Текст книги "Че Гевара, который хотел перемен"

Автор книги: Збигнев Войцеховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Че благодарит американскую администрацию

Через четыре месяца после вторжения в заливе Кочинос Организация американских государств провела конференцию в Пунта-дель-Эсте (Уругвай). На этом мероприятии Соединенные Штаты представлял специальный советник и спичрайтер Джона Кеннеди Ричард Гудвин. С представителем Кубы Эрнесто Че Геварой у него состоялся долгий и вполне дружелюбный разговор.

«Под бородой черты его лица довольно мягкие, почти женственные, – доложил Гудвин в служебной записке Кеннеди, рассекреченной в 1999 году. – У Гевары хорошо развито чувство юмора, и во время встречи звучало много шуток. В разговоре не звучало никакой пропаганды, агитации или просто напыщенности. Он говорил спокойно, открыто, с большой долей беспристрастности и объективности. Он сказал, что весьма нам благодарен за вторжение в Залив – что это была большая политическая победа для них, которая позволила им объединиться. В конце он сказал, что никому не передаст содержания этого разговора, кроме Фиделя. Я сказал, что тоже не стану обнародовать его.

После окончания разговора я отправился делать заметки о том, что было сказано. Че остался на приеме, чтобы побеседовать с представителями Бразилии и Аргентины. Аргентинец Ларретта позвонил мне на следующее утро и сказал, что Гевара нашел разговор весьма плодотворным и что, по его словам, с представителем «нового поколения» разговаривать гораздо проще».

В недавно рассекреченных документах Гудвин не выказывает никакого смущения или скептицизма в отношении каких-либо заявлений Че. Ни малейшего опровержения слов Гевары там тоже нет. Очевидно, шутки, звучавшие во время беседы, имели куда большее значение. Че действительно имел веские основания быть благодарным администрации Кеннеди. Кастро неоднократно повторял в течение 1960 года, что будет надеяться на победу Кеннеди на выборах – ибо если победит Никсон, то революция долго не протянет.

Гудвин, выпускник Гарвардской юридической школы, отличался типичным снисходительным отношением многих новых, молодых «левых» американцев к братьям Кастро. «Я считаю, что этот разговор с Геварой – в сочетании с другими доказательствами, которые удалось собрать в течение довольно продолжительного времени, – означает, что Советский Союз не готов приложить больших усилий, необходимых, чтобы помочь Кубе встать на ноги, – пишет Гудвин. – Я полагаю, что Куба желает взаимопонимания с США. Они проведут свободные выборы – но только после того, как институционализация революции будет завершена. Они могли бы согласиться не заключать никаких политических союзов с Востоком. Че сказал, что они не намерены строить «железный занавес» вокруг Кубы. США должны искать какие-то пути продолжения кулуарного диалога, который начал Гевара. Таким образом можно дать понять Кубе, что мы хотим помочь ей – и поможем, если она разорвет отношения с коммунистами и начнет демократизацию».

Конечно, Гудвина попросту перехитрили. В то время, когда проходила встреча, сам Че Гевара был главным сторонником союза кубинского режима с СССР. «Отпрыск Советского Союза» – так окрестил Гевару его биограф Хорхе Кастанеда, имея в виду то, что Че поддерживал «жизненно важную» связь с Советами. Александр Алексеев, советский посол на Кубе в то время, говорил, что при планировании тайного размещения ядерных ракет на Кубе Че был «самым активным» и неизменно полным энтузиазма.

Карибский кризис

14 октября 1962 года в воскресном шоу «Вопросы и ответы»Макджордж Банди, советник Джона Кеннеди по национальной безопасности, пренебрежительно сказал на всю страну, что на Кубе нет никаких советских ракет. «Слухи от беженцев» – так он назвал сообщения от кубинских эмигрантов-очевидцев о тех ракетах – сообщения, которыми они забрасывали Государственный департамент и ЦРУ уже в течение нескольких месяцев и которые были получены с риском для жизни.

«Ничто на Кубе не представляет угрозы для Соединенных Штатов, – продолжал Банди, едва скрывая презрение. – Вероятности того, что Советы или кубинцы будут пытаться установить наступательное вооружение на Кубе, не существует». В конце концов в Пунта-дель-Эсте Че Гевара сам сообщил эту ценную информацию коллеге Банди Ричарду Гудвину. А выбирая между несносными кубинскими беженцами и «открытым» Че Геварой, американская администрация решила поверить последнему.

Президент Кеннеди сам возмущался на следующий день: «В этой стране пятьдесят с лишним тысяч кубинских беженцев, и они только и делают, что ждут того дня, когда мы пойдем на Кубу войной. Вот они и распространяют подобную чушь».

Ровно два дня спустя на столе Кеннеди лежали фотографии этих «слухов от беженцев», сделанные самолетом-шпионом U-2. Он зафиксировал ядерные ракеты, направленные на американские города. Ответ Кеннеди и его команды на Карибский кризис стал легендой о победе проницательности и балансирования на грани войны, рассказанной и пересказанной в кино. На самом же деле решением администрации было объединиться с Советами и предоставить кубинскому коммунистическому режиму взаимно гарантированную защиту.

Сам Кастро утверждал, что со стороны американцев было сделано много уступок, о которых не было сказано ни слова. Возможно, в один прекрасный день они будут обнародованы, предположил он.

«Мы ничего не можем сказать общественности об этом соглашении, – сказал Роберт Ф. Кеннеди советскому послу Анатолию Добрынину после завершения сделки, которой закончился так называемый кризис. – Это поставило бы нас в слишком затруднительное положение». В этой сделке с Хрущевым администрация Кеннеди тайно согласилась не выступать против правительства Кастро на Кубе.

28 октября 1962 года, когда известие о том, что частью решения Карибского кризиса было удаление ракет с Кубы, тысячи кубинских солдат внезапно окружили ракетные площадки. Советский министр иностранных дел Анастас Микоян, переполошившись, бросился в Гавану, где встретился с Кастро. В Кремле больше всего боялись, что неадекватные офицеры из кубинских военных сами могут напасть, завладеть ракетами и развязать третью мировую войну.

Микояну как-то удалось разрядить ситуацию во время встречи с Кастро – без сомнения, объяснив, что уж его-то режим получил от сделки сплошные выгоды и вообще легко отделался. «Взаимно гарантированная защита» обеспечивала Кастро и Че покровительство как Советов, так и Соединенных Штатов. Верные своему слову, США сразу же начали облавы на кубинских эмигрантов, которые планировали диверсионные рейды против Кастро из Южной Флориды.

Администрация Кеннеди включилась в эту работу с энтузиазмом, дав береговой охране США шесть новых самолетов и двенадцать новых катеров и увеличив личный состав на двадцать процентов. Кеннеди сообщил премьер-министру Великобритании Гарольду Макмиллану, что некоторые из этих сумасшедших кубинцев перенесли место проведения своих операций из Южной Флориды на Багамы. Флот Ее Величества был только рад помочь. Таким образом, тех самые кубинских эмигрантов, которых за пару недель до этого ЦРУ обучило и вооружило, чтобы начать рейды на Кубу, теперь арестовывали американские и британские военные.

А как же вера Гудвина в то, что в речах Че не было «пропаганды и напыщенности»? Месяцем позже, давая интервью корреспонденту «Лондон дейли уоркер»и думая, что диктофон уже выключен, Че Гевара пояснил: «Если бы ракеты остались, мы бы направили их в самое сердце Соединенных Штатов, включая Нью-Йорк. О мирном сосуществовании не может идти и речи. Мы должны шагать тропой победы, даже если это будет стоить миллионов ядерных жертв!»

Сам Че Гевара, конечно, не хотел бы стать одной из жертв обмена ядерными ударами, о котором он так страстно мечтал. У него и Фиделя были зарезервированы места в советском бомбоубежище за пределами Гаваны. Советский посол Александр Алексеев утверждает, что предусмотрительные братья Кастро, Че Гевара и остальная коммунистическая верхушка позаботились об этом заранее.

Еще в 1955 году Эрнесто Гевара писал своей заботливой матери, что борьба против Соединенных Штатов была его «истинным предназначением».

«Мы должны научиться испытывать абсолютное отвращение к империалистам. Против этого класса гиен нет лучшего средства, чем истребление!» В октябре 1962 года Гевара всего в одном шаге от этого заманчивого средства.

Ричард Никсон дал самую точную характеристику разрешению Карибского кризиса: «Сперва мы провалили вторжение, а теперь мы позволяем Советам хозяйничать на нашем заднем дворе!»

Охраняемая американскими политиками левого толка и поддерживаемая советским оружием, кубинская коммунистическая революция имела надежное основание для начала партизанских войн в Андах, этой «Сьерре континента» – в погоне за мечтой «освобождения Латинской Америки». На это у коммунистов были все шансы. С мало-мальски компетентным партизанским лидером во главе «Отдела Освобождения» им это, может быть, и удалось бы. Однако вместо этого у них был Эрнесто Че Гевара.

Че – носитель традиционных убеждений

Для новоиспеченного коммуниста Че Гевара придерживался слишком уж многих традиционных предубеждений, свойственных аргентинцам. Все, что касалось «янки», было априори омерзительным. Даже сегодня по результатам опросов две трети аргентинцев придерживаются негативного мнения об американцах, и в Аргентине американцы имеют самый низкий рейтинг популярности среди всего Западного полушария.

По отношению к Америке Аргентина всегда была южноамериканской Францией – весьма критично настроенным государством.

У Че были и другие предрассудки. Так, многие аргентинцы мнят себя европейцами на континенте индейцев и метисов. Снобизм аргентинской элиты по отношению к американцам носит скорее культурный, чем расовый характер и очень напоминает французский снобизм (точно так же, как и снобизм городской «элиты» относительно «деревенщины» из провинции). Результаты опроса общественного мнения показывают, что чем выше уровень образованности латиноамериканцев, тем ярче выражено их антиамериканское настроение. Так, в Буэнос-Айресе преподавание гуманитарных наук прочнее, чем где бы то ни было, основано на антиамериканизме.

Семья Гевара де ла Серна и Линч была классическим примером южноамериканских снобов – поверхностные начетчики, самоуверенные, злопамятные и очень надменные. Маленького Эрнестито можно было назвать кем угодно, но не революционером. Это был типичный маменькин сынок, заботливо вскормленный родительской гордыней и предубеждениями.

Писатель Дэвид Сэндисон упоминает «беспрекословное послушание», свойственное детям этой семьи. Большинство людей проходят через период подросткового бунтарства и споров с родителями, хотя бы непродолжительный – а Че Гевара, мировая икона мятежей, подвел нас даже здесь.

Те, кто видел Че лишь на майках и постерах, неизменно восхищаются его словно бы естественным ореолом «неукротимого бунта». Те же, кто его знал,помнят его как неисправимого позера. Они помнят его подхалимскую улыбку для Фиделя, его задумчивый взгляд мыслителя для Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар, его злобную ухмылку, адресованную приговоренным к смерти и их семьям, и огонь в глазах перед фотоаппаратом Альберто Корды.

Захватившие его боливийские солдаты были поражены тем, что они обнаружили в его рюкзаке. В отличие от своих оборванных и полуголодных сообщников, у которых не было ничего, кроме оружия, Че Гевара носил при себе маникюрные ножницы, гребешок, щетку и даже маленькое зеркальце. Как мы позже убедимся, он готовился к важному осеннему мероприятию 1967 года – организации грандиозного собственного захвата и мировой шумихе вокруг своего освобождения. Казалось, он был уверен в том, что она непременно начнется после эффектного спектакля с собственной сдачей в плен.

Кубинский беженец Франк Фернандес вспоминает о ссоре между его теткой и Че Геварой, произошедшей в Гаване в начале 1959 года. «Че лез во все дела, всем командовал и пытался всех строить. Он пришел на предприятие, где работала моя тетка, и обозвал ее «старой буржуазной сплетницей». «Нет, – отрезала она, – я не из буржуев, я аристократка». Такой неожиданный поворот выбил Че из колеи, и он стоял там, пытаясь сохранять спокойствие. А она продолжала: «А вы всего лишь наглый и дерзкий простофиля». После этого тетушка осталась в живых. Как так вышло?

Неужели он испытал к ней смешанное чувство зависти и уважения, поскольку и сам считал себя аристократом?

Похожая история произошла с кубинским борцом за свободу Тони Наварро, семье которого принадлежала текстильная фабрика.

Вскоре после своего назначения на пост председателя Национального Банка Кубы Че отправил своих вооруженных агентов конфисковать прибыльную и продуктивную фабрику, которая давала рабочие места сотням людей и вносила значительный вклад в экспортный сектор государства. Наварро добился встречи с Че, чтобы попытаться объяснить ему ситуацию. Зачем нужно было конфисковывать такое предприятие, и разваливать его, выставив на улицу квалифицированных управляющих и назначив на их места необразованных революционеров?

Слуга произнес: «Команданте Гевара готов вас принять». Наварро вошел в его кабинет и низко поклонился, в то время как сам Гевара только поджал губы и слегка кивнул. «Тони, вы читали «Процесс» Кафки?»

«Нет, команданте, не читал, – ответил озадаченный Наварро. – Я читал только его «Превращение» и «Замок».

«Прочтите, – бросил Че Гевара. – Это вам многое объяснит». После этого личный водитель Че отвез Тони домой.

«Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест», – гласит первое предложение книги, которую порекомендовал Че.

«Пугающее психологическое погружение в жизнь простого человека, некоего Йозефа К., который однажды узнает, что его обвиняют в преступлении, которого он не совершал и о котором ему ничего не известно», – пишет в рецензии один обозреватель. Другой отзывается о произведении так: «Это вымышленное описание истории ареста, допроса, осуждения и исполнения приговора за преступление, так и оставшееся неизвестным».

Вскоре Наварро присоединяется к подпольному оппозиционному движению, где он постоянно рискует быть убитым. Если Че хочет покончить с ним, он, Наварро, не сдастся без боя.

Однажды после перестрелки с полицией Че Наварро был арестован. Однако его личность не смогли установить, и ему удалось сначала укрыться в посольстве Венесуэлы, а потом сбежать в США.

Это еще один случай, после истории с дерзкой тетушкой, когда надменность Че Гевары перевесила его жажду крови. Он мог бы наблюдать казнь Тони Наварро за обедом из окна крепости Ла-Кабанья, как часто делал и раньше. Однако ему не терпелось продемонстрировать свой утонченный вкус и эрудицию перед таким образованным человеком, как Наварро. Таким образом, тщеславие Че помогло Тони Наварро выскользнуть из его цепких лап.

Говорят, что у Че Гевары не было ни одного настоящего друга среди кубинцев. Даже кубинские коммунисты считали его невыносимым – заносчивым, капризным, склонным к подхалимству и лицемерию. Несмотря на презрение Че ко всему «буржуазному», коммунисты старой закалки, такие, как Анибаль Эскаланте и Карлос Рафаэль Родригес, втайне отмечали и осуждали его «мелкое буржуазное зазнайство» – привычку по-свойски держаться и общаться с французской интеллигенцией, а не с членами компартии Кубы – людьми смешанных кровей и запутанных биографий. Кубинский коммунист Франсиско Брито, известный своей неряшливостью и неаккуратностью, приходил в бешенство от того, что Че укомплектовывал государственный аппарат Острова свободы безукоризненно одетыми чиновниками. В конце концов, Брито выпалил, что лучшее, что может сделать Че, – это «убираться к черту с Кубы!», потому что весь его диктат в качестве министра промышленности – это «всего лишь низкопробное дилетантство».

Любимый палач Фиделя

Че Гевара любил повторять, что идеальный революционер должен быть «холодной, расчетливой машиной для убийства». Это определение подразумевает некую отстраненность и бесстрастность по отношению к самому акту лишения жизни. Однако сам Че не мог служить наглядным примером своему определению. Машиной для убийства он был самой что ни на есть горячей, подходя к этому делу со всей душой.

«Завывая как одержимый, я обагрю свое оружие в крови и, обезумев от ярости, буду рубить головы побежденным. Я чувствую, как ноздри мои раздуваются, смакуя едкий запах пороха и крови, вражеской смерти. Я готовлюсь к священной схватке, встречая торжествующий пролетариат звериным воем». Апологеты Че чаще всего стараются обходить молчанием этот выразительный абзац из «Дневника мотоциклиста» – так слабо вяжется он со светлым образом, созданным умелой пропагандой. Что же касается «едкого запаха пороха и крови», то Гевара редко обонял его непосредственно на поле битвы. Куда чаще он ощущал его, стреляя в связанных, с кляпом во рту и повязкой на глазах, мужчин и мальчиков.

Жажда крови

В конце января 1957 года Че Гевара прошел первое «крещение огнем», когда «все было потеряно» и он стоически готовился к «достойной смерти» (от раны, которую даже не потребовалось зашивать). Спустя несколько недель он отправил письмо своей покинутой жене Ильде Гадеа: «Дорогая старушка, я здесь, среди холмов Кубы; я все еще жив и жажду крови». Вскоре ему представилась возможность утолить эту жажду.

В том же январе 1957 года Фидель Кастро приказал расстрелять партизана-крестьянина по имени Эутимио Герра, обвиненного в предательстве и сотрудничестве с войсками Батисты. Сделать это Кастро поручил своему личному телохранителю Универсо Санчесу. Ко всеобщему удивлению, Че Гевара – в то время еще не команданте, а лишь скромный солдат и медик по совместительству – вызвался сопровождать Санчеса и его напарника к месту казни. Маленькая группа мрачно шагала по лесу под тропическим ливнем и в конце концов остановилась на прогалине.

Санчес колебался, озираясь вокруг и, возможно, ища повод, чтобы отложить или отменить казнь. За ней последуют десятки других казней, но это был первый расстрел в рядах кубинских повстанцев. Неожиданно Че сделал шаг вперед и выстрелил из своего пистолета в висок Герры. «Какое-то время он бился в конвульсиях и, наконец, затих. Теперь его вещи принадлежали мне», – позже написал Гевара в своем дневнике.

Отцу Гевары в Буэнос-Айрес пришло письмо от блудного сына: «Должен признаться, папа, что в тот момент я понял: мне действительно нравится убивать».

Этот энтузиазм привлек внимание Фиделя Кастро. Вскоре последовали новые расстрелы «дезертиров», «доносчиков», «военных преступников», «контрреволюционного элемента» и просто разных подозрительных, иногда – случайно схваченных на улицах. Во всех них Че Гевара принимал самое деятельное участие. Однажды в руки повстанцев попал солдат Батисты, неопытный семнадцатилетний юноша, не имевший ни малейшего представления о партизанской войне. На устроенном Геварой допросе, заикаясь от страха, он пытался убедить Че, что ни в чем не виноват, а в армию завербовался лишь для того, чтобы заработать денег и помочь матери-вдове, у которой был единственным сыном. Пожав плечами, Гевара отдал приказ; юношу связали, подтолкнули к краю свежевыкопанной ямы и тут же застрелили. И это тот «великодушный Че», как писал профессор Ариэль Дорфман в журнале «Тайм», который «лечил раненых солдат вражеской армии».

Кастро считал расстрелы солдат и офицеров Батисты верхом глупости: ведь с пропагандистской точки зрения отпускать их было бы куда полезнее. Большинство профессиональных военных наверняка бы стали самыми преданными служаками нового режима. Но рвение Че Гевары он заметил и оценил. Просчитывая наперед шаги по захвату власти на Кубе, Кастро планировал свою версию сталинских репрессий – и, кстати, с той же целью: обезглавить (в прямом и переносном смысле) любых возможных контрреволюционеров и противников режима. Поэтому к лету 1957 года Че был повышен в звании до майора, или команданте – высшего чина повстанческой армии. Слава его росла и ширилась по всему Острову свободы.

Однако не все были в восторге от «способностей» Гевары. В середине 1958 года один из солдат Кастро по имени Рейнальдо Морфа был ранен и направлен в Сьенфуэгос к доктору Эктору Меруэло. Добрый доктор заштопал бойца и спустя несколько недель сообщил ему, что тот может возвращаться в отряд Че. На что Морфа ответил: «Нет, доктор. Пожалуйста, не распространяйтесь об этом, потому что это может стоить мне жизни, но я понял, что Че – это самый настоящий убийца. Я революционер, но я еще и христианин. Я присоединюсь к отряду Камило, но к Че не вернусь никогда».

Агустин Соберон был первым кубинским репортером, который приехал в лагерь в горах Сьерра-Маэстра, чтобы взять интервью у Че Гевары. «Я был репортером кубинского журнала «Богемия» и в марте 1958 года прибыл в Ла-Плату побеседовать с Че, – вспоминает он. – Наладить контакт с Геварой было совершенно невозможно. До этого мне не приходилось встречать людей с таким деспотичным и надменным характером. Сначала я спросил его о жене Ильде, которую он оставил в Мексике, отправляясь на Кубу с Фиделем. Че буркнул: «Я ничего о ней не слышал с тех пор, как уехал – и мне в общем-то плевать на нее». Тогда я попытался задать вопрос о его профессии доктора. «Медицина меня совершенно не интересует. Терпеть ее не могу», – отрезал Гевара».

«Эту ночь я провел в одной из хижин лагеря, – вспоминает далее Соберон. – Рядом со мной спал юный повстанец, которого, по всей видимости, мучили жуткие кошмары. Он метался на постели, постанывая: «Расстрелять его, расстрелять, расстрелять…» На следующее утро я поинтересовался, в чем дело. Оказалось, что этого молодого человека, которого звали Умберто Родригес, назначили командиром расстрельного отряда. И бормотал он приказы Че, которые неотвязно преследовали его даже во сне. Видно было, что это его ужасно угнетает. Немного позже в хижине появился сам Гевара и объявил, что они привязывают к столбу очередную жертву. Не хотел ли бы я пойти и своими глазами увидеть расстрельный отряд в деле? Я не хотел. Мне хватило того, что я увидел и услышал. Я собрался и как можно скорее уехал».

Все эти жертвы были « кампесинос» – крестьянами, о которых сам Че говорил, что они «идут на взаимодействие только после нашего планомерного террора».

Десять месяцев спустя после визита Соберона Че Гевара вошел в Гавану и вскоре обосновался в печально известной старой испанской крепости Ла-Кабанья. Армандо Вальядарес, на протяжении двадцати двух лет бывший узником кастровских тюрем, вспоминает, что стены этой крепости буквально сотрясались от возгласов « Viva Cuba Libre!»и « Viva Cristo Rey!» («Да здравствует свободная Куба! Да здравствует Царь Христос!», за которыми следовали оглушительные залпы расстрелов.

В то самое время, когда вершились эти кровавые расправы, журнал «Тайм»поместил фотографию Че Гевары на обложку и наградил его титулом «Мозг кубинской революции» (тогда как Фидель Кастро был «Сердцем», а Рауль Кастро – «Кулаком»). Фимиам, воскуряемый в адрес команданте, был просто невыносим: «Холодный расчет, выдающиеся способности, высокий интеллект, тонкое чувство юмора, и в довершение – меланхолично-чарующая улыбка, которая сводит с ума женщин – вот он, портрет нового руководителя Кубы».

В подобном тоне отзывались о Че Геваре и другие влиятельные средства массовой информации. И – чудовищно заблуждались. Че можно с таким же успехом назвать «мозгом» кубинской революции, как Феликса Дзержинского – «мозгом» большевистского переворота, Гиммлера – «мозгом» национал-социалистической революции, Берию – «мозгом» сталинского режима. Че был для Фиделя тем же, кем были вышеупомянутые персонажи для Ленина, Гитлера и Сталина – главным палачом режима.

При Че Геваре крепость Ла-Кабанья превратилась в кубинский аналог московской Лубянки. Гевара действовал строго по чекистским канонам. «Всегда допрашивайте заключенных ночью, – наставлял он своих головорезов. – По ночам у человека ниже психологическая сопротивляемость, и его легче расколоть».

Точных цифр мы, возможно, не узнаем никогда, однако в масштабности совершенных преступлений сомневаться не приходится. Хосе Виласусо – кубинский прокурор, который бежал с Кубы вскоре после установления революционной власти, переполненный ужасом и отвращением – утверждает, что лишь за три первых месяца на посту коменданта Ла-Кабаньи Че Гевара собственноручно подписал 400 смертных приговоров. Баскский священник Яки де Аспиазу, который совершал над заключенными предсмертный обряд и выслушивал их последнюю исповедь, вспоминает, что в этот период по личному распоряжению Гевары было расстреляно 700 человек. Кубинский журналист Луис Ортега, который был знаком с Че Геварой с 1956 года, в книге «Я – Че»приводит доказательства того, что команданте отправил на казнь 1892 человека.

Дэниел Джеймс в своей книге «Че Гевара: Биография»пишет, что Че сам признавался в подписании «нескольких тысяч» смертных приговоров за первый год правления Кастро. Эти данные подтверждает Феликс Родригес – кубинско-американский агент ЦРУ, который помог выследить Гевару в Боливии. Именно он последним допрашивал Че перед расстрелом. По его словам, Гевара сознался в том, что осудил на смерть «пару тысяч» человек, после чего небрежно пожал плечами и добавил, что «все они были империалистическими шпионами и агентами ЦРУ».

Резня, устроенная Че Геварой в первые месяцы 1959 года, не была актом мести или справедливости. Так же, как и сталинский террор в конце 30-х годов, эти расстрелы совершались хладнокровно, планомерно и целенаправленно. Это было уничтожение всех, кто потенциально мог бы стать противником новой власти.

Пятью годами ранее, будучи в Гватемале, Че стал свидетелем военного переворота, устроенного при помощи ЦРУ против режима Якобо Арбенца, в результате которого Арбенц и его приспешники-коммунисты были высланы из страны. Успех этого переворота Эрнесто Гевара объяснял тем, что «в свое время Арбенц расстрелял слишком мало народу».

Фидель и Че не хотели повторения гватемальского переворота на Кубе. В качестве «профилактической меры» они избрали массовые убийства и террор. Публичные показательные процессы были частью плана по запугиванию населения. Как и публичные экзекуции – вплоть до финального выстрела в голову пулей сорок пятого калибра, с пяти шагов разносившего череп в клочья. Посетители крепости Ла-Кабанья, в том числе родственники заключенных, проходили мимо забрызганной кровью стены. Это было не случайно.

«Стена была буквально окрашена кровью, – вспоминает Марго Менендес, которая приходила в Ла-Кабанью, чтобы попытаться убедить Че в невиновности ее брата. – Ее просто невозможно было не заметить. Она напоминала врата ада».

«Ваш брат носил неправильную форму», – ухмыльнулся Че в лицо рыдающей Марго. В ту же самую ночь мальчик был расстрелян.

Кубинец Пьер Сан Мартин стал одним из немногих узников Ла-Кабаньи, которым удалось выйти оттуда живыми. Газета «Нуэво эральд»опубликовала его воспоминания в номере за 28 декабря 1997 года.

«В тесной темной камере не хватало места, чтобы лечь, поэтому мы пытались спать по очереди. Шестнадцать человек стояли, в то время как другие шестнадцать силились забыться сном на холодном грязном полу. Каждый день людей из камер выводили на расстрел десятками. Залпы выстрелов похоронным эхом отдавались у нас в ушах. Каждый час, каждая минута, каждая секунда могли стать для нас последними.

Однажды утром – примерно за час до того, как мы должны были поменяться местами – мы вздрогнули от леденящего душу скрипа ржавой стальной двери, и охранники втолкнули в нашу переполненную камеру нового заключенного. Он был совсем мальчишкой, лет примерно четырнадцати. Все его лицо было в ссадинах и кровоподтеках.

«Что ты такого сделал?» – ужаснулись мы в один голос.

«Я пытался защитить отца, – выдохнул окровавленный паренек. – Но эти сукины дети убили его. Я не смог их остановить».

Мы все смотрели друг на друга, словно в поисках нужных слов, чтобы утешить мальчика, но не могли их найти. У нас было достаточно своих собственных проблем. Прошло два или три дня с тех пор, как казнили последнюю жертву, и в нас затеплилась призрачная надежда, что этот кошмар наконец закончится. Казни немилосердны, они забирают жизнь, когда тебе и твоим близким она нужна больше всего, они глухи к протестам и мольбам.

Однако мы жестоко ошибались.

Вскоре охранники вернулись. Ржавая дверь распахнулась, и мальчика выволокли наружу. Мы бросились к окошку камеры, из которого была видна расстрельная яма. Мы просто не могли поверить в то, что его убьют.

Затем мы заметили его – самого Че, вышагивающего по пропитанному кровью месту казни. Подбоченившись, он крикнул мальчику: «На колени!»

«Убийцы!» – что было силы заорали мы через окно.

«Я сказал, на колени!» – снова рявкнул Гевара.

Мальчик решительно уставился Геваре в лицо и прокричал: «Если вы хотите меня убить, то вам придется сделать это, когда я стою! Мужчины умирают стоя!»

«Палачи! Несчастные трусы!» – заключенные из других камер присоединились к нашим проклятиям.Затем мы увидели, как Че вытащил из кобуры пистолет. Приставив ствол к затылку паренька, он спустил курок. Выстрел буквально обезглавил мальчика.

«Бандиты! Сволочи!» – взорвались мы отчаянными криками. Че наконец повернулся, посмотрел на нас, прицелился… и разрядил обойму в нашу сторону. Нескольких человек ранило.

С того момента мы поняли, что единственной нашей надеждой на спасение был побег – побег любой ценой…»

«Светловолосому пареньку на вид было не больше пятнадцати, – вспоминает корреспондент Эн-би-сиЭдвард Скотт еще об одной казни, свидетелем которой ему пришлось стать в феврале 1959 года. – Охранников, привязывавших его к столбу, он убеждал, что невиновен. Видимо, его красноречие поколебало решимость членов расстрельного отряда, так как после команды Германа Маркса «Фуэго!»мальчик был ранен лишь одной пулей. Разъяренный Маркс подскочил к пареньку и двумя выстрелами в упор размозжил ему череп. Затем он приказал своим охранникам арестовать весь отряд, поскольку те не справились с заданием».

Кто такой был Герман Маркс? Американец, бывший заключенный, дезертир флота и душевнобольной, находившийся в американском розыске с 1957 года. В возрасте тридцати лет Маркс был осужден за изнасилование девочки-подростка и заключен в тюрьму штата Висконсин на три с половиной года. И этот человек был одним из немногих близких друзей Гевары.

Маркс сбежал на Кубу, присоединился к повстанцам Че в горах Сьерра-Маэстры, превратился в ярого «революционера» и вскоре был удостоен звания «капитана» (очевидно, кража и изнасилование не входили в число «преступлений против революционной морали»). Уже тогда Маркс нашел свое «призвание». Он прыгал в свежевыкопанную расстрельную яму и производил жертвам смертных приговоров Че решающий выстрел в череп из своего пистолета сорок пятого калибра. Позже в Ла-Кабанье Марксу представилась возможность развернуться вовсю. Он назвал крепость своей «охотничьей хижиной», и дуло его пистолета едва успевало остыть между выстрелами.