именно то, что подошло бы для нашей цели.)

Все прошло хорошо, было множество перипетий, это один из наших красивейших дальних перелетов. Интерес подобных встреч с людьми заключается прежде всего в обмене-, мы получаем столько же, сколько даем. И вот, осознав исключительность данного кругосветного путешествия, я хотел, чтобы им насладились все мои товарищи – даже если я и потеряю немного денег. Мы договорились, что время от времени им будут предоставляться тридцать шесть «пляжных» часов.

Итак, пусть успех, репертуар, конференции, официальные приемы отойдут на задний план. Ограничимся заверением, что гастроли удались на славу. И поговорим о приключении, по ходу его иногда возвращаясь к театру.

Мексика

На земле есть несколько колыбелей человечества, но я обнаружил немало общего между бассейнами Средиземного и Карибского морей.

Народ майя ассоциируется у меня с греками, ассирийцами и персами. Ацтеки – их римляне. Тольтеки напоминают итальянский Ренессанс. У ольмеков раскосые глаза азиатов. Когда разъезжаешь по Мексике, это впечатление подтверждается.

Три недели, проведенные в Мексике, где мы выступали в театре Bellas Artes⁶⁴, позволили нам посетить окрестные храмы.

При осмотре Теотихуакана у меня был превосходный гид – Долорес дель Рио. Она познакомила меня также с необыкновенным собором Пресвятой девы Гуаделупской.

Что нравится мне в Мексике, так это люди необычайно сильного и мужественного характера – результат слияния индейской крови с испанской.

Красота архитектуры храмов свидетельствует о высокой культуре индейцев. Здесь еще встречаются кровавые жертвоприношения. Никогда я так не ощущал силы католической веры, как в соборе Пресвятой девы Гуаделупской. Долорес дель Рио обладает этой силой. Она показалась мне очень красивой – и внешне и пылом своей души.

Благодаря протекции нашего посла Жоржа Пико, с которым мы когда-то познакомились в Аргентине, благодаря связям нашего атташе по культуре, благодаря любезности мексиканского правительства в конце гастролей нам выделили специальный самолет для экскурсии на Юкатан. В Мериде очень теплое море. Мы посетили Чичен-Ицу, Уксмал. Побывали в сердце народа майя. Там крестьяне не пашут землю, а поджигают растительность. Испытываешь поразительное чувство, когда едешь полями, опустошенными огнем. У нас, привыкших к виду ровных борозд пашни, такая картина хаоса и опустошения вызывает странное ощущение. Но пепел служит удобрением, и это не варварство, а просто другой метод обработки земли. Скальная порода не позволяет лемеху плуга углубиться в почву. Цивилизация майя не уступала в мудрости халдейской.

Рекомендую молодоженам провести медовый месяц в Майлэнде (Чичен-Ица) – при условии, что их не покусают овальные паучки, которые за несколько часов отсылают ad patres⁶⁵... Мы провели часть лунной ночи на стадионе Чичен-Ица, слушая гитаристов... Это было почти столь же волнующим, как и Дельфы.

Там все изящно, все пропорционально человеческому росту. В Уксмале абстрактное оформление построек эпохи майя превосходно контрастирует с декоративными витыми змеями тольтеков. Подобно любому робкому и внимательному ребенку, я испытал на Юкатане такое чувство, будто соприкоснулся с нашими предками – гражданами мира.

Мне хотелось бы побывать там еще раз.

Получив два дня передышки, чтобы прийти в себя, наши товарищи разъехались кто куда: в Акапулько, Паланко, на другие экскурсии. Мы снова собрались всей труппой на аэродроме в Мехико, и каждый явился со своим «уловом». Если хочешь, чтобы актеры были глашатаями человечества, обязательно надо время от времени давать им «перезарядить» сердце и ум.

Оркестр Мариакиса играл для нас на прощанье в цветущих садах аэродрома, где мы сели на ДС-7, прозванный «самолет-молочник», потому что по дороге в Лиму он останавливается повсюду – в Гватемале, Сальвадоре, Никарагуа, Коста-Рике и Панаме. После каждого перелета – часовая промежуточная посадка.

Мы буквально приклеились к иллюминаторам. Сколько красоты за такой короткий промежуток времени! Теряешь представление обо всем. Фанатики путешествий дрожали от восторга. На каждой остановке хотелось углубиться в природу. Стоило дверце самолета открыться, и нас обдавало жарой, как из парильни, а от всякого рода сильных, резких запахов щипало в ноеу... Массивы зеленых лесов, озера разных цветов, черный дым вулканов.

Мы были счастливы побывать, пусть и недолго, в этих крошечных странах с их приветливыми жителями – хотя бы при таких обстоятельствах.

Из Панамы самолет дальше лететь не может. Почему? Существует правило: на всякую сломанную деталь полагается иметь запасную. В самолете произошла поломка, деталь заменили, и тем самым запасной уже не стало. Самолет не имел права взлететь. Так мы получили два дня ожидания в Панаме.

Автобус отвез нас в город, в отель «Эль Панама». Будь я писателем, я провел бы в этом отеле три месяца. Он функционирует двадцать четыре часа в сутки. Помимо того, что это обычный отель для путешественников, при нем имеется игорный зал. Это сущий ад: среди скопища чемоданов, изнуренных туристов расхаживают женщины в вечерних туалетах и мужчины в смокингах; одни завтракают, другие пьют виски.

Нам предоставили два номера – «для мальчиков» и «для девочек». Влажная жара и кондиционированный воздух непрестанно вынуждают нас бросаться то под душ, то под одеяла. Что касается сна – это вещь невозможная, немыслимая, о нем надо просто забыть. В конце концов мы с Мадлен отыскали комнатушку, чтобы чуточку отдохнуть. В три часа ночи дверь распахивается, и на нас надвигается металлическая кровать с сеткой. Мы прогоняем горничную. Снова пытаемся вздремнуть. В пять утра дверь опять хлопает, и мы вскакиваем, как чертики, из-за шума огромного пылесоса. Суматоха за суматохой. Всех сгоняют в автобус – пора возвращаться на аэродром. Вот мы и у самолета. Ложная тревога – деталь еще не прибыла. Возвращаемся автобусом в отель. Пьем кофе с молоком. А рядом с нами заядлые игроки хлещут шампанское.

В городе растут умопомрачительной красоты «пламенеющие» деревья. Я направляюсь к знаменитому каналу. Коренастые индейцы в белых соломенных шляпах поверх черных кос носят детей на спине. По каналу скользят пароходы. Их борта почти касаются берегов. Нас принимает консул и устраивает симпатичный импровизированный прием. У нас хватило бы времени выступить в Панаме. Сожалею о такой упущенной возможности.

Не здесь ли я посетил также и чудесное кладбище? Огромный парк на английский манер, там и тут цветущие кусты. Маленькие надгробия с газоном неприметно указывают на могилы, и всюду «бесшумно» звучит классическая музыка, словно перешептываются души. Поразительное впечатление!

Наконец мы летим дальше. В Лиме нас встречает прилетевший ранее Леонар со своим штатом.

Перу

Когда мы улетали из Франции, Перу не входило в нашу программу: казалось, там ничто не оправдывало присутствия французского театра. К счастью, незадолго до этого туда получил назначение новый посол Франции господин Леон Брассер – энергичный молодой человек, быстро принимающий решения. Он связался с некоторыми французскими промышленниками, проявляющими к Перу интерес на будущее (шоссейные и железные дороги), и собрал лепту, позволившую нам сделать крюк. Он оказался прав: было бы явной дипломатической ошибкой, посетив Эквадор, не остановиться в Перу, у его соседа!

Поначалу речь шла об одном-двух представлениях. Мы пробыли там девять дней и играли в Лиме не только в театре, но и в посольских садах, где, например, состоялся вечер, на котором присутствовал сам вице-президент Перу. Посольские сады – великолепные театры под открытым небом. Самшитовые ограды подстрижены так, что напоминают планировку итальянского театра. Мы давали «Амфитриона» Мольера. Деревья в этом саду разрослись настолько пышно, что я стоял на ветке на высоте семи метров с крыльями на ногах и с жезлом Меркурия в руке.

Посол распорядился построить огромный навес. Была приглашена вся перуанская gentry⁶⁶ с духовенством во главе. Вечер затянулся до поздней ночи из-за обильных возлияний. Мы весело чокались с епископами – это было великое примирение церкви с театром.

Перу – великолепная страна. Дорога по берегу Тихого океана пролегает то через пустынные районы, то через узкие долины с пышной растительностью. Тут хорошо произрастает зелень, и сельское хозяйство процветает. В те годы Перу показалась мне оплотом кастильской аристократии. Именно здесь сохранились estancias – обширные поместья, где царит патриархат. Это как оы единая семья. Хозяин пользуется тут неограниченной властью. Он хранит военные билеты всех мужчин у себя в конторе. Раньше у каждого такого поместья была своя тюрьма. Но по вечерам «сеньоры» и «слуги» вместе танцевали и играли на гитаре. По крайней мере мы присутствовали на одной такой вечеринке.

Среди наших фанатиков путешествии Майен реагировала на все особенно экспансивно: бурно восхищалась каждой скалой, покрытой гуано, каждым поворотом дороги, каждой уходящей вдаль аллеей сада.

– О, какое странное животное! – как-то вскричала она.

– Но, мадемуазель, ведь это осел!

У восторженности свои миражи.

Как и в Мексике, я выделил труппе два «пляжпых» дня, что позволяло каждому немножко просветиться. Актеры использовали это время для экскурсии на Мачу-Пикчу, через Куско. Мадлен, которая неважно себя чувствовала и к тому же берегла силы для тиранической роли Химены, и на этот раз пожертвовав собой, осталась в Лиме.

Легкие самолеты оборудованы четырьмя моторами – им приходится преодолевать цепи высоких гор. Воздух на высоте свыше восьми тысяч метров разрежен, и пассажиры вынуждены дышать кислородом из баллонов. Несмотря на клаустрофобию, я не испытывал никакого страха – любопытство брало верх.

Посадка в Куско на красной земляной взлетной дорожке на высоте примерно четырех тысяч метров над уровнем моря. Знакомство с первыми ламами. Куско – город из сказки: он наполовину относится к эпохе инков, наполовину к эпохе Великого века испанского владычества. Пересадка в небольшой железнодорожный состав, который змеей ползет в гору. Легкий спуск. Далее нечто вроде грузовика поднимает нас к знаменитым руинам. Пока мы ехали, я все время поражался работе инков – огромные террасы на высотах Мачу-Пикчу (на память приходила замечательная поэма Пабло Неруды⁶⁷); скопление колоссальных камней; а выше – склоны Анд в лианах и орхидеях; неправдоподобные каменные глыбы, обтесанные так, чтобы держаться, не распадаясь, без всякого цемента даже при сильнейших подземных толчках. Здесь ощущается работа гигантов. Что касается форм, Пикассо не сделал бы лучше.

Спускаясь по каменистой тропинке, мы услышали пенье индейцев. Скоро они нам повстречались. То была похоронная процессия. Труп несли на носилках. Я и сейчас вижу, как ноги мертвеца раскачиваются в такт с теми, кто шел, весело распевая. В воздухе витала какая-то метафизическая радость.

Авария в Талара

И на этот раз Леонар и его подопечные уехали дальше – в Кито – раньше нас. Покидая Перу, мы были рады узнать, что Мольер, Клодель, Ануй и Мариво – а немного и те, кто играл их пьесы, – сослужили службу промышленникам, которые помогли нам приехать в Перу, – заказы на шоссейные и железные дороги, кажется, были подтверждены.

Над Лимой часто стелется густой туман. Самолет взлетает в «гороховом пюре», но пять минут спустя уже летит в чистом небе, п Анды при ослепительном свете выглядят белозубой собачьей челюстью.

Желая доставить нам удовольствие, наш пилот совершил слаломный полет между вершинами. Какое ошеломляющее зрелище! В небе все оттенки голубого и зеленого – от сапфира до изумруда. На земле темная зелень глубоких озер контрастировала с яркой зеленью лесов и ослепительными радужными переливами ледников. Зрелище было настолько красивым, что показалось мне «посягательством». Нельзя соперничать с богами!

Только я попросил летчика прекратить безрассудство, как самолет сильно тряхнуло. Один мотор вышел из строя. Будучи уже не в состоянии держаться на высоте, самолет начал скользить вниз. Держа со всей осторожностью курс на долины, мы сумели выбраться из пасти скал и льда, обходя клыки этого огромного зверя. Вот появилась узкая полоска земли, покрытая растительностью; вдали вырисовывалась бахрома океана. Темные линии нефтепроводов послужили нам ориентиром и привели в Талара, один из промышленных пунктов со сравнительно крупным аэропортом. Посадка прошла благополучно.

И вот мы застряли в Талара, на южном берегу залива Гуаякиль. Сам город того же названия расположен севернее, на его противоположном берегу. Знойная жара. Первое представление – «Мизантроп» – должно состояться вечером того же дня в Кито. Похоже, спектакль находится под серьезной угрозой. Катастрофа! Связываемся с Кито по радио. Нам отвечают;

– Посылаем вам ДС-3.

Тем временем механик нашего большого самолета пытается ликвидировать неисправность. Под палящим солнцем он полностью разобрал мотор, чем напомнил мне Шарло⁶⁸, когда тот разбирает будильник. От нечего делать мы толпимся вокруг механика, который время от времени говорит нам по-французски: