Текст книги "Симметрия мира"

Автор книги: Юрий Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Часть 1

Глава 1

Сулавеси. Этот остров-призрак, спрятанный на задворках цивилизации, случайно был найден мною в бесцельных блужданиях по миру вместе с проснувшимся интересом к странным ритуалам смерти и жизни людей населяющих эту землю. К интересу прилагался бонус в виде точёной фигурки с парой раскосых лисьих глаз, карминовыми губками и прочим разнообразием капканов для мужчины моего возраста. Любопытство ненавязчиво вошло в мою жизнь дурманящим запахом цветущих лилий и ночными поездками за город к небольшой лагуне, огороженной от мира и посторонних глаз сумрачными зарослями терминалии, с бесконечным звёздным небом над тёмной водой и негой растворённой в прохладе ночи. Девушку звали Кахайя, что на языке местного населения означало: «свет». Всё, что досталось ей от Евы – голос, взгляд, гипнотическое выражение лица в тени волос – манило и завораживало своим животным магнетизмом. Порой мне казалось, что весь набор крючков, данных ей природой, с успехом применялся лишь для того, чтобы заполучив желаемое, отдать должное древнему инстинкту продолжения рода. Такая неприкрытая прагматичность не укладывалась в мои представления о любовных отношениях, принятых в Старом Свете, где, обычно, мужчина задавал тон. Это смущало и ставило в тупик. В свои пятьдесят, будучи законченным циником, познав стольких женщин разных этических норм, вероисповеданий и сексуальных пристрастий, я не мог понять, как эта девчонка, едва достигшая совершеннолетия, смогла получить надо мной такую власть…

Четыре года назад я оборвал все якоря державшие меня в Нью-Йорке и, почувствовав себя по-настоящему свободным, пару лет путешествовал по миру без определённой цели. На этот остров я приехал с японскими туристами. Вместе с ними излазил его из конца в конец и понял, что это место вполне подходит мне. Открыв здесь мастерскую скульптуры, я начал работать и пару лет, по инерции, топтался на месте, создавая клоны своих вещей давно получивших признание и дивиденды в Европе. Я было начал придумывать новое звучание для своих идей, но вскоре понял, что искать ничего не надо – всё, что было нужно находилось передо мной, и вслед за Гогеном, усвоил простую истину, которая состояла в том, что тела аборигенов являются лучшим инструментом из тех, на которых можно и нужно играть в изобразительном искусстве. Когда-то жизнь в России научила меня упрямству и терпению – я начал с чистого листа и уже через три года пластический язык, найденный и предложенный мной зрителю, снова покорил сердца ценителей Старого и Нового света, давно не балованных моими работами. Это был успех и за ним пришли ощутимые деньги, на которые я купил дом на берегу океана, где поселился вместе со своим старым псом Барни, жившим со мной с тех пор, когда я увидел его в помёте шотландки Филби, собаки знакомого архитектора. Помнится, как войдя в только что приобретённый дом, пёс посмотрел на меня и, проковыляв до спальни, улёгся на коврик у кровати, давая понять, что «пост принял». Позже, когда обжился, я обнаружил недалёко от дома местный рынок, несколько магазинчиков, бар и ещё что-то похожее на крытое кафе, в котором местные могли заказать дешёвую еду, а так же узнал, что дальше, у подножия горы, в деревне, можно арендовать лодку или катер для прогулок в прибрежных водах, порыбачить и просто отдохнуть с компанией.

Туда мы наведались вместе с Барни в канун Нового года в начале нулевых. Оставив машину возле почты, я проник внутрь и, подойдя к стойке, спросил у клерка, похожего на орангутанга преклонных лет, где можно нанять лодку. Примат, почесав небритый подбородок, ушёл в транс, видимо перебирая в памяти всех владельцев плавучих средств этого поселения, после чего, спустя минуту, показавшуюся мне вечностью, сообщил следующую информацию о том, что лучше всего нанять Барона, но у него длинный райдер: чего нельзя делать на лодке… Также можно обратиться к Буди, хотя это тоже не лучший вариант, потому, что он в это время года большей частью хандрит и злоупотребляет дешёвым пальмовым вином, от которого становится совершенно невменяемым, Куват и Саид уже заняты…Говорящий как-то странно посмотрел на меня будто прощупывая «на слабо», затем голосом заговорщика, сообщил, что у его родственника есть лодка, котороя может подойти. Следуя за нехитрыми умозаключениями местного почтмейстера, из которых стало понятно, что родственные связи играют не последнюю роль в жизни этого острова и, получив схему, двигаясь по которой, можно было выйти на родственника, я отправился навстречу приключениям. Поколесив по посёлку около получаса, я выкинул бумажку в окно машины и огляделся: кривая улочка, куда меня занесло согласно схеме, упиралась в большое красное здание, крытое, как и все здания деревни, бамбуком и пальмовыми листьями с коньком загнутым вверх, который заканчивался большими рогами. Поняв, что другого здания, кроме обрисованного мне почтальоном, здесь нет, я с сожалением покинул прохладу салона и вылез из машины в пекло улицы. Барни сочувственно поглядел мне вслед, зевнул во всю ширину пасти и, вытянувшись в струнку на заднем сиденье, задремал.

Подойдя к дому, я увидел старика, сидевшего в тени веранды и, по описанию, похожего на Сухарто. Перед ним, стоя на коленях, расположилась девушка, которая обёртывала ноги старика листьями Моринги. Увидев белого человека, девушка вскочила на ноги и стала за стариком, насторожено поглядывая в мою сторону. Похоже, что из всех островов архипелага, именно на этом острове, чужаки не пользовались большой популярностью. В ответ на приветствие, старик склонил голову и спросил, что привело меня в его дом. Я сообщил о своём желании покататься на лодке, но Сухарто ответил, что у него заболели ноги и он вряд ли сможет быть мне полезным, потом оценивающе оглядел меня с ног до головы и, выдержав долгую паузу, достойную «МХАТовских подмостков», сообщил мне, что внучка, если будет предложено хорошее вознаграждение, сможет мне помочь. Он кивнул на девушку стоящую сзади и я впервые разглядел её. На первый взгляд и неё была угловатая фигура, худые плечи, скрытые копной иссиня-чёрных волос и странные амулеты надетые на тонкие запястья. Натянутые линии и округлости фигуры ни о чём не говорили, пока смуглянка не посмотрела мне в глаза. В её взгляде я почувствовал откровенный вызов дикарки и со всей ясностью понял, как смотрит самка ягуара перед атакой на тропе в джунглях. Я увидел взгляд охотницы – пристальный и возбуждённый. Меня пронзило этим взглядом и на секунду, я почувствовал себя добычей. Индонезийская Диана была чертовски хороша, пришлось приложить усилие, чтобы очнуться от очарования летящих линий её фигурки. «Не может этот ребёнок быть так опасен» – подумал я и поспешил улыбнуться. В ответ блеснули её жемчужины: «Кахайя» – сказала она и гордо стукнула себя в грудь. Это было смешно и я с поклоном ответил: «Юрий». После того, как все формальности были соблюдены, я внёс предоплату. Мы, захватив вёсла и Барни, отправились на берег, где находилась лодка Сухарто. Кахайя шла впереди, ступая грациозно и величаво, несмотря на свой совсем не великий рост. Я невольно залюбовался её походкой и она, видимо, почувствовав спинным мозгом, мою заинтересованность, увеличила амплитуду движения, раскачивания бёдрами до неприличия, на что Барни, трусивший рядом со мной, удивлённо заворчал. Она обернулась и показала нам обоим язык. Добравшись до пустынного причала, мы прошли к лодке. Кахайя открыла большой ржавый замок и цепь с облегчённым лязгом упала в песок. Из ящика, обитого железом, был извлечён небольшой лодочный мотор и канистра. Скоро и ловко приладив мотор к лодке, девушка жестом показала в сторону моря. Я помог столкнуть посудину в воду и мы забрались на борт. Барни, как старый морской волк, уселся впереди, так естественно и привычно, будто всю жизнь провёл у моря.

Я осмотрелся: плавучее средство было довольно большое, крытое цветным полотном из плотного материала, используемого обычно для навесов кафе или пляжных зонтиков, что, скорее всего, когда-то было и тем и другим; но доработанное стилистически и обвешанное гирляндами ракушек и амулетов, оно утратило свою утилитарную сущность и стало предметом культа. Лодка, украшенная таким образом, а так же рисунками, в которых можно было прочитать всю её историю: от дерева, росшего в джунглях, (прежде чем пойти на материал для постройки), до мастера и первой соленой морской волны, омывшей её с носа до кормы, от бесчисленных дней противостояния волнам и рифам, до сегодняшнего – была похожа на рекламный проспект прогулочного судна. Глядя на на эти рисунки, я подумал, что было бы неплохо, после сегодняшней прогулки, дорисовать в её историю и меня.

Как и все туристы, в первую очередь, я захотел посетить чудо-острова, о которых не говорил только ленивый и, где вода была такой прозрачности, что видимость доходила до двадцати метров, где, перегнувшись через борт лодки, можно было увидеть в мельчайших подробностях прекрасное морское дно, а если напрячься – и своё будущее. Кахайя выслушала мои пожелания и, скорчив неодобрительную гримасу, сказала, «что сейчас туда надо будет идти против ветра» и, показав в противоположную сторону, уверено добавила: «Туда надо». На что я покачал головой и сказал, показывая в нужном мне направлении: «Туда». Она зыкнула на меня, как зверёк, но спорить больше не стала. Всю дорогу до первого острова мы молчали, Барни спал, убаюканный ровным гулом мотора.

Остров, к которому мы приплыли, был небольшой и когда мы приблизились к мелководью лодка будто зависла в воздухе. Такой чистоты я ещё не видел – дно было внизу, но ощущения воды я не чувствовал. У меня, видимо, был очень глупый вид, потому что Кахайя рассмеялась, глядя на моё удивлённое лицо и, решив добить меня, она, вдруг, мгновенно скинула одежду и совершенно голая прыгнула в воду. Я только увидел, как блеснула на солнце её точёная фигурка и у меня в первый раз перехватило дыхание . Кахайя ушла в глубину и, нарушая все законы физики, словно большая птица, какое-то время, парила в глубине, как на небе и, достигнув дна, долго кружилась среди буйства водорослей, выискивая кораллы и раковины. Мне показалось, что прошло недопустимо много времени, с тех пор, когда Кахайя прыгнула в воду, я, с возрастающей тревогой, наблюдал за ней, борясь с желанием прийти на помощь; наконец увидел, как девушка, оттолкнувшись от дна, стала подниматься на поверхность. Я отвернулся, когда побросав добычу в лодку, ныряльщица рывком перелезла через борт и уселась на своё место у руля. Она тяжело дыша, некоторое время возилась с волосами и, выжав их, влезла в свои одежды. Поняв это, я повернулся и встретился с насмешливым взглядом Кахайи, которая сказала смешно коверкая слова:

– Ты меня бояться? Так не надо..Я тебя любить..

Я немного опешил.

– Это как?

– Как взрослая. Сильно..

На время потеряв дар речи, я не знал что ответить и ляпнул первую попавшуюся отговорку:

– Ты мала ещё, а я старый.

Она покачала головой.

– Не так. У нас всё решать «баба», а он может быть старый.

Старый муж! Это несуразное высказывание покоробило мои домостроевские принципы и убеждённость в том, что брак должен быть равным. Я, как мог объяснил девушке, что, в моём мире, такая разница в возрасте приводит к грустным размышлениям и далеко идущим последствиям, что это против законов природы и, в конце-концов, против моего понятия об отношениях между мужчиной и женщиной. К концу моей лекции, я увидел слёзы в глазах девушки и я поспешил её успокоить, сказав, что у неё все будет хорошо, что она ещё встретит своего «баба», который будет любить и заботиться о ней. Услышав это, она откровенно, в голос, разревелась. Я был вынужден подсесть к ней и, обняв, стал успокаивать. Через некоторое время девушка успокоилась. Она больше не глядела в мою сторону, завела мотор и всю дорогу до деревни не проронила ни слова. Молча мы дошли до моей машины, где я отдал Кахайе оставшиеся деньги и она ушла не попрощавшись.

Всю дорогу до дома мне приходилось напрягать извилины, чтобы отогнать мысли о девчонке и переключиться на что-нибудь нейтральное, но мысли мои почему-то крутились вокруг этой Кахайи. Ночью мне не спалось, я пил виски и глядел на звёздное небо, Барни тоже проснулся и, не обнаружив меня в кровати, недоумевая, вышел на крыльцо и сел рядом. Так мы просидели до утра: два одиночества – собака и человек.

Неделя прошла в работе и мелких хлопотах по хозяйству. На самом деле хозяйство требовало серьёзных усилий, потому что находилось в запустении и упадке. Особых забот требовал сад, бассейн и мой дивный газон, который зарос сорняком и давно не видел газонокосилки. Было очевидно, что без помощников тут не обойтись. Я загрузил Барни в машину и отправился по знакомому маршруту. Сухарто был не один. Рядом с ним стоял знакомый орангутанг и светился дружелюбием – по всему было видно, что из денег, заплаченных за прогулку, часть перепала и ему. Старик жаждал быть полезным и конечно – не безвозмездно. Поинтересовавшись, о моих кулинарных предпочтениях – другими словами: что бы я хотел у него отведать, Сухарто предложил мне кофе. Я согласился, скорее из-за необходимости присесть на его уютный диванчик в тени веранды и, отнюдь, не желая что-нибудь выпить. Однако кофе был великолепен: и в правду, местное население, избалованное индуской и китайской кухней, было повёрнуто на всевозможных рецептах, завезённых в страну эмигрантами. За неторопливой беседой, я поведал старику о своей проблеме и он согласился мне помочь. Я спросил когда он сможет приступить к работе, Сухарто подумал, что-то высчитывая в голове и сказал, что придёт ко мне в Среду, когда вернётся Кахайя, которая отправилась навестить свою мать. Я понимающе кивнул головой – хорошая дочь должна почитать своих родителей, но старик, загадочно улыбнувшись, покачал головой.

– Она умерла давно. Кахайя понесла ей новую шляпку.

Очень простыми словами Сухарто рассказал мне, как в его родной деревне, расположенной в горах, хоронят умерших и, указав на почтмейстера, сказал, что тот как раз едет в горы на похороны и может показать весь обряд. Как я понял, усопший был его родственником и принадлежал к богатому роду. Подумав, что мне всё равно нечего делать в городе и, учитывая появившуюся возможность увидеть Кахайю, я согласился. Мы решили воспользоваться моей машиной, потому что ехать куда-либо на общественном транспорте в пределах острова мог себе позволить только любитель давки и духоты или человек имеющий терпение крокодила в засаде у водопоя.

Через час, оставив Барни охранять дом, я прибыл на почту за своим новым гидом. Путра, так звали моего гида, был разодет как павлин, он тоже причислял себя к знатному роду, поэтому, отдавая дань традициям, вместе с пиджаком облачился в набедренную повязку. Почтмейстер лучился хорошим настроением, часть которого передалось и мне. Всю дорогу к деревне он рассказывал о своих родственниках, в числе которых рассказал историю матери Кахайи, которую звали Айша. Она была ныряльщицей по типу японской Амы, только доставала со дна не жемчуг, а кораллы и всевозможные раковины и сдавала всё это в магазин. Кахайя была зачата случайно от проезжего молодца европейской наружности, который растворился, сделав своё дело и в истории рода с тех пор больше ничего не напоминало о нём, кроме нестандартного лица и зелёных глаз, доставшихся ребёнку от родителя. Когда мать Кахайи погибла, попав ногой в ловушку рифа, Сухарто отвёз дочь в родную деревню, где она была похоронена, согласно всем обычаям народа Тораджи. Всё это Путра поведал мне пока мы ехали в горы. Когда мы прибыли к дому родственников умершего, уже забальзамированного и выставленного на погост, пошёл второй день праздника. Народ вовсю пировал и приносил подарки. Мы вручили родственнику блок местных сигарет, который я купил по совету моего спутника и нас усадили на почётное место неподалёку от входа. К нам подошли девушки в красивых одеждах, неся подносы с мясом и кружками, наполненными пальмовым вином. Я искал глазами Кахайю, но её нигде не было, из чего я заключил, что она вернулась домой. Весь день играла музыка, гости танцевали и веселились. Вечером, изрядно наевшись и напившись, я засобирался домой, но мой гид замахал руками.

– Что ты, завтра будет самое главное!

Я посмотрел на него не понимая, что он имеет в виду. В голове шумело от суррогатного вина и тошнило от плохо прожаренного мяса.

– Поясни. – сказал я и тяжело вздохнул, стараясь побороть рвотный рефлекс. Путра объяснил, что завтра с утра состоится массовое жертвоприношение, после чего будут танцы, музыка и большой праздник с угощениями и раздачей мяса и сладостей. Больше всего мне хотелось в этот момент оказаться на заднем сиденье своей машины, поэтому, кивнув в знак согласия, я икнул и, пошатываясь, направился к своему пристанищу. Ночью меня мучили кошмары, в которых я, вместе с быками и свиньями, был забит на жертвенном камне, освежёван и поджарен как барашек на вертеле.

Утром я встал совершенно разбитый, с жутким перегаром и деформированной внешностью и присоединился к публике, которая постепенно стягивалась к лобному месту и занимала места, согласно ранжиру, установленному хозяевами. Я увидел махавшего мне Путру, который, похоже, уже был пьян и направился к нему. Подойдя поближе, я увидел рядом с ним Кахайю, которая от неожиданности на несколько секунд превратилась в застывшую статую, но быстро пришла в себя и, убрав с лица радостное волнение, направила свой взгляд на площадь перед домом, куда уже привели жертвенных животных. Среди собравшихся возникло напряженное ожидание и предвкушение кровавого действа, передававшееся в толпе, как заразная болезнь и поражающая в первую очередь способность трезво оценивать происходящее. Вирус убийства поразил присутствующих так же, как и сотни лет назад, делая их соучастниками бойни. Десять человек, которые водили животных по кругу, остановились и толпа

выдохнула. Распорядитель, подняв руки, устремив взгляд в небо что-то негромко и быстро проговорил, потом опустив руки, издал душераздирающий крик, от которого я вздрогнул. В руках у его помощников блеснули ножи и началось кровавое представление. Свиньи рухнули и умерли сразу, сраженные ударами в сердце, а Буффало, с рассечёнными шеями, умирали долго, истекая кровью под ритм барабанов. Когда всё было кончено туши разделали и унесли на задний двор. Народ, обмениваясь впечатлениями, собрался в кучки в ожидании продолжения праздника. Кахайя, оказавшись рядом, негромко сказала мне на ухо.

– Я опять любить тебя.

Она опять посмотрела на меня с вызовом, как в первый раз, только теперь во взгляде была нежность, смелость и безоглядность молодости. Похоже мне не суждено было выстоять в этой борьбе… Я наклонился к ней, чтобы попросить пощады и пригласить в гости, но Кахайя, вдруг, начала танцевать древний ритуальный танец и вслед за ней, постепенно закружились в танце остальные гости. Я стоял и смотрел на девушку, понимая, что танцует она для меня… Ещё откуда-то сбоку я почувствовал взгляд, который ожёг мне щёку, я посмотрел в эту сторону и на мгновение в открывшемся окне из воздуха, увидел смуглое лицо с татуировкой птицы на лбу. Это продолжалось мгновение и видение исчезло, передо мной опять была Кахайя.

Возвращались мы поздно вечером, Путру всю дорогу спал на заднем сиденье, наполненный под завязку угощениями и вином, а Кахайя, склонив голову на моё плечо, умиротворённо смотрела вперёд на дорогу и, похоже, была на пути ко сну.

Глава 2

В конце апреля, впрочем, времена года, как и месяцы не отличались друг от друга на острове, где круглый год лето и асфальт плавится в январе также, как и в августе. Поэтому скажу так: однажды, когда мне надоело унылое однообразие местной жизни, я собрался вместе с Кахайей посетить большой и весёлый город Джакарту. К этому времени девушка уже довольно долго жила у меня на правах молодой хозяйки и, судя по всему, была счастлива, полна забот и планов. Она помечала территорию дома фишками и всевозможными амулетами, дарующими, по её убеждению, покой, достаток, защиту от злого взгляда, порчи и ещё черт знает от чего. Странное видение, посетившее меня в горной деревушке Тораджей, больше не являлось мне. Я списал его на усталость и количество выпитого вина. Я привыкал к своему новому статусу если не гражданского мужа. Приходивший к нам в дом Сухарто смотрел на нашу связь молча. Он стараясь не высказывать своего мнения, только вздыхал и прятал от меня глаза – было видно, что он не в восторге от такого развития событий. Раз в неделю он постригал газон и чистил бассейн. Он вежливо отказывался от предложенного кофе и, закончив работу, спешил уйти, обычно говоря, что ему пора домой к своим курам. Я не знал, что мне делать в этой ситуации, потому что и сам был в некоторой растерянности и подвешенном состоянии. Зато Кахайя чувствовала себя так, словно родилась и всю жизнь прожила в этих «хоромах». Весь день она порхала экзотической бабочкой по комнатам: из спальни на кухню, из кухни во двор, опыляя вниманием каждый уголок большого дома и ревностно оберегая очерченные ею границы.

Однажды соседская дама, прийдя с визитом вежливости, принесла какое-то угощение в большом стеклянном бокале – Кахайя, светясь радушием и гостеприимством, так посмотрела на неё, что бокал разлетелся на мелкие осколки и весь десерт оказался на одежде визитёрши. Это было началом естественного отбора, устроенного Кахайей. Через какое-то время, дом, походивший раньше на проходной двор, стал неприступной цитаделью этой маленькой женщины. Из соседей допускались только посетители мужского достоинства, из которых она особенно привечала маленького Сюй Чао – музыканта китайского происхождения, сочиняющего тяжелый рок и Адама, который о себе говорил, что он прямой потомок своего знаменитого тёзки, он не уточнял которого, но явно не Мицкевича. Впрочем, этот кастинг соседей, так же, как и родословная этого поляка, меня мало интересовали. С самого утра и до вечера я пропадал в городской мастерской, создавая свои скульптуры. Мой помощник, талантливый парень из местных, которому я запудрил мозги разговорами об искусстве, помогал мне превращать глину в бронзу. Для этого мне пришлось обучить его тонкостям форматорского и литейного мастерства, что стоило мне нескольких загубленных скульптур и массу потраченного времени и нервов. Работал он за небольшие деньги, поскольку, являясь моим учеником, по негласному договору, не платил за учёбу. В натурщиках не было дефицита, да и Кахайя часто позировала мне и, с неподдельным любопытством и страхом, наблюдала, как из под моих рук, словно по волшебству, появлялась глиняная обнаженная девушка, так похожая на её «тау-тау». Как она объяснила: «тау-тау» – это копия умершего человека, которую делали, когда тот умирал и, которую приносили раз в полгода из склепа и ставили на пороге дома, где он когда-то жил.

Почти каждый вечер после ужина, с наступлением темноты, мы приезжали на дивный, затерянный в джунглях пляж, к лагуне, глубоко врезавшейся в берег и скрытой от посторонних глаз. Здесь Кахайя любила купаться голышом. Помню, первый раз, перед тем, как начать купание, она бросила к ногам несколько лепестков розы, лилии и листья лавра, затем скинула одежду и, ступая по лепесткам и листьям, медленно вошла в воду. Против местных обрядов я ничего не имел – и лилии и лепестки роз – всё было красиво, но лаврушка меня насторожила. Я отогнал кулинарные фантазии и тоже попробовал купаться в костюме Адама. Мне это сразу понравилось: такой свободы – когда ничего не давит – я давно не испытывал, звёздное небо, отражённое на глади моря было похоже на опрокинутую вселенную, в которую, чем больше я всматривался, тем больше мне казалось, что нахожусь внутри этого космоса; и я плыл в невесомости, потеряв ощущение реальности и законов земного притяжения.

Как-то, в воскресенье, я устроил на лужайке возле бассейна барбекю и пригласил всех, прошедших кастинг, соседей. Сюй Чао принес гитару и дал жару во всю мощь пятисотваттной колонки. Кахайя была в восторге. Она прыгала, как кузнечик, перед Адамом, который сидел в шезлонге, обратив свой чеканный профиль благодарным зрителям. Всё время молчавший, он, вдруг, повернулся ко мне и сказал:

– А ты ведь русский. Я читал о тебе в «Таймс» – ты диссидент, русский диссидент, бежавший от коммунистов.

Я усмехнулся.

– Когда ж это было, боже мой! Вы бы вспомнили ещё мою бабушку..

Бабушка, действительно, в своё время, отсидела положенную ей «пятнашку» на Соловках за оппортунистические идеи и была более диссидентом, чем я, который уехал из страны по меркантильным соображениям. Моё происхождение заинтересовало Кахайю, особенно то, что я – «русский». Она пристала ко мне с расспросами и мне пришлось рассказать ей о России, о Москве, о русской зиме и снеге. Когда я показал Россию на карте она восхитилась.

– Так много снега, его можно есть?

– Любой, кроме жёлтого.– ответил я лукаво поглядывая на неё.

– Тебе надо продавать его как мороженное…

Я представил себя с лопатой и улыбнулся.

– Тогда, уж лучше нефть. Её тоже много.

– Продавай нефть.

Понимая, что Кахайя не поймёт всей сложности посткоммунистического апокалипсиса, произошедшего у меня в стране, я предпочёл не вдаваться в тонкости передела собственности и пояснил просто – нефти мне не досталось потому, что всю её украли до меня. На этом ликбез политэкономии был окончен и к России мы больше не возвращались. С утра Кахайя ходила на рынок за продуктами, где, закупив всё необходимое и, сложив в большую корзину, приносила домой. Я уже говорил, что местное население было буквально повёрнуто на еде и моя хозяйка не исключение. Она могла часами стоять у плиты приготавливая очередной кулинарный шедевр и, надо сказать, что в деле этом она преуспела: я всё чаще стал думать о еде и моя одежда трещала по швам. Кахайя с удовлетворением смотрела на результат откорма и от её взглядов в голове моей опять зашевелились нехорошие мысли и, несмотря на их абсурдность, они упрямо рисовали картины диких нравов, процветавших когда-то среди её соплеменников. Барни, которому перепадали замечательные кости, ходил за Кахайей как привязанный боров. Этот ренегат смотрел на неё верноподданными глазами и совсем перестал обращать на меня внимание. Он передвигался вальяжно, вперевалку, забыв что такое собачий галоп и лёгкая, непринуждённая трусца; шерсть его лоснилась, а характер испортился и стал капризным.

Воспитанная в деревенских традициях, Кахайя с удовольствием возилась в саду, удовлетворяя свои крестьянские потребности. Возделанные ею грядки со всевозможной зеленью поражали своим буйством. Огромные помидоры и перцы гроздями висели на гигантских кустах привязанных к трёхметровым бамбуковым подпоркам. В саду, рядом с раскидистым бананом росла сладчайшая груша, чуть дальше располагались манго и яблони, а вдоль забора кусты малины и крыжовника. Всё это, словно сошедшее с рекламных проспектов выставки достижений народного хозяйства, было предметом гордости и ежедневно поливалось, окучивалось и осматривалось Кахайей по несколько раз за день.

Однажды к вечеру в ворота настойчиво и громко постучали. Я вылез из кресла на веранде и, пройдя по лужайке к воротам, открыл дверь. Снаружи стоял довольно молодой мулат весь в наколках, одетый, как байкер с цепями и «косухой». Несмотря на пекло, он чувствовал себя вполне комфортно, вся его фигура выражала крайнюю степень расслабленности и двигалась будто на шарнирах. Не переставая жевать, «беспечный ездок», у которого, как я понял, не имелось байка, спросил: – «Не здесь ли проживает госпожа Кахайя?» – и, получив утвердительный ответ, осчастливил меня «радостной» вестью, сказав, что он её брат. Мне не сразу удалось переварить это известие – пройдя с ним на кухню и наблюдая сцену встречи брата и сестры – я постепенно пришёл в себя, а заодно выяснил, что сестра не очень рада брату. Мы сели за стол, разговор не клеился, упирался в общие фразы, долгие паузы и вскоре, визитёр отбыл на деревню к дедушке.

Ночью, лёжа в постели, мы болтали прежде чем заснуть и Кахайя поведала мне, что её непутёвый брат Юда появился на свет трёхпалым и совсем белым, хоть и был зачат от негра. Он потемнел на глазах изумлённых врачей буквально в считанные минуты, словно надкусанное яблоко на воздухе. Об этом феномене потом много говорили, но никто не мог найти этому разумного объяснения. Как бы там ни было с тех пор жизнь брата пошла наперекосяк. Уже к семи годам страсть к бродяжничеству занесла его на другой конец острова, где его сняли с корабля, который направлялся в Гонолулу, его опознали по трём пальцам левой руки и вернули Айше. Через месяц он повторил попытку, но на этот раз беглец растворился в джунглях, где его нашли через полгода в стае бабуинов – он кусался и ловко уходил от погони, прыгая по лианам и был пойман сетью, когда пытался скрыться вплавь по реке. Плохие манеры, перенятые у бабуинов ещё долго проявлялись в поведении ребёнка: он строил рожи, прыгал по крыше и, однажды, Кахайя видела, как он ел свои фекалии. Тогда, в свои три года, она не знала, что этого делать нельзя – поэтому попробовала, но ей не понравилось. К десяти годам Юда, избавившись от обезьяньих привычек, пошёл в школу. Там он проучился недолго и был изгнан за приставания к ученицам старших классов, которым он показывал своё большое «либидо». Айша, как могла, защищала сына и объясняла родственникам: «Это у него от папаши…» – все согласно кивали в ответ, понимая о чём она. В следующем году Айша отдала сына в новую школу, расположенную в другом посёлке в десяти километрах, за горой, где жил её дядя, брат Сухарто. Там сынок проучился ещё три года, после чего дядя вернул его домой со словами: «С меня достаточно» и, отказавшись от кофе, поспешил ретироваться. Что послужило причиной этого возврата можно было только догадываться, Айша вздохнула и решила, что это знак судьбы. Её сын -«чомо», что значит: отмеченный.

Однажды Сухарто взял внука на рыбалку. Утром они ушли к южным островам, где в изобилии водился тунец и собирались вернуться до вечера, но, ни вечером, ни утром, их не было. Айша, уложив маленькую Кахайю спать, всю ночь просидела на берегу вглядываясь в темноту ночи. Утром она вернулась домой разбитая, с самыми плохими предчувствиями, покормила проснувшуюся дочку, потом отвела её к соседям, где оставила, рассказав о случившейся беде. Она отправилась к Кувату, жившему неподалёку и имевшему хорошую лодку. Куват выслушал её и согласился помочь. К обеду они подплыли к островам, возле которых собирались рыбачить Сухарто и Юда. Между вторым и третьим островком с наветренной стороны Айша увидела знакомую лодку и сидевших в ней отца и Юду. Подплыв поближе она спросила: