Текст книги "Чистые сердца"

Автор книги: Замба Шорван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Часть II

Горячее солнце неумолимо выпекало землю, накаляя её до предела. Всякий зверь сейчас мечтал залечь на часок-другой в речную топь, спасаясь от надоедливых насекомых и жаркого зноя. Особенно об этом мечтал уже измотанный бесконечной погоней молодой волк. Он выдыхался из сил, ковыляя уже пьяной рысью подкашивающимися лапами, с широко раскрытой пастью и высунутым языком, с которого пеной стекали слюни уставшего зверя. Пастух, невозмутимо скача на лошади, подстраивался под скорость своей жертвы и замедлял ритм собак своими командами, чтобы одна из них в охотничьем азарте не решила догнать и напасть на уставшего волка, превратив интеллектуальный тактический подход к охоте в грязную бессмысленную возню в пыли. С хищной уверенностью человек продолжал гнать его по выжженной степи. С такой же уверенностью богомол, замерев среди травинок и сжав свои шипастые лапки, поджидает свою жертву, твердо зная, что его томное ожидание обязательно вознаградится успехом.

Вдруг он, бежавший от погони больше четырех часов по раскаленной солнцем степи, остановился и в ту же секунду рухнул от бессилия на землю. Его ноги подкосились, и он из последних сил поднимал ослабленной шеей тяжелую голову, чтобы держать своих преследователей в поле зрения.

Волк был молодой – около полутора лет от роду. Опытный пастух это сразу понял, но не малый рост выдавал возраст волчонка, а рыжеватая шерсть с подпалинами. Издалека его можно было перепутать с большой лисой, если не обращать внимания на тонкий хвост, как будто облезлый из-за летней линьки.

Банхары, завидев лежачего зверя, возбудились, прекратив семенить рысцой, остановились и залились неустанным лаем. Цухул, предостерегая своих младших братьев, скомандовал:

– Не приближайтесь к нему! Он хитрит! Будьте внимательны и выполняйте команды хозяина!

Цухул знал, что так неожиданно волк решил прилечь только для того, чтобы набраться сил для своей финальной атаки. Несмотря на свой возраст, хищнику хватало ума понимать, что от собак он уже не убежит и только чудо сможет спасти его, но, как известно, чудес в суровой степной жизни не бывает, поэтому он готовился дать последний бой своим мучителям.

– Боишься, Цухул?! Боишься этого щенка?! Я сожру его живьем на твоих же глазах! Дайте мне его! Ну, Тайшар! Так и будешь просто лаять!? – пытался раззадорить братьев Харал.

– Не глупи, Харал! А ты, Тайшар, слушай хозяина, а не его дурацкие советы! – рыком ответил Цухул.

Будто поддавшись провокациям Харала, Тайшар неожиданно ускорился и направился к волку. Он не успел и близко добежать до хищника, как его спину окропил хлесткий удар бича пастуха. Пес, взвыв, упал на землю и с рычанием посмотрел в сторону хозяина. Но рычал Тайшар совсем недолго – сразу же последовал и второй удар, угомонивший увлекшегося охотой банхара.

– Поставили на место?! – рычал на младшего брата Цухул. – Слушай Харала и умрешь молодым!

Собаки окружили зверя, но держались на почтительном расстоянии. Харала это явно не устраивало, и он порывался приблизиться к загнанному волку, но свистящие удары бича перед носом удерживали одноглазого банхара от этой затеи. Цухул понимал хозяина и без его команд – на высшем мыслительном уровне, какое только могло быть между собакой и человеком. Тайшар также держал заданную дистанцию. Обжигающая боль на месте ударов напоминала Тайшару о том, что лучше собаке слушать человека, а не идти ему наперекор.

Волк тяжело дышал, полностью высунув язык, и не подавал виду, что он готовится напасть на человека – лежал и лишь искоса смотрел на своих преследователей. Пастух на лошади рысью пошел к зверю, закрутил длинный бич, закрепив его на своем поясе. Верхом, подойдя к лежачему волку, он достал свою плеть со свисающим вшитым набалдашником. И если бич и волчьей шкуры не пробил бы, то размашистые удары плетью могли переломить неокрепшие волчьи кости и отбить сухие мышцы хищника, превратив их в отбивную.

Призвав свои последние силы, молодой волк, ощетинившись, внезапно бросился в прыжке на лошадь, пытаясь вонзиться своими острыми клыками в шею пастуха, но человек слишком долго гнал его по жаркой степи, и слишком мало сил было сейчас у него. Свирепый хищник не допрыгнул не только до всадника, но и до лошади, быстро среагировавшей на его неожиданный выпад. Лишь звонкий лязг его зубов просвистел рядом с гарцующим мерином. Пастух управлял своим вороным конем так умело, что казалось, будто лошадь является продолжением его тела, и это сам пастух уворачивается от яростных атак хищника. Всадник кружился вокруг волка на лошади, поднимая пыль, а тот раз за разом пытался достать его, но каждый волчий выпад оказывался напрасным. Уж слишком хорошо человек чувствовал дистанцию, словно зная все возможности тела его противника. Каждый последующий прыжок был всё медленнее и короче. Силы молодого зверя таяли, и собаки, заметив эти изменения, хищно облизнулись. Тайшар уже представлял у себя в голове, как повалит добычу своим массивным телом. Цухул, не раз помогавший хозяину в охоте на волков знал, что при первой же возможности нужно хватать хищника за шею и душить до тех пор, пока дикий зверь не испустит дух. Харал же хотел только одного – волчьего мяса. Он, конечно, понимал, что волк похож на него самого и его братьев, но желание вкусить волчатину внутри него говорило об обратном. К тому же он не раз видел, как они ели собак, и рассматривали их исключительно как добычу, хотя слабых и больных соплеменников волки тоже рассматривали как добычу. Харала оскорбляло то, что его, гордого банхара – того, кого остерегаются даже люди, сравнивают с убогими степными падальщиками, которых боятся лишь трусливые лисы и неуклюжие барсуки. Харал зарычал и залаял еще сильнее, будто отстаивая у человека свое право на убийство загнанного зверя.

Часть III

Пастух продолжал кружить вокруг волка на лошади, заставляя того выпрыгивать в слепой надежде достать своего противника вновь и вновь. Хищник уже и не надеялся достать до человеческой шеи или ноги, как он планировал изначально. Сейчас он мечтал впиться своими смертоносно острыми зубами хотя бы в лошадь. Волк прыгал и прыгал. Атаки на человека уже успели превратиться для него в рутину, но в один из таких выпадов, зверь допустил глупую осечку – он прыгнул слишком высоко и продержался в воздухе слишком долго. По крайней мере, этого времени пастуху хватило, чтобы развернуть коня и проскакать рядом с уставшим волком. Вместе с покинувшей хищника скоростью ухудшилась и реакция. Он долго летел и долго приземлялся, ведь теперь его тело казалось ему чрезмерно тяжелым. Молодой волк не успел среагировать, и удар плетью по голове, ставший для него роковой неожиданностью, он встретил своим затылком. Он слышал звук копыт приближающейся лошади, но уставшее тело не слушалось его. Пастух, одной рукой удерживая поводья, а другой крепко держа плеть, свис под углом с лошади, чтобы достать до него, и размашистым ударом поразил набалдашником плети волчью голову. Зверь замертво упал на землю, словно сраженный разрядом молнии. Будто в пьяном бреду он пытался встать, но раз за разом ему это не удавалось. Крепкое поджарое тело, сотворенное природой как идеальная машина для убийства, больше не слушалось его. Ноги у волка расходились, и все движения были хаотичны. Его голова находилась в неестественном положении, будто шея уже не может её удержать. Взгляд у него больше не походил на тот хищный уверенный взор, заставляющий содрогаться и бояться. Теперь он был пустым – с широко раскрытыми потрясенными глазами волк вертел своей головой и никак не мог удержать ее, совершенно не понимая, что происходит. Хищник был ошарашен и находился в абсолютной растерянности. Пастух смотрел на волчонка каменным беспристрастным взглядом, но глаза его горели охотничьим азартом. В ту же секунду, соскользнув с седла, он подбежал к поверженному сопернику и, крепко схватив ошарашенного скулящего волка за шею, прижал хищника к земле. Хищник смог лишь немного приоткрыть пасть и жалобно тявкнуть. Единственной конечностью, которая хоть немного слушалась его, он карябал смуглую руку пастуха своими тупыми когтями на передней лапе, оставляя лишь белые следы, какие остаются от тонких человеческих ногтей. Хищник жадно ловил воздух раскрытой пастью, из последних сил пытаясь поймать взгляд человека, который возвышался над ним и закрывал собой солнце. Он искал его глаза, но взгляд тускнел, и победивший соперник превращался в темный расплывающийся силуэт. Лишь серебряная серьга изредка рикошетила солнечные лучи в уже закрывающиеся, стекленеющие глаза умирающего зверя. Старый пастух, достав из своего сапога короткий нож, провел острым, сверкнувшим на свету лезвием по волчьей шее, разрезал грубую шерсть, а затем и нежную кожу. Теплая темно-красная кровь хлынула на землю. Перерезанное горло хищника хрипело. Лапы его задергались в конвульсиях из-за быстро сокращающихся мышц. Волчьи глаза уже закрылись, и через несколько минут хищник уже не дышал.

Псы ликовали, заливаясь лаем и размахивая пышными хвостами. Старый пастух спокойно стоял над поверженной жертвой, посасывая трубку во рту и выпуская клубы дыма из ноздрей. Человек испускал удовлетворение и довольство собой, ведь это была благородная охота на благородного зверя, выполненная по всем канонам степного кодекса чести. Харал тоже держался рядом, стоя вблизи бездыханного тела хищника. Обнюхивая его и вдыхая свежий запах смерти, он унюхал волчью кровь, стекавшую частыми каплями из перерезанной глотки. Харал с наслаждением принялся вылизывать её с пыльной земли, уставившись при этом в своё отражение в остекленевших глазах. Цухул настороженно держался по левой стороне от хозяина, чтобы не мешать ему расправляться с добычей. А Тайшар же старался не подходить близко к человеку. Несмотря на то, что бич был завернут и закреплен на поясе и ему был любопытен запах и вкус волка, за которым он гнался больше четырех часов по раскаленной степи, Тайшар не решался подойти ближе. Рыжий банхар прекрасно запомнил ту трепку, совсем недавно устроенную ему старым пастухом.

Выпустив последние капли крови из хищника, старый пастух поднял тушку, собираясь закинуть её на лошадь. Но конь начал фыркать и бить копытом, широко раскрытыми глазами таращась на убитого волка, распластавшегося на плече у человека. С каждым шагом пастуха к нему мерин подавал назад. Старый пастух сбросил тушку на землю и ухватился за висевшие поводья, затем похлопал коня по шее, погладил и что-то шепнул на ухо. Стащив с себя верх полукафтана, обнажив торс, он снял нательную холщовую рубашку и завязал ею глаза коню. Потом подвёл за поводья к мертвому волку, поднял тушку зверя и закрепил подле задней луки седла. Снял с мерина рубашку, развязав скрученные в узел рукава на его подбородке, надел её на себя, натянул стеганый полукафтан и взобрался на лошадь.

Уже темнело, и необходимо было возвращаться домой. Зычный свист пронесся по округе – команда идти домой.

Глава Третья
Резня

Часть I

В степи вечерело. Обжигающие лучи уходили за горизонт вслед за огненным солнцем. Лазурное небо окрасилось пурпурно-розоватыми предзакатными оттенками. В гуще золотисто-коричневой травы, опершейся стебельками друг на друга из-за беспрестанного ветра, стрекотали сверчки, а над ней в поисках добычи летали разноцветные стрекозы, приземлявшиеся для трапезы на ветвистые тамариски.

У берега полувысохшей речушки отдыхали охотники: старый пастух вместе со своим вороным конем, Цухул, Харал и Тайшар. Старший из братьев, утоливший свою жажду после изнурительной многочасовой погони, мирно дремал у ног хозяина, а Харал с Тайшаром, лежа поодаль, хищно облизывались, смотря на окровавленную тушку мертвого волка, что была закреплена перед седлом на лошади. Они смотрели на неё настолько явно и жадно, что смутили этим мерина. Вороной конь косился на них, недовольно фыркал, переступал и бил копытом землю, но ничуть не впечатлил этим ни Харала, ни Тайшара.

– Я голоден. Почему хозяин не делится с нами волчатиной, ведь мы гнали его так долго. Почему он не даст нам то, что наше по праву? – призывая к собственной справедливости, рассуждал Тайшар.

– Старик всегда был жаден, – язвительно добавил Харал.

– Когда мы вернемся на стоянку, то я возьму двух… нет! Трех цыплят!

– Не будь глупцом, Тайшар. Разве глупости я тебя учу? Возьмешь слишком много – и старик прознает, что это мы воруем его птичек.

– Не веди себя как Цухул, Харал! Не надо меня учить жизни. К тому же у этих птенцов одна судьба – стать едой. Так какая разница – для меня или для человека?

При упоминании старшего брата, Харал злобно оскалился, но с наигранной снисходительностью продолжил:

– Я лишь хочу, чтобы хоз-яя-ин, – протяжно и акцентированно произнес Харал, – не подвесил моего младшего наивного братца на крюках, как он это делает с освежеванными тушами забитых овец. Как ты думаешь, какая мысль придет старику в его пустую, пропитанную табачным дымом, голову, когда он узнает, что это мы убиваем его птенцов, а не проклятые хорьки и лисы. Или твоя судьба стать убитым этим немощным пастухом?

– Я не боюсь ни смерти, ни человека, ни кого-либо еще… И потом, чему быть, того не миновать. Все мы рано или поздно умрем.

Наивность младшего брата лишь искренне рассмешила Харала, но он сдержал свой смех, лишь слегка ухмыльнувшись. Тайшара же охватило негодование и скрытая злоба. Он уже планировал свою ночную вылазку в курятник и делить свою добычу с Харалом не собирался. Он представлял, как дождется ночи, прокрадется мимо спящих братьев и перепрыгнет невысокий заборчик, огораживающий курятник. Тайшар воровал понемногу: одного-двух цыплят в месяц. Он пристрастился к ним, когда молодой сын пастуха по своей неопытности скормил заболевшего цыпленка Тайшару. Старый пастух запретил своему отпрыску более кормить цыплятиной собак, но Тайшар запомнил этот нежный вкус неокрепших желтеньких птенцов и совсем не собирался от него отказываться. К тому же, ему в его ночных грабежах охотно помогал Харал.

Бурул, Цухул и Санан пытались отучить Тайшара от этой дурной привычки. Особенно усердно наставлял самого младшего брата обычно спокойный и отрешенный от всех бытовых проблем Бурул. Для него воровать у хозяина было тяжким проступком, не поддающимся пониманию. Старый Бурул просто не мог представить себе, что можно идти против воли хозяина. Для него это было бессмысленно и противоречило самой цели благородных банхаров – служению людям. Но Тайшар своевременно нашел, по его собственному мнению, вескую причину для воровства у человека, ибо всему в этом мире необходимо обоснование.

– Каждому животному предписан свой конец, так зачем довольствоваться скромным малым? – рассуждал Тайшар. – Чему быть, того не миновать. Курица рождена, чтобы её съели, а я рожден, чтобы есть. У каждого своё предназначение и своя судьба. Не я сделал этот выбор – за меня уже выбрала сама природа.

С тех пор старшие братья, посчитали, что Тайшар, будучи взрослым самостоятельным псом, сам сможет разобраться со своими делами и, наконец, определиться со своей судьбой. И все-таки Бурул находил это кощунством для рабочей собаки, хоть и старался скрывать свои чувства, а все свои пламенные речи для наставления младшего брата уходили на философские разговоры с самим собой. Санан также верил в судьбу и предрешенность всего сущего, но его возмущала столь удобная жизненная позиция. Она не направляла младшего брата, а лишь оправдывала его проступки, вынуждая не бороться со своими страстями, а идти у них на поводу. И все же Санан видел, как непоколебим Тайшар в своей вере, потому и не решался подвергнуть сомнению его слова. Все три брата переживали за Тайшара, но Цухул видел корень всех проблем в Харале.

Часть II

Злобная и трусливая душа – это частое явление в жизни, но Харал трусливым не был. Не получив в детстве любви и нежности, он начал питаться страхом своих врагов. Он упивался жестокостью и ненавистью, потому как иных сильных чувств он попросту не знал. Его считали кровожадным мясником, насыщающимся не столько результатом охоты – добычей, сколько самим процессом – кровавым убийством. Харал славился своей испорченностью, поэтому он невольно находился в изгнании в среде собственной семьи. Но Харал не был одиночкой по своей натуре, потому, лишенный крепкой связи со своими братьями, в душе он, наверняка, сильно тосковал, хоть и сам того не признавал. Если Санан был замкнутым по характеру с самого своего рождения, находясь ото всех на расстоянии в собственном уединении, то Харал с жаждой к жестокости не родился. Ему просто не повезло родиться третьим. Появившись на свет после Цухула – энергичной и сильной овчарки, Харал был невольно обречен на вечное соперничество с ним.

С самого детства он воспитывался под градом ударов от старого пастуха, которого упорно не хотел слушаться, нарушая всякие порядки на животноводческой стоянке. Кусая овец и ягнят, гоняя юных жеребчиков и лая без умолку по ночам, он только вынуждал своего хозяина еще больше вымещать на его шкуре всю человеческую ярость. Харал испытал и удары звенящего бича; и тяжелые палки, что разлетались в щепки – настолько сильно били ими; и хлесткие удары крепких кулаков старого пастуха, но самые глубокие раны на шкуре Харала оставили не побои от чужого по происхождению человека, а зубы его родного старшего брата – Цухула.

Так уж вышло, что Харал был третьим по старшинству после Бурула и Цухула. И ввиду того, что Бурул был самым старшим, а потому неприкасаемым, да и по своему нраву он был добродушным псом, роль главного соперника Цухула выпала именно Харалу. Цухул с самого детства был одарен и мощью, и скоростью, и несгибаемой силой воли. И каким бы сильным или быстрым ни был Харал – Цухул был сильнее и быстрее. Сотни схваток – и во всех побеждал талантливый во всем Цухул, одаренный самой природой для бойни и насилия.

С возрастом Цухул, конечно, понял, что та звериная озлобленность, сидевшая в Харале, не что иное, как результат соперничества между ними, в котором предсказуемо победил старший из них. И все-таки, глубоко внутри Цухула гложила вина. Именно поэтому Цухул защищал спокойного и совершенно неагрессивного Санана от нападок Харала, дабы прекратить бесконечную цепочку, что он начал, и замкнуть порочный круговорот жестокости среди братьев на несправедливо единственной его жертве – Харале. И теперь, наблюдая за юношеским, самонадеянным и показным бесстрашием Тайшара, Цухул не пресекал вольности самого младшего брата, тем самым позволив ему самому прийти к признанию собственной неправоты.

Часть III

Большой и сильный, с огромной черной гривой из колтунов свалявшейся шерсти, косматый банхар Цухул был словно степной лев. Не всякий зверь в этих местах был способен одолеть его. Сила этой овчарки была настолько впечатляющей, что сам старый пастух стремился испытать её раз за разом.

В прошлом году, поздней осенью, когда холодный степной ветер пробирал до самых костей, а участившиеся ливни размывали глинистую почву и делали степь труднопроходимой, к старому пастуху на животноводческую стоянку приехал неизвестный человек. Но не он вызвал любопытство банхаров, а то, что пришло вместе с ним. На длинной веревке, что крепилась на толстом кожаном ошейнике, за человеком, сидящем на гнедо-пегом коне, шел большой белый алабай.

Все банхары собрались у юрты пастуха, с любопытством разглядывая прибывших гостей. Незнакомый человек ловко спрыгнул со своего жеребца и позвал старого пастуха. Тот неспешно вышел, покуривая свою бриаровую трубку. Люди с приветственными улыбками подошли друг к другу и несколько минут о чем-то говорили. Потом старый пастух посмотрел в сторону юрты, где стояли банхары, и зычным свистом подозвал Цухула. В это время незнакомый человек отвязал веревку от ошейника и крепко схватился за него, удерживая хмурого алабая. Старый пастух также взялся за гриву Цухула. Люди стали подводить собак друг к другу. Цухул уже настороженно смотрел на алабая, энергично виляющего своим обрубленным хвостом. Огромный белый пес начал лаять, рычать и срываться из крепкой руки своего хозяина, а из его пасти хищно текли пенистые слюни. Подведя собак друг к другу на расстояние в несколько метров, люди одновременно отпустили псов и отошли назад. Разъярённый алабай ринулся на Цухула, надрывисто лая и рыча.

Белый алабай был выше Цухула и выглядел гораздо крупнее. Поджарый, но при этом массивный. Его длинные и крепкие лапы удерживали мускулистое тело и огромную голову, а налитые кровью глаза ужасали. Цухул спокойно стоял на месте и планировал схватить своего соперника за шею мертвой хваткой, но алабай со всей своей мощью свалил с ног черного банхара. Он сминал Цухула, пользуясь ростом и силой. Банхар уворачивался от больших белых зубов овчарки, но выходило это с каждым разом всё хуже и хуже. Налипшая на его лапы глинистая тяжелая грязь замедляла банхара, и энергичная борьба начинала превращаться в тягучую возню. Алабай кусал Цухула за плечи и спину, от чего глаза Цухула наливались кровью от ярости и злобы. После каждого выпада алабая он отлетал и падал. Ему не хватало мощи и веса, но не этим силён банхар, а врожденной хитростью и природной выносливостью, умением выдержать напор любых собачьих челюстей. Увернувшись от очередного укуса, банхар вцепился в шею алабая, но его клыки не достигли даже собачьей шерсти, застряв в толстом кожаном ошейнике. Своей массивной головой белый пес боднул Цухула, освободившись от захвата, и уже сам схватил Цухула за шею. Сильно мотая своей крупной головой, он будто рвал банхара в клочья. И, пожалуй, так бы и было, если б на шее у Цухула не было гривы из колтунов свалявшейся шерсти. Лишь она спасала его.

Алабай изо всех сил, что у него были, мотал головой из стороны в сторону, пытаясь разорвать черную свалявшуюся шерсть банхара. Изрядно устав, и оттого тяжело дыша, алабай начал замедляться и давать себе паузы для отдыха, при этом не отпуская шею банхара. Цухул, заметив это, схватил алабая за переднюю лапу, так удобно стоявшую прямо перед его носом. Крепко сжав свои зубы, с грозным рычанием он принялся мстить противнику за все те унижения, что ему пришлось вытерпеть. Кровь алабая окропила белую шерсть на израненной лапе овчарки, морду банхара, ощетинившуюся в яростном захвате, и мокрую вязкую землю вокруг. Стоит отдать алабаю должное. В этот момент он испытывал невероятную боль, но не заскулил и не ослабил свой захват на шее у черного банхара. Цухул, мотая своей головой, настолько сильно трепал переднюю лапу, что вся налипшая на неё глина слетела. Банхар был беспощаден, но алабай героически терпел. Всё изменил хруст дробящихся костей. От болевого шока глаза у алабая резко расширились, и на долю секунды он ослабил свои челюсти, но и этого было достаточно, чтобы Цухул отпустил окровавленную сломанную лапу и схватил шокированного и застывшего на миг алабая за нос. С ещё большей яростью Цухул, прокусывая зубами мокрый нос своего противника, замотал своей головой, а вместе с ней по инерции моталась и голова алабая. Охрипшим, обессиленным голосом алабай заскулил. Неизвестный человек в страхе схватился за голову и громко закричал на собак. Старый пастух, зычно свистнув, позвал к себе Цухула, и тот, будто ничего и не было, отпустил алабая и собрался уже было подойти к хозяину, но неизвестный человек, подавшийся к собакам на своей лошади, с размаху хлестанул своей плеткой по спине Цухула. Банхар оскалился от боли и получил второй удар, а затем и третий. Если бы Цухул вовремя не отбежал, его забили бы до смерти. Неизвестный человек подбежал к своему псу, внимательно осмотрел его, после чего тот, хромая и хрипя, пытался проковылять к банхару для продолжения боя. Он лаял, и лай его был невыносимо жалким.

Неизвестный человек нехотя достал из кармана побрякивающий медным звоном мешок и вынул из него несколько монет. Он швырнул их под ноги старому пастуху, в самую грязь, в довесок что-то рявкнул вслед и демонстративно плюнул на землю. Старый пастух остался безмолвным. Он тихо, по-старчески размеренно, развернулся и отошёл в сторону юрты. Братья смотрели на него с изумлением и непониманием. Посасывая во рту трубку, старый пастух раскручивал закреплённый серебряный набалдашник на плетке. Обойдя юрту, он скрылся за ней на несколько секунд, но тут же появился, выехав на незапряженной хромой кобыле, что паслась, неспешно пережевывая траву, за юртой. Крепко сжимая одной рукой гриву лошади, а другой плетку, лишенную набалдашника, он подался стремительным галопом к неизвестному человеку. Разлетавшаяся от лошадиных копыт глина и ржание чубарой кобылы остались без внимания неизвестного человека, увлечённого осмотром своего раненого алабая. И его неосмотрительность стала для него уроком.

Ощутив жгучую боль на своём лице, неизвестный человек закричал от неожиданного удара, отпрянув в сторону. Старый пастух, подъехавший к нему вплотную, взглянув неизвестному человеку в глаза своим безучастным взглядом, вновь одарил его удивленное лицо плетью. Неизвестный человек тут же сходу запрыгнул в седло своего коня и подался к кружившему вокруг него старому пастуху. Всадники сблизились и начали хлестать друг друга плетками по лицу что есть мочи. Их лошади вставали на дыбы, бодая и кусая друг друга. Банхар с алабаем, сцепившись вновь, продолжили рвать друг друга в клочья. Это была схватка людей, лошадей и собак. Это была битва крепости их духа. Тот, кто отступится первым, кто признает страх перед болью – проиграл, а равно – обязан уступить и отказаться от всякого своего притязания.

С каждым ударом плети старый пастух замахивался всё быстрее и бил всё хлеще, а неизвестный человек решался на удар реже и зажмуривался чаще. Рука старого пастуха, словно благословлённая в своей скорости самим степным ветром, била с такой резкостью, что Бурул, Харал, Санан и Тайшар, наблюдавшие за всем этим со стороны, уже не могли четко рассмотреть человеческую конечность. Вместо этого они видели только размывающееся очертание руки. В какой-то момент кнутовище плети старого пастуха звонко лопнуло, не выдержав нагрузки, но он, будто и не заметивший этого, продолжал бить буковой рукояткой прижавшегося к седлу неизвестного человека. Неизвестный человек завопил и слетел с жеребца, да так быстро, что пара ударов пришлась по пустому седлу. Упавший на землю, измазавшийся в грязи, он поднял вверх руки, прокричал надрывистым голосом что-то старому пастуху и бросил звенящий мешок с монетами. Это явно удовлетворило старого пастуха, который, словно ни в чем не бывало, развернул лошадь и отъехал к юрте. Цухул, услышавший свист хозяина, разомкнул свои челюсти и отпустил изнуренного алабая.

Неизвестный человек с красным от недавних побоев лицом подошел к своей овчарке, закрепил веревку на покусанном кожаном ошейнике у изможденного алабая и сел на своего испуганного гнедо-пегого коня. Сильно ударив ногами в стременах по брюху жеребца и захлестав плеткой, неизвестный человек ускакал в направление, из которого приехал, а израненный и хромающий алабай пятился вслед, зачастую не успевая и падая, волочась по грязи и оставляя кровавые следы.