Текст книги "Книга теней"

Автор книги: Жаклин Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Жаклин Уэст
Книга теней

Какая опасность таится в тенях?

Кот переместился чуть ближе к кровати.

– Смотри в оба, – прошептал он. – Не теряй бдительности. Кое-что в этом доме не терпит вторжений и сделает все, чтобы избавиться от помехи.

– От меня?

– От всех вас. Для этого дома вы чужаки. – Горацио помедлил. – Но не стоит слишком волноваться. Вы все равно мало что можете сделать.

Кот развернулся, взмахнув огромным хвостом, и направился к окну.

– Я буду за вами присматривать, – сказал он напоследок. – Лично мне приятно видеть здесь новые лица. – И, протиснувшись под рамой, рыжий кот исчез из виду.

Олив от пальцев ног до самой макушки покрылась гусиной кожей. Схватив Гершеля, она стиснула пушистого мишку в объятиях.

– Я же сплю, правда? – спросила она.

Гершель не ответил.

Где-то вдалеке ее отец стукнул зубной щеткой о раковину. Дом все скрипел. Ветка ясеня тихонько скреблась в окно, снова и снова, будто маленькая терпеливая рука.

Посвящаю всем, кто читал мне книги, особенно маме и папе.

Жаклин Уэст

1

Госпожа МакМартин, вне всяких сомнений, умерла. Соседи заподозрили неладное не сразу, потому что парадная дверь старого каменного дома на Линден-стрит почти никогда не открывалась, чтобы впустить или выпустить посетителя. Но все же некоторые приметы недвусмысленно доказывали на то, что в доме случилось неладное. Ржавый ящик для писем вздулся, набитый странными и диковинными каталогами, в конце концов они высыпались из открывшейся алюминиевой дверцы прямо на улицу. Огромный папоротник, свисавший с потолка веранды, почил от недостатка воды. Где-то в глубине дома три кошки госпожи МакМартин затянули душераздирающий вой, какого тихая Линден-стрит еще не слыхала. Пары дней этого всем соседям хватило сполна.

В большом белом фургоне приехали социальные работники. Люди в униформе решительно поднялись по ступеням, постучали, подождали пару секунд, а потом отомкнули замок очень полезной в таких случаях социальноработницкой отмычкой. Прошло несколько минут. Соседи, затаив дыхание, глядели через щелки в занавесках. Вскоре люди в униформе снова появились на пороге, толкая каталку, накрытую простыней. Они заперли за собой древнюю дверь и вместе с каталкой уехали.

Вскоре по улице поползли слухи о том, как же все-таки окочурилась госпожа МакМартин. Миссис Нивенс, которая с незапамятных времен жила по соседству, сказала миссис Дьюи, что все случилось в коридоре. Кто-то – или что-то – до того напугало бедняжку МакМартин, что она упала с лестницы. Мистер Фергюс же сообщил мистеру Батлеру, что МакМартин скончалась в гостиной, на ковре перед очагом, пока за каминной решеткой превращались в дым и пепел секретные фамильные бумаги. Мистер Хэнниман заявил, что соседка умерла от старости, только и всего – в конце концов, он слыхал, что ей было полторы сотни лет. А еще множились разнообразные теории на тему того, какой процент лица госпожи МакМартин успели съесть ее кошки.

Близкой родни у покойной не было. Ближайший родственник – впрочем, тоже седьмая вода на киселе – совсем недавно погиб в Шанхае от жестокой аллергической реакции на черепаховый суп с мышьяком. Некому было явиться и потребовать наследство, никто не спешил рыться на скрипучем чердаке в поисках давно потерянных сокровищ. Старый каменный дом в тесных объятиях плюща оставался полон антикварной мебели и диковинных безделушек. Единственным, что вынесли из дома, были три воющие кошки, которых с трудом распихали по переноскам трое исцарапанных и окровавленных работников приюта для животных. И вдруг, по словам миссис Нивенс, которая видела все из окна своей кухни, переноски одновременно распахнулись, и огромные кошки вылетели на лужайку, будто пушистые пушечные ядра. Взмокший хозяин приюта вытер кровь со щеки, пожал плечами и произнес:

– М-да… ну, что, пойдем перекусим?

Вскоре кое-кто услышал, что старый каменный дом продается по невероятно низкой цене, и решил его купить.

Этим кое-кем оказались мистер Алек и миссис Алиса Данвуди, чета более чем слегка чокнутых математиков. У них была дочь по имени Олив – но она к решению купить дом никакого отношения не имела. Ей было одиннадцать лет, и к ее суждениям в семье обычно не очень-то прислушивались. Стабильно низкие оценки Олив по математике убедили родителей в том, что их дочь – какое-то генетическое отклонение. С ней говорили терпеливо, словно она приехала учиться по обмену из страны, о которой никто никогда не слышал.

В конце июня мистер Хэмберт, риелтор, повел семью Данвуди смотреть дом. День выдался душный, но под сумрачной сенью старого каменного дома было прохладно. Олив плелась позади остальных, чувствуя, как по голым предплечьям бегут мурашки. А вот мистер Хэмберт весь покрылся испариной, будто кружка пива на жарком солнце. Широкая улыбка собрала его щеки в два пунцовых бугра. Он нюхом чуял, что дело выгорит – запах комиссионных витал в воздухе, словно аромат свежеприготовленного сэндвича с беконом, салатом и помидорами. Пока клиенты осматривали коридор на первом этаже, он щебетал без умолку, поддерживая светскую беседу.

– Расскажите, как вы познакомились? – спросил мистер Хэмберт чету Данвуди, дергая за цепочку пыльной висячей лампы.

– Впервые мы встретились в библиотеке Принстона, – ответила миссис Данвуди. Взгляд ее подернулся мечтательной дымкой. – Мы читали один и тот же журнал под названием «Крайняя Реалистичность Универсальности Технического Образования для Нового Поколения…»

– Сокращенно – «КРУТО», понимаете? – перебил мистер Данвуди. – «Круто». Отлично придумано.

– …и Алек спросил меня: «Вы видели опечатку на двадцать пятой странице? Там написано, что феодоровская постоянная…»

– Равняется квадратному корню из двух! – снова вставил мистер Данвуди. – Как их редакторы такое пропустили, представить себе не могу.

– О, мы так смеялись, – вздохнула миссис Данвуди, бросив на мужа зачарованный взгляд.

– С эдакими родителями ты, должно быть, первая в классе по математике, а? Я прав? – спросил мистер Хэмберт, наклонив потное лицо к Олив.

Мистер Данвуди потрепал дочь по плечу.

– Математика – это не ее. Олив у нас очень… творческая девочка, правда, Олив?

Олив кивнула и уставилась на свои кеды.

Мистер Хэмберт продолжал улыбаться, сияя круглыми щеками.

– Ну и молодец, – сказал он и, остановившись у дверей темного дерева, украшенных квадратными панелями, театральным жестом распахнул их и объявил: – Библиотека.

За порогом обнаружилось просторное пыльное помещение размером с небольшую бальную залу. Паркетный пол был слегка поцарапан, а вокруг гигантского камина кое-где отставал, но эти крошечные изъяны только придавали огромной комнате уютный вид. Казалось, еще вчера в ней кипела жизнь. Длинные полки, все еще уставленные тиснеными кожаными томами, простирались от пола до самого узорного потолка. На них опирались стремянки на колесах, с которых можно было дотянуться до самых высоких уголков библиотеки. Олив раньше такие только на старых картинах видела. Книг были сотни, возможно, даже тысячи – несомненно собирало эту коллекцию не одно поколение МакМартинов.

– Управляющие имуществом решили продать дом вместе со всем содержимым. Само собой, вы можете распорядиться им, как считаете нужным, – сообщил мистер Хэмберт сочувственным тоном, словно такая масса книг в доме была ужасным бременем.

– Идеальное место, чтобы работать, редактировать и писать статьи… как ты считаешь? – мечтательно спросила миссис Данвуди у мужа.

– О да, здесь очень уютно, – согласился тот. – Знаешь, мне кажется, мы уже готовы принять решение… не правда ли, дорогая?

Мистер и миссис Данвуди снова обменялись зачарованными взглядами, и мистер Данвуди объявил:

– Мы его покупаем.

Лицо мистера Хэмберта приняло оттенок сочного помидора. Он забулькал, засиял и принялся трясти руку мистера Данвуди, потом миссис Данвуди, а потом опять мистера Данвуди.

– Прекрасно! Прекрасно! – прогремел риелтор. – Мои поздравления – это отличный дом для семьи! Столько места, такая история… Давайте быстренько заглянем на второй этаж, а потом можно будет вернуться ко мне в офис и подписать бумаги!

Компания во главе с радостно пыхтящим мистером Хэмбертом затопала наверх по вытертому ковру. Мистер и миссис Данвуди шли рука об руку, глядя на высокий потолок с такой улыбкой, словно там была написана какая-то восхитительная арифметическая теорема. Олив плелась позади, ведя по перилам рукой и собирая густую пыль. Добравшись до верхней ступеньки, она скатала пыль в комочек и сдула его с ладони. Он неторопливо спланировал вниз, за перила, мимо старомодных стенных светильников, и опустился в темный холл.

Ее родители исчезли в одной из спален, только слышно было, как мистер Хэмберт то и дело восклицает: «Прекрасно! Прекрасно!»

Стоя в одиночестве на лестничной площадке, Олив прислушивалась к ощущениям. Огромный каменный дом окружил ее со всех сторон. «Это наш дом», – сказала она себе, просто чтобы попробовать слова на язык. – «Наш дом». Слова повисли в воздухе, будто дым свечи. Но не успела девочка их толком осознать, как они уже растворились в нем без следа.

Она медленно повернулась вокруг своей оси. Кажущийся бесконечным коридор простирался и в один конец дома и в другой, теряясь во тьме. Тусклый свет единственной висячей лампы очерчивал силуэты картин на стенах. За спиной, у лестницы, висело особенно большое полотно в толстой золотой раме. Олив нравилось рисовать, но обычно она изображала выдуманных существ, о которых читала в книгах. Однако ничего подобного ей никогда в жизни рисовать не приходилось.

Олив вгляделась в картину. Это был пейзаж с ночным лесом. Голые ветви деревьев сетью оплетали темное небо. Между облаками высунула круглое лицо луна, проливая свет на дорожку из белого камня, которая вела в темную чащу и там исчезала. Но Олив показалось, что где-то – быть может, на краю этой белой дороги, или уже во тьме, до которой лунные лучи не могли дотянуться – где-то там на этой картине было еще что-то иное. Что-то, что она почти видела.

– Олив? – Из дверного проема дальше по коридору высунулась голова миссис Данвуди. – Разве ты не хочешь посмотреть на свою комнату?

Девочка медленно отошла прочь от картины, то и дело оглядываясь на нее. Она еще разберется во всем этом, пообещала себе Олив. Для этого у нее будет достаточно времени.

2

Через две недели семейство Данвуди окончательно поселилось в новом доме. Все вещи переехали из их трехкомнатной квартиры и теперь были разбросаны по старому каменному дому на Линден-стрит. В стенах огромной усадьбы их скромные пожитки казались неуместными, как если бы крошечные инопланетяне пытались сойти за своих на викторианском балу. На старом деревянном столе в библиотеке поселился дорогой компьютер, и антикварные книги словно поглядывали на него с легким недоверием. На кухне не хватало розеток для всей их бытовой техники, но в каждом ящике, в каждом углу обнаруживались приспособления, о назначении которых оставалось только гадать – по мнению Данвуди, они с равным успехом могли оказаться и кухонной утварью, и пыточными инструментами. На стенах висели старые желтовато-коричневые фотографии, а шкафы в ванных были полны маленьких стеклянных пузырьков.

В одной из свободных спален Олив обнаружила древний комод, полный носовых платков и кружевных панталон, и еще перчатки с жемчужными пуговицами, и старые очки. Кроме того там были нитки искусственного жемчуга и бусин из цветного стекла, надев которые можно было поиграть в Клеопатру или в королеву Гвиневеру. Хотя мистер Хэмберт и сказал, что все в доме теперь принадлежит им, Олив всегда аккуратно заворачивала украшения и перчатки в бумагу и убирала обратно в комод, как они лежали до того. Почему-то ей казалось, что так правильнее. Будто она попала в музей, где с экспонатами можно играть, а не просто разглядывать их через стекло.

И все же Олив скучала по своей старой квартире, где выкрашенные в бежевый цвет стены стыковались под идеально прямыми углами, где не было неожиданных закутков, изогнутых коридоров, скошенных потолков, о которые вечно стукаешься лбом, выбираясь из ванны. Этот новый дом так и норовил ее подловить.

Данвуди до этого сменили множество квартир, но все они почему-то казались Олив одинаковыми. Все располагались в трехэтажных кирпичных домах, с одинакового цвета стенами и одинаковой формы окнами. Можно было случайно забрести в соседскую гостиную (если дверь оказывалась отперта), лечь на диван и включить телевизор и только потом сообразить, что ты не у себя дома. С Олив такое случалось не один раз.

Но каменный дом на Линден-стрит никто и никогда не перепутал бы с другим. Обветшалый, потемневший и странный, он был полон всяких закоулков, куда никогда не попадал свет. Когда менялся ветер, дом скрипел и стонал, словно выла собака или хныкал ребенок. Олив никогда еще – даже в приемной доктора, даже в школьном спортзале – не чувствовала себя такой чужой и одинокой.

К тому же картина у лестницы явно скрывала какую-то тайну. В первый вечер Олив стояла перед ней добрых полчаса, пока глаза не съехались к переносице, отчего ветви словно вылезли за рамку. Ничего. Ничего, кроме ощущения, что с картиной что-то не так.

И не только с этой.

Все картины в доме оставляли у нее в душе такие же странные ощущения. Прямо напротив двери в ее спальню висел пейзаж с убегающими вдаль холмами и крохотным рядом домиков на заднем плане. Небо было вечернее, и окна не светились. Но выглядели дома совсем не так, как если бы они спокойно спали в ожидании рассвета и нового дня, а так, будто затаили дыхание от ужаса. Словно скорчились под ветвями и задули свечи, стараясь остаться незамеченными. «Вот только чего они так боялись?» – размышляла Олив.

В тот вечер, когда семья впервые осталась в доме ночевать, миссис Данвуди поднялась уложить Олив в кровать. Девочка услышала мамины шаги на скрипучей лестнице и неохотно оторвалась от разглядывания картины. Она быстро кинулась в свою комнату и с такой скоростью зарылась в одеяла, что сбросила на пол несколько подушек.

– Приготовилась ко сну, солнышко? – спросила миссис Данвуди, заглядывая в дверь.

– Да.

– Умница. – Ее мать зашла в комнату и присела на краешек высокой, скрипучей кровати. – Тебе удобно?

– Угу, – промычала Олив.

– Я знаю, что нужно время, чтобы привыкнуть, солнышко – и к новой комнате, и ко всему остальному. Но я уверена, уже через пару дней ты почувствуешь себя здесь как дома. Разве это не замечательно иметь такой большой дом и сад, где можно играть?

– Ага… наверно. Не знаю.

– Просто подожди немножко. Сама увидишь.

Миссис Данвуди встала. Матрас легонько подпрыгнул.

– До утра, – прошептала она с порога.

– Э-э-э… мам? – позвала Олив, когда та уже закрывала дверь. – Тут что-то… мне кое-что… не нравится.

– Что?

– Видишь картину у меня перед дверью? Она мне не нравится. Она какая-то… жуткая.

Олив вылезла из кровати и прошлепала в коридор, где стояла ее мама, хмуро разглядывая картину.

– Вот эта, с домиками? – с сомнением спросила миссис Данвуди. – А что тебе кажется жутким?

– Они как будто… – прошептала Олив, чувствуя себя ужасно глупо. – Они как будто боятся. Такое чувство, что они пытаются делать вид, что спят, притихли… как будто идет что-то страшное.

– Хм-м-м, – протянула миссис Данвуди, пытаясь согнать с лица скептическое выражение. – Ну, давай тогда просто ее снимем?

Она взялась обеими руками за тяжелую деревянную раму и потянула. Но картина не двинулась с места.

– Странно, – сказала миссис Данвуди.

Потом попробовала потянуть вверх, на случай если полотно висело на крюке. Но безрезультатно.

– Очень странно.

Крепко упершись ногами в покрытый ковром пол коридора, миссис Данвуди хорошенько ухватилась за нижние углы рамы и дернула изо всех сил. Олив показалось, что либо рама расколется надвое, либо у ее мамы соскользнут руки и она шлепнется на пол. Но ни того, ни другого не произошло.

– Уф! – выдохнула миссис Данвуди. – Намертво застряла. Клеем ее к стене приклеили, что ли… или, может быть, обои со временем слиплись с холстом. Наверное, если ее намочить… – Миссис Данвуди не договорила, мысленно перебирая многочисленные гипотезы.

– Лучше завтра разберемся, – опомнилась она и повела Олив обратно в спальню. – А пока что давай я опять тебя уложу.

Укутав Олив в одеяла до самого подбородка и разгладив складки у изножья, она спросила:

– Где Гершель?

– Вот он, – ответила Олив, показывая потрепанного коричневого плюшевого мишку.

– Вот и хорошо. Он тебя защитит, – сказала миссис Данвуди, снова направляясь к двери. – Но я на всякий случай не буду выключать свет в коридоре.

Дверь щелкнула и закрылась. Олив, и не думая засыпать, полежала неподвижно, пока не затих звук маминых шагов. Потом она осторожно спустила ноги на пол, постаравшись поменьше шуршать покрывалом.

Девочка высунула голову за дверь и посмотрела в обе стороны. Дверь в спальню родителей была закрыта. Толстый ковер мягко поблескивал в электрическом свете, а панели полированного дерева на стенах казались листами бронзы. Она на цыпочках выбралась из комнаты и встала перед картиной. Ряд домов все так же трусливо жался друг к другу в сумерках. Олив схватилась за раму. Она все дергала и дергала, но полотно даже не шелохнулось, словно приросло к стене и стало ее продолжением.

Тогда она прокралась по коридору к лестнице, внимательно разглядывая другие картины. В тусклом свете они казались еще более странными, чем днем. На одной была изображена большая ваза с фруктами, но таких фруктов Олив не видела ни в одном магазине. Все они были необычной формы и странных цветов. Разрезанные плоды сияли ярко-розовой или зеленой мякотью с влажными семечками. На другом полотне был нарисован голый каменистый холм, а дальше – разваливающаяся церковь. Раньше она этого не заметила, но теперь, прищурившись и подойдя к изображению почти вплотную, Олив различила на заднем фоне кресты и надгробные камни.

Просто ради любопытства она подергала за раму каждую картину, и ни одна не поддалась. Уже собираясь вернуться к себе в комнату, девочка краем глаза вдруг заметила нечто странное. На большой картине с ночным лесом и луной что-то изменилось.

Поначалу Олив подумала, что все дело в освещении, словно поплыла по небу нарисованная луна. Но нет – луна висела точно там же, где раньше, за голыми ветвями деревьев. Изменились тени. Олив, не отрывая взгляда от полотна, шагнула ближе. Тени вдруг вздыбились и изогнулись, а из кустов выскочило бледное пятнышко. Олив замерла, уставившись на белую мощеную тропу. Потом моргнула, потерла глаза пальцами и посмотрела снова. Да – вон оно. На картине что-то двигалось. Между кривыми силуэтами деревьев металась крохотная белая точка. Олив застыла на месте. Даже дышать перестала. Белая точка в последний раз ринулась к тропе, а потом снова исчезла в черных зарослях. И следом картина тоже застыла.

Олив бросилась обратно в спальню, прыгнула в кровать и с головой накрылась одеялами, а потом долго лежала, не шелохнувшись, и прислушивалась. Скрипы и стоны дома почти заглушал грохот ее собственного сердца. Почти, но не совсем.

Где бы семья Олив ни жила до этого, поблизости всегда были люди. По другую сторону стен в точно таких же комнатах шумели соседи – разговаривали, ели, жили своей жизнью. Даже если она их не слышала, даже если почти с ними не разговаривала, все равно знала, что они там. Но теперь Олив и ее родители остались одни… наедине с тем, что мелькало среди теней на нарисованной лесной тропе.

Она прислушивалась очень долго. Дом выл и шептал. За окном шуршал ветер. Наконец, свернувшись крохотным клубком, Олив заснула, а рядом на подушке ее сон охранял Гершель.

3

На следующее утро Олив проснулась довольно поздно. Ее отец уже уехал на работу, но мама еще была в кухне – пила третью или четвертую чашку кофе и спорила с научно-популярной передачей по телевизору.

– Доброе утро, засоня, – прощебетала миссис Данвуди, когда Олив притопала в кухню, и подвинула ей табурет поближе к стойке. – Чего сегодня хочешь, тостов или хлопьев?

– Хлопьев, пожалуйста, – зевнула Олив.

Миссис Данвуди насыпала в пиалу пестрых хлопьев и поставила перед ней.

– Ты же помнишь, что мне сегодня нужно съездить в университет?

Олив сделала вид, что помнит, и кивнула.

– Хорошо. Это всего на пару часов, и я знаю, что ты уже большая и все умеешь, но если что-нибудь понадобится, можно позвонить миссис Нивенс – она живет в соседнем доме. Вот ее номер, лежит у телефона. Тебе на утро только одно задание – переложить белье из стиральной машины в сушилку. Ладно?

Олив подавилась сахарными хлопьями в форме котят.

– В подвале? Я не хочу туда спускаться одна!

– Олив, ну хватит. Это всего лишь подвал. Можешь включить там все лампочки. И займет это всего минуту.

– Но, мам…

– Олив, если ты уже достаточно взрослая, чтобы остаться одна дома, то и в подвал тоже можешь спуститься одна.

Надувшись, Олив помешала розовую молочную кашу в пиале.

– Вот и умница. Ну, мне пора. Веселого тебе утра, солнышко.

Мама запечатлела у нее на лбу поцелуй с ароматом кофе и выпорхнула с кухни.

Когда миссис Данвуди уехала, Олив решила поскорее разделаться с этой пыткой. Она распахнула дверь так широко, как только это было возможно, и мгновение постояла на пороге подвала, вглядываясь в темноту, куда вели расшатанные деревянные ступени. А потом, словно пловец, ныряющий в бассейн с ледяной водой, она сделала глубокий вдох и бросилась вниз.

Фундамент у старого дома был каменный, только изредка тут и там выглядывали пятачки утрамбованной земли и крошащегося цемента, за которым пытались эту землю спрятать. Все вместе походило на древний, засохший праздничный торт, который покрывал глазурью пятилетний ребенок с завязанными глазами.

Освещали подвал голые лампочки, свисавшие с потолка на цепочках. Все вокруг густо оплела паутина – углы, пространство между лампочками, старые деревянные полки на стенах.

Олив включила все до одной лампочки и принялась запихивать мокрое белье в сушилку. Она уже засовывала последнее полотенце, как вдруг у нее закололо в затылке. Это случалось всякий раз, как на нее кто-то смотрел, и не единожды спасало ее голову от бумажек и снежков. Девочка резко развернулась. Позади никого не было – по крайней мере, она никого не увидела. Олив стукнула по кнопке «вкл» и ринулась обратно наверх, пытаясь перепрыгивать через две ступени за раз, хотя роста ей для этого не совсем хватало. Оказавшись в безопасности в залитой светом кухне, она с грохотом захлопнула дверь подвала и глубоко вдохнула. А потом поняла, что оставила свет включенным.

Олив знала, что трата электричества – ужасное преступление. Ей об этом рассказали на естествознании. Это почти так же плохо, как тратить воду или, что еще хуже, выбросить в мусор бутылку, которую можно отдать на переработку. Окружающая среда и так уже достаточно натерпелась, и оставлять свет в подвале на весь день было нельзя. Придется ей вернуться и выключить лампочки, а потом снова подняться по лестнице в темноте.

Олив тяжело вздохнула – родители не раз предупреждали ее о том, что нельзя давать воли воображению, с тех пор, как она, трехлетняя, будила их по ночам, жалуясь на акул, которые прятались у нее под кроватью. «Олив, золотце, – терпеливо объяснял ей отец, – вне воды акулу раздавит ее собственным весом. Ей у тебя под кроватью просто не выжить». Маленькая Олив кивала и сразу же начинала представлять, как акулы медленно задыхались среди клубов пыли. Но одиннадцатилетняя Олив несколько больше доверяла собственным фантазиям. Почему-то она была уверена, что в подвале скрывался кто-то еще. И этот кто-то наблюдал за ней.

Держась одной рукой за стену, девочка медленно двинулась вниз по ступеням. Каменная кладка под пальцами была грубой и холодной. И все же от этого прикосновения ей делалось капельку спокойнее. У подножия лестницы она помедлила и оглянулась вокруг. Лампочки пятнами освещали перекрестья деревянных балок на высоком потолке. То тут, то там свет стекал на неровные стены, очерчивая естественную фактуру камня. Сушилка спокойно жужжала в углу. Ее гул эхом отражался от стен пустого помещения.

Олив дернула за цепь первой лампочки. Свежие тени сомкнулись вокруг нее. Она отступила к следующей. Щелк! Комнату затопили новые тени, оставив светлое пятно лишь у лестницы. На этот раз Олив поднималась по ступеням, пятясь, чтобы убедиться, что то, что скрывалось в темноте, не подкрадется к ней сзади. Добравшись до последней лампочки, она погасила ее. И вот! – в углу что-то сверкнуло. Что-то ярко-зеленое. Что-то очень похожее на два глаза.

Наполовину ахнув, наполовину пискнув, Олив все так же спиной вперед выкатилась в кухню, грохнула дверью подвала и бегом понеслась к себе наверх, где на подушках ее спокойно ждал Гершель.