Текст книги "Белый князь"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Ваши предубеждения несправедливы, – отозвался он через мгновение, – король Людвик – пан мудрый и добрый, в нём течёт капля крови Пястов, старая королева – Казимирова сестра, дочка Локетка, пани очень милостивая.

– Милый мой, – рассмеялся Пжедислав, – сосчитайте её годы; разве в её возрасте ей подобает править таким королевством, как наше? Она добрая… но сама доброта её для нас в злобу обратиться, потому что злые люди будут ей пользоваться и уже пользуются. Правды к ней не подпускают, родина поднимет бунт…

Он не докончил. Оттон из Пилцы печально смотрел на стол.

– Вы говорите горькие вещи, – шепнул он.

– Потому что наше сердце заплывает горечью, – ответил Пжедислав.

Между тем немного прояснилось. Туча, уносимая быстрым ветром, ушла в сторону.

Оттон из Пилцы встал, подавая руку хозяину.

– В самом деле, не знаю, что предпиму, – сказал он, – но расстаться с вами как чужой не хочу. Правду услышать всегда хорошо.

Пошли тогда вместе к сеням, где ждала воеводинская служба, и Оттон из Пилцы, не задерживаясь больше, велел подать коня.

О том, что он нанёс ему визит, воевода не рассказал. Жаль ему было человека, который провинился тем, что легко взялся за дело, которого не рассчитал.

Ещё несколько месяцев оставался Оттон из Пилцы губернатором, но напрасно пытался приманить к себе людей. Кроме епископа и нескольких духовных лиц, никто к нему не заглянул.

Тем временем в стране увеличивался беспорядок, о котором он всегда слишком поздно узнавал и предотвратить не мог. Каждый сам себе совершал правосудие, не прибегая к нему.

Силой он не мог победить людей, потому что не имел иной, чем та, какую ему давало великопольское рыцарство, а то шло неохотно или вовсе не пребывало, и приказы его исполняли так, чтобы результата не имели.

В конце концов Оттон из Пилцы выехал в Краков, к королеве, очень недовольный.

Когда это случилось, Наленчи, а с ними значительнейшая часть местных отцов уже срочно совещались по поводу того, чтобы выбрать себе Пяста и поставить его против Людвика.

Дерслав, который имел в Мазурии родственников и много знакомых, прежде чем с другими голосовал за Белого князя, задумал, когда наступила весна, поехать в Плоцк, где у него был приятель Николай из Миланова, казначей при старшем князе Зеймовите.

По своей привычке, он не хотел открывать то, с чем ехал. Хорошим предлогом должно было служить то, что хотел поместить при мазовецких князьях родственника, Ласоту, который со смерти Казимира остался без службы; Ласоте он ничего другого не доверил, только подал ему эту мысль.

– Прежде чем найдётся что-нибудь другое, – сказал он ему, – чтобы ты не тосковал в этой дыре у меня без дела, почему бы в Мазурии не попробовать? Там наши князья, а они выросли теперь в большую силу… Служат у них люди и хорошо им.

– Да, – с маленькой усмешкой добавил Ласота, – мы слышали о том, как там под властью князя Зеймовита здорово и безопасно… кого лошадьми не разорвут и не повесят, тому здорово…

– Князь Зеймовит, – живо прервал Дерслав, – не тот уже, что был, много смягчился… Старый князь сидит в занятом после смерти короля Плоцке и укрепляет его, молодые – в Черске и Варшаве. При старом мой Николай из Миланова на должности казначея, мы поедем его проведать. Если нам не понравится, силой нас не задержат.

Ласота отгадал, может, что ни ради одного себя ехал родственник, но не показал этого.

Мазовия в то время только что, можно было сказать, начала заселяться, выкорчёвываться, так же как и другие земли. Незадолго до этого, когда с Литвой не было согласия и определённой границы, особенно с краю пески и леса стояли пустыми.

Люди не хотели там селиться, не чувствуя себя в безопасности. Многих Литва оттуда наловила и увела в неволю, так что редкое население было вынуждено прятаться в глубине пущ. Только теперь деревенек становилось больше и понемногу поля выдерали, хотя с них большой пользы не было, и через несколько лет запускали землю, освобождая из-под леса более плодородные поля. Местечки также, вначале убогие, понемногу застраивались, да и замки из камня и кирпича по примеру Казимировского начали строить.

После короля Плоцк и весь этот участок, хорошо обжитый, взял князь Зеймовит, таким образом и свою Мазовию по его примеру поднимал. Из тогдашних Пястов эта отломанная ветвь развивалась пышней и сильней. Поэтому на неё поглядывали не без мысли, чтобы доверить ей будущие судьбы всей короны. Это ещё не раскрывали. Дерслав и присмотреться хотел ко двору, и прислушаться, что там стучало, и подумать, может ли Великопольша рассчитывать на Мазовецких.

Там бывали люди из Великой Польши, землевладельцы вступали в близкие отношения и женились, всё-таки мазуры держались как-то особняком и полного сближения не было. Великополян от мазуров легко было отличить.

В эти пущи, на эти песчаные дюна, к этим деревням, редко разбросанным, медленней доходил европейский обычай, которого краковяне уже много подхватили, а Великопольша немного. Землевладельцы в Мазурии жили просто, старый обычай, одежда, язык, разные извечные обряды, особенно у более бедных, сохранялись. Связи с Литвой у границ приносили даже много языческого и отзывались старые идолопоклоннические традиции. В некоторых деревнях, хоть был ксендз, хоть люди крестились, хоть заглядывали в костёл, настоящий Господь Бог стоял вместе с давно изгнанными.

На свадьбах, крещениях, похоронах пробощи на многие обычаи и песни должны были затыкать уши.

У более или менее больших трактов, где проезжало купечество, на берегах рек, которые также представляли дороги, народ уже был немного образованный; в пущах ещё, увидев чужого, а особенно вооружённого, он скрывался и убегал. Из хат целыми семьями сбегали крестьяне при виде путников.

Эти деревни, в которые редко заглядывал чужой, остались там ещё такими, какими были много веков назад, халупы в них ставили дымные, а в доме люди, скот и овцы жили вместе в кучке.

И полей было видно ещё немного, потому что работа на них редко оплачивалась. Крестьянин жил стадами, лесами, реками и почвой, которую, едва копнув на пепелище ралом и любой веткой взборновав, был рад, когда ему хоть редкий колос выдала.

Живя среди такого народа, и землевладелец, и ксендз становились понемногу подобными ему. Поэтому и здесь, кроме княжеского двора, нелегко было увидеть дорогое платье, блестящие доспехи и изящный костюм. Царили простое грубое сукно, серое полотно и кожух. Также старомодное оружие, деревянное копьё, заострённое куском железа, были наиболее распространены.

Во многих деревнях железо считалось ценным металлом, до которого были жадны, как на серебро и золото. Не каждый мог иметь нож, но умели обходиться без него. На возах потом ещё долго никаких оков не знали, а секира в доме была великим сокровищем. Эта видимая бедность всё-таки не делала мазуров беднее других людей.

Лес был великой сокровищницей, он обеспечивал всем: едой, топливом, строительным материалом, обувью и витками. Он был словно домом, был твердыней. На голых взгорьях и незаросших местностях мало кто осмеливался строить, потому что только тот чувствовал себя в безопасности, которого разглядеть и найти было трудно.

Старый Дерслав обычно выбирался в дорогу, не собирая много людей, потому что знал, что большой и прекрасный отряд, передвигающийся по лесу, привлёк бы разбойников. Он, Ласота, около десятка челяди, одетых невзрачно, выехали из Большой Деревни в Плоцк.

Более или менее проведённая по-старинке дорога у них была: прямо к какому-то броду, от него над ручьём влево до песчаных холмов, потом прямиком долиной, возле луга и тому подобное. Больше вёл инстинкт, чем эти неопределённые данные. На полях кое-где встречали пастуха, батрака с ралом или странствующего деда, которые показывали дорогу до ближайшего города.

Положились на это.

И в этот раз Дерслав и другие, немного рассчитывая на Божье Провидение, выехали из дома, и хотя придерживались указаний вправо и влево, вечером, забравшись в дикую пущу, так хорошо заблудились, что, когда начала опускаться ночь, уже думали заночевать под открытым небом на поляне.

В это время года ночлег в большом лесу не был несчастьем, потому что кони могли пастить на траве, сами в саквах хлеб и кое-какие запасы имели, а аромат распускающейся сирени и расцветающей черёмухи не был неприятным.

Место, в котором они оказались, непрерывно кружа, не показывало ни следа ближайшей стёжки и человеческой ноги. Лес, растущий веками, возвышался до небес, местами укрытый дебрями и заваленный буреломом, который пройти было трудно. Трущобы, давно не хоженные, если бы не вечер, вынудили бы их заняться охотой, потому что зверь там, будучи в безопасности, лежал спокойно в берлогах, и едва на бросок копья бросался в бега.

Дерслав сказал, что такого дикого леса он давно не видел, и что, пожалуй, они очень сбились с пути, раз попали в такую западню.

Они искали только возможного места для ночлега, когда между деревьями, показалась речушка среди болот, а за ней на песчаном холме как бы серое заброшенное городище.

Уже в то время по стране можно было встретить много подобных, что когда-то в языческие времена служили прибежищем и для собраний вечей, а теперь заросших травой.

Болота и речушка отделяли путников от взгорья, Ласота двинулся первым, ища брод, и вскоре начал звать к себе Дерслава, потому что на болотах нашёл гать и подобие дорожки.

Это уже был след того, что тут поблизости должны жить люди. Итак, путники двинулись, в надежде, что найдут какой-нибудь дом, или хотя бы сухое лежбище на пригорке.

VII

Солнце уже заходило ярко и золотисто, но на дворе было ещё светло, как днём, и околицы хорошо просматривались. Не подлежало сомнению, что они приближались к какому-то поселению. Гать, закиданная свежими ветками, была этому доказательством. Речка в этом месте едва достигала коням по брюхо, хоть вода была весенняя.

На противоположном берегу в песке были заметны следы и конских копыт, и человеческих ног. Вели они к пригорку, на котором до сих пор никаких построек, ни крепости, ни валов видно не было.

Но когда, громко разговаривая, они начали взбираться на этот песчаный курган, в то время, когда меньше всего этого ожидали, перед ними появился странно одетый и вооружённый муж, который встал у них на дороге, как будто хотел задержать дальнейший подъём.

Мужчина был пожилой, с длинными седыми волосами, ниспадающими ему на плечи, сильный и плечистый, в колпаке на голове, похожем на литовские, в коротком одеянии из бежевого грубого сукна, затянутый кожаным поясом, его ноги были зашнурованы, как у крестьян, а на них были надеты ходаки. С боку у него висел широкий меч в тёмных ножнах, а в одной руке у него была толстая палка, наполненная кремнием.

Хотя его одежда делала его почти диким, лицо вовсе не было ординарным, черты имел благородные и некогда красивые, и сейчас ещё отмеченные печальной гордостью. Бородка и усы более тёмные, чем волосы, подстриженные, не заслоняли губ, выражение которых, равно как нахмуренного лба, выдавало чуть ли не гнев.

– Гм! – воскликнул он. – Куда? Кто? Стой! Что вас сюда загнало?

Дерслав, который выступил вперёд, по выговору понял, что имел дело не с мазуром.

– Ради Бога! – ответил он. – Что у вас тут, дороги не свободны для путников? Куда же мы попали?

Через минуту сдерживающий их воскликнул:

– Вы попали туда, где в вас не нуждались, и куда вам было не нужно.

– Значит, заблудившимся уже и дороги не покажете?

– Я готов даже проводить, – прикрикнул он, – но сюда вам нечего потом ехать. Тут нет ни тракта, ни постоялого двора. Откуда вы? – добавил он гневно.

– Из Познани в Плоцк, – сказал Дерслав.

– Лихо вас сюда занесло?! Вступил в ад, по дороге ему было! – крикнул тот, загораживая тропинку.

– Ну, а где мы, и кто вы? Можно это узнать? – сказал мягко Дерслав. – Какого чёрта, мы не разбойники.

– Кто я, это вам ни к чему не нужно, – воскликнул незнакомец. – Вы не разбойники, но на разбойников можете попасть.

Сказав это, он внимательно пригляделся к Дерславу и его людям.

– Поворачивайте отсюда, – начал он снова, – туда вам нет дороги… а хотите ночевать, то на другой стороне реки выпас для коней найдётся.

– На пригорке нам бы лучше было, – вставил Дерслав.

Злой человек весь затрясся.

– Я вам говорю, на пригорке нет для вас ничего. С Богом, с Богом ступайте туда, откуда пришли, – и пальцем он указал им в противоположную сторону.

В спокойном Дерславе начинала играть кровь.

– Из вашей речи видно, – сказал он, – что вы не простой бытрак, а обходитесь с нами хуже холопа. Чего нас отсюда гоните?

– Потому что тут вы не нужны и никто не нужен, – начал громко кричать мужчина. – Тут пустошь, тут нет ничего. А кто я, батрак или землевладелец, никому нет до этого дела.

– Но тут у нас ещё не бывало, – вставил более нетерпеливый Ласота, – чтобы где-либо закрывали путнику дорогу и не давали ему даже переночевать и коней выпасти.

– Ночевать, коней пасти так за речкой! – крикнул незнакомец, топая ногой и поднимая копьё. – У нас то, что никогда не бывало, может случиться. Дорогу до Плоцка я готов вам завтра рассказать.

И дрожащей рукой он снова указал на речку. Дерслав смотрел на него в недоумении, и сразу начал улыбаться.

– Слушай, Оконь, ты спятил, или что?

Когда он произнёс это имя, старик сделал резкое движение и так быстро устремился к нему, что Ласота хотел уже хвататься за меч. Дерслав остался спокойным.

– Я бы своею жизнью поклялся в том, что тебя нет на свете! – воскликнул он.

– Да, потому что Оконя на вашем свете нет… нет… – сказал гневный старик.

Но, сказав это, он как-то остыл и опомнился. Дерслав пошёл к нему.

– Если речь идёт о том, – шепнул он ему, – чтобы я не выдал тебя, то ты меня знаешь… Успокойся, людей, если хочешь, отправлю ночевать за речку, а меня не прогоняй, это бесполезно.

Оконь, казалось, раздумывает.

– Ну, людей за речку, – воскликнул он, – за речку, чтобы ко мне не напихались… незачем!

– Это мой родственник, молодой Ласота Наленч, – сказал, указав, Дерслав, – мог бы и он с нами остаться.

– А что он тут будет делать? – зашипел Оконь. – Там он людям нужнее, чем тут нам.

Вышло, как он хотел; Дерславова челядь и Ласота медленно вернулась назад, сетуя и бормоча, старый Наленч остался с тем, которого назвал Оконем. Они ничего друг другу не говорили, потому что тот, ещё гневный и беспокойный, не мог прийти в себя. Сплёвывал и метался, бормоча:

– Лихо вас сюда занесло.

Дерслав спокойно ждал, пока у него пройдёт гнев.

Через минуту Оконь с вытянутой рукой приблизился к нему.

– Дай мне руку и поклянись, что ни ты, ни твои обо мне тут… об этом месте и встрече говорить не будете. Оконь умер… что вам до Оконя!

И повторил:

– Лихо вас сюда принесло.

– Верно, что лихо, – ответил Дерслав, – но ни я тебя не предам, ни мои… Скажи мне, что ты тут делаешь?

– Ради Христа, поклянись мне! – подхватил Оконь.

– И Евангелией Его, – складывая пальцы крестом и целуя их, сказал Дерслав.

Оконь мгновение подумал, поглядел на отъезжающих Ласоту и челядь, которые уже переходили речушку, оставался молчаливым, пока их не закрыли ивы на повороте, взял коня Дерслава за узду и молча повёл его за собой.

Наленч давал с собой делать, что хотел.

Так шли они не спеша к пригорку, и Оконь наконец заговорил:

– Вот видишь, куда я забился. Земля была без пана, один чёрт знает, кому принадлежала, я и по сей день не знаю. На беспанской земле человек без службы и без пана сел и сидит. Занимая пустой гродек, ни у кого позволения я не спрашивал; очень не рад, когда меня здесь кто видит, а разболтает, потом ещё кто-нибудь вспомнит; или в изгнание, или у нас с ним будет кровавая война.

– Но, ради Бога, Оконь, – прервал Дерслав, – как же ты, что занимал должности на княжеских дворах, что привык к людям, мог тут поселиться?.. Так…

Не докончил.

– Именно потому, что я узнал дворы, что горький панский хлеб слишком долго грыз, стал гнушаться людьми, пошёл в эти пустыни, – воскликнул Оконь.

– И можешь тут жить? Один?

На этот вопрос Дерслава Оконь не отвечал. Крутая дорожка, по которой они взобрались на холм, закрутилась и в овраге, как бы между прерванными старыми валами, немного спустившись вниз, Наленч увидел, словно огромную вогнутую миску, дворы старого городища, заросшие травой. К одной из насыпей была припёрта халупа из толстых брёвен, наполовину погружённая в землю, наполовину выступающая над ней. Вокруг сараев и клетей было достаточно, но это всё бедно и жалко выглядело.

Когда они въезжали во двор, отовсюду окружённый валами, выглянуло несколько человек, будто бы стоявших в готовности, с топорами в руках, и по данному Оконем знаку спрятались, кроме сгорбленного батрачка на кривых ногах, который взял у Дерслава коня.

Своего гостя Оконь провёл в главную халупу. Стоящая там на пороге женщина в белой намитке, ещё не старая, увидев чужого, с каким-то проклятием убежала.

Снаружи хата была снаружи бедная, но светлица в ней маленькая, чистая и вся увешенная оружием, доспехами и шкурами была похоже на шатёр в лагере, когда разбивали его на длительное время.

Оконь кисло принимал старого знакомого.

Он сам пошёл в угол выкатить ему мёд, поставил перед ним чёрный хлеб и соль, и на низкой лавке сел рядом с ним. Опёрся на руку, снял колпак, и не сразу заговорил.

– Вы видите моё государство… У моих прежних панов собаки лучше жили, но мне тут хорошо, потому что я тут пан.

Что было делать? Я служил Мазовецким, чуть жизнь не потерял безвинно; был сперва долго у Белого, таскался с ним по свету. Тот из князя монахом сделался, новых панов я уж искать не хотел. Наткнулся на эту выпуклую пустошь, говорю вам, она была без пана; она понравлась мне тем, что тут вокруг людей нет, огромные пространства… всё моё… Охоться, когда хочешь, бей, что хочешь, выкорчёвывай, сей, лови рыбу, никто тебе слова не скажет. А для кого Господь Бог сотворил землю? Теперь она моя. Я осел. Ко мне пристало немного людей, правда, бродяги и разбойники, но я держу их как скот, бью и наказываю… хлеб имеют, должны слушать.

Ну, и бабу я нашёл, чтобы было кому тряпки стирать. Если бы люди проведали, что кто-то поселился в пустоши, на готовое бы ко мне присоединились. Меня тут никто не видел, никто обо мне не знает, поэтому и вам я не рад.

Дерслав пожал плечами.

– Кто бы вам в этих дюнах позавидовал! – сказал он презрительно.

– Тем лучше, останусь в моей дыре, а после меня…

Он махнул рукой.

– Будь что будет. Зимой батракам я велел толстый дуб срубить и сделать в нём желоб для гроба. Крышка есть… гвозди есть… Похоронят меня тут… и конец всей этой глупой жизни.

– Боже мой! – вздохнул Дерслав. – Кто бы в вас угадал того, прежнего, Оконя, который кружил девкам головы и так наряжался, а как гарцевал на коне и метко бросал копьё!

Оконь улыбнулся при этом воспоминании.

– Ха! – сказал он. – Коня я ещё сегодня оседлаю и копьё брошу, как раньше, только к женщинам и дворам у меня пропала охота.

Они немного помолчали, потом Оконь, подняв голову, спросил:

– Вы в Плоцк? Зачем вам нужно в Плоцк?

– Говорить тебе о том или нет, – ответил Дерслав. – Ты не хочешь, чтобы о тебе знали люди, а я также не хочу исповедоваться.

– Ну, так чёрт тебя дери, – сказал равнодушно Оконь, – езжай себе и в Плоцк, и в Черск, и в Варшаву, мне всё равно.

– Ты не знаешь, что у нас делается? – вставил Дерслав.

– А что мне от этого? – рассмеялся Оконь. – Не хочу ни о чём знать, лишь бы обо мне не знали.

– Уж о том, что король Казимир умер, должно было до тебя дойти, – сказал Дерслав.

– Вечный ему покой, – забормотал Оконь. – Пан был добрый, но, по-видимому, как я, говорил: после меня будь что будет.

– Да, и правит нами Людвик Венгерский, а скорее баба, его старая мать.

– Старая? Да ей уже в монастырь пора и молитвы читать… не править!

– Ба! Если бы ты видел, как она свежо выглядит, а сколько любовников около этого трупа вертится! – говорил Дерслав. – Только песни, танцы, пиры и смех…

– Вокруг неё всегда так бывало, – прервал Оконь, – только бы уже должно перестать. Время…

– Она нами правит, – продолжал дальше Дерслав, – подумайте, каково нам с ней и её сыном.

– И что же вы думаете?

– Мы ничего ещё не придумали, – сказал Дерслав.

Оконь внимательно на него смотрел, покачал головой.

– Ничего не выдумали, а едете в Плоцк? – пробормотал он. – Легко отгадать, зачем. Хотели бы, может, мазура вкусить, когда вам венгр не по вкусу?

Дерслав промолчал.

– Тот не лучше, – продолжал Оконь. – Баба вам слишком мягкая, а он будет слишком твёрдый. Это палач, не пан…

Дерслава ужаснули эти слова.

– Что вы говорите? – воскликнул он.

– То, что лучше знаю, – пробормотал Оконь, – всё-таки он долго был моим паном, а я у него чашником. Не дай Боже в его руки попасть.

– Говорят, что на старость он стал более послушен.

Оконь рассмеялся.

– Силы у него нет, потому и злобу в себе скрывает, – сказал он.

Всё больше смеркалось и хозяин пошёл к камину зажечь лучины для освещения тёмной комнаты.

– Ты отнимаешь у меня желание ехать в Плоцк, – сказал Дерслав, – но у него двое сыновей.

– Лишь бы они в него не были, – шикнул Оконь, – не два, но и три найдутся.

Дерслав сидел немного задумавшись.

– Не хочу от тебя скрывать, – сказал он наконец, – ты можешь дать мне хороший совет. Великополяне себе Пяста ищут, чтобы его королём сделать. Мы подумали о Зеймовите… Если бы тот не хотел, или мы его не могли… мы готовы твоего Белого из монастыря вытащить.

Услышав это, Оконь вкочил с лавки и начал дивно смеяться, до упаду.

– О, должно быть, круто около вас, когда, не имея щуки, такую плотву кладёте на стол! – воскликнул он. – Белый? Это ведь такой князь, который не знает, что сделает завтра. Если захочет, выйдёт из монастыря, наденет доспехи, два дня будет биться, на третий опуститься на колени для молитвы, на четвёртый готов жениться, а на пятый жёнку бросить!

Оконь язвительно смеялся.

– Да ты, – вставил обиженный Дерслав, – ни на ком не оставишь честной нитки, всё тебе не так!

– Ещё бы! Белого я любил и люблю! Я служил ему! Человек иногда не злой, но на следующий день готов впасть в ярость, хоть бы завтра плакал об этом. Таким он родился.

– Монастырь его урезонил и, верно, изменил, – сказал Наленч.

– Бог знает! – взохнул хозяин. – Мне бы этому верить не хотелось. Люди меняются, только не такие, у которых один день на другой непохож.

На роль короля такой пан хуже всего, и хотя мазур имеет тяжёлую руку и вспыльчивый, и человеческая жизнь у него гроша ломаного не стоит… уж и он был бы лучше…

Оконь сел на лавку и, долго смотря в огонь, думал.

– Я признаюсь тебе, – снова начал Дерслав, – о мазурах мало что знаю. Я еду к старому другу, к Николаю из Миланова, за информацией.

– Вам на это Николай не нужен, – вздохнул Оконь, – я их лучше него знаю, потому что был ближе к спальне и столу. Ты знаешь историю его и его второй жены… и того сына, которого он теперь так любит?