Текст книги "Падший (СИ)"
Автор книги: Юрий Табашников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Бывает, что попадаешь неожиданно, возможно, раз в жизни в такие ситуации, из которых просто нет никакого выхода. До сих пор никто, ни один учёный или выдающий себя за такого, ни один алхимик или волшебник так и не смог внятно объяснить, кто же и зачём ткёт хитрую паутину из случаев и событий, в которую так легко угодить, а выбраться из неё уже нет никакой возможности.
Клаус, крепкий высокий парняга с взъерошенной каштанового цвета шевелюрой и разодранной в недавней свалке одеждой, с типично крупным швабским носом и вдобавок с петлёй на шее стоял над смертельной ловушкой. Деревянные створки колодца эшафота обозначились под ногами строгими, отполированными многочисленными смертями линиями. Устало и уже без всякого страха смотрел он на собравшуюся на площади, недавно отстроенного после погрома, что учинили солдаты Валленштейна, небольшого городка толпу горожан. О-о-о, сколько же их набежало на представление! Шумно, радостно и весело приветствовали они неожиданный праздник, разряженные в лучшие одежды, что у них были. Мужчины в шляпы и камзолы. Женщины красовались в разноцветных чепцах, корсетах, широких юбках и туфельках опять же разных цветов. А дети... Им хватало для счастья рваных курточек и штанов...
Народ восторженно ревел, оттиснутый от помоста жидким строем стражников в металлических касках и с алебардами. Ведь сегодня казнили не кого-то, а самого Клауса Бернштайна, ночную грозу улиц и дорог!
Даже священник в сутане и магистратор, зачитавший приговор остались вопреки обычному и тоже ждали продолжения представления, холодно смотря на него и переговариваясь с улыбками о чём-то, что совсем уж не касалось казни.
Приговорённый к смерти давно перестал увёртываться от всего того, что швыряли в него горожане. На теле не осталось живого места, оно превратилось под одеждой в сплошной синяк. Ладно бы в такую лёгкую цель летели бы лишь гнилые фрукты и навоз, так нет же, изредка попадался метко пущенный кусок кирпича или валун, выковырянный из мостовой.
И ведь удивительное дело. По крайней мере, треть собравшихся Клаус хорошо знал, а многих считал своими приятелями и близкими знакомыми. В первых рядах подпрыгивал от переполнявшего восторга мальчишка Эдигера, в своих на сто раз заплатанных сереньких штанишках. Радостный, как в новогоднюю ночь. А ведь он, Клаус столько раз помогал ему, делясь с ним последней едой или выковыривая из кармана невесть как сохранившуюся там монету. Или вон старик Гордон, лентяй, какого свет не видывал, рот открыл от предвкушения того, как его бескорыстного покровителя и защитника в течение многих лет на его глазах вздёрнут на виселице. И ведь в глазах-то не заметно и капли сострадания.
Чуть в стороне от остальных собрались дамы с вполне известной репутацией. Со многими из них он был, да притом не раз и настолько хорош при этом, что они клялись ему в любви в страстные минуты тёмных ночей, в те времена, когда попадался хороший улов, а теперь вот же незадача все смеялись и показывали на него пальцами.
– Пора, пора, ведь приговор зачитали! Господа палачи, давайте, скорее, приступайте, сколько же можно ждать! Я хочу посмотреть, как у него встанет. Говорят, у висельников он встаёт сам собой, а у Клауса дубина ещё та! – закричала, едва не сорвав голос, белокурая красавица Грета, вдова патера. В свои двадцать пять, как говорили злые языки, она уже не удовлетворялась жителями собственно самого городка, и переспала опять же, по мнению более зрелых кумушек на ярмарках со всей округой.
– Вздёрните его! – весело и звонко поддержали её товарки. – Мы тоже хотим посмотреть!
– Поторопись, палач! – заревела, завыла и загоготала толпа.
– Смерть Клаусу! – в восторге заныл и заплакал от счастья захваченный общим настроением сын Эдигера и снова что-то бросил в пойманного разбойника.
– Пора, Клаус, пора. Народ требует. Передай подружке с косой привет от меня. Скажи Смерти, что я успею порадовать её ещё ни одним прохвостом, – ухмыльнулся небольшого роста рыжий с веснушками Петер. Он даже капюшон не постарался накинуть, ведь они не раз выпивали вместе и не один раз сносил тот на своей толстой шкуре проказы приговорённого.
Ухмыльнулся же напоследок старый приятель широко и зло, показав в улыбке гнилые зубы, и дёрнул за рычаг.
– О-о-о-о-х, – простонала толпа.
– О-о-о-о-ох, – шумно взлетела над черепичными крышами большая стая голубей.
А под ногами Клауса разверзлась бездна, куда он тяжело и грузно ухнулся всем весом. Так как руки за спиной у мужчины были связаны, у охваченного паникой тела и мозга вся надежда оставалась на ноги. Клаус засучил и замолотил ими по пустоте. Он словно принялся танцевать дикий и никому не известный танец, исполненный в капле воды, где все движения ограничены и стенки кругом до того крепкие и скользкие, что Клауса неизменно отбрасывало назад с каждого с таким трудом отвоёванного сантиметра. И ещё. У танца был запах. Запах танца.
Язык казнённого вывалился наружу, глаза выкатились из орбит. Клаус захрипел, ведь ему очень не хватало воздуха. А воздух так ему был нужен. Он так хотел вдохнуть хоть немного его внутрь себя!
Пока он отплясывал, в глазах всё больше и больше темнело.
И вдруг Клаус понял, что его член, без всяких там эротических фантазий поднялся. От головы отхлынула кровь, и вся она устремилась вниз тела. Его естество так набухло, напитанное притоком перенаправленной крови, что едва не разорвало штанину.
– Ого! – восторженно закричала Грета. – Вы только посмотрите на него!
А Клаус провалился в темноту.
И через секунду ощутил, что руки снова стали свободными. Открыл глаза и обнаружил, что стоит где-то в неизвестной точке бесконечного пространства, наполненного светом. Там, куда он попал, не было больше ничего и никого, кроме него самого и ещё... кого-то.
Неизвестный, огромный и величественный восседал на гигантском троне. Всё тело незнакомца закрывал яркий свет, из которого по краям вытягивались длинные перья. С одной стороны они оказались на удивление белоснежными, но с другой чёрными как сажа.
– Привет, Клаус, – произнёсло существо на троне вроде как негромко, но так, что слова проникли глубоко в сознание. Невольно человек ощутил неведомый раньше трепет в душе.
– Привет, – прохрипел в ответ преступник и вдруг с удивлением обнаружил, что и верёвки, только что сжимавшей шею, тоже нет.
– Как там горожане? – почему-то первым делом поинтересовался Свет с крыльями.
– Беснуются, – честно ответил Клаус. – Радуются совсем как дети. Так радуются, как я никогда не видел. Как будто попали на праздник.
– Их можно понять, – заметил Свет, – у них ведь совершенно нет никаких развлечений. Жизнь трудна, тяжела и быстро заканчивается. Нужно же как-то снимать стресс.
Разбойник совершенно не знал, что означает слово «стресс», но поспешил согласиться:
– Конечно, надо иногда и расслабиться. Мне и не жалко совсем, пусть смотрят.
– Я много слышал о тебе, Клаус. И много знаю о тебе, – строго произнесло неведомое создание.
– И? – замер Клаус.
– Очень много всего. Больше плохого, чем хорошего.
– Меня могли оговорить. Все люди такие. И потом не всё, что мы считаем злом, может оказаться таковым при более близком рассмотрении. Иногда зло и есть добро.
– Что ты имеешь в виду? – с заметным удивлением спросил судья.
– Ну, вот например, если я граблю заезжего богатея, не нашего, и раздаю большую часть денег для семей нуждающихся, этот поступок засчитывается, как недобрый?
– Кхм... Но он же жалуется нам на тебя через тех, кто представляют нас на Земле. Впрочем, засчитывается. А как насчёт убийств?
– Во всех случаях, монсеньор, на меня нападали первыми, и мне приходилось защищать жизнь. Поэтому всё выходило как бы... случайно. Ведь так должен действовать любой христианин, если он находится в здравом уме, не так ли?
На некоторое время высшее создание задумалось. А потом громогласно объявило:
– Признаю, что возникла дилемма, благодаря найденным тобой аргументам. Попробуем разобраться в ситуации, Клаус из Шомбурга при помощи весов.
Внезапно перед человеком возникли большие золотые весы. Ничто их не удерживало, они ни на что не опирались, но, тем не менее, без всякой опоры висели в воздухе напротив его груди. Обе чашечки застыли в одном положении, одна напротив другой. Ни одна не перевешивала другую.
Они показались Клаусу настолько красивыми, покрытые волшебной изящной резьбой, что попадись ему внизу, среди людей, он ни на секунду не задумывался бы перед тем, чтобы украсть их.
– Вот видишь, о чём я тебе и говорил, – продолжил его могущественный судья. – В одной чашечке находятся твои добрые поступки, в другой то, что ты не должен был делать. И на данный момент они совершенно одинаковы по весу.
Вдруг чашечки весов закачались, и один край немного опустился, а другой поднялся. Что перевесило – зло или добро?
Ангел так и сказал:
– Что же перевесило? Клаус, знаешь, что перевесило?
– Что, монсеньор?
– Не поверишь. Твоя мученическая смерть. Получается, что тебе пока рано уходить.
Он щёлкнул где-то внутри своего светового круга пальцами.
Хоп!
Верёвка на шее повешенного лопнула, и тело мешком повалилось на землю. Ничто не мешало увидеть собравшимся на площади горожанам, как упал с виселицы вор Клаус. Ведь страшный помост был снизу открытым для обзора и держался на толстых деревянных квадратных опорах, потемневшим от времени и крови.
С другой стороны ничто теперь не мешало и Клаусу увидеть лица окружающих. Он с трудом встал на колени и обвёл взглядом толпу.
Стражники смотрели на него и только на него, не в силах вымолвить ни слова. Молчали и остальные и их лица выдавали ту бурю эмоций, что бушевала внутри – страх, изумление, ужас.
– Меня помиловали. Там, на небесах, – с трудом, словно оправдывая своё возвращение, прохрипел Клаус.
– Смерть Клаусу – преступнику, – глядя в лицо вернувшемуся с того света человеку неуверенно прошептал сын Эдигера, явно рассчитывая на поддержку в этом вопросе окруживших его взрослых горожан.
Кто-то в толпе услышал Клауса и поддержал его:
– Его помиловали на небесах! Повешенному, вернувшемуся к нам с того света – помилование! Так сказано в древних летописях!
– Решение городского совета должно быть выполнено при любых условиях, – тихо и неуверенно произнёс толстый, маленький и лысый магистратор, тот, что недавно зачитывал приговор.
Кто-то грубо схватил Клауса за шиворот и потащил вверх на эшафот по ступенькам. Петер не терял времени даром. Как только понял, что произошла накладка, закрыл створки, а через балку перебросил новую верёвку с петлёй.
Лицо его перекосилось:
– Никто ещё не уходил от меня живым, Клаус! И тебе не судьба. Скажи мне только... Какой на вкус поцелуй смерти?
– Отпусти его, Петер, – нерешительно сказала какая-то совершенно невзрачная сухонькая старушка, одетая в ворох выцветших лохмотьев. – Его же помиловал сам Бог!
– Никто не уходил из моих рук и этот мошенник не уйдёт! – неожиданно, совсем, как разъярённый бык заревел палач да ещё так громко, как никто не мог ожидать от него, такого невысокого и неказистого. Клаус захотел ударить его в лицо, но руки-то его по-прежнему были связаны за спиной. – Но он может, купить себе целую минуту жизни! Я всегда хотел узнать. Я всегда хотел узнать. Скажи мне, какой на вкус поцелуй смерти, ведь ты единственный, кто ходил на ту сторону и вернулся назад.
– Ты сам когда-либо узнаешь, без моей помощи, – улыбнулся ему Клаус и тут же палач в гневе дёрнул за рычаг. Створки снова открылись, и разбойник повис на верёвке. Сил у него оставалось мало, поэтому и танцевал он в воздухе ногами совсем недолго.
Клаус только успел услышать, как тихо, среди полной тишины произнесла Грета:
– Смотрите, у него опять встал. Да ещё как...
И тут же умер. А мигом позже перенёсся в уже знакомое место. Он снова стоял перед троном и весами.
– Опять ты, Клаус? – удивилось всемогущее создание на троне. – Я ведь отпустил тебя, смертный!
– Но они снова меня повесили, монсеньор.
– Кхм... Понятно. Свобода, значит, выбора. Зря мы её вам дали... А зрители? Как отнеслись к этому те люди, что собрались на площади? Ведь они видели чудо. Чудо, что сотворил не ты, а я.
– На этот раз разделились во мнении. Одни говорили, что я должен умереть. Другие же засомневались в правильности содеянного и просили подарить мне жизнь.
– Весьма любопытно, Клаус, весьма любопытно. А ты сказал, что это именно я тебя отпустил?
– Конечно. Разве в таких случаях молчать будешь?
Та чаша, что уже перевешивала другую, с грехами, дрогнула и опустилась ещё ниже.
– Я недоволен, Клаус. И по-прежнему считаю, что твоё время ещё не пришло.
Он снова щёлкнул пальцами в своём круге света, куда не мог проникнуть взор человека и несчастный опять переместился на Землю. На то самое место.
Он хрипел и плевался, пытаясь встать. На груди висело уже две оборванные верёвки, а шею захлёстывали две петли.
Теперь зрители смотрели на него не с растерянностью и изумлением, а с самым настоящим страхом и ужасом.
– Он вернулся. Клаус снова вернулся, – прошептал магистратор.
– Он вернулся!
– Отпустите Клауса!
– Отпустите Клауса, как велит Бог!
Толпа зашумела, заволновалась и начала напирать на стражников. Они пытались сдержать их, хотя уже и сами не испытывали никакого желания ввязаться в настоль пугающую историю. А люди кричали и всё больше теснили их:
– Отпустите Клауса!
– Никогда, – поднял рывком на ноги Клауса рыжий палач.
– Бог отпустил меня! Он помиловал меня и сказал, что я должен жить! – громко закричал человек с двумя петлями на шее и его клич тут же подхватили многие из тех, кто собрались, уже нисколько не скрываясь:
– Бог простил Клауса!
– Бог помиловал его!
Петер схватил Клауса за волосы и потащил его по ступеням. То, что он сделал, было очень больно. Никогда раньше коротышка всю жизнь боявшийся его, Клауса не осмелился на такую дерзость. Эх, были бы только у него сейчас развязаны руки, он бы ему показал!
– Ты не уйдёшь от меня, – палач заставил выпрямиться приговорённого и сорвал с шеи остатки от прежних попыток – куски верёвок, переходящие в петли. На местах удушении, на коже остались кроваво – синие рубцы. Петер накинул на шею Клауса новую петлю. – Ты нигде не скроешься от наказания! Скажи мне, скажи мне, Клаус, какой вкус у поцелуя смерти? Ты же это знаешь, ты должен знать!
– Я знаю, Петер, один на всём белом свете, – устало признался вор и разбойник.
– Так скажи же!
– Никогда!
– Будь ты проклят, Клаус, будь ты проклят! – взревел в ярости палач и створки в который раз опять разошлись. Клаусу удалось зацепиться за них ногой, но палач больно ударил по ней и тот тяжело обвис на верёвке.
– У него всё время стоит! Посмотрите! Всё время стоит! Он так хочет жить! Помилуйте же Клауса, и я подарю ему свою любовь! Подарю настолько сладкую ночь, которую он никогда не забудет! – услышал он, крик Греты, и опять умер.
– Как? Это ты? В какой раз? – с заметным раздражением поинтересовался ангел.
– А что я могу поделать? Они снова повесили меня, монсеньор.
– А моя воля?
– У них оказалось слишком много своей.
– Ну а народ? Народ, что там был?
– Народ изменился, милорд. Неистовствует и требует, чтобы меня отпустили.
– Клаус... – с непередаваемым теплом и состраданием произнесло светящееся существо и встало. Оно оказалось таким огромным, что приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него хотя бы снизу вверх. Оно было таким широким, что закрыло собой весь остальной мир. – Клаус, хочешь я, немедленно пошлю камнепад, и все они погибнут.
– Не надо, не надо, монсеньор.
– Тогда я вышлю ужасающий мор, и никто не выживет.
– Прошу тебя не делать этого.
– У тебя такое доброе сердце, Клаус... – гигантские невидимые руки обняли бывшего вора и разбойника и прижали к чему-то тёплому и мягкому, совсем такому же, как тело матери, когда он в нём нуждался, будучи младенцем. От небесного создания исходило такое сострадание и любовь, что Клаус хотел прижаться к нему всё сильнее и сильнее.
Но объятия почему-то разжались.
– Я люблю тебя, Клаус, – мягко сказал ангел, – и открываю для тебя путь на небо. Нарекаю иным именем. Теперь ты не Клаус, теперь тебя зовут Амаил.
Клаус вдруг почувствовал приятный зуд между лопатками, в том месте, откуда появились и начали расти крылья.
– Ты слишком много страдал, Амаил, и все предали тебя. Путь наверх для тебя открыт, – за троном неожиданно образовалась самая настоящая светящаяся дорога, уходящая далеко-далеко ввысь.
– Одну минуточку! – сказал Клаус, отвернулся и легко перешагнул через невидимый барьер, разделявший мир людей и то место, где он только что побывал.
Он снова лежал и хрипел под подмосткам эшафота.
– Клаус опять вернулся... – едва слышно, с ужасом прошептал кто-то в полной тишине. – Четвёртый раз...
Люди вокруг оцепенели. А Клаус, он же Амаил встал и принялся расти. Когда вымахал больше трёх метров, то обратился в красивого юношу в белых ниспадающих одеждах и с большими белыми, развёрнутыми за спиной крыльями.
Неторопливо поднялся по ступеням и подошёл к палачу:
– Ты хотел, Петер, узнать, что чувствуешь, когда смерть целует тебя? Вдохни запах танца с ней!
Палач не в силах вымолвить ни слова лишь кивнул головой. А Клаус обхватил его голову обоими руками:
– Она у меня на губах, – прошептал он так, что его услышали все, кто находился на площади. А потом приблизился к своему убийце и поцеловал его в губы. От жаркого поцелуя его кожа и кожа Петера посыпалась вниз золотым дождём. Лицо Клауса по мере того, как поцелуй затягивался всё вытягивалось и вытягивалось, превращаясь в хищную демоническую морду, руки обратились в лапы, тело покрыла чешуя, а за спиной белые крылья изменили свой цвет на чёрный.
Клаус немного ещё подержал в руках череп палача, всё, что осталось после того от поцелуя и отбросил его прочь. Со стуком упал он на верхнюю ступеньку и запрыгал по остальным, пока не докатился до ног ближайшего стражника, что в ужасе отпрыгнул от него.
Толпа в едином стоне выдохнула из себя совершенно дикий страх. Может, так и должно происходить с теми мужчинами, кто, попирая все заповеди, вздумают прикасаться к подобным себе с греховными мыслями?
А Амаил повернул голову, ища кого-то горящими адским огнём красными выпученными глазами. То, что осталось от Клауса ощутило, как невероятно огромное естество между ног налилось кровью и вздыбилось, раздвигая ниспадающие створки теперь уже чёрной хламиды.
Он нашёл ту, что искал и улыбнулся красивой блондинке, застывшей в ужасе среди подруг:
– Грета, детка моя, как я мог забыть про тебя и твоё обещание?
08. 06. 19
