Текст книги "Разрыв в цепи"

Автор книги: Жак Фатрелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

– В реальной жизни великого преступника невозможно схватить за руку по той простой причине, что совершаемое им преступление не поддается обнаружению в тот же момент, – заметил профессор С. Ф. Ван Дузен тоном человека, не привыкшего к возражениям. – В преступном мире есть свои гении. Именно поэтому противостоять им должны тоже гении, отрицающие посредственность и дилетантство. Нередки случаи, когда даже полиция не в силах докопаться до истины. Однако по-настоящему выдающийся преступник, мастер-профессионал по большому счету – я не боюсь именовать его так – почтет за совершенный образец только то преступление, которое не обладает и не может обладать внешними признаками и которое поэтому никто ни при каких обстоятельствах не распознает.

Финансист Дж. Морган Грейсон задумчиво смотрел через клубы сигарного дыма на сухое лицо профессора, прозванного – он это знал – Думающей Машиной.

– Необъясним странный психологический парадокс, состоящий в том, что преступление может обладать притягательной силой, не будучи еще совершенным или, в лучшем случае, еще несколько минут после совершения, – продолжал профессор. – Например, человек, решившийся на убийство из мести, готов объявить всему миру, что оно – дело его рук; и все же через десять минут его неизбежно охватывает страх, и теперь он, противореча самому себе, пытается скрыть свое преступление и обезопасить себя. За страхом приходит паника, он перестает отдавать себе отчет в своих действиях и совершает одну ошибку за другой – избирает именно тот путь, который искушенный ум способен разгадать от самых первых побуждений до тюремной камеры.

С такими преступниками дело обстоит очень просто. Но кроме них существуют гении, избравшие преступление полем своей деятельности. Нам никогда не доводилось слышать о них, потому что их нельзя застать на месте преступления: нам трудно даже заподозрить их, потому что они не допускают промахов. Представьте себе, что произошло бы, если бы величайшие умы в истории человечества обратили свой талант на преступления. Впрочем, и сейчас встречаются ничуть не менее одаренные люди, и совсем рядом с нами вершатся убийства, процветают воровство и разбой, которые нам и во сне не снились. Если бы я, к примеру, вдруг решил стать преступником…

Он остановился.

Грейсон со странным выражением лица курил сигару.

– Я бы мог убить вас прямо здесь, в этой комнате, – спокойно продолжал профессор, – и никто бы не поверил в это и никогда не обвинил меня. Почему? Потому что я бы не сделал ошибки.

Он произнес эти слова будничным, естественным тоном, который тем вернее заставлял предполагать, что в них содержится больше правды, чем желания поразить или озадачить собеседника. Тем не менее они произвели на Грейсона именно такой эффект.

– Как бы вы убили меня? – спросил он с осторожным любопытством.

– Любым из тысячи возможных способов: ядом, смертоносными микробами, ножом или даже из револьвера, – также спокойно ответил ученый. – Я умею пользоваться ядами, прививать болезни; знаю, как дополнять нож или револьвер умело созданной видимостью самоубийства. Я никогда не совершаю ошибок, мистер Грейсон. Наука учит нас точности – не приблизительной, до определенной степени, а абсолютной и бесспорной. Мы должны ручаться за свои выводы. В конце концов наша работа – не ремесло плотника. Плотник может допустить неточность, и дом от этого не рухнет; но если подобную ошибку позволит себе ученый, она будет равносильна разрыву логической цепи и распаду всей структуры. Логика учит нас тому, что два плюс два – четыре, и не иногда, от случая к случаю, а постоянно, при любых обстоятельствах.

Грейсон задумчиво стряхнул пепел с сигары, и морщинки собрались вокруг его глаз, когда он смотрел в непроницаемое лицо профессора.

– Мне описали вас как человека выдающихся способностей, – сказал он наконец. – Квинтон Фрэзер, банкир, который дал мне рекомендательное письмо к вам, рассказал мне, как вы в свое время помогли разрешить ему одну загадку. Обстоятельства были таковы…

– Да, да, – нетерпеливо прервал его профессор. – Ночная кража со взломом в «Рэлстон банке». Я помню.

– Именно поэтому я решился прибегнуть к вашей помощи в деле, еще более загадочном, чем то. – Грейсон немного колебался. – Я знаю, что бессмысленно пытаться соблазнить вас высоким гонораром, но, может быть, обстоятельства дела, с которым я пришел, способны повлиять на ваше согласие…

– В таком случае изложите их, – снова остановил Грейсона профессор.

– Это трудно назвать преступлением в обычном смысле слова, то есть тем преступлением, которое может преследоваться по закону, – заторопился Грейсон, – но оно обошлось мне в несколько миллионов, и…

– Миллионов? – переспросил профессор.

– Да, в шесть или восемь миллионов, а может быть, и во все десять, – подтвердил Грейсон. – Это заставляет меня думать, что в моем офисе не все благополучно. Мои намерения становятся известными моим противникам почти сразу же, как я их обдумаю. Моя доля в капитале банка составляет миллионную цифру, и строжайшая секретность не выглядит излишней. В течение многих лет мне удавалось сохранять ее, однако за последние восемь недель по крайней мере шесть раз мои планы становились достоянием конкурентов, и я терпел убытки. Если вы не знаете Стрит, вам сложно представить, чем это грозит, когда каждое твое движение становится известно другому в мельчайших подробностях.

– Нет, мне не знаком мир финансов, в котором вращаетесь вы, мистер Грейсон, – ответил профессор. – Поясните мне вашу мысль.

– Хорошо. Возьмем к примеру последний случай, – серьезно сказал финансист. Чтобы быть кратким, я постараюсь опустить все технические детали. Так вот, я принял решение выбросить на рынок акции «Пи Кью энд Икс рэйлвэй», действуя через своих агентов-брокеров, чтобы сбить цену акций до такого уровня, когда другие брокеры могут купить их для меня по бросовой цене. Это дало бы мне полный контроль над капиталом предприятия. Однако, когда я стал выбрасывать акции, всю партию перехватили конкуренты, и в результате, вместо того чтобы приобрести контроль над дорогой, я потерял весь свой пакет. Так – с незначительными отклонениями – повторялось шесть раз.

– Я полагаю, это была честная игра? – мягко спросил профессор.

– Честная? – переспросил Грейсон. – О да, вполне.

– Я не слишком самонадеян, чтобы считать, что мне все понятно, – вежливо сказал профессор. – В конце концов это не имеет ровно никакого значения. Вам хотелось бы знать источник ваших неудач. Я правильно понял вас?

– Совершенно точно.

– Кто посвящен в ваши секреты?

– Никто, за исключением стенографистки мисс Эвелин Уинтрон. Она работает у меня шесть лет, и я ей полностью доверяю.

– Кому вы рассказываете о своих намерениях?

– Никому, – мрачно ответил финансист. – Я давно решил для себя, что никто не должен быть в курсе моих планов, – в таком деле слишком много соблазнов. Поэтому я никогда не открываю своих проектов – никогда и никому!

– За исключением вашей стенографистки, – уточнил профессор.

– Я вынашиваю их неделями, иногда месяцами и держу их в своей голове, не доверяя ни малейшей детали бумаге, – объяснил Грейсон. – Когда я сказал, что она посвящена в них, я имел в виду только то, что она узнает их за полчаса или меньше до того, как будет пущена в ход вся машина. Так было и в случае с «Пи Кью энд Икс». Мои брокеры не имели точного представления о моих намерениях, а мисс Уинтрон никогда не узнавала их раньше, чем за двадцать минут до открытия биржи. Я диктовал ей, как обычно, несколько коротких писем с распоряжениями для своих агентов. Это все, что она могла знать.

– Вы раскрывали свои намерения в этих письмах?

– Нет, они содержали только указания моим брокерам, что делать.

– И все же опытный человек, узнав содержание этих писем, мог разгадать ход ваших мыслей?

– Да, но это полностью исключено. Ни один брокер не мог знать содержание всех писем сразу. Мисс Уинтрон и я были единственными людьми, которым было известно то, о чем в них говорится.

Профессор погрузился в такие длительные размышления, что Грейсон стал нервно постукивать пальцами по сигаре.

– Кто находился в комнате, кроме вас и мисс Уинтрон, до того момента, как отсылались письма? – спросил он наконец.

– Никто, – решительно ответил Грейсон. – За час до того, как я начинал диктовать письма, и вплоть до того момента, когда мои планы рушились, больше никто не входил в комнату.

– И все же после того, как она заканчивала письма, она куда-нибудь выходила? – настаивал профессор,

– Нет, – ответил финансист. – Она даже не вставала из-за своего стола.

– Может быть, она выносила что-нибудь из комнаты, например использованную копирку?

– Нет.

– Или звонила по телефону своим подругам? – продолжал допрос профессор.

– Нет, – убежденно ответил финансист.

– Делала кому-нибудь знаки через окно?

– Нет. Она заканчивала печатать письма и оставалась за своим столом. Она почти не шевелилась в течение двух часов.

– Кто-нибудь мог подслушать через окно? – спросил после небольшой паузы профессор.

– Здание насчитывает пятнадцать этажей, выходит окнами на улицу и не имеет пожарной лестницы. Если бы вы были знакомы с внутренним устройством здания, вы бы поняли, что это сделать невозможно, потому что…

– Нет ничего невозможного, мистер Грейсон, – резко прервал его профессор. – Невероятно и невозможно – это разные вещи. Не произносите больше этого слова, оно меня нервирует. – Он на минуту замолчал. Грейсон удивленно смотрел на него. – Вы или она отвечали на телефонные звонки?

– В тот момент никто не звонил, и мы никому не звонили.

– В полу, в стенках или в потолке есть какие-нибудь отверстия, щели или дыры? – спросил профессор.

– Я уже нанимал частных детективов. Они обследовали все и не обнаружили ни одного отверстия, – ответил Грейсон.

Он зажег новую сигару и поудобнее уселся в своем кресле.

– Письма, которые вы писали, не перехватывались кем-нибудь?

– Нет. Письма адресовались непосредственно брокерам и отсылались пять минут десятого, когда биржа уже работала.

Профессор встал и принялся мерять шагами всю длину комнаты.

– Вы должны поверить мне на слово, что я принял все возможные меры предосторожности, особенно в этом случае с «Пи Кью энд Икс», – продолжал Грейсон. – Я постарался предусмотреть все, чтобы обеспечить строжайшую секретность. И я уверен, что мисс Уинтрон не имеет к этому делу никакого отношения. Частные детективы начинали с того, что, подобно вам, подозревали ее. Когда она уходила с работы, она попадала под наблюдение людей, которым я обещал солидное вознаграждение в случае, если они докопаются до истины. Она не знала об этом тогда и не знает сейчас. Мне стыдно признаваться ей, потому что расследование подтвердило ее непричастность к этому делу. В последний раз она находилась в поле моего зрения около двух часов, и ни одно ее движение не осталось незамеченным мной, потому что счет в игре шел на миллионы.

Профессор ничего не ответил. Он остановился в нерешительности у окна и стоял так несколько минут.

– Я склонен снять подозрение с мисс Уинтрон, – продолжал финансист, – ибо ее невиновность полностью доказана для меня последним случаем, так что было бы несправедливо…

Неожиданно профессор резко обернулся к своему гостю.

– Вы разговариваете во сне? – спросил он.

– Нет, – без промедления ответил Грейсон. – Я уже думал об этом. Все это не укладывается в моем мозгу, профессор. И все же где-то есть разрыв, который стоит мне миллионов.

– Вопрос сводится к одному, мистер Грейсон, – недовольно сказал профессор. – Если только вы и мисс Уинтрон знали о ваших планах, и больше никто, а они все равно выходили наружу, и не было никаких других рациональных объяснений, то виновником этого – вольно или невольно – был один из вас. Это чистая логика – как два плюс два – четыре, и нет нужды доказывать обратное.

– Что же, в любом случае это не я, – сказал Грейсон.

– Тогда остается одна мисс Уинтрон, – заявил профессор, – если только не допустить, что ваши конкуренты обладают телепатическими способностями, ранее за ними неизвестными. Вашими противниками всегда были одни и те же люди или это был только один человек?

– Несколько, – объяснил финансист, – но все они принадлежат к группе, во главе которой стоит Ральф Мэттью, достаточно молодой делец. По моему мнению, он наверняка приложил свою руку ко всему этому.

Его губы сурово сжались.

– Почему вы так считаете? – спросил профессор.

– Потому что он насмешливо ухмыляется всякий раз, когда встречает меня.

Профессор подошел к столу, надписал конверт, сложил вчетверо лист бумаги, положил его в конверт и запечатал. Потом он снова обернулся к гостю:

– Мисс Уинтрон сейчас в вашей конторе?

– Да.

– Проведите меня к ней.

Через несколько минут известный финансист открывал двери своего кабинета перед известным ученым-сыщиком. Единственным его обитателем была молодая женщина лет двадцати шести – двадцати восьми, которая обернулась на звук открывающихся дверей, но, увидев Грейсона, продолжила чтение книги. Финансист направился к одному из кресел. Однако, вместо того чтобы последовать его примеру, профессор подошел прямо к мисс Уинтрон и протянул запечатанный конверт.

– Мистер Ральф Мэттью просил меня передать это вам, – сказал он.

Молодая женщина мельком и не без робости взглянула на него, взяла конверт и с любопытством повертела его в руках.

– Мистер Ральф Мэттью, – повторила она, как если бы ей было незнакомо это имя. – Мне кажется, что я не знаю человека с таким именем.

Профессор не отрываясь следил за выражением ее лица, когда она вскрывала конверт и доставала из него лист бумаги. На ее лице ничего нельзя было прочитать, кроме удивления или даже замешательства.

– Но здесь только чистый лист бумаги, – сказала она.

Профессор резко обернулся к Грейсону, который с нескрываемым любопытством следил за происходящим в комнате.

– Ваш телефон, пожалуйста, – сказал он.

– Вот он, – ответил Грейсон.

Профессор наклонился над столом, за которым сидела мисс Уинтрон, по-прежнему смотревшая на него с выражением неподдельного удивления, снял трубку и поднес ее к уху. Через несколько секунд он уже разговаривал с репортером Хатгинсоном Хатчем.

– Я только хотел попросить вас прийти ко мне через час, – сказал профессор. – Это очень важно.

Он повесил трубку, несколько секунд с восхищением смотрел на изящную серебряную коробочку-несессер для пудры и губной помады, которая лежала на столе мисс Уинтрон за телефоном, затем взял стул и сел позади Грейсона, начав разговор с замечания о погоде. Грейсон только слушал, мисс Уинтрон снова обратилась к своей книге.

Профессор Огастес С. Ф. К. Ван Дузен, известнейший ученый, и Хатгинсон Хатч, репортер-газетчик, обследовали дымовую трубу и другие неровности на крыше небоскреба. Далеко под ними огромной панорамой раскинулись улицы города – пунктир светящихся точек под смутно различимыми в ночном тумане крышами домов. Выше над городскими огнями вуалью висела непроглядная ночь, изредка вспыхивающая то тут, то там светлыми искорками звезд.

– Где-то здесь должна быть проволока, – наконец сказал Хатч, и они оба нагнулись.

Профессор пошарил позади себя, и несколько минут они провели в темноте, в которой их присутствие выдавал только тусклый свет карманных фонариков. Наконец профессор встал во весь рост.

– Вот проволока, которую вы искали, мистер Хатч, – сказал он. – Я оставлю ее вам.

Хатч открыл небольшую сумку и достал из нее какие-то инструменты. Он разложил их на крыше позади себя, потом, снова наклонившись, начал свою работу. Он работал так в темноте около получаса, помогая себе только светом маленького фонарика, потом опять встал.

– Все в порядке, – сказал он.

Профессор проверил сделанную работу и удовлетворенно хмыкнул, и они вдвоем направились к слуховому окну, оставив позади себя проволоку и стараясь запомнить дорогу. Они спустились в темный холл верхнего этажа. Откуда-то снизу доносился слабый отзвук человеческих шагов – ночной сторож неторопливо обходил свои пустынные владения.

– Будь осторожен! – предупредил профессор.

Они прошли через холл к комнатам на задней стороне здания, по-прежнему разматывая за собой проволоку. Перед последней комнатой они остановились. Профессор нашарил в кармане связку ключей и открыл дверь. В комнате горел электрический свет. Бросалось в глаза полное отсутствие какой-либо мебели, и единственным свидетельством пребывания людей в комнате был телефон на стене.

Профессор в задумчивости смотрел на катушку с проволокой, и его гонкое лицо выразило сомнение.

– Это неосторожно, – сказал он наконец, – оставлять так проволоку. По правде говоря, этот этаж никем не занят, но все же не исключено, что кто-нибудь может пройти через него и оборвать ее. Возьми инструменты и вернись на крышу, сматывая по дороге проволоку, потом перевесь мне катушку через крышу, чтобы я смог втащить ее в окно. Так будет лучше. Я поймаю ее, и тогда ничто не выдаст нашего посещения.

Хатч неспешно вышел и закрыл за собой дверь.

В течение следующего дня профессор дважды разговаривал с финансистом по телефону. Грейсон был у себя в кабинете, а мисс Уинтрон сидела за своим столом, когда телефон зазвонил в первый раз.

– Будьте осторожны, когда отвечаете на мои вопросы, – предупредил профессор, когда Грейсон поднял трубку. – Вам известно, с каких пор у мисс Уинтрон появился этот изящный серебряный несессер, который сейчас лежит у нее на столе рядом с телефоном?

Грейсон невольно бросил взгляд в ту сторону, где сидела стенографистка, неторопливо перелистывая свою книгу.

– Да, – ответил он, – семь месяцев назад. Я подарил его мисс Уинтрон на рождество.

– Так! – воскликнул профессор. – Это упрощает дело. Где вы купили ее?

Грейсон назвал магазин известного ювелира. Некоторое время спустя профессор снова позвонил Грейсону.

– На пишущей машинке какой марки печатает мисс Уинтрон? – спросил он.

Грейсон назвал марку.

Оставив Грейсона недоумевать над своими вопросами, профессор направился в редакцию к Хатчу.

– Вы печатаете на машинке? – спросил он.

– Да.

– Какой марки?

– У нас в редакции с полдюжины машинок разных марок.

Они пришли в редакционную приемную, в тот момент почти безлюдную, и голубые, чуточку водянистые глаза профессора остановились на пишущей машинке с гербом на передней панели.

– Вот она! – воскликнул он. – Напечатайте на ней что-нибудь, – приказал он Хатчу.

Профессор сел позади Хатча. Его глаза смотрели куда-то в сторону от репортера, но уши были в нескольких дюймах от машинки. Он прислушивался примерно полминуты, потом покачал головой:

– Печатайте только гласные, – скомандовал он, – сначала медленно, потом побыстрее.

Хатгинсон повиновался. Профессор снова покачал головой. Так они проверили все машинки в редакции, после чего профессор встал и ушел. На лице его было написано выражение, близкое к недоумению.

Вечером профессор в течение нескольких часов не покидал своей лаборатории, полулежа в огромном кресле, с глазами, устремленными куда-то вверх. Минута утекала за минутой, но он не менял ни своего положения в кресле, ни направления взгляда. Небольшие настенные часы в приемной пробили девять, потом десять, одиннадцать, двенадцать и, наконец, час. Около половины второго профессор внезапно вскочил.

– Решительно я становлюсь похожим на болвана, – воскликнул он. – Конечно! Конечно! И как только я об этом сразу не догадался?

На следующее утро Грейсон не пошел в контору в обычное время. Вместо этого он отправился к профессору, с нетерпением ожидая пояснения к записке, которую ему принесли домой.

– Еще ничего не ясно, – сказал профессор, когда финансист вошел в комнату. – Но сегодня вы должны делать только то, что я вам скажу. В час, – продолжал он, – вы должны отдать указание о начале новой крупной операции; причем не должно случиться никаких отклонений от обычного порядка. Продиктуйте письма мисс Уинтрон, но ни в коем случае не отправляйте их! Когда их принесут вам, держите их у себя, пока не увидитесь со мной.

– Вы настаиваете, чтобы операция была чистой фикцией? – спросил финансист.

– Именно так, – ответил профессор. – Не забудьте придать указаниям правдоподобный вид; не упустите ни одной мелкой детали, чтобы сделать их абсолютно логичными и убедительными.

Когда Грейсон ушел к себе в контору, профессор снова позвонил но телефону Хатчу.

– Я решил-таки эту головоломку, – коротко объявил он. – На сегодня мне нужен самый лучший телеграфист, которого вы знаете. Возьмите его с собой и ждите меня в комнате с телефоном на верхнем этаже без четверти час.

– Телеграфиста? – переспросил Хатч.

– Я ясно сказал – телеграфиста, – раздраженно ответил профессор. – До встречи.

Хатч улыбнулся на другом конце провода, когда услышал, как профессор положил трубку на рычаг; улыбнулся, потому что хорошо изучил эксцентричные манеры этого единственного в своем роде человека, чей ум так умело расправлялся с любой проблемой, над разрешением которой ему приходилось трудиться. Потом он сходил к телеграфистам и взял на время главного оператора. В маленькой комнате на верхнем этаже они были ровно без пятнадцати час.

Лицо оператора выразило удивление. В комнате совсем не было мебели, и только телефонная коробка на стене составляла единственный предмет обстановки.

– Я все расскажу вам, когда придет время, – сказал профессор, заметив его недоумение.

Без трех минут час он протянул оператору чистый лист бумаги и дал последние указания.

По лицу оператора было видно, что он считал себя жертвой нелепого розыгрыша. Тем не менее он подчинился приказаниям. Профессор стоял, нетерпеливо посматривая на часы в руках. Хатч не имел ни малейшего представления о том, что должно произойти, но и он был крайне заинтригован.

Наконец оператор услышал что-то. Его лицо сразу стало настороженным. Несколько секунд он прислушивался, потом вдруг расцвел улыбкой узнавания.

Меньше чем через десять минут после того, как мисс Уинтрон передала Грейсону для подписи отпечатанные письма с указаниями и тот ушел к себе в кабинет, озадаченно вертя их в руках, открылась дверь и вошел профессор. Он бросил сложенный вчетверо лист бумаги на стол перед Грейсоном и сразу же направился к мисс Уинтрон.

– Вы и теперь будете утверждать, что не знакомы с мистером Ральфом Мэттью? – спросил он.

Девушка встала, и умело разыгранное негодование отразилось на ее лице.

– Что вы имеете в виду, сэр? – резко спросила она.

– Теперь вы можете убрать серебряный несессер, – безжалостно продолжал профессор. – Вам больше не понадобится выходить на связь.

Мисс Уинтрон бросила поспешный взгляд на телефон, и ее рука невольно потянулась в ту же сторону. Серебряный несессер лежал прямо под трубкой, служа ей подставкой, так что весь вес был смещен с рычага и линия была открыта для связи. Она выхватила коробочку, и трубка снова упала на рычаг. Профессор повернулся к Грейсону.

– Это была мисс Уинтрон, – сказал он.

– Мисс Уинтрон! – воскликнул Грейсон. – Я затрудняюсь поверить в это.

– Прочитайте эту запись, которую я дал вам, – холодно сказал профессор. – Возможно, она поможет вам изменить свое мнение.

Финансист развернул лист бумаги, который лежал перед ним на столе, и вслух прочитал, растягивая слова: «Пибоди. – Продать бумаги «Л. энд В.» на десять тысяч по 97. Мак-Кракен Компани. – Продать на десять тысяч акций «Л. энд В.» по 9». Его изумление росло по мере того, как он читал записку профессора. Затем, когда он начал осмысливать значение прочитанного, его губы сжимались.

– Я понимаю, мисс Уинтрон, – сказал он наконец. – Это именно те указания, которые я диктовал, а вы сумели каким-то образом сделать их содержание известным для лиц, которым они вовсе не предназначались. Разумеется, мне неизвестно, как вы это делали, но теперь я знаю, что должен винить во всем вас, поэтому…

Он подошел к двери и открыл ее с угрожающей вежливостью.

– Вы можете идти.

Мисс Уинтрон не стала оправдываться – только поклонилась и вышла. Грейсон несколько мгновений смотрел ей вслед, потом повернулся к профессору и показал ему на кресло.

– Как это случилось? – спросил он.

– Мисс Уинтрон – чрезвычайно умная женщина, – ответил профессор. – Настолько умная, что предусмотрительно забыла поставить вас в известность, что кроме стенографии и машинописи она знакома и с работой телеграфиста. Она владела ими настолько искусно, что ей не составляло труда совмещать два последних умения, если можно так выразиться. Другими словами, печатая на машинке, она умудрялась задавать ей ритм по образцу телеграфной азбуки Морзе – так, что телеграфист на другом конце провода мог слышать ее машинку и переводить удары по клавишам в слова.

Грейсон недоверчиво смотрел на него.

– Я по-прежнему ничего не понимаю, – сказал он наконец.

Профессор встал и подошел к столу мисс Уинтрон.

– Вот телефонная подставка с трубкой на рычаге. Так получилось, что коробочка-несессер, которую вы подарили мисс Уинтрон, оказалась достаточно высока, чтобы при ее помощи можно было немного приподнять трубку над рычагом, а когда это происходило, линия становилась незанятой. Когда вы находились за своим столом, а она здесь, вы не могли видеть этот телефон; поэтому ей не составляло труда поднять трубку и подложить под нее серебряную коробочку, делая тем самым линию постоянно свободной. Это давало возможность звуку ударов по клавишам достигать ушей того, кто оказывался на другом конце провода. По частоте ударов и пауз между ними наружный оператор мог прочитывать ваши письма в тот самый момент, когда они печатались на машинке. Вот и все. Дело было только за тем, чтобы мисс Уинтрон проявила аккуратность и не сбилась с морзянки.

– Но это преступление! – воскликнул Грейсон. – И она должна ответить за него.

– Я бы не советовал вам возбуждать дело против мисс Уинтрон. Если жонглировать акциями так, как вы мне рассказывали, – честно, то в ее поступке нечестного не больше. Кроме того, мисс Уинтрон наверняка поддержат те самые люди, которые нажили состояние на вас. Я бы не стал затевать возню с судебным иском. Конечно, она предала ваше доверие, но…

Он встал с таким видом, как будто высказался до конца, и подошел к двери,

– Однако я бы посоветовал вам уволить того, кто работает у вас на коммутаторе.

– И она тоже замешана в этом? – спросил Грейсон. Он бросился из своего кабинета и в дверях чуть не столкнулся с клерком.

– Где мисс Митчелл? – резко спросил он.

– Я шел сюда именно затем, чтобы сказать вам, что она вместе с мисс Уинтрон только что покинула здание, не дав никаких объяснений, – ответил клерк.

– Всего хорошего, мистер Грейсон, – сказал профессор.

Финансист только кивнул головой в знак благодарности.

Через некоторое время профессор Ван Дузен получил чек на десять тысяч долларов, подписанный «Мистер Дж. Морган Грейсон». Несколько мгновений он смотрел на чек, затем сделал своим неразборчивым почерком передаточную надпись: «Выплатить Дому Опеки над детьми-калеками» – и послал Марту отправить его по почте.