Наст. имя: Jean de La FontaineРодился: 8 июля 1621 (Шато Тьери, Франция)
Дата смерти: 13 апреля 1695 (Париж, Франция)

Жан Лафонтен родился 8 июля 1621 года в Шато Тьери. Отец его был незначительным чиновником и небогатым человеком. Будущий поэт учился сначала в деревенской школе, потом в коллеже в Реймсе. Так как от отца он должен был получить в наследство должность сборщика налогов, то некоторое время он изучал и право.

Лафонтен читал Гомера, Вергилия, Теренция, Ариосто, Бок-каччо, восхищался Клеманом Маро и Франсуа Рабле (он называл их почтительно: метр Клеман и метр Франсуа), читал Маргариту Наваррскую и «Астрею» Дюрфе, любил Вуатюра.

Писать Лафонтен начал поздно, тридцати трех лет от роду, в 1654 году. Он опубликовал комедию «Евнух» – произведение еще ученическое, плод его чтений Теренция. Представленный влиятельному тогда министру Фуке, он был обласкан последним, получил пенсию и, продав свою должность и недвижимое имущество в Шато Тьери, переехал на постоянное жительство в Париж. Здесь Лафонтен сблизился с Буало, Мольером и Расином (последний был моложе его на 18 лет). Он так любил своих друзей, что поместил их под именами Ариста (Буало), Желаста (Мольер), Аканта (Расин) в свой роман «Любовные приключения Психеи». В 1665 году были опубликованы его «Стихотворные сказки и рассказы», в 1668 году – «Избранные басни в стихах». Лафонтен в житейских делах был очень простодушен, наивен, а подчас до крайности забывчив и рассеян. Представленный королю, аудиенции у которого он добивался, чтобы преподнести ему томик своих стихов, он вынужден был сознаться, что книжку забыл дома.

Его фривольные новеллы, написанные в духе Боккаччо, принесли ему нерасположение церкви и короля, который одно время противился избранию поэта в Академию. О нем ходило много анекдотов; говорили, что он любит в мире лишь три вещи – стихи, праздность и женщин. Последнее связывали с его фривольными новеллами. Лафонтен не спорил.

Лафонтен умер 13 апреля 1695 года, на семьдесят четвертом году жизни, но остались жить его произведения. Его басни интернациональны. Сюжеты их в большинстве случаев сходны, многие из них ведут свое начало от прозаических басен полулегендарного греческого баснописца Эзопа. Часто основная мысль басни – назидание, «мораль» – бывает та же при тех же сюжетах. Однако каждый

народ вносит свое, оригинальное, своеобразное в изложение

басенного сюжета. У Лафонтена найдем мы известные нам по другим источникам басни о вороне и лисице, о волке и ягненке, о стрекозе и муравье и многие другие.

«Конечно, ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, – писал Пушкин, – но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова. Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо заметил, что простодушие есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов». Политические басни Лафонтена отнюдь не безобидны. Они достаточно язвительны и обнаруживают его демократические симпатии.

Басни Лафонтена народны по своему легкому, изящному юмору, столь свойственному французскому народу, по здравому народному смыслу, вложенному в них, но они в известной степени изысканны, галантны и потому подчас несколько салонны. Вот как, например, рассуждает лиса в басне «Волк и лиса» (лиса сидит в ведре на дне колодца, куда она неразумно опустилась, ища какой-нибудь поживы, и теперь уговаривает волка занять ее место, ибо она-де никак не может доесть находившийся там сыр): «Товарищ, я хочу вас попотчевать, вы видите сей предмет? Это особый сыр. Бог Фавн его приготовил. Корова Ио дала свое молоко, даже у Юпитера, и будь он даже болен, разыгрался бы аппетит на это блюдо». Как видим, лиса весьма учена, очевидно, не менее ее осведомлен в античной мифологии и волк, раз лиса обратилась к нему с подобными литературными реминисценциями.

В баснях Лафонтена мы найдем литературные имена. Имена мольеровского Тартюфа и средневекового адвоката Пателена уже используются здесь в качестве общеизвестных нарицательных имен. «Кот и Лис, как два маленьких святых, отправились в паломничество. То были два Тартюфа, два Архипателена, две проныры...» – так начинается басня «Кот и Лис».

Басни Лафонтена философичны. В одной из них он размышляет о гении и толпе. Эпикура на его родине считали сумасшедшим. Соотечественники обратились к Гиппократу, знаменитому врачу, прося его излечить от безумия философа Демокрита. «Он потерял рассудок, чтение сгубило его... Что говорит он? – Мир бесконечен... Ему мало этого. Он еще говорит о каких-то атомах», – сокрушаются простодушные абдеритяне, призывая Гиппократа.

Предметом басни часто бывают не только пороки людей, но психологические наблюдения, совсем в духе Ларошфуко или Лабрюйера. В басне «Муж, жена и вор» он рассказывает о том, как некий муж, сильно влюбленный в свою жену, не пользовался, однако, ее расположением. Ни лестного отзыва, ни нежного взгляда, ни слова дружбы, ни улыбки милой не находил в жене несчастный супруг. Но вот однажды она сама бросилась в его объятия. Оказывается, ее напугал вор, и, спасаясь от него, она прибегла к защите мужа. Впервые познал истинное счастье влюбленный муж и, благодарный, разрешил вору взять все, что тот захочет. «Страх иногда бывает самым сильным чувством и побеждает даже отвращение, – заключает свою басню Лафонтен. – Однако любовь сильнее. Пример – этот влюбленный, который сжег бы свой дом, чтобы только поцеловать свою даму, и вынес бы ее из пламени. Мне нравится такое увлечение», – добавляет он далее.

В басне о «состарившемся льве» речь идет об унижении или, вернее, границах унижения, которые способен выдержать человек. Всему есть предел, и самое страшное унижение – это оскорбление, наносимое существом презираемым. Лев, гроза и ужас лесов, под тяжестью лет состарился, он горюет, оплакивая свою былую мощь, и подвергается гонениям со стороны даже своих подданных, «ставших сильными его слабостью». Лошадь лягнула его копытом, волк рванул зубами, бык пырнул рогом. Лев, неспособный даже рычать, молча сносит и побои и обиды, покорно ожидая смерти. Но вот осел направился к нему. «О, это уж слишком! – воскликнул лев. – Я готов умереть, но подвергнуться еще твоим побоям – не значит ли умереть дважды».

В другой басне он рассказывает о том, что Любовь и Безумие, как-то однажды играя вместе, заспорили, поссорились и подрались. Любовь получила такой сильный удар в голову, что потеряла зрение. Собрались боги, среди них Юпитер и Немезида. Что делать? Как помочь ослепленной Любви? И порешили дать Любви вечного спутника – поводыря Безумие.

В стихотворных новеллах Лафонтена царит дух жизнерадостной простоты человеческих отношений и чувственности. Здесь небо безоблачно, солнце ласкает и греет, но не обжигает, здесь люди не злы, терпимы к человеческим слабостям, не мстительны. Они предаются печалям, но не надолго, ведь мир прекрасен, а если есть недостатки, то человеку их все равно не исправить, да они не так уж и велики. Словом, зачем омрачать себя печалью, если на солнце есть несколько мелких пятен?

Пушкин ценил эту веселую, легкую, изящную игривость сказок и новелл французского поэта. В январе 1825 года он писал Рылееву из Михайловского. «Бестужев пишет мне много об Онегине, – скажи ему, что он неправ: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из поэзии?» – и тут Пушкин упоминает Ариосто, Вольтера («Орлеанскую девственницу») и «Сказки» Лафонтена.

Сюжет новелл заимствован то у Маргариты Наваррской, то у Боккаччо, то у Ариосто. В них нет несколько грубоватой, но могучей мысли Ренессанса, они фривольны, приправлены легким остроумием и галантными перифразами, модными в салонах XVII столетия. Такова пряная, в духе арабских сказок новелла «Джоконд», написанная легким, изящным стихом.

Некоторые новеллы совсем короткие, в несколько стихотворных строк. Это скорее новеллы-анекдоты, вся острота которых – в неожиданных логических поворотах. Такова новелла «Сестра Жанна». Некая Жанна в девицах прижила ребенка и, чтобы замолить свой грех, удалилась в монастырь. Там предавалась она усиленному благочестию и своим религиозным рвением обратила на себя внимание игуменьи. Та призвала к себе монахинь и заявила им: «Будьте такими же усердными в служении богу, как сестра Жанна». «Если бы мы сделали то же, что и она, ах, тогда бы мы тоже были усердными», – со вздохом ответили ей монашки.

Тонкой насмешке подвергаются здесь служители церкви. Однако это отнюдь не ниспровержение церкви, что было свойственно гуманистам XVI столетия, протестующим решительно и ожесточенно против религиозной аскезы и ратующим за реабилитацию плоти и естественных человеческих влечений. Это скорее изящный либертинаж, легкое вольномыслие, к которому снисходительно относились и в аристократических кругах, особенно в кругах некоторых бывших фрондеров.

Но Лафонтен не аристократ. Его симпатии к простому человеку несомненны. Об этом свидетельствует, к примеру, новелла «Крестьянин, провинившийся перед своим господином».

Лафонтена обвиняли церковники в забвении всех норм морали. Даже в ханжеский период реставрации Бурбонов, уже в XIX веке (1815–1830), его имя служило синонимом развращенности. Стендаль в романе «Красное и черное» приводит следующий весьма выразительный эпизод из салонной жизни французской провинции времен Реставрации. Жюльен Сорель, под общий гул одобрения роялистов, в доме Реналя называет басни Лафонтена безнравственными. Это не было точкой зрения героя романа, но он знал, что нужно его хозяевам.

Вольтер писал в защиту поэта: «Можно применить к Лафонтену его чудесную басню «Звери во время чумы», которые каются в своих грехах. Всё прощают львам, волкам и медведям, но не прощают невинному животному, который съел немного

травы».