Текст книги "Забыть адмирала!"

Автор книги: Юрий Завражный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ И ДНЕВНИКА МОЕГО ДЕДА,
АДМИРАЛА ДЖОРДЖА ПАЛМЕРА

Впервые в России опубликовано А. И. Цюрупой в «Вестнике ДВО АН СССР», 1991. номер 1, С. 142-150.

Здесь приведен перевод Ю. Завражного.

Мой дед, Джордж Палмер, родился в Саллингтоне, Сассекс, в 1829 году. Он поступил в Королевский Флот в 1845 году и дослужился до чина контр-адмирала. Письмо, датированное 8 сентября 1854 года... озаглавлено: «Корабль Ее Величества „President“, в море» (неделей позже драматических событий, описанных в письме)...

Мои дорогие папа и мама!

По моему письму вы оба почувствуете, что не все в порядке, но не переживайте, поскольку все будет хорошо прежде, чем оно достигнет вас; да, я был ранен в последнем нападении, которое мы предприняли на Петропавловск. Мы высадили морских пехотинцев и "синие куртки" – фатальная ошибка, потому что джеки148148
  Синие куртки, джеки – так английские офицеры в обиходе называли своих матросов (прим. Ю. З.).


[Закрыть] не умеют воевать в кустах, впрочем, я опишу вам все по порядку. 28 августа адмиралы пошли на «Virago» на рекогносцировку позиций неприятеля – они обнаружили фрегат внутри гавани; длинную 11-пушечную батарею на косе, прикрывающую вход и поддерживающую огонь фрегата с фланга, а еще батарею на мысе Шахова, если входить – налево от гавани, пять тяжелых орудий. Имелась также трехпушечная батарея на отвесном берегу справа, еще одна, пятипушечная, на длинном «седле» между двумя холмами, прикрытая другой батареей из пяти пушек с другой стороны гавани. Эта последняя также прикрывала и фрегат, который оказался нашей старой знакомой, «Авророй». Самой левой была установлена батарея в виде полумесяца на пять пушек, и другая такая же была в ведущей к городу лощине, она прикрывала дорогу, идущую от предыдущей батареи. Эта дорога шла между озером и высоким холмом. Позади города холмы поднимаются высоко вверх, так что, если вы можете представить все это, вы кое-что поймете относительно сил и положения Петропавловска. Однако, я забыл упомянуть, что у «Авроры» были пушки обращенного к морю борта, всего 22, у корвета «Двина» – тоже. С другого борта «Авроры» они были, конечно, сняты и установлены на берегу (это видно по числу батарей, которые они умудрились поставить) с тех пор, как мы видели ее в Кальяо. Я прилагаю маленькую карту места.

Вся эскадра вошла в Авачинскую губу (главную бухту, внутри которой находится Петропавловск) 29 августа, "President" шел первым. Мы прошли узким проливом на линию боя, покуда не оказались напротив маленькой гавани Петропавловска, где и встали на якорь вне пушечного обстрела. Береговые батареи дали несколько выстрелов, но всякий раз с недолетом. "Virago" стояла немного ближе других и выстрелила одной или двумя разрывными бомбами по батарее. Вскоре она тоже встала на якорь вне радиуса их стрельбы. А теперь я должен сказать о наиболее ужасном и беспрецедентном событии, свидетелем которого я когда-либо являлся или вообще слышал.

Рано утром следующего дня, когда мы все уже готовились к бою, наш адмирал отправился на борт "La Forte" переговорить напоследок с французским адмиралом относительно плана атаки. Он вернулся на борт в весьма приподнятом настроении, и после исследования батарей через свою подзорную трубу спустился вниз. Я был в одной из подвесных коек, откуда удобно наблюдать работы на рангоуте, прочищая стволы моих "бульдогов" (поскольку таковы мои обязанности) – как услышал внизу что-то похожее на хлопок ружейного выстрела, словно кто-то проверяет свое оружие перед применением. В следующий миг наверх выскочил командир и сказал: "Адмирал застрелился, ради Бога, сохраните в тайне от людей, если можете". Но это было бесполезно – переборок не было, и вскоре в квортер-галерее собралась толпа. Он застрелился из одного из своих собственных пистолетов. Немедленно послали за французским адмиралом и сэром Фредериком Николсоном с "Pique" (теперь он – наш старший офицер, пока мы не встретим кэптена Фредерика и "Amphitrite"), а затем, к всеобщему ужасу и изумлению, наш адмирал сказал: "...я совершил великое преступление; я надеюсь, Бог простит меня..." Конечно, каждый подумал, что он сделал это случайно при заряжании своих пистолетов. Вы не можете представить, какую сенсацию эта новость произвела на эскадре, которая только что собиралась в бой; фактически "Pique" был ошвартован лагом к пароходу, и якорь его был поднят. "La Forte" должен был ошвартоваться к другому борту парохода, а мы – на буксир за кормой, и тут человек, от приказов и распоряжений которого зависит каждый, идет и кончает с собой перед всей французской эскадрой – не только совершая огромный грех, но и позоря свой собственный флаг, свой корабль и эскадру, бросая тень на весь британский военно-морской флот. Он был в сознании около двух с половиной часов (а все произошло примерно в час дня), и в течение этого времени он постоянно говорил о своей жене и сестрах. Он сказал, что мысль о вовлечении в бой стольких многих храбрых подчиненных, когда его ошибка может разрушить все, заставила его совершать этот акт, но он чувствовал адские мучения за то, что сделал. Он умер примерно в 4 часа пополудни, получив Святое Причастие.

Как можно назвать это грустное дело? Временное помешательство, больше никак – и не меньше. Беспокойство и нерешительность, вытягивающие жилы из и так не очень сильного духом адмирала (как мы могли видеть еще до того, как достигли Рио) были причиной этого, поскольку все мы уверены, что десятью минутами прежде, чем он спустился по трапу главной палубы, у него и мысли не было делать это. Французский адмирал (бедный старик, который в юности был пажом императрицы Жозефины) смог только взять его руку и сказать: "Мужайтесь, mon ami". Конечно, эскадра в течение всего дня оставалась, где была, но это досадное дело было причиной всех наших последующих неудач.

30 августа в 8 утра мы занялись батареями, обстрел начался примерно в 9.00. "President" разбирался с батареей мыса Шахова, "La Forte" тоже. "Pique" пошел на трехпушечную батарею справа и, когда ее заставили замолчать, но не ранее 10.45, "Virago" под прикрытием пушек "Pique" высадила наших морских пехотинцев под командованием капитана Паркера (ныне убит), которые заклепали пушки. Батарея мыса Шахова прекратила стрельбу в 11.00, и обороняющиеся оставили ее. Кэптен Барридж послал меня в вельботе, чтобы партией с "Pique" подкрепить морских пехотинцев, поскольку на их перехват из города выдвинулся большой отряд людей. Десятью минутами позже я оказался на утесе, на трехпушечной батарее, и доложил свое задание капитану Паркеру. Затем мы все построились в стрелковую цепь на хребте холма, готовые к встрече неприятеля, который шел из города на подмогу, но я махнул "Virago" (в соответствии с распоряжениями, которые получил), чтобы та хорошенько обстреляла эту толпу, что она очень красиво и сделала. Тогда по нам открыли огонь с "Авроры", но обнаружили, что мы вне их досягаемости. Как раз в это время небольшая группа русских появилась на подходе к батарее, не зная о нашей высадке. Их удивление было смехотворно, когда они поняли свою ошибку – они бросились наутек и бежали. Я дал в них два выстрела из своей длинной винтовки, и они летели, словно ветер. Однако на берег прибыл офицер, передавший нам приказание немедленно возвращаться на борт, поскольку приближающееся подкрепление нам было не по зубам. Мы организованно вернулись на корабли и отправились обедать; внешние батареи были полностью смяты. (Я забыл сказать, что накануне примерно в пяти милях был замечен большой бот, который шел в гавань с другой стороны бухты. Мы с коммандером Конолли взяли по вельботу, чтобы пойти и захватить его – мы думали, что это был барказ с "Авроры". Настигли его и выяснили, что это был большой бот, полный кирпичей, с девятью мужчинами, одной женщиной и тремя детьми; обидная добыча для двух столь бравых офицеров! Я еще никогда не видел, чтобы пленники вели себя столь спокойно – единственный случай за всю мою жизнь).

В 02.10 пополудни "La Forte" подобрал якорь и встал перед длинной батареей на косе, но нес ужасные потери прежде, чем мы смогли выбраться ему на помощь, поскольку мы были поставлены на якорь кормой, а ветер с моря дул прямо в корму, так что мы не могли подтянуться на якорном канате. Однако вдвоем мы скоро заставили замолчать нашего "длинного друга" на косе, а затем, ко всеобщему удивлению, мы оказались вне обстрела и бросили якорь. Зачем – я не знаю, кроме как на "La Forte" сказали, что им уже хватит.

На следующий день мы пошли на "Virago", впятером или вшестером, и похоронили бедного адмирала на маленьком лесистом мысу в красивой небольшой бухте (вам надо знать, что эта Авачинская губа – огромного размера) и небольшая Тарьинская бухта сама по себе достаточно велика, чтобы вместить весь английский военный флот. Нам пришлось кортиками прорубать путь через кустарник и высокую траву. Мы похоронили его под одиноким деревом, и единственно вырезали надпись "D.P. AUGUST 1854" на его стволе. Я набросал эскиз места и взял с дерева кусок коры.

Позже, присматривая в бухте место для набирания воды, мы набрели на каких-то лесорубов-янки, и они вызвались сопроводить нас по дороге, ведущей в тыл к городу. Мы подумали, что это весьма кстати, поскольку французы, которые были теперь нашими старшими офицерами, говорили насчет ухода отсюда. Однако англичане и слышать не хотели об этом, все экипажи кораблей собрались, и был серьезный спор, который заставил французского адмирала согласиться на атаку десантом. Шестьсот семьдесят человек должны были высадиться с эскадры несколько левее батареи Рыбного склада и, по указаниям янки (которые были обозлены на русских, заставивших их помогать в постройке батарей), должны были достичь города с другой стороны озера. Но план, так или иначе, изменился, и к 7 склянкам (03.30 утра) средней вахты, в понедельник 4 сентября "Virago" подошла и взяла нас с "La Forte" на буксир (весь десант был на борту "Virago"). В 7 утра "President" был поставлен в пределах 500 ярдов от батареи "седла" ("D" на эскизе), и дело пошло. (Я забыл сказать, что десант так ослабил экипажи кораблей, что оставшиеся люди с "Pique" должны были обслуживать и пушки фрегата "President"; то же самое относительно "L'Eurydice" и "La Forte"). Тем временем мы шли на "Virago", подвергаясь сильному обстрелу, и поставили "La Forte" приблизительно в 400 ярдах от батареи Рыбного склада. Непосредственно перед тем, как мы сделали это, мы видели, как два ядра насквозь прошили корпус фрегата "President", гафель и грота-брас правого борта были сбиты напрочь; здорово сработано – подумали все мы. Но мы тоже не избежали попаданий. Я сказал "мы" про "La Forte", который был ошвартован к нам (к "Virago") своим левым бортом и защищал пароход своим корпусом от бомб и ядер. Прежде, чем мы поставили "La Forte", у него был сбит фока-рей, выбит кусок из грот-мачты, срезаны ванты фок-мачты с правого борта и запасная стеньга грота-марса. Контр-брас тоже был сбит.

Десантная экспедиция была под командой кэптена Барриджа и капитана де Ла Грандье, отличного парня, который вел французов. Мы видели наш дорогой старый "President", который замечательно палил, и я сам видел, как один из его выстрелов разорвал двух русских буквально пополам. Тем не менее, русские держались у своих пушек, и только после тяжелого часового обстрела "President" заставил замолчать батарею "седла". "La Forte" тем временем связал огнем батарею у рыбного склада, его бомба запалила этот склад и сожгла все их запасы рыбы на зиму. После того, как подавили эту батарею, мы все высадились под прикрытием пушек фрегата. Бедняга капитан Паркер командовал морскими пехотинцами и французскими стрелками, все "синие куртки" были под командой кэптена Барриджа и капитана де Ла Грандье. Холлингсуорт вел первый отряд, включавший и 50 рядовых под командой вашего покорного слуги. Вы, возможно, удивитесь, найдя меня в таком важном положении, но бедняга Мэриэт по инвалидности был отправлен домой с островов Лэндвик, так что я больше не салага (между нами, я ужасно честолюбивый товарищ, и... но хватит об этом).

Мы делали все, что могли, чтобы построить людей на пляже, но никак – это было подобно попытке остановить свору гончих, почуявших лису: кто-то впереди кричал "Давай, "Pique"!, кто-то еще кричал "President!" Все мы мчались к батарее, и здесь я заставил наших пионеров поработать. Они разбили пушки, заклепали их, разломали на куски все лафеты и содрали цапфы. Потом мы полезли на холм, который был покрыт густым кустарником, и вот что вышло (я должен упомянуть, что прежде, чем мы достигли батареи, восьмерых наших застрелили сверху). Мы с трудом лезли на холм, поскольку он был очень крут и, как я сказал, покрыт кустарником; пули свистели ливнем над нашими головами, и склон был, очевидно, полон неприятеля. Мы заняли гребень, с которого могли видеть город, и обстреляли нескольких русских, которые пытались вдалеке тянуть полевое орудие, успели свалить двоих из них и одну лошадь прежде, чем они скрылись за постройками, которые, как я заметил, были все в бойницах и готовые к атаке. Затем они открыли огонь вверх по холму, по нас, и ранили нескольких людей – у одного бедняги картечью вырвало живот. Однако мы шли, теряя людей намного чаще, чем ожидали, но все они держались стойко, как и подобает англичанам. Не знаю места неприятнее этого – даже противника не видно, больно говорить об этом. Мы пробились к вершине холма, и тут справа от меня был застрелен морской пехотинец, но я сумел увернуться и проскочить выше, откуда было видно только семь или восемь человек – настолько холм был крут и столь плотно покрыт кустарником.

Прямо в этот момент выстрел прошил сердце капитана Паркера. Бедняга, он оставил молодую жену и четырех детей. Я немедленно приказал, чтобы морские пехотинцы рассыпались и оттащили его вниз по холму к лекарям. Ни один из нашей партии, что была со мной на вершине холма, не ушел невредимым. Тем временем часть нашей группы пошла вокруг гребня холма, но была встречена большим отрядом русских, и последние, зная местность, щелкали наших, словно воробьев. Тут я встретил французского офицера и двух наших, и мы подумали, что будет лучше отступить к подножию холма, построить людей на открытом месте и затем пробовать войти в город через батарею "лощины" ("F" на эскизе). Когда я попытался спуститься по холму, я обнаружил, что весь мой левый бок болит так сильно, что я едва могу двигаться, и что левая рука онемела. Если б не молодой мичман-француз и наш офицер морской пехоты Моулд, быть бы мне в плену – это уж точно. Первый лейтенант с "L'Eurydice" был застрелен сразу тремя пулями, когда спускался по холму. Люди были весьма растеряны, очень многие падали, так что кэптен счел благоразумным скомандовать отступление. Как только мы пошли к шлюпкам, русские снова начали стрелять по нам, но мы ответили огнем с вельботов. Мы сумели построить примерно сорок или пятьдесят человек позади батареи рыбного склада и хоть немного прикрыли обратную погрузку десанта, но сами были, как на ладони, и пули сыпались на шлюпки градом. Трое человек были застрелены в шлюпке, на которой уходил я, и которая отчалила от пляжа последней.

Пятеро молодых были на берегу в роли "помощников" и я счастлив сказать, что все они остались невредимы. Юный Джонни Керклэнд был расписан в носовом погребе, к своему возмущению, но был замечен, как мне сказывают, несколько раз и на главной палубе; он – всеобщий любимчик и хороший воспитанный мальчик. Некоторые янки, очевидно, дрались вместе с русскими – один из наших людей пронзил своим штыком неприятеля, который выкрикнул на очень хорошем английском языке: "Ты! Прикончил меня!" Некоторые из русских не успели уйти с батареи рыбного склада, и трое из них были найдены под брезентом французом, который, вытаскивая их, сказал на ломаном английском: "Ага! Спим?" и, сказав так, ткнул одного штыком. Двое других вскочили и побежали, но были подстрелены. Говорят, что французы засунули всех троих в горящий рыбный склад, и что они там изжарились, но я не верю этому – если б я поймал их за таким варварским занятием, то прирезал бы своей собственной рукою.

Беднягу Паркера видели некоторые непосредственно перед тем, как я подошел к нему – он срубил русскому голову одним ударом кортика. Я знаю, его кортик был что бритва – как и мой, но я б не смог даже выстрелить в человека из револьвера.

Я надеюсь, что больше никогда не пойду на берег с "джеками" драться в кустах – предпочитаю честный открытый бой. В английской эскадре у нас было 107 убитых и раненых, у французов – 87, всего же 194. Немало, но на это всем было бы наплевать, если б мы взяли город.

Мы ушли из Петропавловска 9 сентября, и в это же утро захватили отличное большое судно и шхуну с грузом для города. Факт, что они там остались зависеть от зимы, поскольку мы сожгли всю их рыбу, и они замерзнут через месяц-другой. Мы теперь на пути к острову Ванкувер – за водой, а затем идем в Сан-Франциско.

Хотя мне сейчас довольно неплохо, я все же предпочел бы иметь одну из четырех пар нежных рук в Саллингтоне (мама и 3 сестры), а вместо них у меня здоровенный морской пехотинец! Однако он весьма заботлив, и все мои соплаватели очень ко мне внимательны. Ховарду левую руку разбило пулей, которая все еще сидит внутри. Сперва боялись, что ее придется отнять, но все обошлось. Морган был слегка ранен осколком бомбы, которая попала в один из портов, оторвав ноги двух беднягам, работающим у пушки, и ранив еще четверых. Другому парню осколком просто оторвало челюсть. Воистину, они говорили, что сцена внизу, в корабельном лазарете, была ужасна, но не было слышно никаких проклятий. Когда все закончилось, можете быть уверены, я не забывал благодарить Бога за Его великое милосердие в том, что Он сохранял меня в тот злополучный день.

Все несчастные были похоронены в Тарьинской бухте поблизости того места, где лежит адмирал.

Русские держались смело, и заслуживают величайшего уважения. И уж если когда-либо человек заслужил орденские ленты и почет – так это старый Петропавловский губернатор...

ПИСЬМО ПРЕПОДОБНОГО ТОМАСА ХЬЮМА,
КАПЕЛЛАНА КОРАБЛЯ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА «PRESIDENT»

Корабль Ее Величества «President»

12 сентября 1854 года

Благодарение Господу, я могу описать эти ужаснейшие события. Вместо бескровной победы, которую я уверенно ожидал в Петропавловске, мы столкнулись с самым кровавым поражением; и этому несчастному завершению предшествовала трагедия, возможно, наиболее ужасная из всех, когда-либо случавшихся в британском военно-морском флоте.

В час дня, когда был отдан приказ поднять якорь, я заметил адмиралу свою надежду в том, что мне сегодня будет нечего делать. Он ответил: "Не думаю, мистер Хьюм", и затем быстро добавил: "Не только воздать благодарение после победы". Я тогда пошел к себе в каюту, и уже заканчивал письмо к Вам, мысленно прощаясь в случае, если что-нибудь со мной случится, когда услышал, что меня громко зовут по имени; я выскочил узнать, что там случилось – сказали, чтобы я поторопился сразу на главную палубу, поскольку, кажется, адмирал застрелился и громко зовет меня.

Это оказалось более чем правдой. Несчастный человек, после того, как я оставил его, спустился в небольшую бортовую каюту, где были его пистолеты, и, приставив один из них к левой части груди, попытался прострелить себе сердце. Пуля, однако, отклонилась и вошла в легкое, причинив смертельное ранение, но не такое, чтобы смерть наступила мгновенно. Он был в совершенном сознании и выкрикнул, как только увидел меня: "О, мистер Хьюм, я совершил страшное преступление. Бог да простит ли меня?"

Я постарался направлять его мысли ко всемогущему Божьему милосердию, читал ему молитвы и молился с ним до самой его смерти, которая наступила в пять часов того же вечера. Я думаю, что он истинно раскаялся в великом преступлении, которое совершил; и полагаю, Бог простит его. Он искреннейшим образом повторял за мной каждую молитву, которую он знал, и в один момент, находясь уже в агонии, он выкрикнул: "О, Боже, убей меня сразу!" Я порицал его, говоря, что единственной просьбой, которая должна сойти с его губ, должно быть: "Боже, помилуй меня, грешного!", и что он должен сердечно благодарить Бога за столь долгое время, ниспосланное ему для раскаяния. Более он не произнес ни одного слова молитвы. Всякий раз, когда я на какое-то время прекращал читать или молиться, он, казалось, чувствовал очень сильную боль; но мой голос, читая слова утешения Бога, который примет смерть любого грешника, успокаивал его.

Он различал большинство офицеров, которые пришли увидеть его, и сказал, что причиной преступления была неспособность перенести мысль о том, что ему придется послать в бой столь многих достойных и добрых людей; людей, которых он так любил и кого любая его ошибка может привести к погибели. Вообще, это была самая жуткая сцена, которую я только мог себе вообразить. Я чувствовал, что Бог поддерживает меня; моих собственных сил почти не оставалось. Бедный старик всегда был очень слаб и нерешителен во всем, что делал, но ни у кого из нас и в мыслях не было, что он способен совершить такое. И нет никакого шанса сокрыть это неприятное дело от мира: прибыл французский адмирал, чтобы увидеть его – и также признал преступление.

Верю, Бог простит его. Мы часто беседовали на религиозные темы, и во вторник перед его смертью – в связи с падением сверху и гибелью одного из людей мы вместе читали панихиду в его каюте, много говорили о смерти и Страшном Суде. Я думаю, кое-что из того, что я сказал ему тогда, возвращалось в его разум на смертном одре и успокаивало его. Я все еще не могу отойти от этого неприятного дела. А что скажут дома об английском адмирале, оставившем свой пост в такой момент – подумать только!

Следующим днем, 1 сентября, мы доставили останки нашего покойного командующего на борт "Virago" и пошли через бухту с печальной похоронной миссией. Мы выбрали уютное место в Тарьинской бухте. День был великолепен, и пейзаж, богатство которого не поддается описанию, выглядел красиво. Великолепные горы Камчатки, покрытые снегом до самых подножий, окаймляли картину; все мы чувствовали, что это место достойно нашего адмирала. Но всего лишь несколько офицеров сопровождало погребение, и мы похоронили его безо всяких воинских почестей под маленькой березой, на которой вырезали его инициалы и дату смерти.

Во время первой высадки149149
  Здесь ошибка переписчика (а может, и самого Хьюма). Описываемое относится ко второму бою 5 сентября (прим. Ю. З.).


[Закрыть]:

Некоторое время я оставался на палубе. Одно ядро пролетело в нескольких футах от моей головы и надвое порвало грота-брас. Потом еще одно расщепило бизань-мачту. Я был послан вниз, где моей обязанностью было помогать доктору. Я и минуты там не пробыл, как в один из портов главной палубы влетело ядро, ранившее осколками человек пять. Один упал замертво, другие были ужасно искалечены. Наш артиллерийский лейтенант Морган был ранен, но не сильно. Едва мы расположили их насколько могли удобно, как услышали топот ног, и нам передали еще раненых (то ли пять, то ли шесть), двое с ногами, оторванными выше колена. Оба они были с "Pique" и работали с нашими пушками на верхней палубе. Они были прекрасными молодыми парнями, воистину, и я надеюсь, что мои слова и молитвы утешили их, подготовив ко встрече с Богом. Один из них умер тем же вечером, а другой на следующий день после ампутации. Бедняга Даунс! Я ушел на пароходе хоронить мертвых и не был с ним, когда он умер; а он несколько раз звал меня. Ужасная вещь – война. Господь да ниспошлет нам мир вскоре, и да сохранит нас.

Во время второго боя:

Сцены на бортах кораблей были ужасны. Каждую минуту вниз передавали несколько новых раненых, и наше внимание постоянно отвлекалось от раненных прежде к новым раненым. Наконец, нас отвели насколько возможно, и я лег спать приблизительно в 12 часов, с сердцем, благодарным Богу, чьей милосердной заботой я был охранен весь день. Я был разбужен следующим утром в четыре утра, чтобы снова отправиться на пароходе в бухту Тарьинскую на похороны мертвых. Французский священник с "L'Eurydice" также ходил хоронить своих убитых. Было шесть англичан и пять французов, один из которых был лейтенант. Мы вырыли две больших могилы рядом, приблизительно в 50 ярдах от того места, где мы похоронили адмирала и одну для французского офицера – под деревом, в десяти ярдах. Две моих поездки в Тарьинскую бухту, которая мне представляется самой красивой во всем мире, были воистину очень печальными. Погибшие бедняги, однако, мужественно встретили свою смерть, и мы поместили поверх их могил два креста: на одном написано «English», а на другом – «FranГais». Поперек каждого идет надпись «Requiescant in Pace». Тело бедняги Паркера было оставлено на том берегу; но мы были не в том состоянии (даже не знаю, как его назвать), чтобы послать белый флаг и просить о нем. В целом наши потери, как мы можем подсчитать, были приблизительно 50 убитых и 150 раненых.

При уходе:

Без излишней поспешности покинули мы бухту 7-го, потом мы обнаружили два паруса, один – большое судно, а второй – шхуна. "Virago" преследовала шхуну, мы – большее судно, думая, что оно из состава русской эскадры. После долгого преследования (ибо оно шло очень хорошо) было обнаружено, что это "Ситка", судно русской меховой компании, отличное новое судно с грузом военной амуниции для Петропавловска. Шхуна оказалась примерно такой же – отличный приз.