Текст книги "После нас"

Автор книги: Юрий Волгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Что ж, уходить отсюда с шоколадкой, скотчем и без батареек? Густав немного постоял в раздумье. Хотя стоило еще проверить служебное помещение. Вдруг там, в темноте и сухости, лежат какие-то товары (например, батарейки в герметичной упаковке или аптечка?), не выставленные на прилавок в день Большого Взрыва?

И он пошел к двери.

Обычная железная дверь, выкрашенная бордовой шероховатой краской. В углах и возле ручки краска слезла, обнажив темный металл. Замок обычный, запорный, не английский, и дверь всегда держали либо открытой, либо закрывали на ключ. Густав потянул ручку, на всякий случай, но дверь, естественно, оказалась заперта.

Если бы он начал стрелять в замок, то, возможно, это был бы последний его день в этой жизни. Пули могли отрикошетить куда угодно, включая лоб Густава. Поэтому нужно было решить, как открыть служебное помещение по-умному.

У Густава в рюкзаке имелся набор отмычек, которыми он пользовался практически каждый раз, когда оказывался в том или ином городе. Неоднократно этот инструмент помогал ему раздобыть то, что, казалось бы, запирали надежнее Люцифера (хотя Густав имел веские основания думать, что Люцифер таки оказался на свободе в тот миг, когда случился Большой Взрыв).

Эти отмычки ему подарил странник, которого Густав однажды, чисто случайно, выловил из реки. Тот свалился туда с моста, когда ехал на своем корабле ночью. И никак не мог выбраться, потому что в момент удара заклинило дверь, а окна были настолько маленькими, что вылезти через них не представлялось возможным.

Густав подцепил эту медленно тонущую железную скорлупу тросом, когда странник пробыл в холодной воде часов пять или шесть. Сказать по правде, он не ожидал, что странник окажется жив, и приготовился увидеть распухшего утопленника. Однако спасенный им человек оказался вполне себе жизнеспособным. И благодарным.

Он вручил Густаву эти отмычки и научил ими пользоваться. Они находились в ручке из черного лакированного дерева, и если их вытащить все сразу, то отмычка походила на швейцарский нож или странного плоского ежа-панка. Конечно, за один урок Густав не мог научиться открывать любой замок. Но опыт, помноженный на полученные основы мастерства, сделали из него профессионала.

И он очень удивился бы, узнав, что до Взрыва вскрывать замки полагалось либо спасателям, либо грабителям. В новом мире домом Густав считал лишь корабли. У дикарей, живущих в городах, не могло быть своего дома. Как нет дома у обезьян, живущих на деревьях, или у медведей, живущих в пещерах. Если кто-то или что-то сгоняет их с насиженного места, они идут дальше, только и всего.

Поэтому, проникая в бывшие жилища людей, Густав не считал, что нарушает чью-то личную жизнь. Жизни у дикарей тоже не было – так он решил для себя.

Замок двери в служебное помещение оказался легким. Довольно мощный, он мог выдержать попадание среднекалиберной пули, так как его защищала бронированная пластина. Но ловкие пальцы странника открыли его минуты за три, не больше. Густав даже немного разочаровался, потому что столь легкое открытие замка по всем канонам и правилам не обещало, что за дверью хранятся сокровища, включая злополучные батарейки.

Густав поднялся с колен, положил отмычку обратно в рюкзак, осторожно потянул за ручку. Дверь медленно открылась, с трудом поворачиваясь на толстых и проржавевших металлических петлях.

Луч фонаря осветил довольно большую комнату. Низкий столик с разбросанными по нему журналами. Бесчисленные картонные коробки разной величины вдоль стен. Пыльный кожаный диван. Дверь, ведущая куда-то дальше, возможно на задний двор. И одинокая, свисающая с потолка на шнуре лампочка, прикрытая простеньким пластмассовым плафоном, похожим на перевернутую тарелку.

Густав вошел в комнату, ожидая встретить затхлый запах спертого воздуха непроветриваемого в течение многих десятков лет помещения. Но, к его удивлению, воздух тут ничем не отличался от того, которым он дышал всю жизнь.

Возможно, здесь все еще работала вентиляция. Но Густаву было уже не до этого. Фонарь светил все хуже и хуже. Поэтому он направился к одному из картонных ящиков, перевязанному металлическими полосками крест-накрест.

Он достал большой нож из переднего кармана, в котором прятались ножны, и просунул его под пластину. Полоски отскочили в стороны с противным дребезжанием, и тут же где-то на заднем дворе раздался крик.

Человеческий крик.

Глава 5

– Кто ты такой, блядь? Кто ты, мать твою, такой?!

Густав, щурясь от солнца, целился и смотрел на верещавшего человека. Тот был очень худой, потрепанный и лохматый. В одной руке он держал бутылку, другой же опирался о ржавый железный столб, поддерживающий навес из зеленого пластика. Но, как понимал Густав, бутылка предназначалась не для драки. На дне ее болталась какая-то мутная жидкость. Проорав очередную порцию ругательств, человек приложился к ней, жадно глотая. Кадык на его тонкой шее двигался вверх-вниз, словно затвор стреляющего автомата.

– Ну что, скажешь, кто ты такой, или молчать будешь?

Дикарь сказал это неожиданно трезвым голосом. Отер рот тыльной стороной ладони, сделал два шага назад и плюхнулся под навес, на кучу тряпья, служившую ему кроватью.

– Я странник, – сказал Густав, не опуская пистолет.

– Ох ты ж, странник, твою мать. И чего ты забыл, странник, в этом богом позабытом дерьме? Заехал сюда поразвлечься? Так тут, кроме мутов, ни одной нормальной телки не осталось. Я сначала даже думал переключиться на собак, но чертов самогон… иногда я теряюсь во времени и не знаю, что сегодня – вчера, завтра или неделя уже прошла. Поэтому, если ты по бабскому вопросу, то я тебе не помощник.

– Мне нужны батарейки.

– Че?

– Батарейки. Такие штуки, которые вставляются в электроприборы.

Густав убрал пистолет и показал дикарю фонарь.

– Не знаю, что это за хреновина. Похожа на черный член. Прям как у меня. Ты видел, что у меня член почернел? Не знаю, с какого хера. Может, я все-таки как-то по пьяни нашел тут одну симпатичную собачку. Слушай, посмотри, а?

Он начал подниматься с кровати, одновременно с этим пытаясь развязать шнурок, поддерживающий штаны на тощей заднице.

– Я не собираюсь тебе яйца осматривать! – сказал Густав. – Если снимешь сейчас свое тряпье, то я не поленюсь и в жопу тебе его затолкаю. Можешь мне поверить. А потом пристрелю, но перед этим ты немного помучаешься.

Дикарь изумленно посмотрел на странника, икнул и развел руками:

– Все, понял, не дурак. Так что тебе от меня надо, странник? И где твоя тачка?

– Моя… что?

– Тачка. Ну, машина. Корабль. Хренотень, которая возит твою жопу по этому миру и делает вгры-ы-ы-ы-м, вгрр-р-р-р-р-рым!

– Стоит возле заправки.

– Эт хорошо. А то я подумал, что ты ее сюда за собой притащил, прям вот сюда, ага. А это дерьмо дорого мне, как дом, милый дом. – Дикарь расхохотался и снова приложился к бутылке. – Меня, кстати, Андрей зовут, я русский. Но мы же с тобой сейчас на иньере общаемся, так? Поэтому зови меня Эндрю. Я согласный. Ты откуда сам?

– Неважно. У меня к тебе один вопрос – есть тут батарейки или нет? И где у вас аптека в городе?

– Это два вопроса.

– Неважно! Ответь на оба, какая разница?

– Я люблю точность, даже сам святой отец так говорил.

Эндрю важно поднял грязный указательный палец вверх и сделал глоток. В бутылке булькнуло, и она опустела вконец.

– Мать твою, твою мать, – разочарованно пробормотал он. – Придется идти за следующей, это была последней.

– Послушай, дикарь. Я задал тебе два вопроса. Первый. И второй. Если ты не ответишь хотя бы на один из них, то я спущу вот этот курок. Это несложно, и я так делал, дайте боги памяти, тысячу раз. Нажал – и все, нет проблемы. Но ты вроде бы не проблема, просто раздражаешь меня. А когда меня что-то раздражает, то это целая проблема. Понимаешь, о чем я толкую?

– Дикарь понимает. – Эндрю медленно кивнул и хмыкнул. – Ты ведь из настоящих странников, да? Считаешь нас дикарями, а сам гребаный летчик в белом костюме и с кучей молоденьких стюардесс в мини-юбках. Но я тебе отвечу, потому что верю. Мне хочется жить, как это ни странно.

– Ну так что?

– Батареек нет. На заправке есть много чего, я все давно уже пересмотрел, но чего-либо называющегося батарейками нет. Второй вопрос… а какой был второй вопрос?

– Где у вас тут аптека?

– А, аптека! Она в центре. Отсюда, значит, едешь налево, по дороге. Только не гони, там много поваленных деревьев и… таких бугров на асфальте. Их раньше делали, чтобы по городу не летали всякие придурки типа тебя и не сбивали несчастных бабушек. Так вот. Дорога эта приведет тебя к перекрестку, не промахнешься точно. Там круг, на нем раньше росли цветы и стоял памятник. Да он и сейчас стоит, памятник этот, какой-то мужик лысый. Короче, круг, по нему – направо, и скоро увидишь аптеку. Но там мало чего осталось. Почти все уже вычистили. Одно хорошо, что ее мало кто знает. В центральной так вообще ничего больше не найти, даже пипеток.

– Спасибо.

Густав проговорил маршрут самому себе еще раз, запоминая его.

– Спасибо, и я пойду.

– Слушай, странник. А возьми меня с собой, а? Мне нужно затариться пойлом в одном домишке, тут недалеко. Кинешь меня возле него да дальше поедешь.

– Мне некогда, Эндрю. У меня там пассажир умирает, ему бы побыстрее в аптеку.

Дикарь вздрогнул и растерянно потер грязный лоб.

– Кто там у тебя?

– Пассажир, мой… гм… друг. Мы путешествуем вместе.

– Старик? Он старик?

– Да, откуда ты знаешь?

Эндрю отбросил бутылку в тряпье и, упираясь спиной в кирпичную стену, окружавшую задний двор заправки, встал. Пошатываясь, подошел к Густаву. Тот снял предохранитель, но не отошел и не дернулся. Пьяный представлял собой слишком малую угрозу, чтобы принимать его за полноценного противника.

От Эндрю несло непередаваемым букетом из запахов старой мочи, спирта, заплесневелого черного хлеба и сгнивших сладких фруктов. Его лицо покрывала жесткая щетина с проплешинами, а под густыми бровями горели карие глаза. Вернее, они постоянно мигали, и Густав не мог уловить момент, когда дикарь смотрел на него ясно и трезво, а когда глаза его вдруг мутнели. С ним определенно творилось что-то неладное.

– Ты странник. Одинокий, мать твою, бродяга. Вроде бы. И приехал сюда со стариком на закорках. Так?

– Да.

– У меня для тебя послание.

– Что?!

– Стой тут.

Эндрю хлопнул Густава по плечу и побрел в угол двора. Встал на колени возле кабинки биотуалета и начал рыть землю. Прямо руками.

– Что за послание, Эндрю?

– Сам увидишь, погоди. Я тут тайничок оборудовал.

Дикарь быстро докопался до куска фанеры, обнаружившегося на глубине сантиметров пятнадцати. С довольным лицом постучал по нему кулаком – раздался глухой звук. Он разгреб землю по сторонам, подцепил фанеру грязными ногтями. Под фанерой обнаружилась ямка с лежащим на утоптанном дне полиэтиленовым свертком размером примерно с половину ладони.

Эндрю достал сверток и пополз обратно к Густаву, даже не вставая с земли. Остановился возле ног странника, восторженно посмотрел на него сверху вниз и сказал:

– Смотри, это тоже я придумал. Чтобы не промокло.

– Что там?

– Сейчас увидишь.

Эндрю вцепился зубами в бечевку, которой был обвязан целлофановый пакет. Густав инстинктивно сделал два шага назад, направил пистолет на дикаря, продолжая наблюдать за его действиями.

Когда с веревкой было покончено, Эндрю осторожно развернул целлофан, внутри которого оказался непонятный черный предмет прямоугольной формы, в свою очередь упакованный в прозрачный пластик. Дикарь протянул его Густаву на вытянутой грязной дрожащей ладони.

– Что это такое, Эндрю?

– Это тебе. Тебе, странник. Тут даже написано – «Густаву».

Колени у Густава предательски дрогнули. Какого черта?!

* * *

Густав неуверенно взял непонятный предмет. Легкий. Практически невесомый. На нем действительно была криво наклеена белая полоска бумаги со словом «Густаву».

На другой стороне предмета имелись клавиши управления.

– Это какое-то устройство, – сказал он. – Похоже на плеер. У меня такой на корабле валяется.

Клавиши были сенсорными, а прозрачная упаковка никак не хотела поддаваться. Густав вцепился в нее зубами и с хрустом разорвал по шву.

– Тут нет наушников, – сказал он, посмотрев на Эндрю.

Но тот лишь пожал плечами, не сводя глаз с плеера.

– И как мне его включить, как слушать? Ладно, разберемся.

Густав нажал обычную, не сенсорную кнопку «Power» на боку плеера. И тот включился, тихонько завибрировав. Мигнули синие индикаторы, зажглась подсветка навигации, вспыхнул маленький монохромный дисплей. На нем мелкими черными буквами прокручивалось название текущего трека, на английском языке.

– «For you», – прочитал Густав.

– Фо ю, – как завороженный, повторил Эндрю.

Странник прибавил громкости, и неожиданно с обратной стороны плеера раздался треск. Немного подумав, Густав наконец догадался сдвинуть тонкую декоративную пластину, защищающую внешний динамик.

– Так-то лучше.

Он выкрутил звук на максимум и приготовился слушать. Но ничего не происходило. Только непонятный треск, шуршание и противный писк, повторяющийся каждые пять секунд. Наконец кто-то кашлянул на записи и сказал: «Раз-раз, раз-два».

«Привет, Густав, – сказал голос под аккомпанемент зафонившего микрофона. – В лучших традициях жанра, если ты меня сейчас слышишь, то мое послание дошло по назначению. Скажем спасибо Андрею, надеюсь, что ты его не обидел».

Эндрю восторженно хохотнул и потер кадык. Ему неожиданно захотелось выпить. Хоть что-то, хоть химический реактив. Но лишь бы расслабило.

«Наверное, ты сейчас удивлен. Может быть, даже поражен. Но когда я вкратце расскажу тебе суть вопроса, ты поймешь, что к чему. Мне не хотелось бы держать тебя в неведении, и я прошу прощения за те дни, что ты провел в дороге, не зная того, что тебе предназначено.

Но давай обо всем по порядку. Чтобы ты понял, что я не вру, я расскажу тебе следующее. Ты родился на территории Германии в две тысячи восемьдесят пятом году. У тебя была полноценная семья, отец и мать, все как полагается. Может быть, ты удивишься, но изначально вы жили в городе, и ты не был странником, Густав. Ты был дикарем».

Густав нахмурился и сжал челюсти так сильно, что у него заложило уши. Дикарем? Что мелет этот чепушила, это же невозможно, он хорошо помнил свое детство. Бросил быстрый взгляд на Эндрю: не смеется ли тот над ним? Но тот слушал голос и, казалось, ничего для него сейчас больше не существовало.

«До трех лет в Баден-Бадене жил маленький дикарь Густав. Затем твой отец убил одного странника, который остановился в вашем доме на ночлег. Он болел и не мог вести свой корабль дальше, ему нужен был отдых. Твой отец устроил ему отдых, Густав. Сначала уложил на подушку, а затем положил еще одну подушку сверху. Немецкий бутерброд. Он понимал, что жизнь в городе дикарем – не то, о чем бы он мог мечтать в этом новом мире. Ты вырос весь в него, знаешь ли. Он привил тебе ненависть к городу. Ты впитал ее не с молоком матери, хорошей и мудрой женщины, а с сигаретным дымом отца.

Твой отец курил „Бланш“, Густав. Обычно целый блок этого дерьма бултыхался в багажнике вашего корабля.

Твоя мать умерла от рака. Возможно, его усугубил твой вечно смоливший отец, но я не буду делать необоснованных заявлений. А сам он, Густав, однажды пропал, бросив тебя в корабле. Тебе было двенадцать лет, и в одно прекрасное утро ты проснулся в одиночестве.

Наверное, тебе было страшно, потому что ты плакал и хныкал, стоя на крыше своего собственного, теперь уже, корабля».

– Откуда? Откуда он все это знает?! – воскликнул Густав.

Но Эндрю молчал. Замолчал и голос в плеере.

Странник потряс устройство, но оно работало, из динамика шел мерный гул молчащего микрофона, отсчитывался хронометраж. Густав сел рядом с Эндрю, опершись о каменную стену плечом, и положил плеер на землю, динамиком вверх. Вскоре вещание возобновилось:

«Всю свою жизнь ты думал, что твоего отца похитили дикари. Эти выблядки, живущие в городе и пожирающие своих матерей, они словно рак. Ты даже как-то наведался в тот город, возле которого вы тогда заночевали. В тебе взросло зерно отмщения, ты питался пламенем злобной ненависти. Если бы в тот день тебе встретился хоть какой-нибудь житель города, ты бы убил его, не задумываясь. Любого. Девочку, мальчика, старика. И ты сейчас ждешь, что я назову тебе причину, по которой исчез твой отец.

Но ее нет.

Я ее не знаю.

Я знаю все о тебе, но вот о твоем отце не слышал ничего с тех пор, как ты проснулся под холодным липким одеялом в сентябре две тысячи девяносто седьмого. Один».

У Густава дрогнул подбородок.

«Затем твоя жизнь не отличалась праведностью. Ты воровал, ты крал, ты грабил, ты убивал. Помнишь тех троих на трассе? Каждому из них было не больше двадцати лет. Совсем как тебе. Но это ничему тебя не научило. Ты глуп, Густав. Ты считаешь городских жителей дикарями, но сам не далеко ушел от них. Ты всего лишь странник, который забыл свое дикарское прошлое.

А теперь немного фактов. У тебя есть шрам под ребрами – остался после драки. Ты заезжал к Креку и искал того, кто может сделать хорошую татуировку без заражения. Не знаю, что ты себе набил, но сам факт мне известен. У тебя за всю твою жизнь было одиннадцать женщин. Три из них мертвы! И лишь ОДНА смерть не лежит на твоей совести! Ты знал об этом, Густав?! Ты знал, что Наташу избили ДО СМЕРТИ за то, что она спуталась с чужаком не из общины?! Ты знал, что Стефани, эта малютка с наивными голубыми глазами, вскрыла себе вены после того, как ты уехал от нее, не сказав „Прощай“, ничего не сказав?! Знаешь ли ты это?!!»

– Нет, нет, – зашептал Густав. – Да этого не может быть, просто не может.

«Две смерти только потому, что ты засунул свой член не в те дырки. Ты угроза для этого мира, Густав, для мира, который пропитан смертью, ты – угроза! Только вдумайся! Тебе не страшно?

Мне вот страшно.

Но ты нужен мне. И я готов закрыть глаза на то, что ты совершал раньше. Я не буду тебя наказывать, хотя могу это сделать. Ой как могу.

Сейчас ты двигаешься на запад со стариком по фамилии Марков. Его, кстати, зовут Михаил. Я знаю даже это, Густав. А ты, проведший с ним несколько дней и ночей, спасший его из горящего пекла, не знаешь его имени! Ха! Ты хоть сам себе приятен, скажи мне? Тебе не омерзительно твое поведение? Или страннику все позволено? Что ж, я не буду тебя переубеждать, придет время, и ты сам все поймешь.

В данный момент важно другое. Община, которую вы ищете, хранит одну вещь, которая мне необходима. Когда ты найдешь общину, я сообщу тебе и о вещи, как она выглядит и что с ней нужно сделать. Сейчас это не имеет смысла, пока ты здесь. Просто знай, что это не очередная редкая побрякушка, типа работающих золотых часов. Эта вещь могла бы спасти наш мир, но вот община… Вот кто уж действительно дикари! Они не хотят отдавать ее мне. И я не могу забрать ее сам, так как вещь эта очень сильная.

Они под ее защитой. Ото всех. От Легиона, от Маркова, от мутов, от Взрыва. От всего, в том числе и от меня. Но не от тебя. Только ты можешь найти их. Сейчас я скажу пошлость, мне самому противно, но ты вроде как последний герой. Потому что в тебе тоже есть часть этой вещи, и вы – как магнит. Ты и она. Тебе ведь иногда снятся непонятные сны, Густав?

В них ты такой маленький и одновременно такой большой, что в тебе есть целая вселенная. Но и над тобой другая вселенная, в которой все такое огромное. И этот сон сводит тебя с ума, потому что не умещается в твоей голове. Он шире твоего сознания, но каким-то образом иногда забирается вовнутрь, и тебе кажется, что ты умираешь. Летишь в бездну.

И все потому, что у тебя есть талисман на шее».

Густав автоматически поднес руку к горлу и взялся за серебряную цепочку, на которой висела плоская серая пластинка с выбитым на ней изображением спящего льва с одной стороны и того же льва, но в прыжке, с другой.

«По воле судьбы этот талисман когда-то принадлежал одному страннику. Которого однажды придушил подушкой один дикарь. Он не знал, зачем ему эта штука, но сорвал ее с его синей шеи. И передал своему сыну. Наверное, на счастье, вроде как отцовское наставление: убивай всех, у кого есть хоть что-то, и будешь счастлив.

Ты вырос вместе с этим талисманом и ни разу его не снимал. Это часть той вещи, которая мне необходима, поэтому даже такая мелочь, ее малая составляющая, имеет очень большую силу. Ты пропитался ею, Густав. Как когда-то легкие твоей матери пропитались сигаретным дымом твоего отца. Но на этот раз все будет хорошо, не бойся. Ты не должен умереть. Мне это невыгодно.

Если ты послушаешься меня, найдешь эту общину и принесешь мне вещь, о которой я говорю, тогда мир изменится к лучшему. И не только мир. Ты хочешь вернуть своего отца, Густав?»

– Да.

Микрофон опять зафонил, переходя на какие-то чуть ли не ультразвуковые волны, и голос выругался.

«Знай, что я помогу вернуть его. Я не обещаю, но постараюсь изо всех сил. Даже если я не найду твоего отца живым, то узнаю все о его судьбе. А я могу узнавать правду, Густав, ты, надеюсь, понял это, мой мальчик?

Теперь же дело за малым. Я не хотел, чтобы ты шел на поиски вслепую. В конце концов, ты бы мог отказаться идти дальше на любом этапе, правильно? И я бы никак не смог повлиять на тебя, так как нахожусь сейчас слишком далеко. Это послание, мой голос – единственный способ достучаться до тебя и рассказать правду.

Найдешь вещь – найдешь себя.

А теперь, напоследок, у меня для тебя небольшой сюрприз. Так сказать, аванс. В этом мире есть двери, которые нельзя открыть силой или даже твоими великолепными отмычками. Для них нужен особый, универсальный ключ. Один есть у меня, а один – у Эндрю. Он в его голове. Буквально. В черепе, в затылочной части.

Если ты захочешь, то можешь взять этот ключ себе. Он пригодится тебе в дальнейшем, можешь быть уверен. И есть еще одна причина, по которой он тебе понадобится, Густав. Тебя впереди ожидают неприятности, и в одной из них, я уверен, ты потеряешь кое-что, возможно свой дом. Корабль. Ключ, который спрятан в этом немытом грязном дикаре, откроет тебе выход из ситуации. Ты сможешь спасти и себя, и корабль. Ведь без корабля тебе не добраться до моей вещи, а без вещи я и пальцем не шевельну, чтобы вернуть тебе отца. Я действительно беспокоюсь о тебе.

Веришь мне, Густав?

Я серьезен, как никогда. Я знаю о тебе все. Я знаю многое из того, что случится с тобой в будущем. Я знал, кому нужно отдать это послание. Знал, что ты придешь сюда, к этому непросыхающему алкашу. И я не только знал, я ЗНАЮ…

Выбор.

За.

Тобой».

Шуршание. Короткий писк. Голос замолчал. На дисплее появилась новая надпись «Rammstein – Frühling in Paris». Послышались гитарные переборы, но Густаву это уже не было нужно. Он выключил плеер и положил его в рюкзак.

Эндрю продолжал сидеть рядом, потряхивая головой и как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.

– Он сказал, что у меня какой-то ключ в черепушке?

– А? – Густав рассеянно посмотрел на него.

– В черепушке! Ключ какой-то, мать его! Что за бред говорил этот придурок?!

Эндрю вскочил, его тут же отбросило назад, и он чуть не врезался в кабинку туалета, но смог удержать себя на ногах. Глаза его пылали, а по лицу ходили такие волны эмоций, какие появляются только на лице студента, когда на экзамене профессор задает ему неудобный, «валящий» вопрос.

– Послушай, кто отдал тебе эту запись? – спросил Густав.

– Какой-то хмырь, боже ты мой. – Эндрю рухнул на колени, обхватив голову руками. Сквозь растопыренные пальцы, как черная трава через асфальт, вылезли всклокоченные грязные волосы. – Он засунул в меня чертов ключ. Чертов ключ во мне! Прямо так, в голову, бог ты мой…

– Успокойся. Может, он пошутил насчет этого.

– Пошутил?! А по поводу твоего отца, твоей матери, твоих одиннадцати шлюх – он тоже пошутил?! Он вообще похож на шутника, этот тип?!

– Это я у тебя хотел спросить. На кого он похож, как выглядит?

– Да не помню я! Я пьяный был! Вечером появился этот мудак и дал мне эту штуку! Обычный мужик вроде бы. Сказал, чтобы я передал ее страннику по имени Густав. Мол, он придет к тебе, ты сразу поймешь кто, и спроси у него, с кем он едет. Если со стариком и зовут его Густав, то отдай ему посылку. И дал мне целую сумку с пойлом.

Эндрю внезапно зарыдал. Слезы хлынули из его глаз бурным потоком, прорезая на грязном лице русла чистой кожи. Он упал на бок, поджал ноги к груди и тихонечко завыл, не отпуская руки от головы, как будто боясь, что она сейчас взорвется.

– А когда это было?

– Не помню. Ни хрена не помню. Может, вчера, может, месяц назад. Я не веду счет времени.

«Грязный непросыхающий дикарь», – подумал Густав и вздрогнул от этой мысли, озвученной голосом из плеера.

– Перестань реветь.

– Да?! Ты меня сейчас грохнешь, а мне чего – радоваться?

– Я не буду тебя убивать.

Густав поднялся на ноги, поправил рюкзак и отряхнулся.

– Я вообще не верю ему. Это все похоже на шутку. Или дурацкий розыгрыш.

– Розыгрыш? Да, может, и правда шутка. Веселая такая. Может, и нет у меня ничего. – Эндрю заискивающе улыбнулся и шмыгнул носом. – Ты прав, скорее всего ты прав, странник. Я вот смотрю на тебя и вижу, что не мог ты родиться в городе. Только в корабле. И зачат был, наверное, на скорости. Нет, ну точно бред это все. А, как думаешь?

– Наверное.

Странник вытащил талисман из-под рубашки и внимательно осмотрел его. Ничего удивительного или необычного, всего лишь кусок железа с гравировкой. Он уже хотел вложить его обратно, как вдруг заметил кое-что на торце. Густав никогда не рассматривал эту безделушку так внимательно, поэтому открытие стало для него неожиданностью. Все равно что после двадцати лет совместной жизни узнать, что твоя жена трахалась со всеми направо и налево последние лет девятнадцать.

Талисман висел у него на груди практически всю жизнь, с тех пор как (если верить голосу) ему его подарил отец. Но Густав раньше не замечал неглубоких бороздок, шедших от торца на каждую сторону, длиной примерно два миллиметра. Словно талисман был составной частью какой-то детали. Интерфейса? Или соединительным элементом? Или ключом? Или предохранителем? Система типа «мама-папа»? Или «вход-выход»? Таких деталей, только пластиковых, было полно во внутренностях корабля.

Мама-папа…

Папа.

Густав посмотрел на Эндрю, затем опять на талисман. Спрятал его под рубашку и спросил:

– Можно осмотреть твою голову?

– Что? Что?!

– Голову. Можно посмотреть?

– Зачем это тебе?

Эндрю сжался, а глаза его расширились настолько, насколько возможно. Теперь он не был похож на спившегося дикаря-алкаша, обычный испуганный парень. Вполне даже симпатичный. Если его умыть, причесать, откормить и дать ему корабль, то он был бы похож на странника. Но он не был странником, Густав знал это. Он был всего лишь низшей ступенью. Пожирателем себе подобных, пожирателем самого себя. Дикарем.

Густав не хотел его убивать, ему просто нужно было удостовериться, что голос говорил правду. Вот и все.

– Я подойду. Посмотрю. И уйду.

– Нет! Ты ж убьешь меня прямо тут! Как крысу задавишь! – Эндрю перевернулся на спину, взбрыкнул ногами и пополз куда-то, не вставая, словно плыл кролем в земляном бассейне.

Густав без труда нагнал его, обошел сзади, схватил за шиворот и уложил лицом вниз. Эндрю слабо сопротивлялся, кричал какие-то ругательства, но странник не обращал на него внимания. Голос сказал, что ключ в затылке.

Брезгливо сморщившись, Густав положил ладонь на немытую шею дикаря и начал медленно вести руку вверх, против роста волос.

Примерно в десяти сантиметрах от того места, где начинали расти волосы, обнаружился большой белый рубец. Густав поставил колено на спину Эндрю и вытащил пистолет. Дикарь заверещал:

– Не убивай, прошу тебя! Не убивай меня! Человек ты или кто?! Я тебя прошу, пожалуйста! Я все сделаю, не убивай! Все что хочешь! Служить тебе буду, отсосу у тебя, хочешь? Только не убивай! Я человек ведь, человек! Как и ты!

Густав медленно выдохнул и засунул дуло пистолета Эндрю в рот. Тот вертелся, стараясь вывернуться из крепкого захвата, поэтому мушка рассекла ему верхнюю губу. Брызнула кровь. Дикарь замычал, языком стараясь выпихнуть холодный смертельный металл, пахнущий порохом.

Ключ. В его голове был ключ. Густав не хотел убивать дикаря. Но голос был прав во всем. То есть вообще во всем. Сейчас нельзя было это проверить, но ту информацию, которую знал только лишь странник, голос передал абсолютно точно. Включая сны. Они снились Густаву не слишком часто, но минимум раз в месяц он вскакивал со своей кушетки, обливаясь холодным потом и стараясь унять скачущие, словно сумасшедшие блохи, мысли.

О многом можно знать, куда ни шло. Но о снах?

Такое возможно, если бы голос побывал в голове Густава. Но он успел побывать только в голове Эндрю. Прямо там, внутри. Оставив дикаря при этом в живых. Как и когда? Неважно. Если существовал способ поместить ключ в человека без вреда для его здоровья, значит, имелся способ извлечь его.

Но Густав не знал, как это сделать. Тут не помогли бы даже отмычки, потому что эта дверка была закрыта покрепче других. К этой дверке он имел всего лишь один ключ. Нажми на курок – и пещера Аладдина откроется.

Это будет ЕЩЕ ОДНА смерть, еще одна невинная жертва, но, в конце концов, он же не человек, правильно? Какой-то вонючий дикарь из города. А терять свой корабль Густаву не хотелось. Корабль был для него больше чем дом. Больше даже, чем жизнь. Он был частью его существа. И если он к чему-то еще искренне тянулся, то только к этой махине на шести колесах. Случись его потерять, и Густав погибнет. Просто умрет, упадет бездыханным.

Густав сильнее надавил на спину Эндрю, и тот начал тонко выть то ли от боли, то ли от страха.

Решись. Решись. Решись.

Левый глаз дикаря, обращенный к Густаву, бешено вращался в орбите. Густав накрыл его ладонью. Ресницы защекотали ее. Вдохнул полной грудью. Навалился на Эндрю посильнее. Закусил нижнюю губу. Направил дуло как можно выше, чтобы не задеть то, что было в его затылке, под шрамом.

– Прости меня. Прости меня, если сможешь.

Он не знал, но точно такие же слова однажды сказал его отец, темной ночью, когда в их семье неожиданно появился корабль и талисман на серебряной цепочке.

– Прости.

Густав на секунду отвернулся. Нажал на курок.

Раздался выстрел.

Наступила тишина.

Андрея больше не стало.