Текст книги "Дитя Всех святых. Перстень со львом"

Автор книги: Жан-Франсуа Намьяс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)

Ноги еще какое-то время продолжали свой жуткий танец, а потом вдруг вытянулись одновременно и застыли, неподвижные и совершенно прямые, как две торчащие из земли палки.

Епископ обернулся к толпе:

– А теперь займемся бесноватыми. Кто тут у них за вожака?

Солдат, который привел Франсуа на площадь, вытолкнул его вперед.

– Вот он его убил.

Епископ с любопытством посмотрел на Франсуа.

– Зачем ты это сделал?

– Сир епископ, они распяли двух невинных евреев.

– Так ты, значит, защищаешь евреев?

– Нет, сир епископ, я защищаю невинных.

Епископ сошел с коня, приблизился к Франсуа и протянул ему руку с перстнем для поцелуя. Франсуа опустился на колени.

– Кто же ты, дитя мое, чтобы держать столь благородные речи?

– Франсуа де Вивре, сир епископ. А это вот мой брат Жан. Наш отец пал со славой при Креси, а мать умерла от чумы, желая спасти нас. Мы заблудились.

– И что же, у вас больше не осталось никого из родных?

– Есть мой крестный, Ангерран де Куссон, он еще жив.

– Мне знакомо имя де Вивре, а также и де Куссон. Я велю проводить тебя к твоему крестному.

Епископ повернулся к бичующимся.

– Если бы ваш главарь был жив, я бы приказал повесить его. Но вас я пощажу. Ступайте по домам, ваша земля и орудия давно дожидаются ваших рук. А теперь – помолимся. Только по молитвам нашим согласится Господь избавить нас от этой пагубы…

***

Чума действительно пошла на убыль. Она двинулась дальше на север опустошать полнощные страны и улеглась сама собой в 1350 году. В Западной Европе она сгубила примерно двадцать пять миллионов человек, из которых десять миллионов – в одной только Франции, то есть примерно половину населения.

Ангерран де Куссон уцелел во время «поветрия». Франсуа и Жан де Вивре, сопровождаемые людьми епископа, прибыли в его замок в конце 1349 года. Франсуа было двенадцать лет, Жану – десять, но оба были развиты не по годам, один – физически, другой – умственно… Едва завидев дядю, Франсуа даже не дал ему времени задать какой-либо вопрос. Он объявил торжествующе:

– А я убил человека в бою! Я дрался плеткой, как боевым цепом! Я теперь научусь владеть цепом лучше всех!

Жан вздрогнул.

– И это все, что ты вынес из пережитого нами?

Франсуа повернулся к своему младшему брату, смерил взглядом разницу в их росте и ответил с яростью, удивившей даже его самого:

– Да!

Часть вторая
СТРАНСТВИЯ ФРАНСУА

Глава 5
БИТВА ТРИДЦАТИ

Род де Куссон был гораздо богаче, чем род де Вивре. Владения его были обширнее, земля – лучше, крестьяне, ее обрабатывающие, – куда многочисленнее. Да и золота и драгоценностей в сундуках, благодаря некоторому числу весьма удачных браков, куда больше. Было это заметно и по замку. Если замок Вивре строился несколькими поколениями владельцев без всякого плана и был неказист, то замок Куссон имел поистине гордую стать. Он был строен и величав, прямо на загляденье, так что казался сошедшим с какой-нибудь гравюры. Уже само его местоположение считалось замечательным. Он был возведен на речном острове. Река Куссон, впадавшая в море, вовсе не была большой, но именно в этом месте она неожиданно разливалась и достигала значительной ширины. Кругом расстилались широкие, изобилующие зеленью луга, что, вместе с плакучими ивами, окаймлявшими берега, представляло собой чрезвычайно умиротворяющую картину. Замок казался необычайно высоким лишь по контрасту.

Своими очертаниями остров напоминал ромб метров двести в длину и немногим более ста – в ширину. В этот ромб плотно вписывался замок. Обводные стены, сложенные из белого камня, отражались в спокойной воде Куссона, придавая всему строению сходство с большим кораблем. Дозорный ход поверх стен был двухэтажным. Нижний этаж – основной – имел необычайное значение в случае осады (как это будет видно потом) и представлял собой крытую галерею с навесными бойницами, далеко выступающую над водой. Второй этаж обладал классическими очертаниями с чередующимися амбразурами и зубцами. Там, каким бы ни был час суток или время года, всегда виднелись силуэты людей в доспехах, поскольку замок Куссон защищал многочисленный и закаленный в боях гарнизон.

Остров соединялся с сушей двухпролетным подъемным мостом. На берегу стояло предмостное укрепление – барбакан – зубчатая башня, способная укрыть небольшой отряд, ворота которой преграждали путь на первый пролет моста. Посреди реки росла вторая башня, идентичная первой. От этого второго барбакана отходил следующий пролет подъемного моста, ведущий уже непосредственно к замку.

Внутреннее устройство замка делилось на две части. Изнутри к обводной стене прилегала узкая полоса земли, где размещались поля, огороды и стада домашнего скота; а в самом центре высился донжон, представлявший собой настоящий второй замок внутри первого.

Его опоясывала кольцевая стена, почти такая же высокая, как внешняя, и водяной ров, через который был перекинут еще один подъемный мост. Из стены выдавались выступами четыре круглые башни под остроконечными шиферными кровлями. Именно они придавали замку его характерный силуэт – вкупе с пятой башней, расположенной посреди внутреннего двора донжона; эта была примерно такой же высоты, что и остальные четыре, но гораздо массивнее.

Во внутреннем дворе донжона имелась также церковь изящной архитектуры. К ней примыкало еще одно здание, двухэтажное, в котором было всего два помещения, занимавших всю длину каждого этажа: в нижнем – трапезная, а в верхнем – зал музыки, оружия и книг.

Семья де Куссон избрала своим жилищем не центральную башню донжона, превращенную в караульню, но одну из четырех внешних башен, так называемую Югову башню, поскольку первым в ней поселился именно Юг де Куссон. Там-то и располагалась лаборатория, в которой он предавался алхимии и прочим таинственным изысканиям. Но с тех пор как хозяином замка сделался Ангерран, дверь туда ни разу не открывалась. Именно в Юговой башне была теперь и комната Франсуа.

Она находилась на самом верху, и из двух ее стрельчатых окон, снабженных стеклами, как и все остальные в замке (что по тем временам было крайней роскошью), открывался восхитительный вид на реку Куссон и на окружающую замок местность. Никогда раньше Франсуа не видел ничего подобного. Был он поражен также трапезным залом, освещавшимся люстрой со вставленными в нее факелами, и залом второго этажа с его собранием доспехов, полками, ломящимися от книг, а также всевозможными музыкальными инструментами.

Однако больше всего восхищали Франсуа в замке Куссон не красота и удобства, которые он предоставлял своим обитателям, но военные качества сооружения. Мальчик неустанно обходил замок по бесконечным дозорным ходам и тропам, выглядывал наружу сквозь бойницы и амбразуры, прикидывая угол стрельбы. Он рассматривал склады оружия, которым был снабжен замок для обороны: ядра, уложенные на стенах в пирамиды, – чтобы сбрасывать на осаждающих; тяжелые станковые арбалеты и катапульты, способные метать камни или огромные стрелы.

Но все это обилие материальных благ меркло по сравнению с одним абстрактным понятием, которое, однако, приобрело для Франсуа характер завораживающий и даже магический: замок Куссон был НЕПРИСТУПЕН.

Он действительно был неприступен – благодаря своему знаменитому местоположению. И хвастовство его владельцев здесь ни при чем: то был факт установленный, неоспоримый, принятый как остальными сеньорами, так и (с некоторым раздражением) даже самими герцогами Бретонскими.

Размеры замка Куссон, высота его стен, количество и размещение защитных приспособлений делали его неуязвимым для любого штурма. Разумеется, всегда оставалась, как это водится в подобных случаях, возможность обложить замок со всех сторон и морить осажденных голодом. Но именно здесь это стало бы напрасной потерей времени. Река предоставляла сколько угодно питьевой воды, а что касается продовольствия, то гарнизону достаточно было просто ловить рыбу. Для того-то в обводной стене и были устроены ряды бойниц, нависающих над волнами. В случае осады требовалось просто спустить лески вдоль стен, и изобилующая рыбой река Куссон будет бесконечно долго снабжать пропитанием все население замка.

На памяти сеньоров де Куссон никаких осад уже не было, ибо не находилось безумцев, желающих растрачивать силы и средства на предприятие заведомо безнадежное. Впрочем, во времена более древние нечто подобное все же случалось. Именно это и побудило Боэмона де Куссона, первого носителя титула, обосноваться на острове, когда он вернулся из крестового похода.

Факты, хоть и доподлинные, с течением веков превратились для местных жителей в легенду, в легенду о святой Флоре. Восходит она к черной эпохе норманнских набегов.

Как и остальную Бретань, этот край беспрестанно разоряли викинги, ужасные воины из северных стран. И вот как-то раз, около 930 года, вверх по течению Куссона поднялись два драккара, имевших на борту примерно сотню воинов под началом некоего Сигурда. Об их приближении дозорные не успели сообщить, поэтому внезапность нападения врагов была полной, а резня, которую те учинили, – столь чудовищной, что даже четыре века спустя местные крестьяне сохранили о ней жуткие воспоминания. Норманны прошли огнем и мечом по всей области, причем с какой-то особенной яростью набрасываясь на монастыри и прочие святые места.

Наконец, они уже собирались удалиться, прихватив с собой богатую добычу и сотню пленниц, как вдруг Сигурд, к удивлению собственных людей, решил остаться. Он велел сжечь драккары и обосновался на острове. Когда уцелевшие крестьяне вернулись в свои опустошенные деревни, то с ужасом обнаружили, что остров огорожен частоколом, а за ним дымятся многочисленные костры: норманны превратили его в свое логово!

Тут-то и начался кошмар. В течение многих недель они пировали, пожирая съестные припасы крестьян и развлекаясь с их женами. Когда какая-нибудь из них надоедала им, они убивали несчастную, и ее видели плывущей вниз по реке со вспоротым животом. Когда викинги прикончили почти все съестное и у них оставалось всего несколько женщин, они вновь принялись разорять округу.

На этот раз крестьяне предпочли сами пойти им навстречу. Они предложили добровольно доставлять захватчикам продовольствие и самых красивых девушек. Те согласились, что не помешало им, впрочем, время от времени устраивать охоту на человека – просто так, потехи ради.

Из набегов они приводили добычу – взрослого или ребенка – и насаживали ее на один из кольев своей ограды. Спустя двадцать лет, когда на частоколе уже места свободного не оставалось, крестьяне, изнемогая от страданий, взмолились, наконец, о помощи к герцогу Бретонскому Алену II по прозванию Крученая Борода.

Крученая Борода был отважный военачальник, имевший на своем счету многочисленные победы над норманнами, что по тем временам случалось нечасто. Он собрал войско и попытался овладеть Куссонским островом. Не преуспев в штурме, он взялся за осаду. Вот тогда-то в полной мере и проявились все достоинства этого места. Забросив удочки прямо через частокол с насаженными на него скелетами, викинги вылавливали достаточно рыбы, чтобы прокормиться. Через три месяца Ален Крученая Борода снял бесполезную осаду.

Происходило это в 950 году. Однако недолго оставалось радоваться Сигурду и его дружине. В том же году они были поголовно истреблены, и удалось это не кому-нибудь, а женщине. Флора, чье прозвание впоследствии забылось, была молодая девушка из деревни Куссон и, как утверждали, гораздо красивее всех прочих. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, она была избрана в качестве живой дани, обещанной норманнам. Тогда-то она и решила положить конец страданиям своих сородичей и соседей.

Она прихватила с собой пузырек с какой-то отравой, добытый, без сомнения, у местной колдуньи, с тем чтобы вылить его в брагу, когда начнется оргия. Только вот викинги и пленниц принудили пить с собой, так что на следующее утро мертвы были все, включая Флору и ее подруг.

Тело Флоры, которая спасла их, было благоговейно подобрано крестьянами и погребено на куссонском кладбище. С тех пор она стала для всех святой Флорой. А то, что Церковь отказалась утвердить эту стихийную канонизапию под тем предлогом, что Флора, выпив ею же отравленное питье, тем самым совершила грех самоубийства, ровным счетом ничего не изменило. Четыре века миновало, а в Куссоне и по всей округе по-прежнему молились святой Флоре и ставили ей свечи в церквях. Про цветы, которые выросли на ее могиле, ходила молва, будто они способны избавлять от всех немощей души и тела – подобно тому, как и сама святая избавила край от норманнской напасти.

Вот такую историю узнал Франсуа, приехав в Куссон. Он был не слишком впечатлителен, поэтому его ничуть не смущали ужасные подробности этого рассказа. Он даже не пытался представить себе, что на том самом месте, где сейчас гордо вздымаются белоснежные стены, отражаясь в чистых водах реки, святая Флора пила отравленную брагу, унося с собой, как последнее впечатление от этого мира, вид скрюченных трупов, висящих на частоколе. Мальчик усвоил лишь одну вещь: замок Куссон неприступен, он живет в месте, которое ни разу не было взято с помощью вооруженной силы. И это наполняло его гордостью.

Но была у Франсуа и другая причина для радости – сам Ангерран де Куссон.

Его дядя был рыцарем таким же безупречным, как и его отец. И даже более того, ибо ко всем тем качествам, как физическим, так и нравственным, какими обладал Гильом де Вивре, он добавлял немалый ум и образованность. Ангерран де Куссон много читал, любил театр, играл и сочинял музыку. Он имел также собственную жизненную философию – правда, с некоторым оттенком разочарованности, но это, без сомнения, проистекало из того, что он был не слишком счастлив в жизни.

Его мать, Бонна Вандевельде, была фламандкой, дочерью богатого торговца сукном, заехавшего в замок предложить свои товары. Жан де Куссон купил все, включая и тот товар, который ему не был предложен, – в придачу к сукну он попросил и получил девушку. Папаша Вандевельде, ослепленный возможностью породниться с семьей, чье начало восходило к Первому крестовому походу, дал за дочерью немалое приданое. Брак оказался счастливым.

Редко два супруга бывают так несхожи. Бонна, как и многие девушки в ее краях, была крепкая блондинка с пышными прелестями. Жан де Куссон выглядел достойным потомком Юга. Белокожий и темноволосый, он брился каждый день, но все равно его щеки оставались синими. Он был долговяз, имел изможденное лицо и глаза умные и мрачные. Многие не без оснований находили его взгляд тяжеловатым.

Женившись, Жан де Куссон продолжал коротать дни в Юговой лаборатории, что не мешало ему проявлять себя весьма приятным человеком, когда ему доводилось бывать на людях. Этим он, без сомнения, был обязан влиянию своей жены. Бонна, здоровая северная девушка, которой так подходило ее имя[9]9
  Bonne – хорошая, добрая (фр.)


[Закрыть], была, казалось, просто создана для того, чтобы развеять туман и смуту, царившие в душе Жана де Куссона. Своему мужу и господину, тревожимому призраками волков, она принесла два бесценных дара – простоту и улыбку.

Бонна де Куссон умерла в 1318 году, когда давала жизнь их второму ребенку – Маргарите. Для Жана эта потеря оказалась невосполнимой. Отныне он окончательно предался своей тоске и своим демонам. Теперь он почти не покидал лабораторию своего предка и сделался лишь тенью себя самого. Умер он четыре года спустя, поручив заботам старшего, Ангеррана, маленькую Маргариту, в которой обрел собственное подобие.

Физически и духовно Ангерран был похож на мать. От Бонны он унаследовал светлые волосы, столь редкие в роду Куссонов. От нее же достались ему здравый смысл, прирожденное чувство справедливости и верность суждений. Ангерран, страстно привязанный к матери, очень горевал, когда она умерла. Воспитание младшей сестры принесло ему одни разочарования. Ему не удалось разгадать эту своенравную девочку, так цеплявшуюся за мистическое наследие своих предков, которые для старшего брата оставались непонятными. Брак Маргариты с Гильомом де Вивре показался ему настоящим чудом. Но смерть зятя очень его огорчила – и еще больше, очевидно, совсем недавняя смерть самой Маргариты.

Однако настоящая драма в жизни Ангеррана произошла всего одна: он потерял жену. Флора была дочерью деревенского кузнеца. Подобно многим другим, родители дали ей имя местной святой, которое, как считалось, приносит счастье. Флора была, должно быть, так же красива, как и ее далекая тезка-покровительница. Ангерран встретил эту девушку, посещая своих крестьян, как он привык делать время от времени. Случилось это весной 1338 года. Его сестра была уже замужем, его крестник уже родился, и он мог, наконец, уделить время самому себе. Увидев дочь кузнеца, Ангерран испытал такое же потрясение, как и его зять на ярмарке в Ренне. Флоре едва исполнилось шестнадцать. У нее были очень светлые белокурые волосы и ангельская улыбка. Владелец замка де Куссон женился на ней две недели спустя.

Прекрасный сон завершился трагедией. Флора де Куссон умерла через два года, родив мертвого мальчика. По обычаю, их похоронили в одном гробу.

Ангерран был безутешен. Он заказал художнику портрет Флоры, который повесил на почетное место в зале оружия, музыки и книг. Он решил, что отныне в память об умершей каждая комната его замка в любое время года будет украшена цветами. Чтобы иметь их и зимой, он велел устроить во дворе оранжерею.

Но главным его трудом в честь Флоры стала книга. Месяц спустя после ее смерти Ангерран затеял писать рыцарский роман. Многие побуждали его вновь жениться, чтобы с его смертью не угас род де Куссонов, однако он отговаривался тем, что исполнит это, когда будет закончена книга. Но даже и теперь, когда девять лет спустя после смерти Флоры в замке поселился Франсуа, Ангерран все еще утверждал, что пишет ее. Как подозревали, он нарочно опять и опять начинал свой труд сызнова.

Для Ангеррана и Франсуа настала долгая пора совместной жизни. Что касается Жана, то он оставался в Куссоне не больше одной недели. Ангерран пригласил к себе настоятельницу Ланноэ, его крестную, чтобы спросить, не возьмет ли она мальчика к себе, чтобы заняться его образованием.

Как и Франсуа, по прибытии в Куссон Жан проявил живой интерес к замку, вызванный, правда, совсем другими причинами. Равно безразличный и к удобствам, и к военным достоинствам замка, он принялся изучать его темные и пустынные закоулки: подземелья, заброшенные комнаты… Младший сын Маргариты казался настороженным, и можно было подумать, будто он, подобно животным, чувствует присутствие каких-то уже исчезнувших существ, неощутимое прочими людьми.

Конец этим изысканиям положило прибытие его крестной матери. Когда пришли сообщить о ее приезде, Жан как раз бродил вокруг замковых застенков. Мальчик отправился приветствовать крестную в зал оружия, музыки и книг, где она поджидала его вместе с Ангерраном. Он преклонил перед ней колени и встал без единого слова. Некоторое время настоятельница рассматривала этот выпуклый лоб, эти серьезные и проницательные глаза. Она невольно вспомнила Маргариту, которая была когда-то ее воспитанницей. Но в Жане таилось что-то еще, более категоричное. Если в Маргарите за ее интеллектуальной страстью чувствовался вкус к жизни, который рано или поздно должен был взять верх и заставить ее приобщиться к жизни остальных людей, то Жан…

Настоятельница заглянула своему крестнику в глаза.

– Ты хочешь учиться?

– Да, матушка.

– И зачем?

Жан ответил тихим голосом:

– Затем, чтобы выяснить, стоило ли оно того.

Крестная попросила Жана выйти и обратилась к Ангеррану:

– Я возьмусь за него, но он пробудет у меня недолго. Скоро он будет знать все то, что я сама знаю. Как только мальчик подрастет, я отправлю его в Париж, в университет.

– Значит, он станет ученым?

Настоятельница Ланноэ посмотрела на длинный ряд доспехов, укрывавших в боях многие поколения де Куссонов – рода со столь странной судьбой и столь необычными дарованиями.

– Ученым – наверняка. А потом – кто знает… Может, святым, может, Папой, а может… чудовищем.

Она попрощалась с Ангерраном, и Жан де Вивре покинул замок с нею вместе.

После их отъезда Ангерран разыскал Франсуа. Он был счастлив и взволнован. Его крестник стал для него тем сыном, которого не смогла дать ему Флора. Ангерран намеревался сделать из племянника рыцаря столь же совершенного, как и тот, чьи подвиги он воспевал в своей книге. Сир де Куссон отвел Франсуа в конюшню и указал ему на коня. Это был молодой рыжий жеребец, выделявшийся Длинной рыжеватой гривой.

– Нет будущего рыцаря без боевого коня. Возьми этого. Пожалуй, он немного резковат, но ты достаточно крепко держишься в седле. Его еще никак не зовут. Ты сам должен дать ему имя.

Франсуа задумался. Ему вспомнилась неверная Звездочка, покинувшая его в ту ночь, когда умерла его мать. Тогда все и так было черным-черно от чумы… Звездочка – ночное имя, а у этого должно быть имя, напоминающее о свете. Ему подумалось также, что сегодня – первый день его будущего рыцарства. Он сказал:

– Восток!

И вскочил в седло. Восток взвился на дыбы, но Франсуа сумел справиться с ним и прямо от самой конюшни погнал в галоп.

***

Обучение Франсуа де Вивре было суровым и кропотливым. Крестный и крестник каждый день вставали еще затемно, когда звонили хвалу, то есть через три часа после полуночи и за три часа до восхода солнца. Первое упражнение – облачиться в доспехи.

Франсуа снаряжался так, будто отправлялся на турнир или битву. Для начала он натягивал рубаху и штаны, поскольку дядя заставлял его спать нагишом. Потом, помолившись, надевал подкольчужник – длинную льняную, довольно грубую тунику; далее браконьеру – своего рода юбку из железных колец, защищающую нижнюю часть живота. Затем наступал черед поножей, состоящих из трех кованых частей, закрывающих бедро, колено и голень. И последними были солереты – остроконечные металлические башмаки.

Сверху Франсуа надевал обержон – короткую, не доходящую до пояса кольчужку, а поверх всего этого – собственно латы, то есть две широкие стальные пластины, предохраняющие грудь и спину. Последняя деталь была единственной, которую нельзя надеть самому, без посторонней помощи, и эту помощь рыцарю обычно оказывал оруженосец, а Франсуа – Ангерран. Под конец предстояло еще надеть наручи, тоже трехсоставные, как и поножи; горжерен – кольчужный воротник, защищающий шею; стеганый капюшон, предназначенный смягчать удары, и, наконец, шлем, так называемый бассинет – каску с опускающимся забралом. Завершали одеяние рыцаря железные перчатки.

Снаряженный таким образом, Франсуа вовсе не завершал свое упражнение с доспехами. Напротив, все только начиналось. Теперь ему надлежало спуститься в этом облачении по лестницам башни, что поначалу служило причиной многих жестоких падений. Добравшись до внутреннего двора, он должен был через подъемный мост донжона дойти до конюшни, оседлать Востока, объехать на нем вокруг замка, вернуться в конюшню, а оттуда – в свою комнату, где самостоятельно снять доспехи, кроме наспинника, с которым ему опять помогал Ангерран.

Месяц за месяцем Франсуа ежедневно выполнял это утомительное и скучное упражнение, в темноте, за три часа до подъема солнца. Но результат стоил усилий. Самой большой слабостью рыцаря был его вес; Франсуа настолько приноровился к этой тяжести, что чувствовал себя в доспехах так, будто их вовсе на нем не было.

Два следующих часа, остававшихся до восхода солнца, были самыми изнурительными. Под присмотром Ангеррана Франсуа занимался бегом, бросанием тяжелых камней, прыжками в высоту, с грузом и без, и, наконец, в теплое время года, – плаванием во рву. Упражнения на ловкость, такие, например, как метание дротика, казались ему желанным отдыхом. Здесь результаты тоже были весьма ощутимы: из хорошо сложенного мальчика, каким он был еще недавно, Франсуа де Вивре превратился в настоящего атлета, а его сила и ловкость сделались исключительными.

Когда звонили приму, то есть на восходе солнца, Франсуа получал право на плотный завтрак, который оказывался отнюдь не лишним. И только после этого начиналась собственно военная подготовка.

В первую очередь она состояла из конных упражнений. Рыцарь, как указывало само название, прежде всего верховой боец[10]10
  Chevalier – конник, всадник (фр.).


[Закрыть]. Франсуа надлежало стать превосходным наездником, уметь слиться с конем воедино, заставить животное подчиняться себе так, словно оно – продолжение его собственного тела. Восток доставлял Франсуа подлинную радость. С первой же их встречи между юношей и конем установилось полное взаимопонимание, которое больше всего походило на дружбу.

Первым конным упражнением было «чучело». Так называлась деревянная кукла, манекен, вертикально насаженный на штырь и вращающийся вокруг собственной оси. В левой руке «чучела» был щит, а в правой – боевой цеп. Щит был украшен двумя золотыми леопардами на червленом поле, то есть гербом Англии, – во всяком случае, таким он был до того, как Эдуард III присоединил к нему французские лилии в знак своих притязаний на родную страну Франсуа. Принцип упражнения с «чучелом» был прост: следовало на всем скаку ударить копьем в щит и постараться не получить при этом ответный удар боевым цепом. Упражнение было относительно опасным, поскольку неловкое движение могло стоить ученику разбитого черепа. Франсуа, во всяком случае, проворства было не занимать. Раз от разу он становился все более грозным бойцом. Ударив в щит «чучела» с необычайной силой и стремительно пригнувшись, чтобы избежать удара железным шаром на цепи, он оставлял «чучело» бесконечно долго крутиться на своем штыре.

Кроме «чучела» Франсуа выполнял и другие упражнения, касающиеся исключительно верховой езды.

Его товарищами по тренировкам были сыновья солдат замкового гарнизона, которые вместе с ним обучались своему будущему ремеслу. Какими бы упражнениями ни был заполнен остальной день, урок фехтования всегда начинался с меча.

В учебных схватках использовался деревянный меч, но он был такого же размера, что и настоящий, – длинный и широкий, которым можно действовать одной или, по желанию, двумя руками. Сначала под руководством Ангеррана Франсуа и его товарищи учились наносить и отбивать удары. Потом устраивались вольные поединки. В фехтовании Франсуа не отличался особым изяществом, но зато обладал такой силой удара, что если даже противник правильно парировал, то все равно бывал задет, не имея достаточно сил совладать с такой мощью.

Хотя деревянные мечи и имели форму и размер настоящих, но не обладали их весом. Вот почему для следующего упражнения использовались только настоящие. Нужно было, взяв меч в обе руки, крутить его над головой широкими равномерными взмахами. Это называлось «мельница». Тут у Франсуа соперников не находилось. Остальные, устав от этой игры, опускали руки и просили пощады, а юный де Вивре безостановочно вращал мечом до тех пор, пока сам Ангерран не приказывал ему остановиться.

Во дворе замка Куссон обучали также бою на секирах. Но больше всего Франсуа отличался в упражнениях с боевым цепом. Когда мальчик заявил своему дяде, что собирается преуспеть во владении этим видом оружия, он не бросал слов на ветер.

Искусство владеть боевым цепом, самое сложное среди прочих, требовало качеств, редко соединимых в одном человеке: большой силы и необычайной гибкости. В самом деле, ведь рыцарь в ту эпоху бился без щита, а боевой цеп, в отличие от меча, – оружие чисто наступательное и не позволяет отбить ни одного удара. Боец, стало быть, должен научиться уклоняться от них, придав своим ногам проворство, а корпусу – увертливость. По приказу Ангеррана товарищи нападали на Франсуа со своими деревянными мечами – по одному, по двое, по трое, а иногда и все вместе. И этот мальчик, тяжеловес по сложению, научился быть вертлявым, словно домовой, и неуловимым, как блуждающий огонек.

Одним словом, боевой цеп требовал весьма незаурядных атлетических качеств. С этим стальным шаром, утыканным острыми шипами, следовало управляться одной-единственной рукой, и утомление наступало очень быстро. Поэтому Франсуа приходилось целыми часами крутить его над головой или же наносить равномерные удары по стальной пластине, вкладывая в них всю свою силу. После нескольких месяцев такой тренировки его правая рука стала в два раза толще левой.

Все способности и дарования Франсуа лучше всего проявлялись в бою. Крестный заставлял его биться деревянным цепом во всех возможных сочетаниях: цеп против меча, цеп против секиры, цеп против цепа. Смотреть в этот миг на Франсуа было одно удовольствие: казалось, какой-то виртуоз танцует сложнейший балет или насекомое вьется вокруг своей жертвы. Там, куда метил удар противника, юноши никогда не оказывалось, зато, когда ему предстояло ударить самому, он был со всех сторон сразу. Он с такой скоростью вертел цепом, что стальной шар становился невидим, и это гудящее вращение могло останавливать на лету стрелы. Франсуа постоянно проделывал такую шутку: закрутив цепь вокруг оружия противника, одним рывком выдергивал его. В общем, за год Франсуа де Вивре сделался отменным бойцом, и теперь ему оставалось лишь поддерживать себя в форме.

Но ловкости и даже виртуозности во владении оружием все же недостаточно, чтобы стать подлинным воином. Необходимы еще выдержка и стойкость. Надо научиться превозмогать испытания, которые сулит война: голод, жажду, холод, жару. И в этом отношении Ангерран де Куссон, несмотря на всю свою любовь к крестнику, был неумолим. В самые суровые зимние дни Франсуа приходилось разбивать лед во рву и нырять в воду. В самые жаркие дни лета его запирали в оранжерее от полудня до самой ноны. По приказу Ангеррана он был готов в любой момент отказаться от пищи или воды.

Ради желанной цели Франсуа терпел свое суровое ученичество с мужеством и покорностью. Лишь один-единственный раз он чуть не ослушался своего дядю.

Ангерран, желая испытать физическую храбрость крестника, велел положить на внешней стене поверх зубцов дозорного хода узкую доску и приказал Франсуа пройти по ней. От высоты у Франсуа закружилась голова – он заметил это, уже взобравшись на доску и стоя над пустотой. Далеко внизу, вдоль белоснежных стен, струился Куссон, и мальчик испытал вдруг неудержимое желание броситься в эту бездну. Ангерран крикнул:

– Вперед!

Франсуа посмотрел на него в отчаянии и отрицательно замотал головой. Ангерран повторил приказ. Франсуа спрыгнул с доски обратно на дозорный ход и сказал умоляющим голосом:

– Не могу!

Ангерран ничего больше не добавил и куда-то исчез. Вскоре он появился снова, держа в руке перстень со львом. Он нагнулся над амбразурой, зажав драгоценность между пальцами.