Текст книги "Армагеддон откладывается"

Автор книги: Захария Ситчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Эмблемой Нисабы было Священное Стило. Короткий гимн, найденный при раскопках святилища в Лагаше (рис. 79), описывает ее как «ту, которая владеет пятьюдесятью великими ME», а также «стилом семи чисел». Оба числа ассоциируются с Энлилем и Нинуртой: численный ранг обоих равнялся пятидесяти, а один из эпитетов Энлиля (как главного на Земле, седьмой планете) звучал как «Господин Семи».

Своим Священным Стилом Нисаба указала царю Гудеа «благоприятную звезду» на «звездной табличке», которую она держала на коленях. Из этого следует, что на табличке было изображено несколько звезд, и для правильной ориентации храма требовалось выбрать одну из них. Этот вывод подтверждается в «Благословении Нисабы Энки» – в процессе обучения Энки дал богине «священную табличку небесных звезд». И опять слово «звезды» употребляется здесь во множественном числе.

Термин МУЛ, который в шумерском языке обозначал «небесное тело» (в аккадском языке Каккаб), применялся как к звездам, так и к планетам, и поэтому остается только гадать, что было изображено на карте звездного неба Нисабы: звезды, планеты или оба вида небесных тел. Первая строчка текста, представленного на рис. 79, содержит восхваление Нисабы как великого астронома, где она называется эпитетом НИН МУЛ.МУЛ.ЛА – «Госпожа множества звезд». Любопытная особенность этой формулировки заключается в том, что выражение «множество звезд» написано при помощи четырех значков, обозначающих звезду, а не сочетанием значка «много» со значком «звезда». Единственным логичным объяснением этой необычной формулировки может быть предположение, что Нисаба на своей звездной карте могла указать четыре звезды, которые мы используем и в наше время для определения сторон света.

Ее необыкновенная мудрость и научные знания нашли отражение в шумерских гимнах, где утверждается, что она «обладала пятьюдесятью великими ME» – этими загадочными «божественными формулами», которые, подобно компьютерным дискам, были достаточно малы и умещались в руке, но содержали огромное количество информации. Инанна/Иштар, как рассказывает шумерский текст, пришла в Эрилу к Энки и хитростью заставила его дать ей сто ME. Нисабе не нужно было красть свои пятьдесят «божественных таблиц». Из поэтического текста, составленного из фрагментов и переведенного на английский Уильямом У. Халло (в лекции «Cultic Setting of Sumerian Poetry») – ученый назвал его «Благословение Нисабы Энки», – становится ясно, что помимо обучения у Энлиля Нисаба закончила академию Энки в Эриду. В этом гимне Нисаба восхваляется как «главный писец небес, хранитель записей Энлиля, всезнающий мудрец богов». В гимне содержится хвала Энки, «искусному мастеру Эриду», а также его «дому обучения». Текст сообщает нам, что Энки открыл для Нисабы двери «дома обучения», положил ей на колени табличку из лазурита, чтобы она могла советоваться по ней со звездным небом.

Городом «культа» Нисабы был Эрех («главная обитель»); ни его руины, ни местоположение в Месопотамии так и не были обнаружены. Пятидесятая строфа гимна указывает на то, что он мог быть расположен в «Нижнем Мире» (Абзу) Африки, где Энки руководил горной промышленностью и металлургией, а также проводил генетические эксперименты. В поэме перечисляются различные удаленные места, где Нисаба обучалась под руководством Энки, и сообщается, что он построил для нее Эрех и что она обучалась мудрости в Абзу.

Двоюродная сестра Нисабы ЭРЕШ.КИ.ГАЛ («главная обитель в великом месте») руководила научной станцией на юге Африки и вместе с сыном Энки Нергалом, который был ее мужем, хранила Таблицу Мудрости. Вполне возможно, что именно здесь Нисаба получала дополнительное образование.

Этот анализ атрибутов Нисабы поможет нам идентифицировать богиню – будем называть ее богиней астрономов, – изображенную на ассирийской табличке (рис. 80). Она стоит в проеме ворот, увенчанных ступенями для наблюдений. Богиня держит в руке прибор в виде серпа, укрепленного на шесте, – для наблюдения за движением Луны с целью ведения календаря. На то, что это Нисаба, указывают и четыре звезды, являющиеся, по нашему убеждению, символом этой богини.

Одна из самых странных фраз Гудеа при описании явившихся ему во сне богов относится к Нисабе: ее головной убор напоминал храм-зиккурат. Обычно на голове месопотамских богов красовались рога, а изображение зиккурата или какого-то другого объекта на голове бога или богини было абсолютно немыслимым. Тем не менее в записях Гудеа Нисаба предстает именно в таком виде.

Царь ничего не придумал. Если мы внимательно рассмотрим изображение на рис. 80, то обнаружим, что у Нисабы на голове действительно красуется макет храма-зиккурата – в точном соответствии с описанием Гудеа. Однако это не ступенчатое сооружение, а скорее пирамида с гладкими сторонами – египетская пирамида!

Более того, египетским был не только сам зиккурат – обычая носить на голове его макет придерживались египетские богини. Самой влиятельной из них были Изида, сестра и жена Осириса (рис. 81а), а также ее сестра Нептис (рис. 81б).

Может быть, богиня Нисаба, принадлежавшая к клану Энлиля, во время обучения в академии Энки переняла египетские обычаи и стала носить такой головной убор? В процессе анализа этого материала мы выявили много сходных черт между Нисабой и Сешет, помощницей египетского бога Тота. Помимо уже перечисленных атрибутов и функций Сешет выявились и другие, тоже совпадающие с атрибутами и функциями Нисабы, в том числе «богини искусства письма, а также науки», как выразился Герман Кес («Der Gotterglaube in Alten Aegypten»). Нисаба обладала «етилом семи чисел»; Сешет тоже ассоциировалась с числом семь. Один из ее эпитетов звучал как «Сешет равная семи», а ее имя писалось как иероглиф «семь», расположенный под дугой. Подобно Нисабе, которая явилась Гудеа с головным убором в виде храма, Сешет изображалась с двухступенчатой башней на голове и символом из комбинации звезды и дуги (рис. 82). Она была «дочерью неба», историком и хранителем времени: подобно Нисабе, она вычисляла астрономически

благоприятные дни для строительства храмов.

Согласно шумерским мифам супругом Нисабы был бог Хайя. О нем почти ничего не известно, за исключением того, что он тоже присутствовал на процедуре суда в день нового года, выравнивая весы, на которых взвешивались души людей. По египетским поверьям, Судным днем для фараона был день его смерти, когда взвешиванием сердца умершего определялась его судьба в загробном мире. У египтян уравновешивал весы бог Тот, который считался богом научных знаний, астрономии, календаря, письменности и хронологии.

Такое пересечение личностей богинь, которые обладали необходимыми для постройки Энинну знаниями астрономии и календаря, указывает на неизвестное доселе сотрудничество между шумерскими и египетскими божественными архитекторами, имевшее место во времена Гудеа.

Во многих отношениях это явление было необычным; оно нашло отражение в уникальной форме и в отделке храма, а также в устройстве на его территории экстраординарной астрономической обсерватории. Все это было тесно связано с календарем и зависело от него – от этого дара, ниспосланного человечеству божественными Хранителями Тайн.

После того как возведение Энинну было завершено, огромные усилия были потрачены на его украшение; текст сообщает нам, что части «внутреннего святилища» были украшены «панелями из кедра, приятными для глаза». Снаружи был разбит сад из редких деревьев и кустарников. В искусственном пруду водились удивительные рыбы – еще одна необычная для шумерских святилищ деталь, напоминающая о Египте, где священный пруд был обычным явлением.

Гудеа пишет, что его сон стал реальностью – храм теперь возвышается, подобно излучающей сияние горе.

Теперь усилия царя сосредоточиваются на Гирсу, то есть самом священном месте. Для того чтобы расширить террасу, пришлось засыпать глубокий ров. Только в тексте цилиндра А перечисляется более пятидесяти отдельных святилищ и храмов, которые были построены рядом с зиккуратом и посвящены различным богам, участвовавшим в проекте, в том числе Ану, Энлилю и Энки. Кроме того, на территории имелись всевозможные хозяйственные постройки, дворы, алтари, ворота, жилища для жрецов разных рангов и, разумеется, дневные и ночные покои для Нингирсу/Нинурты и его супруги Бау.

Кроме того, в святилище были предусмотрены специальные помещения для «Божественной Черной Птицы», летательного аппарата Нинурты, и его внушающего страх оружия, а также места для осуществления астрономических и календарных функций Энинну. Было предусмотрено помещение для «Хозяина Секретов», а также новый Шугалам, самая высокая точка для наблюдений. На территории имелись два здания, соединенных между собой «шнурами», назначение которых непонятно, но которые могли быть как-то связаны с наблюдениями за небом, поскольку примыкали или были частью сооружений, носивших название «верхней комнаты» и «комнаты семи зон».

У нового Энинну имелись и другие уникальные особенности, служившие предметом гордости Гудеа; подробнее мы остановимся на них чуть позже. Древний текст совершенно недвусмысленно указывает на то, что необходимо было дождаться определенного дня – если точнее, то первого дня нового года, – прежде чем Нинурта и его супруга Бау войдут в построенный храм и сделают его своей обителью.

Цилиндр А с надписями Гудеа посвящен событиям, предшествующим строительству храма, а также самому строительству. В тексте цилиндра В описываются ритуалы освящения нового зиккурата, всей священной территории, а также церемония прибытия Нинурты и Бау в Гирсу – тем самым бог подтвердил свой эпитет НИН.ГИРСУ, «Господин Гирсу» – и их входа в новое жилище. Астрономические и календарные аспекты этих обрядов и церемоний подкрепляют информацию, полученную из цилиндра А.

В ожидании дня освящения храма – почти год – Гудеа проводил время в ежедневных молитвах, совершал возлияния, а также наполнял амбары нового храма зерном с полей, а загоны для скота – овцами с пастбищ. Наконец, наступил долгожданный день.

Церемонии начались в день, «когда родилась новая луна». Сами боги совершили ритуалы очищения и освящения: Нинмада провел обряд очищения, Энки преподнес специальный оракул, Ниндуба воскурил ладан, богиня прорицаний Нисаба исполнила священные гимны.

Кульминацией праздника, писал Гудеа, стал третий день, когда во всем своем великолепии появился Нинурта. Он вступил в новое святилище, и по левую руку от него шествовала богиня Бау. Гудеа обильно окропил землю маслом, а также преподнес мед, масло, вино, молоко, зерно, оливковое масло – продукты, «не тронутые огнем» и предназначенные в пищу богам.

Пир богов, вкушавших не подвергшиеся кулинарной обработке фрукты и другие плоды, длился до полудня. Когда «солнце высоко поднялось над страной», Гудеа зарезал жирного быка и жирную овцу, и богам предложили жареное мясо; белый хлеб и молоко подносили весь день и всю ночь. Нинурта, «воин Энлиля», ел приготовленную для него еду, пил пиво и «остался доволен». Все это время жители города стояли на коленях или простирались ниц. День был наполнен петициями, а ночь молитвами.

На заре Нингирсу вошел в храм, который должен был стать ему домом, и издал воинственный клич. Гудеа сравнивает это событие с восходом солнца над землей Лагаша. В этот же день начался сбор обильного урожая.

Затем по указу Нинутры и богини Нанше последовали семь дней покаяния и искупления грехов, «когда служанка и хозяйка были равны, хозяин шел бок о бок с рабом… прекратилось злословье… богатый не обижал сироту… никто не обижал вдову… горожане воздерживались от дурных поступков». По окончании этих семи дней, на десятый день месяца Гудеа вошел в новый храм и впервые совершил три обряда Верховного Жреца, «разведя огонь на террасе храма перед сияющими небесами».

Вполне возможно, что рисунок на цилиндрической печати второго тысячелетия до нашей эры, найденной в Малой Азии, запечатлел события, происходившие в Лагаше на тысячу лет раньше: на нем Верховный Жрец (чаще всего он был одновременно и царем, как Гудеа) зажигает огонь на алтаре перед зиккуратом, а в небе над ним сияет «благоприятная планета» (рис. 83).

Огонь, разведенный Гудеа, разгорелся ярче, и царь принес многочисленные жертвы «быков и козлят». Из свинцовых сосудов были совершены возлияния. Гудеа молился о процветании города и о вечном союзе с Нингирсу, «клянясь священными кирпичами Энинну».

И бог Нинурта обещал городу Лагашу и его жителям благоденствие, земле плодородие, а самому Гудеа долгую жизнь.

Надпись на цилиндре В заканчивается такими словами:

Гудеа, правитель Лагаша,

Он заложил его основанье.

Храму, что над Страною, словно солнце, встает,

Словно бык великий, над горой возвышаясь.

Что сверканием радостным

Наполняет собрание,

Что, подобно горе лесистой зеленой,

Высится в великолепии,

Установлен на удивление,

Храму Энинну, на место свое возвращенному

Богом Нингирсою, – хвала!

Храму Нингирсы, возведенному,

Ото всей души – хвала!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
СТОУНХЕНДЖ НА ЕВФРАТЕ

В записях, оставленных Гудеа, содержится огромное количество информации, и чем глубже специалисты изучают их, а также особенности построенного царем Энинну, тем больше открывают удивительных вещей.

Читая текст, строка за строкой, и представляя себе новый храм с террасой и его зиккурат, мы обнаруживаем поразительные признаки «связи Небо – Земля». К ним можно отнести одну из самых первых – если не первую – ассоциаций храма с Зодиаком, совершенно неожиданное появление в Шумере сфинксов, комплекс связей с Египтом и особенно с одним из египетских богов, а также мини-Стоунхендж Междуречья…

Начнем с первой задачи, к решению которой приступил Гудеа после возведения зиккурата и устройства храма-террасы. Это установка семи вертикальных каменных колонн в специально выбранных местах. Гудеа, как сказано в тексте, позаботился о том, чтобы они прочно держались на своих местах, и поэтому поставил каждую на фундамент.

Стелы (именно так ученые называют эти вертикальные сооружения) должны были выполнять какую-то важную функцию, поскольку Гудеа потратил целый год на доставку из дальних стран в Лагаш грубых каменных блоков, из которых потом были высечены колонны. Еще год потребовался на их изготовление. Но затем были собраны все имеющиеся силы и средства, и в течение семи суток, когда работа не прекращалась ни днем, ни ночью, стелы были водружены на свои места. Если положение стел определялось астрономическими соображениями, то такая спешка вполне объяснима – чем больше времени займет их установка, тем больше будет рассогласование в положении небесных тел.

Важность местоположения стел подчеркивается тем фактом, что Гудеа дал каждой из них «имя», состоявшее из длинного заклинания, явно связанного с положением стелы (например, «на высокой террасе», «лицом к воротам на берегу реки» или «напротив храма Ану»). Несмотря на то что в тексте (первая строка столбца XXIX) говорится о возведении семи колонн за семь суматошных дней, там приводятся имена лишь шести из них. В отношении одной – вероятно, седьмой – сообщается лишь то, что она указывала на восходящее солнце. Поскольку ориентация нового Энинну давно была выполнена – в соответствии с божественными инструкциями и заложенным Нингишзидой угловым камнем, – ни шесть расставленных на территории святилища стел, ни седьмая, указывающая на восходящее солнце, не были нужны для ориентации храма. Их назначение было другим, и единственное логичное предположение заключается в том, что стелы служили вовсе не для определения дня весеннего равноденствия (то есть наступления нового года), а для каких-то необычных астрономических наблюдений, важность которых оправдывала огромные усилия, затраченные на их изготовление, а также спешку при установке.

Загадка этих вертикальных колонн начинается с вопроса, зачем понадобилось такое их количество, если для создания линии наблюдения, скажем, за восходящим солнцем, достаточно всего двух? Удивление наше усиливается, когда мы читаем в тексте, что шесть стел, чье расположение было указано, Гудеа установил в форме круга. Может быть, Гудеа использовал стелы для формирования «каменной ограды» – в Древнем Шумере, более пяти тысяч лет назад?

По мнению Фолькенштейна («Die Inschriften Gudeas von Lagash»), записи Гудеа указывают на существование аллеи, или прохода – как в Стоунхендже! – который формирует линию наблюдений. Ученый отметил, что стела, указывающая на восходящее солнце, стоит в одном конце прохода или аллеи, которая называется «путем к верхней точке». В другом конце этой аллеи располагался Шугалам, место для наблюдений. Как считал Фолькенштейн, сам термин ШУГАЛАМ переводится как «там, где была поднята рука» – то есть это самая высокая точка, с которой подается сигнал. И действительно, в цилиндре А есть строки, описывающие, как на входе в Шугалам Гудеа установил священную эмблему Солнца.

Мы уже упоминали о назначении Шугалама, когда Гудеа взошел на это место старого храма, чтобы убрать раствор и грязь, которые заслоняли обзор. Это была самая высокая точка, «место, с которого Нингирсу мог видеть повторения» – ежегодный небесный цикл – «на всех своих землях». Это описание ассоциируется со световым люком, по поводу которого шли такие ожесточенные споры на горе Зафон между Баалом и божественным архитектором, который прибыл из Египта для возведения нового храма в Ливане.

Дополнительный свет на непонятное назначение светового люка может пролить изучение древнееврейского термина, использовавшегося для этого изобретения, а также его аккадских корней. Слово Зогар появляется в Библии всего один раз и обозначает отверстие в потолке герметичного Ноева Ковчега. По общему мнению, точный перевод этого термина звучит следующим образом: «отверстие в потолке, через которое может проникнуть солнечный луч». В иврите (современном варианте древнееврейского) этот термин также обозначает «зенит», или точку в небе, расположенную прямо над головой. И в современном языке, и в библейском тексте производное от этого термина, Зохараим, означает полдень, когда солнце находится в наивысшей точке, прямо над головой наблюдателя. Таким образом, Зохар был не просто отверстием в потолке, а позволял солнечному лучу проникать в темное помещение в строго определенное время. Это же слово, но чуть видоизмененное, переводится как «сияние». Все эти термины пришли из аккадского языка, который послужил основой для всей семитской группы языков: в нем слово зирру, или зурру, обозначало «освещать, сиять», а также «возвышаться».

По словам Гудеа, он установил на Шугаламе изображение Солнца. Известные факты дают основание предположить, что это был астрономический прибор, при помощи которого наблюдали за восходом солнца – вне всякого сомнения, в день весеннего равноденствия, на что указывают записи, – чтобы определить день наступления нового года и объявить о нем.

Была ли планировка священного места такой же, как в храме на горе Зафон (предполагаемая) и в египетских храмах, когда луч света проходил по заранее прочерченному пути и освещал святая святых на восходе солнца в строго определенный день?

В Египте у входа в Солнечные Храмы устанавливались два обелиска (рис. 84), которые предназначались для того, чтобы направлять солнечный луч в предписанный день. Э. А. Уоллис Бадж («The Egyptian Obelisk») отмечал, что фараоны, например, Рамзес II и царица Хатшепсут, всегда воздвигали такие обелиски парами. Царица Хатшепсут даже приказала вырезать свое имя (внутри орнамента) между двумя обелисками (рис. 85а), чтобы благословенный луч Ра падал на нее в этот важный день.

Ученые обратили внимание, что у входа в Храм Соломона (рис. 85с) тоже располагались две колонны. Подобно стелам Гудеа, они имели имена:

И поставил столбы к притвору храма; поставил столб на правой стороне и дал ему имя Иахин, и поставил столб на левой стороне и дал ему имя Воаз.

Смысл этих названий так и остался неясным для ученых, однако форма, высота и внешний вид колонн подробно описываются в Библии (в основном в седьмой главе Третьей Книги Царств). Две колонны были отлиты из бронзы, и высота их составляла восемнадцать локтей (около двадцати семи футов). Сверху колонны имелись сложные венцы в виде зубчатой короны с семью выступами, а «снурок в двенадцать локтей обнимал [окружность] того и другого столба». (Семь и двенадцать были преобладающими числами в храме.)

В Библии не указывается назначение этих колонн, и на этот счет существуют разнообразные теории: от чисто декоративной или символической функции до той, которую выполняли египетские обелиски по бокам входа в храм. В этом отношении ключом может служить египетское название обелиска Текен. Бадж писал, что это очень древнее слово, которое встречается в парном виде в «Текстах пирамид» в период конца VI династии. Что касается значения этого термина, добавляет ученый, то оно нам не известно, поскольку сами египтяне, по всей видимости, забыли его еще в глубокой древности. Поэтому вполне вероятно, что слово Текен иностранного происхождения, и по нашему мнению, и оно, и библейское название колонны Иахин имеют аккадский корень хунну, который означает «правильно установить», а также «зажечь свет» (или огонь). Возможно, аккадский термин ведет свое происхождение от еще более древнего шумерского слова ГУННУ, которое сочетает в себе такие значения, как «дневной свет» и «труба».

Эти лингвистические ключи прекрасно согласуются с древними шумерскими изображениями входов в храмы, обрамленных двумя колоннами, к которым прикреплены некие устройства округлой формы (рис. 85б). Вероятно, это и есть предшественники всех парных столбов, колонн или обелисков – они появились на шумерских рисунках на тысячу лет раньше, чем остальные. Ответ на эту загадку поможет найти анализ термина, при помощи которого Гудеа описывает установленные им стелы. Все семь стел он называет НЕ.РУ – отсюда происходит древнееврейское слово Hep, обозначающее свечу. Шумерское письмо развилось из пиктограмм, когда писец при помощи заостренной палочки оставлял на сырой глине клинообразные метки, имитируя внешний вид объекта или действие, для обозначения которого служил значок. Выяснилось, что исходная пиктограмма слова Неру состояла из двух – не одной, а двух – колонн на устойчивых основаниях с похожими на антенны выступами (рис. 86).

Таких сдвоенных колонн, направлявших (действительно или символически) луч солнца в определенный день года, было достаточно лишь в том случае, если задействовалось только одно положение Солнца – в день равноденствия или солнцестояния. Если проект Гирсу был именно таким, тогда хватило бы двух колонн, установленных в соответствии с расположением Шугалама. Однако Гудеа поставил семь столбов, расположив шесть из них по кругу, а седьмую направив в точку восхода солнца. Для того чтобы образовать линию наблюдения, эта отдельная колонна должна была располагаться либо в центре круга, либо вне его, на свободном проходе. В любом случае результат обнаруживает сверхъестественное сходство с находящимся на Британских островах Стоунхенджем.

Шесть расположенных по окружности точек и одна в центре образуют такую же схему (рис. 87), как Стоунхендж II – построенный примерно в то же время, – и обеспечивают ориентировку не только на точки равноденствия, но и на точки солнцестояния (восход и заход солнца в середине лета и середине зимы). Поскольку наступление нового года в Месопотамии было жестко привязано к точкам равноденствия, в результате чего краеугольный камень зиккуратов был обращен к востоку, установка каменных колонн, позволявших ориентироваться на точки солнцестояния, представляла собой серьезное новшество. Это было явно «египетское» влияние, поскольку связанная с точками солнцестояния ориентация была отличительной особенностью именно храмов Египта – как раз в эпоху Гудеа.

Если, как предполагает Фолькенштейн, седьмая колонна располагалась не внутри, а вне круга – на проходе или аллее, ведущей к Шугаламу, – то выявляется еще более удивительное сходство, причем не только с более поздним Стоунхенджем, но и со Стоунхенджем I, где, как нам известно, было установлено всего семь камней: четыре базовых камня образовывали прямоугольник, два привратных камня стояли по обе стороны начала аллеи, а пяточный камень определял линию наблюдения (схема расположения этих камней представлена на рис. 88). Поскольку лунки Обри являлись частью Стоунхенджа I, линия наблюдения без труда определялась наблюдателем у лунки 28, направлявшим взгляд на шест, установленный в лунку 56 – в нужный день солнце появлялось над пяточным камнем.

Такое сходство в расположении имеет еще большее значение, чем в первом варианте, поскольку – мы уже упоминали об этом выше – прямоугольник из четырех базовых камней позволял проводить наблюдения не только за Солнцем, но и за Луной. Осознание смысла этого прямоугольника привело и Ньюмена, и Хокинса к далеко идущим выводам относительно глубины знаний строителей Стоунхенджа I. Однако Стоунхендж I старше Энинну на семь веков, и поэтому тот, кто составлял схему размещения семи столбов Энинну, брал пример с проектировщика Стоунхенджа I.

Подобное сходство двух сооружений, расположенных в разных концах Земли, кажется невероятным, однако по мере того, как проясняются детали построенного Гудеа храма, оно приобретает все большее правдоподобие.

Описанный круг из шести колон (плюс одна отдельно стоящая) был не единственным кругом на территории нового Энинну.

Хвастаясь своими «великими деяниями», для которых потребовалась особая «мудрость» (научные знания), Гудеа описывает – после раздела, посвященного стелам, – «подобный короне круг для новой Луны», уникальное для своего времени сооружение из камня. Этот второй круг был устроен в виде «круглой короны из новой луны» и состоял из тринадцати вертикальных камней, «поставленных как герои, связанные сетью» – по всей видимости, эта метафора описывает круг из вертикальных каменных блоков, соединенных сверху перемычками и образующих некое подобие «сети», как трилитоны в Стоунхендже!

Можно лишь предполагать, что первый, меньший по размерам круг служил не только для наблюдений за Солнцем, но и за Луной, но большой круг, вне всякого сомнения, имел отношение к Луне. Судя по многочисленным упоминаниям в тексте «новой луны», наблюдения за ночным светилом были привязаны к ежемесячным циклам луны, к ее прибыванию и убыванию в процессе прохождения всех четвертей. Нашу интерпретацию похожего на корону круга подтверждает фраза, что этот круг состоял из двух групп мегалитов – соответственно из шести и семи камней, причем последние были явно выше первых.

На первый взгляд расположение тринадцати мегалитов (шесть плюс семь), соединенных перемычками и образующих «корону», кажется ошибочным, поскольку мы рассчитывали найти лишь двенадцать колон (поставленные в круг они образуют двенадцать апертур) – если их расстановка имеет отношение к двенадцати месяцам или двенадцати фазам луны. Однако наличие тринадцати колон обретает смысл в том случае, если вспомнить о необходимости прибавления еще одного месяца в календаре. В таком случае удивительные каменные круги в Гирсу были первым в истории каменным календарем, в котором объединялись солнечный и лунный циклы.

(Возникает вопрос, не являлись ли эти каменные круги в Гирсу предвестниками семидневной недели – происхождение такого разбиения времени ученым неизвестно, – знакомой нам по Библии как шесть дней творения плюс один день отдыха. Число семь появляется дважды – как число колонн и как группа камней большого круга. Поэтому вполне возможно, что дни стали подсчитываться в соответствии с численностью каждой группы, что привело к появлению повторяющихся периодов из семи дней. Кроме того, четыре фазы луны, умноженные на тринадцать (число колонн), делили год на сорок две недели по семь дней в каждой.)

Независимо от того, какие календарно-астрономические возможности были заложены в два каменных круга (вероятно, мы затронули лишь самые основные), не подлежит сомнению тот факт, что в Гирсу города Лагаша действовал солнечно-лунный каменный компьютер.

Если у вас создается впечатление, что речь идет о «Стоунхендже на Евфрате» – мини-Стоунхендже, построенном шумерским царем в Гирсу города Лагаша примерно в то же время, когда Стоунхендж на Британских островах превратился в настоящую «каменную изгородь», то есть около 2100 года до нашей эры, – то впереди вас ждут еще более удивительные открытия. Именно в это время в Стоунхендж были привезены издалека глыбы голубого песчаника. И здесь просматривается сходство двух сооружений: Гудеа использовал не одну, а две разновидности камней, привезенных из дальних мест, из «каменных гор» Магана (Египет) и гор Мелуххи (Нубия). Надпись на цилиндре А сообщает, что потребовался целый год для доставки этих каменных блоков с гор, до которых прежде не добирался ни один шумерский царь. Для того чтобы попасть в нужное место, Гудеа «проделал проход в горах», а затем на судах доставил каменные блоки из камней Хуа иЛуа.

Ученым не удалось расшифровать названия этих двух разновидностей камней, но тот факт, что их привезли издалека, не подлежит сомнению. Добытые в Африке, они сначала перевозились по суше – по новой дороге, построенной Гудеа, – а затем были погружены на суда и доставлены морем в Лагаш (город соединялся с Евфратом судоходным каналом).

Ситуация в Месопотамии напоминала то, что происходило в долине Солсбери: камни доставлялись издалека и устанавливались в виде двух кругов. В Лагаше, как и в Стоунхендже I, ключевую роль играли семь колонн. Кроме того, на всех стадиях Стоунхенджа и в Лагаше большой мегалит формировал требуемое направление на солнце. В обоих случаях каменный «компьютер» должен был выполнять функцию солнечно-лунной обсерватории.

Значит ли это, что оба сооружения были созданы одним и тем же гением науки, божественным архитектором, или они просто явились результатом накопления научных знаний, что и выразилось в их сходстве?

Несомненно, общие научные знания, касающиеся астрономии и календаря, сыграли свою роль, но нельзя игнорировать и вклад конкретного божественного архитектора. В предыдущих главах мы упоминали об основных отличиях Стоунхенджа от других храмов Старого Света: Стоунхендж имел своим основанием круг, что позволяло осуществлять наблюдения за небесными телами, тогда как все остальные были квадратными или прямоугольными. Эта разница очевидна не только в общей планировке храмов, но и в тех нескольких случаях, когда были обнаружены каменные колонны, расположение которых указывало на их астрономическую и календарную функцию. Ярким примером таких отличий могут служить находки в Библосе, на мысе, возвышающемся над Средиземным морем. Святая святых этого храма представляла собой квадрат, по бокам которого располагались вертикальные каменные монолиты. Их расположение явно предполагало наблюдение за точками равноденствия и солнцестояния, но они не образовывали круг. Эта же ситуация повторилась в ханаанском городе Гезере, неподалеку от Иерусалима. Там была обнаружена табличка с перечислением всех месяцев года и соответствующих сельскохозяйственных работ, что предполагало существование научного центра, в котором вели календарь. Здесь ряд вертикальных монолитов напоминает аналогичное сооружение в Библосе, причем остатки этих столбов образуют прямую линию, что исключает их круговое расположение.