Текст книги "Шпионка Нимфа из Измайловского гарема"

Автор книги: Юрий Зеленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Мать Нимфы Натали Хорошковская

В ту пору, как Лев Дмитриевич только начал осваивать свою девичью, он прославился тем, что похитил дочь соседа однодворца. Папенька Наташи выслужил личное дворянство, будучи мелким чиновником. На немногие сбережения он дал дочери кое-какое образование и зажил с ней на хуторе. Постоянно помня о своем происхождении из чиновников низших классов табели о рангах, Наташа и ее отец ревностно относились к своему дворянству. Потому-то Наташа предпочитала, чтобы ее называли Натали'. Бедность была чрезвычайная, Натали́ имела только одно приличное платье и комплект исподнего белья. В них она посещала церковь, но и в праздничном одеянии выглядела скорее бедной мещанкой, чем дворянкой. В тот несчастный день Натали́ с отцом возвращались на хутор из церкви. Пути им было всего то три версты. Но, на их беду, вскоре из той же церкви на своей коляске отбыл и Измайлов. По обыкновению, он пребывал в меланхолии, что обещало особо жестокую порку любому провинившемуся. С Прошкой и Миняем на козлах барин ехал в сопровождении конного доезжачего Пахома. От скуки он обратил внимание на идущих по дороге отца с дочерью и поинтересовался у Прошки: – Кто такие? Прошка, который знал несколько французских слов, а потому презирал всех мужиков и мещан, пожал плечами и ответил: Так, мелкота нищая. Совсем не серьезный народ. Графу достаточно было только кивнуть Пахому, чтобы тот подхватил Натали́ и перекинул ее животом через свое седло. Когда Натали́ начала звать на помощь, Пахом пару раз крепко шлепнул ее по попе. Девушка захлебнулась и замолчала. Отец ошалело смотрел на всадника, что умчал его дочь и на коляску знатного соседа. Бывший чиновник кинулся к своим служилым собратьям, писал прошения приставу, в суд, городничему. Ничего не помогало. В скором времени безутешный отец исчез… Его хутор перешел к чиновнику, который закрыл дело «О девице Наталье, сбежавшей с неизвестным женихом». По случайному совпадению, после этого полицмейстер и городской судья получили от графа барашка в бумажке на построение новых вицмундиров. А сама Натали́ была доставлена на помещичий двор Измайловых и передана в надежные руки Марьи и Дарьи. Эти две крестьянки попали в дворню не совсем обычным способом. Как-то к барину обратился староста с просьбой высечь двух непутевых баб. Оказалось, что Марья и Дарья крепко побили своих пьющих мужей. С крестьянской точки зрения все должно быть с точностью до наоборот. Сход приговорил высечь виноватых прилюдно, но бабы настаивали, что перед соседями им стыдно заголяться и слезно просили, чтобы их высекли в поместье из собственных барских рук. Крестьянские судьи и экзекуторы опасались, что не смогут заголить этих амазонок. Учитывая силу Марьи и Дарьи, эти опасения были далеко не напрасны. Эти молодые женщины отказались от пьяниц-мужей в пользу Содомского греха, да и семьи у всех крепостных графа были чисто номинальными. Генерал не разрешал церковные браки своим крестьянам. Все они жили в грехе и разврате. Ходить в церковь на исповедь также строго запрещено. Пришедшие на расправу крестьянки вместе вошли в предбанник. Вместе заголились и ждали порки. Александр Павлович, который на этот раз был без экзекутора, осмотрел тела крестьянок и убедился, что они выдержат любую порку. Потом сказал им поучение на тему: «жена, да убоится мужа своего». Бабы молча выслушали, но остались при своем мнении, что таких никудышных мужей надо бить. Потом попросили, чтобы их не привязывали к скамье – они, де, будут и так лежать под розгами достойно. Барин поверил им, и действительно Марья и Дарья не дергались и не пытались вскочить. Лев Дмитриевич разрисовал их зады розгой в один соленый прут, что считалось весьма суровой поркой. Потом задумался и решил, что наилучшее применение этих баб может быть на усадьбе. Так Марья и Дарья покинули своих мужей, нелегкую крестьянскую долю и поселились в усадьбе. Главной их задачей было управлять девками. Потому Лев Дмитриевич иногда называл их чиновницами по особым поручениям. Вот в их руки и попала Натали́. Она сразу поняла, что похитителем является их богатый сосед. О его самодурстве давно ходили слухи между мелкопоместными дворянами. Говорили, что он еженедельно порет дворовых девок, а ту, которая наиболее стойко переносит розги, берет в свою постель. Последнее не особенно удивило Натали́. Даже помещики средней руки смотрели на дворовых девок, как на своих наложниц. Но еженедельная порка! И что будет дальше с ней, с Натали́? Об этом страшно было даже подумать. Марья и Дарья завели барышню в предбанник и начали, несмотря на слабые протесты, ее раздевать. От Натали́ не укрылось, что в бане стоят бадейки с розгами и скамья. Неужели ее, барышню, дворянку, хотят выпороть! За что?! Ужас какой! Отец, который рано овдовел, не сек ее даже в детстве. И для кого предназначено это кресло? Неужели сюда войдет Лев Дмитриевич Измайлов, который ее безжалостно похитил, разлучил с папенькой? Крестьянки были настолько сильны, что о каком-либо сопротивлении не могло быть и речи. Мольбы и слезы они тоже оставили без внимания. С испуганной барышни быстро сняли ее лучшее платье (единственное в ее гардеробе!), чулочки (единственные!), нижнюю рубашку и оставили в одних панталончиках. Какой стыд! Она стоит перед этими бабами с голой грудью и голыми выше колен ногами. Потерявшая самообладание барышня могла только всхлипывать и прикрывать руками свои еще не до конца развившиеся груди. И, о ужас, дверь открылась, и вошел ее похититель в сопровождении солдата-экзекутора… Натали́ от страха и стыда потеряла дар речи и могла только следить, как Лев Дмитриевич сел в кресло и движением руки удалил из бани Марью и Дарью. – Барышня, мне скучно, надоели крестьянские девки. Я хочу, чтобы ты развеселила меня, сними панталоны. Натали, прикрывая руками груди, замотала головой – Нет! – Очень жаль. Своим упрямством ты заслужила быть высеченной. Выбирай сама: если ты снимешь панталоны, то сечь буду я сам, и не очень больно. А будешь упрямиться, тебя заголят и высекут Марья и Дарья, они мастерицы сечь больно. Или, еще лучше, я позову из деревни бородатых мужиков, которые заголят тебя и высекут перед всеми крестьянами. Решай, пока я выпью рюмку рябиновой настойки. И чем больше я выпью рюмок, тем сильнее тебя высекут.

В голове Натали́ все перемешалось: ее, дворянку, взрослую барышню, хочет высечь соседний помещик! Не может быть, это только страшный сон! Но вот он, генерал, сидит в кресле и уже допивает первую рюмку водки. – Но если… я их сниму, и Вы меня высечете, то потом отпустите домой? – с надеждой в голосе спросила Натали́.– Вот и видно, что ваша семья из подлого сословья, торгуешься, как на базаре. Дальше я поступлю с тобой, как мне заблагорассудится. От тебя зависит только одно – большая будет порка или маленькая. Внутренне примирившись с неизбежным, барышня взялась за банты лент, которые поддерживал на талии панталончики. Которую из них развязать первой? Если эту, то откроется попка, а если эту, то упадет передняя сторона панталончиков. Она развязала первую, благо, стоит лицом к похитителю и ему не будет видна ее попка. Но пришлось развязать и второй бант. Панталончики упали и застряли на коленях, Натали́ просто забыла, что над коленями они тоже завязаны ленточками. В самом неприличном виде с полуспущенными штанишками Натали́ спешно развязала бантики на ногах. Допивая рюмку, Лев Дмитриевич наблюдал, как панталончики упали на пол, и Натали́ переступила через них, прикрывая руками груди и интимный треугольник волос между ножек. – На первый раз сойдет, – сказал похититель. – Теперь, барышня, проходи и ложись на скамеечку. Сразу предупреждаю, тебя привяжут по талии, чтобы не вскакивала. Натали́ подошла к скамье, зачем-то потрогала ее рукой и… легла на живот, подставив попку под удары. Натали́ никогда не секли, но она видела, как папенька сек дворовую девку «за непослушание». Она так же лежала на скамейке, вытянув плотно сжатые ноги и закинув руки за голову. Папенька заставил ее считать удары. «А мне тоже придется считать розги?» – подумала несчастная Натали́. Вдруг она почувствовала руку Александра Павловича на своей попке. Какой стыд! Мало того, что она лежит перед посторонним мужчиной неглиже, этот мужчина трогает Натали́ в самом неприличном месте! Ее попку ГЛАДИЛИ! И тут она вспомнила, что папенька, перед тем, как стегать непокорную девку, точно так же долго гладил ее зад. «Может так и положено, может от этого будет не столь больно», – подумала Натали́. Помнится, девка даже приподнимала свой зад под рукой папеньки. «Может и мне приподнять попку?» – размышляла Натали́в смятении. Но Лев Дмитриевич уже отошел к бадейке, из которой солдат вынимал розги. Потом поднес их к губам Натали́.—Розги положено поцеловать, сказал он Барышня безропотно поцеловала пучок прутьев, которые сейчас вопьются в ее тело. В ожидании удара она вся сжалась и напрягла ягодицы. И вот первый свистящий удар обжог такие белые, такие беззащитные девичьи полушария. Натали́ закричала и чуть было не вскочила со скамейки, но ее удержала веревка, которой тело девушки вокруг талии было привязано к скамейке. Удары ложились один за другим, постепенно перемещаясь с верхнего края попки к ее низу. И каждый раз Натали́, барышня и дворянка, громко кричала. Последний, самый сильный удар, пришелся в том месте, где попа переходит в бедра. Было так больно, что Натали́ едва не описалась. – Барин, родненький, ой больно. Ой пощади, ой больно. Ее крики только усиливали его возбуждение. Он на минуту прекратил наказание и погладил ее зад. Его рука проникла ей между ног, и его палец проник в нее достаточно глубоко. Желание проснулось в ней мгновенно, она задвигала задом и застонала от удовольствия. Граф почувствовал, как налилась и стала влажной ее плоть и туго обхватила его палец. Он вставил два согнутых пальца и стал быстро работать ими. Она приняла это с готовностью. Ее тело двигалось в такт с его рукой. В таком положении он проникал в нее очень глубоко. Она кончила довольно быстро, и уже через минуту возбуждение вновь заставило ее извиваться и стонать от сладкой муки. Девушка сама не понимала что происходило с её телом. – Довольно, – сказал граф. – Марья, Дарья, где вы? Можете забирать барышню. Лев Дмитриевич вышел, а две крестьянки помогли Натали́ одеться, и повели в барский дом. Там ей была приготовлена комната. Принесли графин брусничной воды и обед. Таких вкусных вещей никогда не было в доме папеньки. Потом барышня огляделась. В комнате находилась роскошная мягкая кровать, стол, два стула, ночной горшок и, даже зеркало.

Но дверь была заперта, а на окне виднелась решётка. Понятно, она в заточении. Натали́ повалилась на кровать – на мягком не так болит поротая попочка – и предалась размышлениям. Потом встала и при помощи зеркала осмотрела следы порки на своем задочке. Картина была ужасная. Оставалось только ждать дальнейших событий. Вот-вот в поместье войдет отряд жандармов, ее освободят. Лев Дмитриевич попадет под суд и будет приговорен к каторге, но она его простит. И тогда Лев Дмитриевич предложит ей руку и сердце. Или ее спасет молодой человек, сын соседнего хуторянина. В церкви он так на нее глядел! Он проникнет в дом и похитит ее. Они уедут далеко-далеко, где их не достанет этот противный Измайлов И там молодой человек сделает ей предложение…Она всю ночь то надеялась, то молилась Богородице и заснула только под утро. А поздним утром за ней опять явились Марья и Дарья. Подождали, пока Натали́ оденется, причешется, и повели куда-то. Оказалось, что в ту же баню, где опять ждал Граф. – Проходите, барышня, проходите. Располагайтесь как дома. Расскажите, как ночевали? Сытно ли вас накормили, и не болит ли попочка? Голос его был ласковым и, даже неприличный вопрос о задней части Наташиного тела не звучал насмешкой. Неожиданно голос его изменился, стал строгим – Надеюсь, вчерашний урок пошел вам на пользу, барышня, и сегодня вы разденетесь сами, без помощи Марьи и Дарьи? – Как, опять? – Хочешь, чтобы тебя высекли бородатые мужики при всех крестьянах? – Простите меня, я сама разденусь, – пролепетала испуганная Натали́.Тогда, начинай, Лев Дмитриевич снова достал из-за кресла бутылку и рюмку. Испуганная Натали́ сняла платье и поискала взглядом, куда его положить. – Брось туда, – Александр Павлович, заприметив ее взгляд, кивнул на пристенную лавку…Вслед за платьем на лавку отправились чулочки и нижняя рубашка. Теперь Натали́ опять стояла перед своим мучителем в одних панталончиках. На этот раз снимать их было как-то легче. Но стоило девушке развязать первый бант и освободить заднюю сторону панталончиков, как Лев Дмитриевич сказал – Пока довольно. Подойди ко мне, барышня, и повернись. Сгорая от стыда, Натали́ повернулась к нему неприличной частью девичьего тела. Ее мучитель снова положил руку на попку, но не столько гладил, сколько щупал и мял ее небольшие по размерам, почти детские полушария. Девушка задыхалась от стыда, но не смела ни отстраниться от этой нескромной руки, ни протестовать. Неожиданно Лев Дмитриевич шлепнул ее, и Натали́ вскрикнула от боли в сеченных ягодицах. – Кожа хорошая, рубцы уже не красные, а синие. Скоро все заживет. Когда возвратишься в свою комнату, можешь убедиться в этом, посмотрев в зеркало. Продолжай раздеваться. Отступив на шаг, девушка развязала нижние банты, а потом и ленту, которая еще удерживала панталончики у талии. Но когда она вознамерилась лечь на скамью, Лев Дмитриевич поманил ее к себе. Невольно Натали́ подумала, что сейчас она похожа на нагую античную богиню, которую когда-то видела в книге папеньки. Но это не умеряло смущения и стыда перед похитившим ее мужчиной. – Подойди ближе, – сказал он и вдруг положил руку на ее девичью грудочку. – Несомненно, тебя еще ни один мужчина не трогал за грудь или, как говорят мужики, за титьку. Я, значит, первый. И дальше хочу быть первым! И он начал мять ее грудочки. У покрасневшей девушки кружилась голова, душил стыд, тем более, что под руками графа ее грудки вдруг стали твердыми, розовые сосочки напряглись и сильно выступили вперед. Стыдливость той эпохи не допускала разговоров об интимной стороне любви, и Натали́ находилась в полном неведении о многих особенностях своего тела. А ее похититель продолжал умело возбуждать девушку. И, когда у нее задрожали ноги и, казалось, она сейчас умрет, мучитель отпустил грудочки и, притянув ее к себе за талию, сказал – А теперь посмотрим, что у нас между ножек? – он положил руку на курчавые волосики внизу живота. Натали́ отпрянула от своего мучителя, закричала и забилась в угол. С ней случилась истерика. Возникшие, как из-под земли, Марья и Дарья окатили барышню несколькими ведрами холодной воды и, по указанию барина, растянули ее на скамейке вверх животом. – Четверик солонушек по титькам и животу, одним прутом, сказал граф и вышел. «Боже! Так никого не наказывают! Так больно, когда розга сечет по грудочкам! Даже по сосочку попало. И на животе красные полосы. Почему меня били по животу эти ужасные бабы? Наверное, он хочет, чтобы моя попка зажила для новой страшной порки!» Так думала Натали, которая металась в своей комнате. Говорят, что неизвестность – одна из самых страшных пыток. Натали́ испила ее полностью, поскольку Лев Дмитриевич отсутствовал в поместье целую неделю. «Он забыл про меня. Я умру в одиночестве всеми заброшенная», – думала Натали́. А Лев Дмитриевич просто объезжал свои деревеньки и принимал оброк от старост. И вот он появился… В усадьбе началась беготня, а о ней опять не вспоминают! Однако трижды в день ее кормили с барского стола, а таких квасов и ботвиньи она никогда в жизни не пробовала. Граф не забыл о ней, он просто готовил для себя особое наслаждение. Вечером Марья и Дарья раздели барышню, оставив на ней одни фельдикосовые чулочки, и проводили в таком виде через весь дом в барскую опочивальню, мимо мужиков и баб домашней прислуги. Там ее подвели к постели, на которой сидел готовый ко сну ее тиран. Если дворовые девки с радостью подставляли свое тело под его ласки, то Натали́ безучастно, как кукла, воспринимала прикосновения ко всем интимным местечкам девичьего тела. Лев Дмитриевич посадил голую барышню себе на колени, с чувством мял ее грудочки, целовал в губы. А потом приподнял немного и взялся руками за попочку! Раздвинул ее половинки и начал мять каждую. Натали' чувствовала себя тушкой гуся, которую разделывает на кухне повар, но оставалась безучастной. Этого и хотел граф, которому стала надоедать расторопность дворовых девок. Даже когда барин уложил ее на постель и навалился сверху, она плохо понимала, что происходит. Пробудила ее сознание только острая боль в девичьем месте между ножками. Тогда она закричала, а потом горько заплакала. Удовлетворенный Лев Дмитриевич потрепал ее грудочки и сказал – Да, я был первым. Хочу сообщить тебе: с этого дня ты не барышня-дворянка а моя крепостная – дворовая девка Парашка Все документы исправлены, ты заменишь умершую горячкой крепостную, а ее отпоют в церкви и похоронят, как дворянскую девицу Натали́. Пошла в девичью, бегом! Завтра наденешь сарафан, а вечером в натуральном виде ко мне в опочивальню. Не угодишь – отправлю на хутор гусей пасти и выдам за многодетного вдовца. Натали́ смирилась со своей судьбой, поскольку еще более страшным представлялось замужество ее (дворянки!) за крепостным мужиком в лаптях и грязных онучах. В девичьей Натали́ прожила недолго. Прясть, вязать и вышивать она была небольшая мастерица. Правда ей хорошо удавались различные варенья и соленья, чем и заслужила Натали' благосклонность ключницы. И то благо! Иначе ее заклевали бы дворовые девки, особенно Танька, которая целыми днями маялась от безделья. Спустя некоторое время ее одели в дворянское платье и переселили во флигель. Утрами она подавала на подносе барину стопку рябиновой водки и свежий калач, а в обед, если Лев Дмитриевич был в добром настроении, сидела за барским столом и разливала чай. Под меланхолическое настроение барин, отправляясь почивать после обеда, приказывал Парашке-Натали́ явиться к нему в опочивальню в одних панталончиках, банты которых он полюбил развязывать самолично.

Сексуальная повинность…

Она разоблачалась в девичьей и в таком неглиже следовала через портретную и гостиную комнаты к барину «чесать пятки». Нельзя сказать, чтобы ее содержали в черном теле. По приказу графа ей привезли из города множество панталончиков, фельдикосовых чулок и даже три новых платья. По всем этим знакам барской милости наблюдательная дворня перестала считать ее Парашкой и причислила к барским барышням. Сие было несомненным повышением по дворовой табели о рангах. Барские барышни и барыньки существовали у многих богатых помещиков в качестве не то приживалок, не то наложниц, ублажавших не столько самого барина, сколько его разгульных гостей. Эти бесправные создания не употреблялись никогда в черной работе; в будние дни порой допускались за барский стол; всегда сытно питались и относительно редко подвергались телесным наказаниям. При этом они обычно занимали какую-нибудь постоянную должность в сложном дворовом хозяйстве поместья. Так Натали' управляла варкой варений и изготовлением впрок разнообразных солений. Ее положение было гораздо выше, чем у любимой наложницы барина Таньки, которая, ввиду подлого происхождения, продолжала считаться только квасоваркой – по ее постоянной должности. Она, конечно, многократно в течение дня представала перед барином, подавая ему квас. Но при этом каждый раз рисковала попасть к солдату под розги, буде квас не понравится графу. Генерал Измайлов зиму проводил в столице…А следующим летом Натали родила девочку, Граф назвал её Нимфодорой или Нимфой. В Петербурге фрейлина двора Н***ва тоже родила девочку Анну от графа. И отвезла её к нему в поместье, так как была замужем и боялась огласки при царском дворе. И, конечно же, не обходилось без постоянного напоминания, которое чаще всего исходило от графини и госпожи Анны: “Крепостной родилась, крепостной проживёшь, крепостной и умрёшь.” Так бы Нимфодора и прожила бы свою оставшуюся жизнь, если бы не странная барская воля, круто поменявшая её жизнь.

В то утро Нимфодора и её матушка, жившие в крохотной каморке во флигеле, встали, как обычно, чуть засветло. Пока исхудавшая женщина, выглядевшая старше своего тридцатилетнего возраста, заплетала длинную светло-русую косу своей единственной дочери, юная Нимфа читала книжку, взятую из барской библиотеки. Литература была одним из немногих развлечений, которое могла позволить себе девочка. Ей нравилось читать о судьбе Роксоланы, наложницы ставшей Султаншей.

– Ох, милая… – устало выдохнула матушка, – Эти книжки до добра не доведут. Ты забыла, что в прошлый раз тебя наказали за то, что барышня тебя поймала в библиотеке? – Не серчай, пожалуйста, матушка. В этот раз я более осторожна. – сказала Нимфа, не отрывая глаз от книги, – Тем более, это моё единственное утешение в этой жизни! – В Боге надо искать утешение! – сурово вставила женщина, – В Боге, а не в глупых сказках безбожников! Когда мать закончила причёсывать дочь, Нимфа спрятала книгу под своим сарафаном. Затем, помолившись у красного угла, маленькая семья Хорошевских вышла во двор. Сегодня граф ждал много гостей, а когда съезжались гости в имение, так и жди или псовую охоту, или костюмированные оргии, которым просвещённые гости генерала Измайлова подсмотрели в просвещённой Европе и переняли себе. В средневековой Англии, несмотря на неодобрение церкви, 1 мая продолжали праздновать Белтейн. Люди танцевали вокруг майского шеста, прыгали через костры, а потом отправлялись гулять в поля, где по старой языческой традиции занимались сексом. В Европе почитали Рогатого бога (Кернунна). Обряды, проводимые в его честь, включали танцы и свальный грех. Женщины на сборищах были обязаны целовать ягодицы жреца и заниматься с ним сексом по первому требованию. Знать не отставала от простого народа. В 1501 году Чезаре Борджиа (граф Валентино) устроил собственный праздник: привел в свои покои в папском дворце пятьдесят куртизанок. Вскоре все гости сбросили одежду. Голым куртизанкам бросали каштаны на пол, и те ползали на четвереньках, собирая их. Тех, кто совершал больше всего соитий, награждали призами – шелковыми шарфами, чулками и брошами. За всем этим наблюдали папа, граф и его сестра Лукреция.

Уважали аристократы эпохи Возрождения и маскарады. Маски часто имели преувеличенно большие носы и потому напоминали эрегированные члены. Веселье включало в себя групповой секс, но из-за анонимности он нередко перерастал в обычные изнасилования, а иногда и убийства.

Оргии в имении графа, хоть и подражали европейским, но по всеобщему мнению, по похоти, пьянству и количеству травмированных женщин, были впереди всей Европы.

Принуждение к разврату было столь распространено в помещичьих усадьбах, что исследователи были склонны выделять из прочих крестьянских обязанностей отдельную повинность – своеобразную «сексуальную барщину для женщин».