Текст книги "Критика 'Школы жен'"

Автор книги: Жан-Батист Мольер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Урания. Это верно: кто туда попадает, перед тем открывается широкое поле для наблюдений, он многому научается, и прежде всего – отличать хорошую шутку от дурной.

Дорант. При дворе тоже есть смешные люди, я с этим согласен, и, как видите, первый готов их осуждать. Но, честное слово, их немало и среди присяжных остряков, и если можно выводить на сцену маркизов, то почему бы не вывести сочинителей? Как бы это было забавно – показать все их ученые ужимки, все их смехотворные ухищрения, их преступное обыкновение убивать своих героев, их жажду похвал, их попытки громкими фразами прикрыть свое скудоумие, торговлю репутациями, наступательные и оборонительные союзы, умственные войны, сражения в стихах и в прозе!

Лизидас. Счастлив Мольер, что у него такой яростный защитник! Но к делу! Речь идет о том, хороша ли пьеса? Я могу указать в ней сотню явных погрешностей.

Урания. Странное дело! Почему это вы, господа сочинители, вечно хулите пьесы, на которые народ так и валит, а хорошо отзываетесь только о тех, на которые никто не ходит? К одним у вас непобедимая ненависть, к другим непостижимая нежность.

Дорант. Они из великодушия принимают сторону потерпевших.

Урания. Так укажите же нам эти недостатки, господин Лизидас! Я их что-то не заметила.

Лизидас. Прежде всего, кто знаком с Аристотелем и Горацием, сударыня, тот не может не видеть, что эта комедия нарушает все правила искусства.

Урания. Признаюсь, с этими господами у меня ничего общего нет, а правила искусства я не знаю.

Дорант. Чудаки вы, однако! Носитесь с вашими правилами, ставите в тупик неучей, а нам только забиваете голову. Можно подумать, что они заключают в себе величайшие тайны, а между тем это всего лишь непосредственные наблюдения здравомыслящих людей, которые учат тому, как не испортить себе удовольствие, получаемое от такого рода произведений. И тот же самый здравый смысл, который делал эти наблюдения в древние времена, без труда делает их и теперь, не прибегая к помощи Горация и Аристотеля. На мой взгляд, самое важное правило – нравиться. Пьеса, которая достигла этой цели, – хорошая пьеса. Вся публика не может ошибаться, – каждый человек отдает себе отчет, получил он удовольствие или не получил.

Урания. Я подметила одно совпадение: те господа, которые так много говорят о правилах и знают их лучше всех, сочиняют комедии, которые не нравятся никому.

Дорант. Отсюда следствие, сударыня, что к их путаным словопрениям прислушиваться не стоит, ибо если пьесы, написанные по всем правилам, никому не нравятся, а нравятся именно такие, которые написаны не по правилам, значит, эти правила неладно составлены. Не будем обращать внимание на это крючкотворство, которое навязывают нашей публике, – давайте считаться только с тем впечатлением, которое производит на нас комедия! Доверимся тому, что задевает нас за живое, и не будем отравлять себе удовольствие всякими умствованиями!

Урания. Когда я смотрю комедию, мне важно одно: захватила она меня или нет. Если я увлечена, я не спрашиваю себя, права я или не права, разрешают правила Аристотеля мне тут смеяться или нет.

Дорант. Это все равно что, отведав чудесного соуса, начать сейчас же доискиваться, в точности ли приготовлен он по рецепту _Французского повара_.

Урания. Совершенно верно. Я поражаюсь, почему некоторые пускаются в рассуждение там, где нужно только чувствовать.

Дорант. Вы правы, сударыня, все эти хитросплетения до того нелепы! Если обращать на них внимание, так мы сами себе перестанем верить, наши ощущения будут скованы, – этак мы скоро будем бояться без позволения господ знатоков сказать, что вкусно, а что невкусно.

Лизидас. Итак, сударь, единственный ваш довод – это что Школа жен имела успех. Вам дела нет до того, насколько она соответствует правилам, лишь бы...

Дорант. Э, нет, позвольте, господин Лизидас! Я говорю, что нравиться публике – это великое искусство и что если эта комедия понравилась тем, для кого она была написана, то этого достаточно, об остальном можно не заботиться. Но вместе с тем я утверждаю, что она не грешит ни против одного из тех правил, о которых вы говорите. Я их, слава богу, знаю не хуже других и могу вас уверить, что более _правильной_, чем эта пьеса, у нас на театре, пожалуй, и не бывало.

Элиза. Смелей, господин Лизидас! Если вы сдадитесь, то все пропало!

Лизидас. Что вы, милостивый государь! А протазис, эпитазис и перипетия?

Дорант. Ах, господин Лизидас, не глушите вы нас громкими словами! Не напускайте вы на себя столько учености, умоляю вас! Говорите по-человечески, так, чтобы вас можно было понять. Неужели, по-вашему, греческие названия придают вашим суждениям вес? Почему вы думаете, что нельзя сказать "изложение событий" вместо "протазиса", "завязка" вместо "эпитазиса" и, наконец, "развязка" вместо "перипетия"?

Лизидас. Это научные обозначения, употреблять их дозволено. Но если эти слова столь оскорбительны для вашего слуха, то я подойду с другого конца и попрошу вас точно ответить мне на три-четыре вопроса. Терпима ли пьеса, которая противоречит самому наименованию драматического произведения? Ведь название "драматическая поэма" происходит от греческого слова, каковое означает "действовать", а это показывает, что самая сущность драматического произведения заключается в действии. В этой же комедии никакого действия нет, все сводится к рассказам Агнесы и Ораса.

Маркиз. Ага, шевалье!

Климена. Тонко подмечено! Это называется схватить самую суть.

Лизидас. До чего неостроумны, или, вернее сказать, до чего пошлы иные выражения, над которыми все смеются, в особенности насчет "детей из уха"!

Климена. Еще бы!

Элиза. О да!

Лизидас. А сцена между слугой и служанкой в доме? Она ужасно растянута и совершенно нелепа.

Маркиз. Вот именно!

Климена. Безусловно!

Элиза. Он прав.

Лизидас. И как легковерен этот Арнольф, который отдает свои деньги Орасу! И потом, если это лицо комическое, зачем же он совершает поступок, приличествующий человеку порядочному?

Маркиз. Браво! Тоже верное замечание.

Климена. Восхитительно!

Элиза. Чудесно!

Лизидас. А разве проповедь и _правила_ не нелепы, разве они не оскорбительны для наших догматов?

Маркиз. Отлично сказано!

Климена. Совершенно верно!

Элиза. Лучше не скажешь!

Лизидас. И, наконец, этот господин Ла Суш! Его нам выдают за человека умного, он так здраво рассуждает, и вдруг в пятом действии, когда он стремится выразить Агнесе всю силу своей страсти, он дико вращает глазами, смешно вздыхает, проливает слезы, так что все покатываются со смеху, и сразу становится лицом преувеличенно, неправдоподобно комическим!

Маркиз. Блестяще, черт возьми!

Климена. Чудно!

Элиза. Браво, господин Лизидас!

Лизидас. Из боязни наскучить я оставляю в стороне все прочее.

Маркиз. Черт возьми, шевалье, плохи твои дела!

Дорант. Это мы еще посмотрим!

Маркиз. Нашла коса на камень!

Дорант. Возможно.

Маркиз. Ну-ка, ну-ка, ответь!

Дорант. С удовольствием. Надо сказать...

Маркиз. Сделай милость, ответь!

Дорант. Ну, так дай же мне ответить! Если...

Маркиз. Ручаюсь, черт возьми, что ты ничего не ответишь!

Дорант. Конечно, если ты мне будешь мешать.

Климена. Так и быть, выслушаем его возражения!

Дорант. Во-первых, не верно, что в пьесе нет ничего, кроме рассказов. В ней много действия, происходящего на сцене, а самые рассказы – это тоже действия, вытекающие из развития сюжета, ибо они простодушно обращены к заинтересованному лицу, а заинтересованное лицо к удовольствию зрителей внезапно приходит от них в смущение и при каждом новом известии принимает меры, чтобы отвратить грозящую ему беду.

Урания. На мой взгляд, вся прелесть сюжета _Школы жен_ заключается именно в беспрерывных признаниях. Особенно забавным мне кажется, что сам по себе неглупый человек, к тому же предупреждаемый и простодушною возлюбленною и опрометчивым соперником, все-таки не может избежать того, что с ним должно произойти.

Маркиз. Пустое, пустое!

Климена. Слабый ответ!

Элиза. Неубедительные доводы!

Дорант. Что касается "детей из уха", то это забавно лишь в той мере, в какой это характеризует Арнольфа. Автор не считает это за остроту – для него это только средство обрисовать человека, подчеркнуть его чудачество: глупость, сказанную Агнесой, он принимает за некое откровение и радуется неизвестно чему.

Маркиз. Невразумительный ответ!

Климена. Неудовлетворительный!

Элиза. Все равно что ничего не сказать!

Дорант. Разве он так легко отдает деньги? Разве письмо лучшего друга это для него не ручательство? И разве один и тот же человек не бывает смешон в одних обстоятельствах, а в других – благороден? Наконец происходящая в доме сцена между Аленом и Жоржеттой. Иным она показалась скучной и тягучей, но она, конечно, не лишена смысла: во время путешествия Арнольф попал впросак из-за наивности своей возлюбленной, а по возвращении ему приходится ждать у ворот своего дома из-за бестолковости слуг – таким образом, он во всех случаях сам себя наказывает.

Маркиз. Неосновательные доводы!

Климена. Попытка с негодными средствами.

Элиза. Как это беспомощно!

Дорант. Теперь о нравоучении, которое вы называете проповедью. Люди истинно благочестивые, выслушав его, разумеется, не найдут в нем ничего оскорбительного. Слова об аде и котлах всецело оправданы чудачеством Арнольфа и невинностью той, к кому они обращены. Наконец любовный порыв в пятом действии: его находят преувеличенно, неправдоподобно комическим, но разве это не сатира на влюбленных? И разве порядочные и даже самые серьезные люди не поступают в подобных обстоятельствах...

Маркиз. Молчал бы уж лучше, шевалье!

Дорант. Хорошо. Однако попробуй поглядеть на себя со стороны, когда ты влюблен...

Маркиз. И слушать не хочу!

Дорант. Нет, послушай! Разве в пылу страсти...

Маркиз (поет). Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Дорант. Что?

Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Дорант. Я не понимаю, как...

Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Урания. Мне кажется, что...

Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!

Урания. В нашем споре много забавного. Мне кажется, что из этого могла бы выйти небольшая комедия, – она была бы недурным довеском к _Школе жен_.

Дорант. Вы правы.

Маркиз. Черт возьми, шевалье, не слишком благодарная будет у тебя там роль!

Дорант. Твоя правда, маркиз!

Климена. Мне бы тоже хотелось, чтобы такая пьеса была написана, но чтобы все в ней было воспроизведено в точности.

Элиза. Я бы с удовольствием сыграла в ней свою роль.

Лизидас. И я от своей не откажусь.

Урания. Раз этого хотят все, то запишите наш разговор, шевалье, и передайте Мольеру, ведь вы с ним знакомы, а уж он из этого сделает комедию.

Климена. Вряд ли он на это пойдет – здесь ему не больно много расточали похвал.

Урания. О нет, нет, я знаю его нрав! Он критику своих пьес ни во что не ставит, лишь бы их смотрели.

Дорант. Да, но какую же он придумает развязку? Тут не может быть ни свадьбы, ни узнавания, ума не приложу, чем может кончиться подобный спор!

Урания. Тут надо что-нибудь совершенно неожиданное.

ЯВЛЕНИЕ VII

Галопен, Лизидас, Дорант, маркиз, Климена, Элиза,

Урания.

Галопен. Сударыня, кушать подано!

Дорант. А! Вот она, та самая развязка, которую мы ищем, – ничего более естественного не найти. В пьесе будут ожесточенно и яростно спорить две стороны, совершенно так же, как и мы, никто никому не уступит, а потом выйдет лакей и объявит, что кушать подано, тогда все встанут и пойдут ужинать.

Урания. Лучше конца не придумаешь! На нем мы и остановимся!

КОММЕНТАРИИ

Первое представление комедии состоялось в Париже на сцене театра Пале-Рояль 1 июня 1663 г. Мольер в спектакле не участвовал.

Пьеса была впервые напечатана в 1663 г. ("La Critique de l'Ecole des femmes", ed. Ch. de Sercy, 1663).

Первое издание русского перевода "Критика на Школу женщин", перевод Н. Максимова, изд. О. Бакста, 1884, Собр. соч. Мольера, т. I.

Первая русская постановка: Петербург, Александрийский театр, 1842 т. (бенефис А. Е. Мартынова).

Стр. 491. "Королеве-матери". Королева-мать, Анна Австрийская, отличалась большой набожностью и впоследствии явилась ярой сторонницей запрещения "Тартюфа".

Стр. 503. ...разница между полулуидором и пятнадцатью су... Пол-луидора (сто десять су) стоило место на самой сцене, а пятнадцать су место для стояния в партере театра.

Стр. 506. ...актеры других театров отзываются о ней дурно... – Речь идет об актерах театров Бургундского отеля и Маре, конкурировавших с театром Мольера.

Стр. 510. ...по рецепту "Французского повара"... – популярная поваренная книга, называвшаяся в своем подзаголовке "Школой поджарок" ("L'Ecole der ragouts"). Издана в Париже в 1651 г.

Г. Бояджиев