Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Юрий Покальчук

Алло, Вова, это ты? Здравствуй... Ты мне ничего не хочешь сказать? Очень жаль, я полагала – ты хоть немного одумаешься. А что такое? Что я говорю? Алло, ты меня слышишь? Алло! Повесил трубку, черт. Где-то у меня еще есть две копейки. Сейчас я ему покажу. Алло, ты меня слышишь? Ты чего это бросил трубку? Тебе меня совсем не жаль, да? Ну хорошо, я действительно кое в чем не права... Алло, ты меня слышишь? А, хорошо! А то мне показалось, что ты снова повесил трубку...

РАЗГОВОР

Правду, мама, говорите, но что могу поделать? Так вышло. Все некогда было. Вы не знаете, что такое армия, мама! А вы, отец, уже и забыли давно, да и было у вас совсем по-другому. Нет, нет, не надо... Я все знаю. Война! Я очень уважаю, мы все уважаем! Но там было другое. А тут все как будто просто, и в то же время – так непросто! Знаешь, что вокруг жизнь бурлит: ребята гуляют, совсем рядом с тобой, за забором, в гражданском, девочки хорошенькие. А ты?.. Да нет, я на свою службу не жалуюсь! Была бы у всех такая! У нас и ребята были что надо, и казарма – одна из лучших. И вообще. Нет, я не про то. Только когда сидишь в казарме, так тоскливо бывает. А еще и время ушло. Два года в армии. Знаете, кажется – мало, вот месяц прошел после службы, хожу я тут, и вроде все, как было. Вернулся на завод. Работаю. Все, как было. Но так кажется, пока не присмотришься. Вам не видно, потому что вы из другого времени. А я вижу. За два года все изменилось. Абсолютно все. Не то чтобы хуже стало, а какое-то оно чужое мне, постороннее...

Что я могу для тебя сделать, сынок? Я, старая мать, чем могу помочь? Ничем, может, только словом там или советом... Отец у нас молчун, всегда такой был. Беседовать – это не для него. Так что ты не обижайся, если он чего-то не понимает или не говорит... Да ты его и сам хорошо знаешь. А ты, старый, молчи уж... Вот-вот, правда и есть. Разве мы что-то плохое про тебя, отец? Ты дело свое хорошо делаешь, работу знаешь, тебя за нее уважают. А разговаривать, говоришь, бабье дело? Может, и так, а вот сыну-то он и нужен, разговор этот... Нужен, да, только вот налажусь ли так сказать, чтобы он понял? Все у меня слова какие-то будто не такие...

...Я вам твержу, мама, уважаю вас и отца, но вы ничего не понимаете. Говорите, как приехал из армии, целый месяц дома нет, даже за стол с вами не сел. Ой, как я истосковался по воле, мама! По тому, чтобы свободно пройтись поселком. Чтобы в клуб зайти, на танцы, чтобы подойти к девушке и не смотреть, который час... На заводе появился, и то на душе стало как-то радостно, все ведь близкое, все свое, родное. Увидел некоторых знакомых ребят. Но знал уже, чувствовал еще там, в армии – что-то не так. Знаете, то самое ваше письмо, что Витя Селянский погиб. Я два месяца в себя не мог прийти. Мама, вы знаете, я с Витькой дружил крепко. Моложе он, но мы вместе и в техникуме, и потом на заводе. И вообще. Как живого сейчас его вижу – веселый, кудрявый. Девчата завидовали: белые кудри до плеч... В армию не забрали вместе со мной, ведь у него одна мать. Был вот у нее... За все последние годы не было мне так тяжело. Я же там, у Витьки, ночевал часто. Она знает, что мы были самые близкие друзья. Как она плакала! Рассказала про все. Я хоть и знал от ребят, но слушал ее, слушал внимательно. Знаете, тоже плакал. Не смог удержаться. А потом говорю: буду приходить, а она – не приходи, Петя, пока что, не приходи очень скоро, потом приходи обязательно, а сейчас не надо. Не могу я тебя без Вити видеть. Прости меня, не могу... Я пошел... На душе как ночью. Куда податься? С кем поговорить?.. Многие в армии, а остальные? Стали другими... Не знаю, в чем дело... Но дома места себе не нахожу. Я уже думал куда-нибудь податься. На БАМ? Или еще куда...

У нас тут тоже всего было за два года, сынок. Помнишь тетю Марусю, ту самую, горбатенькую? Померла она, бедняга. А я так по ней тоскую. Ты, наверное, помнишь ее. Она все шила для тебя одежду, когда ты был маленький... Вон там, под самым лесом, и жила. Родичи у нее тут были, да она не захотела к ним идти. Жила одна, потому что могла на себя заработать. Соседи, все, кто ее знал, всегда говорили, что добрее человека нет во всей округе. Знаешь, сынок, что такое добро? Как уметь делать людям добро? Это очень трудная наука! Не каждый из нас способен ей научиться. А вот Маруся нашла себя. Жил человек, который никогда не делал людям зла. Я как раз последний год часто к ней ходила. Мишка наш еще совсем малой... А без тебя пусто стало у нас в хате... Тепла не хватает... Знаешь ли ты, сын, что такое тепло от родного человека? Ты еще очень молодой. Когда-нибудь остановиться надо, оглянуться вокруг... Искалеченные люди часто вымещают зло на здоровых и сильных... и портят другим жизнь, а вот Маруся помогала людям...

Я знаю, мама, помощи ни у кого не найти, должен сам... Но если бы Витька жил, все бы шло иначе. Было даже, я подумал, лучше бы я с ним тогда разбился. Нет, не плачьте, это секунда, я думаю о вас, я не так сказал... Но тот парень, что с ним был на мотоцикле... Я его давно знал, он постоянно набивался Витьке в друзья. Есть такие – влезающие. Лез, и все. А мне он не нравился, я и Витьке говорил, что этот Вовка просто жлоб, только подстраивается под нас... Не знаю, как уж там что было, но мне кажется, если б я был дома, Витька не разбился бы, потому что я не пустил бы его после выпивки на мотоцикле. А этот Вовка, наверное, еще и подзуживал... Я не хочу говорить о нем плохо, тоже погиб парень ни за что. Мне и его жаль, но Витька! Еще и двадцати не было! И мама его... Да, да, в армии меня многому научили... Знаете, такому, чему в гражданской жизни я никогда бы или очень уж долго не обучился... Но эти два года сплыли, и Витька погиб... И я сейчас один...

...Она одна жила, Маруся... Ты, наверное, и не припомнишь, потому что давно у нее не обшивался, но говорила она мне, что ты всегда с нею здоровался, припоминаешь теперь?.. Как она мне тебя всегда хвалила! А я гордилась. И знаешь, у нее же и детей не было, и мужа, а вот всех соседских детей она любила и ко всем приветливая, ласковая... Где у нее то добро бралось? Я как-то ее спросила, а как вы одна, Маруся, живете, не боитесь? А она: чего мне бояться, подумайте? Красть у меня нечего, врагов нет, обижать меня не за что, да и зачем? А соседи ко мне очень хорошо относятся, вот я и не одинока... А знаешь, сын, соседи у нее не такие уж добрые люди. А вот рядом с ее добром все становились добрыми. Такой человек. Готов был чем мог служить людям. В том и находил для себя радость...

Мама, я так радовался, когда вернулся из армии. Да только в первый день, ну, может, еще во второй бросался в поселок, к людям... Ровесников нет... На танцах – одни салаги, взрослых из себя корчат, но я же их еще школярами помню и потому как-то не могу принять всерьез. А они меня? Я для них уже старый. В том смысле, что после армии – уже из другого поколения, не их... Я сейчас вспоминаю, как мы с Витькой смотрели на тех, кто пришел из армии. Как на дяденек. Мне двадцать один, мама, я же из-за техникума и в армию пошел позже, а им по семнадцать. И мне не о чем с ними разговаривать, а им – со мной. Они все кучей ходят, как и мы раньше. Но кто-то там начал было выпендриваться, так я подошел и взял этого типа за грудки. Он сразу в кусты... И те все, его дружки, примолкли. А он: ты что, не надо, я же ничего... Помнит, что я боксером был... Да нет, я не лезу в драки, что я, мальчик, что ли?

Человек должен найти себе что-то настоящее, сынок. Хорошо, что ты с нами сегодня посидел, поговорили мы славно. Родители тоже могут чему-нибудь научить, видели уже всякой жизни и людей всяких, войну пережили, всего было... А вот не припоминаю, рассказывала ли я тебе, тут у меня недавно еще одна приятельница появилась. Отец все смеется, что я вожусь со всякими «допотопными», как он говорит, а мне кажется, что у каждого человека есть свое интересное и доброе, и, у некоторых людей оно, ну как золото, прямо на поверхности... Ну как можно пройти мимо, не заметить? Так вот, познакомилась я с одной старенькой женщиной. Лет ей аж восемьдесят один. Живет она вот тут, неподалеку от нас, перед мостиком, одна. У нее какая-то маленькая пенсия, но главное ее занятие – она разводит цветы. Называю я ее пани, потому что она полька по происхождению. Родственники у нее в Польше, а она не захотела к ним переезжать, потому что всю жизнь живет в Киеве. Говорит, я старая, никому не нужна, но рада, что у меня есть силы до такого возраста ухаживать за собой. Я себе и постираю, и уберу, и есть приготовлю. Так делаю всю жизнь. Это ритм. Ой, сынок, она такая мудрая женщина, как бы я хотела, чтобы ты когда-нибудь ее послушал, она интересно рассуждает. Она говорит, что издавна научилась ни о ком не думать плохо, не думать абсолютно ничего плохого. Знаешь, от нее исходит какой-то добрый свет, я сразу увидела... Она продавала цветы. Мы и познакомились возле станции метро «Комсомольская». Я купила у нее большой и красивый букет... И вот теперь я хожу к ней в гости. И она у нас однажды была. Наша пани говорит, что цветы – это красота. Каждый день она за ними ухаживает и каждый раз находит для себя что-то новое. Она радуется солнцу, радуется дождю, радуется снегу, радуется ветру, она видит все, что происходит вокруг... Люди такие нервные и уставшие, говорит она, я бы им просто так эти цветы отдавала, ведь жаль, чтоб они засыхали. Красоты на свете много, но ее видеть нужно, эту красоту...

Хочется красивой жизни, мама. Тоска. И когда я вот это пою: «Для меня словно ветром задуло костер, когда он не вернулся из боя!» – то думаю о Витьке, мама! Я не умею сказать, но чувствую себя так, как тот конь, что хочет сбросить седока... Я и на завод пошел раньше, не погулял, потому что некуда себя девать, мама. А на заводе работа... Не то что трудно, нет, в армии было и труднее, а вот отвык от завода. А все же хорошо... Вкалываю как черт, даже похвалить успели, а на душе непокой. Вот Грицко Мельник женился, уже ребенок, серьезный человек! И другие ребята женятся. И мне жениться? Стать солидным? Вы же хотите, я знаю, вы спите и видите, чтоб я женился, привел вам невестку... А я не хочу успокоиться, не хочу якоря, не хочу... А может, и хочу... А знаете, я уже заскучал по армии, по ребятам... даже по казарме, черт побери, я заскучал по ней!.. Там мы все были вместе, а тут я один! Мы были вместе, а вышли поодиночке. Ну, спасибо за ужин и за добрые слова, мама, спасибо за разговор.

В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

Как по улицам Киева-Вия...

О. Мандельштам

3ахлебывался голос в магнитофоне: «О-оо-оо-о кам он...» Длинные русые волосы стекали по плечам, почти совсем закрывали лицо. Были видны только губы, застывшие какие-то. Глаза полузакрыты. Лишь бы видеть партнера. Выражение сомнамбулы. И – движение. Она двигалась почти незаметно, когда менялась фигура танца, – плавно, волнисто. Партнер давно уже не вел ее – старался не отстать. Она ловила каждый нюанс музыки, каждый ее призыв и шла ему навстречу, отдаваясь музыке, движению, как морю. Даже пальцы у нее танцевали. Казалось, даже их кончиками она чувствует все тот же ритм. Длинные, качающиеся, стройные ноги как будто становились еще длиннее, продолжаясь из-под коротенькой, зауженной выше колен серой юбки. Вились вдоль тела руки. Короткое резкое движение головой, его сразу же подхватывает шея, отправляя дальше, к плечам, теперь она угрожает партнеру, зовет его и отталкивает, манит и пренебрегает, ищет синхронности с волнистым движением рук, находит, и на какую-то частицу секунды тело замирает. Здесь – статичность, высшая точка, акт. Но это почти незаметно. Музыкальный ток уже идет по ногам, волна погасла, но уже принят новый импульс, круг замыкается. Ритм снова набирает силу...

Партнер вложил в танец все, на что был способен, ловил малейший ее жест, влюблённо смотрел на нее и гордился, знал – их видят все. Пара действительно была прекрасная. Другие уже не танцевали. Все смотрели на них. Наконец музыка смолкла.

Они стояли на балконе. Высоко – двенадцатый этаж.

Киев – вечерний, в торжественных огнях, загадочный и чуть-чуть грустный – уходил многоэтажными домами вдаль, напоминая сильными сполохами, что сегодня праздник. Его аромат ощущался в самом воздухе, небудничны были столы, настроения, хмельные песни и пьяные признания. Праздник.

– Ты любишь Киев?

– Гм. Наверное, люблю. Но чтоб сверх меры... Красивый, конечно, город, но в каждом, наверное, есть что-то свое. А что это ты спрашиваешь?

– Не знаю. Мне Киев очень нравится. Просто очень! И тем более сейчас. Такой вечер... Какое-то особенное настроение...

– Ничего особенного не вижу. Вечер как вечер. А что праздник – так просто лишний повод выпить и погулять. Вот и все...

– Разве все?

– Ну, почти все. А ты вообще-то хорошо танцуешь. Редко мне попадаются такие партнеры. Вот разве что Макс может при желании, да что-то его пока не видно... А так – вертятся, суетятся, это танец, что ли?

– Я люблю танцевать, музыку ритмическую люблю – вот и учусь, но до тебя мне далеко. Это я сразу заметил. А где это ты так научилась?

– Нигде. Сама. Мне кажется, я всегда так умела. Увидела раз, как другие, – и сама. Вот и все. Тут чувствовать надо...

– Чувствовать постоянно не мешает, только не всегда люди чувствуют, что правда, а что – нет...

– А ты философ, да? Говоришь что-то такое умное – правда, неправда, а бьюсь об заклад, и сам не знаешь, что это такое...

На балкон вышел высокий парень с длинными темными кудрями, разделенными пробором посредине головы. Расстегнутый воротник сорочки, цветной галстук.

– Вот ты где, Жанка! Я тебя ищу, а ты уже устроилась. Уютное местечко! Еще и не одна! Ну, пошли, что-нибудь отколем! – он говорил весело, чуть нахально, но с определенным расчетом на парня, стоявшего рядом с Жанной. Мол, должен понять, это – моя девушка. Ясно?

– Познакомься, Макс. Это Колин приятель Андрий. Они вместе в школе учились...

Парни пожали друг другу руки.

– Очень приятно.

– Ты знаешь, он прекрасно танцует. Может, еще и тебе утрет нос. Разбирается кадр в танцах...

– Прекрасно! Итак, нашего полку прибыло! А то тут настоящих танцоров и нет. А я люблю, когда люди хорошо танцуют.

– Жанна преувеличивает. Я за ней тянулся, вот и получилось не так уж скверно, но сказать, что очень хорошо танцую, не могу... – продолжал Андрий.

– Ну ладно, ладно! Не имеет значения, пошли танцевать, – не терпелось Максу.

– Пошли!

Танцы продолжались. Компания веселилась.

– Слушай, Коля, что это за тип с тобой притащился? Странный какой-то парняга.

– Да учились вместе в школе. Дружили с ним когда-то. Даже очень. А потом понемногу разошлись. Он вообще-то умный парень. Стихи пишет. Даже печатается понемногу. Ну, иду по Крещатику – и вдруг встречаю. Как школу закончили – не виделись. Ведь уже с десятого класса начали расходиться... А тут – такая встреча. Все-таки друг детства. Ну, зашли с ним в «Мичиган», ну, в «Чай – кофе» наш, а там Жанна и Боб. Сели к ним, потрепались, вот и вышло, что его тоже пригласили к Бобу на гулянку. Я, откровенно говоря, не очень-то и хотел, потому что он, мне кажется, не совсем нашего поля, какой-то немного чокнутый. Но раз уж здесь, черт с ним.

– Ясно. А я думаю, что за кадр возле Жанки? Прилип к ней и глаз не сводит. Танцует неплохо, но что-то он мне не нравится. Не наш кадр, и все.

– Я думаю, он скоро уйдет. Этот не из тех, кто ночами гуляет. А что до Жанки, то я могу и сказать ему... Чтоб отстал...

– Да не надо. Мне в конце концов до фени. Тоже мне принцесса! Пусть попрыгает с пацаном. На новенького ее потянуло, что ли? Мне плевать вообще-то, но я на нее сегодня рассчитывал. Если б знал, так еще кого-нибудь затащил. Ну, посмотрим! А говорить не стоит. Ради нее? Что мне, жалко? А захочу – я и сам этого, твоего друга, отошью!

– Ну, ясно, Макс. Порядок.

– Ты что, мальчика зацепила? Новичка, да?

– Заткнись, Макс!

– Ухажера нашла! Да он же еще как теленок немытый. Чертик с рожками. Разве не видишь? Только и всего, что ногами умеет перебирать, а так – баран бараном, сразу видно...

– А ты? Ты что из себя представляешь? Тоже мне – большая цаца! Ты просто ноль и все. Этот мальчик мне тысячу лет не нужен, а вот потому что ты начал выступать – буду с ним. А ты что – уж не ревнуешь ли?

– Кто? Я? Тебя? Ха-ха-ха-ха! Ты с ума сошла! Ха-ха-ха-ха! Ну и насмешила...

– Ты пьян, как зюзя, Макс. Оставь меня! Я даже не хочу с тобой разговаривать.

– А я хочу. И не только разговаривать. И вообще, я сейчас этому типу кое-что о тебе расскажу...

– Скажи. Подумаешь. Я и сама могу сказать все, что захочу...

– Ну, всего не скажешь...

– Скажу все, если захочу.

– Ну скажи, что идешь сейчас спать со мной.

– Во-первых, я не хочу с тобой спать, а во-вторых, то, что ты хочешь, чтобы я сказала, еще совсем не значит, что этого хочу я. А в-третьих, мне осточертело твое хамство. Убирайся!

– Андрий, я тебе хотел сказать одну вещь. Ну, понимаешь, мы с тобой старые друзья. Для тебя, наверное, непривычен наш стиль жизни, наша компания. Но мы так живем. Живем. А не существуем. Ага, что я хотел тебе сказать... Да, об этой девушке, Жанне. Я вижу – она тебе очень нравится. Она вообще – класс девка. Но уж ей-то – конец. Понимаешь, она уже давно гуляет. Это я тебе как другу говорю. Тут с ней перегуляли почти все ребята. А она говорит, что ей на мужчин вообще плевать, а под настроение – как захочет, так и будет. Ее сейчас Макс опекает. Ну, больше с ней крутится. Она его, правда, тоже может отшить, если ты проявишь больше энергии. Вообще-то у тебя шансы есть. Я видел, как она на тебя смотрела...

– Ну, может, хватит объедаться! Вы, публика! Давайте поразвлекаемся культурно. У меня возникла идея. От танцулек у всех уже оскомина. Питья и еды еще навалом, но давайте передохнем. Есть суперинтеллигентное предложение! Пусть наш новый приятель энд коллега мсье Андрэ... Простите, как фамилия? Ага, Шанюк, значит, Андрэ Шанюк, с которым мы имели честь сегодня познакомиться, прочитает пару своих стихотворений. Он поэт, печатается, вот его друг Коля может подтвердить.

– Стихи что надо! Пусть читает!

– Вот видите. Давай, Андрюша, порази нас чем-нибудь!

Круглое лицо Бориса, обрамленное остатками черных кудрявых волос, просто тонуло в радостной улыбке. Все смотрели на Андрия. Он побледнел и какое-то время молчал. Потом обвел взглядом всех сидящих за столом. Немаленькая компания. Навеселе. Праздник. Киев. Жанна – полуобнявшись с Максом.

– Не стоит. Вам, наверное, мои стихи не понравятся. Просто не та атмосфера сейчас, не то настроение...

– Давай, давай, давай, – зазвучало сразу со всех сторон.

– Похлопаем, мальчики-девочки. Ну, раз-два-три... Просим, просим.

Борис из кожи лез вон, пьяно и счастливо управляя компанией.

– Ладно. Сейчас.

 
Как же понять, прохожая ты, чужая пли родная?
Как заглянуть мне за шторы юных твоих очей?
Искренность снова боится, в засаду попасть не желая.
Выстрелов равнодушия, ударов глухих мечей.
 
 
Как же понять нераскрытую энергию тела другого,
Что рядом с тобою устало тонет и тонет в ночи.
Рука лишь касаньем спросила, в ответ не услышав ни слова, —
Назавтра – сдержанность встречи, той, бессловесной почти.
 
 
Где же найти хоть отблеск зеркального пониманья?
Начало – всегда обещанье, а дальше – куда идти?
Изломы дорога, развилки, прямого пути ожиданье —
Двоих он быстрее будет к цели далекой вести.
 
 
Как же понять сомненье, желанье, запах и ветер?
Как задержаться во времени, кормило крепко держать?
Как безоглядно любить тебя с рассвета и до рассвета,
И верить в свой день грядущий, и в вере себя утверждать?
 
 
Как же понять?[1]1
  Здесь и дальше перевод стихов В. Кухалашвили


[Закрыть]
 

– Оставь меня, наконец, Макс. Оставь в покое. Я, может, хочу с человеком побеседовать...

– Да зачем ты ему нужна – побеседовать? Все равно ты – деревня. И в поэзии ни бельмеса не смыслишь. Вот разве что в биологии? Так нас этому учат на факультете, а так... Деревня...

– А, ты снова за свое! Тоже мне – город! Ох и надоел ты мне! Убирайся отсюда! Ты и сам ничего не петришь. Кстати, и в биологии тоже. Сидишь всю жизнь на «хвостах». Я хоть учусь нормально...

– Учишься нормально, а что ты еще нормально делаешь?

– Пошел вон!

– Слушай, Жанка, не дури ты! А то я этому рогатому быстро мозги вправлю! И не таким вправляли. Да он же и так ни к дьяволу! Просто заскок у тебя. Брось, не дури...

– Я не дурю. Я хочу только, чтобы ты меня сейчас оставил. Понимаешь? А этот тип здесь ни при чем. У меня, может, такое сегодня настроение. Вот и все. А захочу, так и он будет при чем. Ну что вы ко мне прицепились? То делай, это не делай. Надоели все – видеть вас не могу! Иди отсюда!

– Ну для панны Жанны, Андрий. Ну потешь еще публику... Всем очень интересно. Скажи, Жанна, ты ведь нарочно удрала с балкона от Макса, чтобы услышать еще одно стихотворение Андрия? Не так ли? Именно так. Ну, давай...

Борис не унимался. Почему-то это показалось ему страшно необходимым – слушать стихи, прочитанные автором. А вокруг такая шикарная компания... Слушатели, правда, не очень настаивали на чтении стихов, но Борис управлялся за всех.

Андрий обвел взглядом присутствующих и остановился на Жанне.

– А ты? Ты тоже хочешь, чтобы я прочитал стихотворение? – спросил он чуть смущенно и в то же время настойчиво, нацелившись на нее острыми серыми глазами, даже брови сошлись на переносице.

– Прочитай! Если тебя так упрашивают, то почему бы и нет? Прочитай! И я послушаю.

– Послушаешь?

Андрий глубоко вздохнул:

– Что ж, слушай!

 
Деревья меня ожидают,
И падает лист па тропинку,
И падают звезды в ладони,
И падает сон а траву.
 
 
А там, где меня ожидают.
Тоскливо скрипит калитка,
И небо пушистым шарфом
Кутает горло от ветра...
 

Андрий читал и смотрел на Жанну, прямо в лицо, в глаза. И куда-то еще дальше двигался его взгляд, будто стремясь в этот миг постичь человека, проникнуть в его глубины и тайники, понять все, разбудить ответный порыв. И уже трудно было выдержать этот взгляд, трудно смотреть, поединок затягивался, хотя внешне ничего не происходило, он обоим уже был в тягость, хотя и не было сил прекратить этот немой диалог. Андрий продолжал читать, секунды растягивались в года, все переставало быть реальным, слова плавали в какой-то не поддающейся измерениям временной атмосфере, нереальной, безграничной, просто человеческой.

 
А там, где меня ожидают,
Мой разум бредет отрешенно,
Бредет босиком по тропинке.
Под теплым дождем, под деревьями.
 
 
А там, где меня ожидают,
Тяжелые стелят рядна, —
Протянут тяжелые руки
И суровые завещанья...
 

Слова ложились в воздух тяжелыми пластами. Все молчали. Умолкли как-то сразу, едва Андрий начал читать это стихотворение, потому что в речи его зазвучали вдруг твердость и боль.

Слова рвали воздух, властно диссонируя с общей настроенностью предыдущих минут.

Андрий дочитал стихотворение, но взгляда с Жанны не спускал. Она тоже смотрела на него и вдруг почувствовала, что еще секунда – и она заплачет, разрыдается прямо на глазах у всей компании, бросится на шею Андрию, чтобы защитил, спас, оборонил... от кого?

Она сжала губы, и на лице ее появилась обычная скептическая улыбка.

– Ну, ну. В лирику ударяешься, мальчик? Деревья, значит, ждут? Ну и валяй к деревьям! А нас вот люди ждут, да еще какие люди! Лучшие люди города Киева! Вот Макс, к примеру! Прекрасен как нарисованный. Максик, ну-ка иди сюда, мой красавчик! И вообще что такое? Я хочу танцевать. Мне обрыдли эти плаксивые стихи! Тоже мне...

– Ну что ты, Жанка! Чего это ты вдруг бросилась на парня? А по-моему, совсем неплохое стихотворение... – Борис пытался как-то исправить положение. – Серьезно, Андрий, стихи весьма... Мне, например, очень понравились. Немного необычны, но это ничего. Ты молодец.

Андрий не сводил с Жанны глаз все то время, пока она говорила, и, казалось, впитывал ее слова, стремясь постичь их смысл. У него был такой сосредоточенный и задумчивый вид, словно он слушал нечто на малоизвестном ему языке и силился понять хотя бы, о чем речь. Когда начал говорить Борис, Андрий быстро опустил голову.

Потом он глянул на Бориса и улыбнулся уголками губ не то горько, не то скептически.

– Дело в том, что совсем не я написал это стихотворение. А прочитал я его потому, что мне показалось – оно будет кому-то понятным, может, заденет. Я вижу, что ошибся, но вы не обращайте внимания. Для стихов вообще нужно настроение... Давайте лучше потанцуем...

И он подошел к девушке в темном платье.

– Я давно уже хочу с вами потанцевать. Вы разрешите?

– Прошу меня извинить, но я хотел бы на пару минут оторвать от вас Жанну. Буквально на минуту. Можно вас, Жанна?

Макс смотрел с вызовом и ничего не отвечал. Просто молчал. Посмотрел на Жанну. Она повернулась к нему, скользнула взглядом по лицу.

– Ну, чего стоишь как столб, тебя же спрашивают? А впрочем, подожди-ка, я узнаю, чего от меня хочет глубокоуважаемый поэт.

Они вышли на балкон.

– Ну, так что?

– Женя, пойдем отсюда!

– Что-о?

– Пойдем отсюда. Сейчас. Вместе.

– Еще чего? Чего это вдруг я уйду отсюда с тобой? Здесь мои друзья, а тебя я совсем не знаю. И вообще – что такое?

– Пойдем! Я все знаю. Я знаю, что ты не такая, какую из себя воображаешь. Я знаю – ты другая. Я видел, как ты слушала то самое стихотворение. А то, что ты говорила, – неправда. Ты просто хотела, чтобы они не поняли. А я понял тебя, твой взгляд. Я все понял. Ты здесь чужая. Пойдем отсюда!

Что-то ломалось в Жанне, ей хотелось кричать, целовать его, его лицо, его руки и бросить все, абсолютно все, что было позади, и пойти с ним куда глаза глядят, никуда, просто с ним.

– Может, хватит уже беседовать. А то я заскучал.

Рядом стоял Макс. Андрий глянул на него.

– Через одну минуту я верну вашу даму. Можете засечь по часам. Это вас устраивает?

– Жанка, ты что, долго еще будешь? Я жду ровно одну минуту, потому что мне уже осточертела эта комедия. А потом я с тобой поговорю. Только не так... – Макс отошел.

– Ну, Женя, пошли, Женя!

Жанна молчала. Она закрыла глаза и стояла с отсутствующим видом.

– Пошли, Женя!

– Куда мы пойдем? Да и зачем? Гуляй пока что, а там видно будет.

Андрий вздохнул и отвернулся.

– Пошли, Жанка. Я хочу танцевать. На сегодня, уважаемый коллега, ваше время истекло. Ясно? – сказал Макс.

– Прошу вас. У меня как раз все.

– Гуляй, куда ты спешишь? Все еще гуляют. Тебе что – завтра на работу, что ли? Андрий, слышишь, оставайся!

Борису очень нравилось уговаривать Андрия. При этом он хохотал и сыпал шутками, потирая почему-то все время щеку.

– Спасибо, но мне пора идти. К сожалению, есть некоторые дела, которые вынуждают меня вас покинуть. Желаю всем всего наилучшего. Спасибо за вечер. С тобой, Коля, мы увидимся...

Часть компании тоже вышла в коридор. В том числе Жанна.

– А может, ты останешься? – спросила она. – Я хотела потанцевать с тобой. И вообще детское время...

– К сожалению, я должен идти. Я... Мне очень жаль. Очень, очень...

– Ну и валяй. Тоже мне...

Жанна сделала презрительную мину, но вдруг на середине фразы осеклась и чуть прикусила нижнюю губу.

– До свидания.

Дверь за Андрием закрылась.

Густой воздух весенней ночи охватил ее мягкой прохладой. Город подмигивал отовсюду огнями неонов, вечерним светом реклам. Перешла с Крещатика на бульвар Шевченко. Тут было меньше яркости, больше тишины. Она снова заплакала. «Не могу больше так, не могу, не должна...» В голове почему-то звучало «Деревья меня ожидают...». Он угадал, он точно попал в цель, этот парень, Андрий. Но пойти с ним она не могла. Как бы она с ним говорила? После таких стихов – и она? »

Вспомнился дом, родное село Милуши. Волынь. Уже так давно не была дома. Поеду. Вот соберусь на пару дней и поеду. Что это со мною сталось? Что-то сломалось внутри. Уже давно начала ненавидеть себя за это дурацкое поведение, за эту нелепую компанию. Но вместе с тем, как влекла ее музыка, танцы, необычный, небудничный ритм жизни. Новой для нее, блестящей, веселой городской жизни. Как все начиналось? Общежитие, танцы, успех у парней, компания Макса, и пошло... Уже третий год.

Она перестала плакать и шла медленно, вспоминая. Этот Андрий!.. Почему он не встретился на ее пути тогда, когда она была на первом курсе, когда все было впереди, когда жизнь только начиналась? Собственно, она еще и теперь не кончается? Но она уже не та. Совсем не та, какой приехала сюда, в большой город. Но и сейчас она не такая, как полгода назад. Вспомнила, как едва ли не силой вырвалась из компании сегодня, как хлопнула дверью в ответ на «Можешь больше не возвращаться! Ты...». Не вернусь! Ни за что не вернусь!

Она уже дошла до площади Победы. До общежития теперь было не очень далеко. Веял легкий ветерок, и слезы ее совсем высохли, и мысли стали четче и спокойнее. Было что-то около двенадцати. Время от времени ее обгоняли троллейбусы, но она упорно шла пешком, как и решила, до самого общежития.

Шла, вся погрузившись в невеселые мысли, грустная и уставшая. Впереди зазвучала музыка. Гитара. Навстречу ей шла компания – трое парней и две девушки. Один играл на гитаре, и все пели. Музыка разбудила ее, и она отвела взгляд, ощущая, как быстрый, энергичный ритм песни преодолевает ее настроение: «...и попрошу ветра в поле, чтоб не спал, не спал и минуты...» Она почувствовала, что все пятеро смотрят на нее, и собралась, подтянулась. Те, с песней, приблизились, и Женя увидела, что все они были совсем юны. Наверное, школьники старших классов или, в крайнем случае, первокурсники. Она взглянула на цыганистого гитариста, и тот неожиданно подмигнул ей, когда их взгляды встретились, и улыбнулся. Она перевела взгляд на девушку рядом с гитаристом. Та тоже улыбалась. Улыбались все. Весело и хорошо. И неожиданно для себя, даже чуть против воли, вопреки своему состоянию, вопреки всем мыслям, что одолевали ее тяжело и вязко, она улыбнулась в ответ.