Текст книги "Сталин перед судом пигмеев"
Автор книги: Юрий Емельянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Лишь через некоторое время дипломат узнал, что он стал жертвой оптического обмана в специально сконструированной комнате. Стены в ней были сооружены таким образом, что лишь создавали иллюзию ровных поверхностей. Переходя от одного угла такой стены, человек то упирался головой в потолок, «превращаясь» в великана, то едва достигал трети высоты до потолка и казался лилипутом.
Именно в такое «Гнездо дьявола» попадали участники постоянных антисталинских дискуссий, происходивших среди либеральной интеллигенции. В искаженном историческом пространстве Сталин превращался в пигмея. Знаменательно, что в одной из баек, собранных Боревым, утверждалось, что Сталин был низкого роста (измерения тела Сталина после его смерти показали: его рост составлял 170 см, то есть он был человеком среднего роста). Особенно яростно старались антисталинисты занизить умственный, духовный и моральный уровень Сталина. Находившийся в искусно искаженном пространстве человек не замечал, что для сопоставления Сталина с другими людьми используются разные способы измерения. К тому же в искусственной постройке не было ничего, что позволяло бы сопоставлять Сталина с историческими реалиями его времени.
Тот, кто занимал позицию наиболее удаленную от Сталина, то есть особенно преуспевал в антисталинизме, в рамках искусственного пространства превращался в титана, возвышавшегося над Сталиным. Такой гигант казался достойным роли вершителя судеб великой страны, а может быть, и всего человечества. Возможно, что те, кто страдал от сознания своего «невысокого положения» (независимо от физического роста), получал в антисталинском «Гнезде дьявола» психологическую компенсацию. Те же принципы определяли и усилия Хрущева, предпринятые им на XX и XXII съездах с целью до предела принизить Сталина и возвыситься над искусственно уменьшенным Сталиным. Моральный и интеллектуальный пигмей мог таким способом вообразить, что он выше Сталина.
Многое в содержании баек показывает, что они возникли После XX и XXII съездов партии, а некоторые из них представляли собой импровизации на темы антисталинских выступлений Хрущева; а поэтому их правдивость была изначально сомнительна. В то же время, пересказывая хрущевские истории, авторы баек шли значительно дальше в изображении злых начал Сталина, Эпизод о конфликте Сталина с Постышевым, изложенный в докладе Хрущева, развертывался на партийном собрании высокого уровня. Хрущев утверждал, что Сталин «в одном из своих выступлений высказал свое недовольство Постышевым и задал ему вопрос: «Кто ты, собственно говоря?» Постышев ответил твердо: «Я – большевик, товарищ Сталин, большевик». В банке эта же история переносилась в пыточный застенок, и автор байки утверждал: «Сталин лично допрашивал Павла Петровича Постышева. Он тряс его за плечи и кричал: «Кто ты, Постышев?! Признавайся! Кто ты есть?!» В ответ Постышев произносил слова из доклада Хрущева: «Большевик, товарищ Сталин, большевик я».
Там, где Хрущев не решался прямо обвинить Сталина в совершении преступлений, авторы баек приводили «неопровержимые» доказательства вины Сталина. В своей книге Ю. Борев писал: «есть достоверное предание, что Николаев встречался со Сталиным и что Сталин… сказал: «Вы ведете себя правильно. Вы должны вести себя как мужчина. То, что Киров большой человек – ничего не значит. Вы имеете право на месть, и мы поймем вас как мужчина». После этого Николаев получил доступ во все «коридоры власти» Ленинграда».
Поскольку вряд ли Николаев мог рассказывать о подобной встрече до убийства, а вскоре яосле своего ареста онбыл казнен, то трудно предположить, что он имел возможность распространять эту выдумку. Сталин же вряд ли стал бы рассказывать такую историю. Очевидно, что ни автору байки, ни Бореву не приходила в голову простая мысль: «Кто же тогда был свидетелем беседы Сталина с будущим убийцей Кирова?» Однако, исходя из истинности этого «достоверного предания», Борев, видимо, исходил из того, что некий свидетель, невидимый для Сталина и Николаева, донес до нас слово в, слово указания Сталина, данные Николаеву перед убийством Кирова.
Наличие такого же «невидимого свидетеля» предполагалось и в байке, повествовавшей о том, что Сталин якобы убил свою жену Надежду Аллилуеву, когда та неожиданно вошла к нему в кабинет со стаканом чая. Сталин почему-то вдруг испугался и с перепугу застрелил свою жену. Кто мог видеть эту сцену и затем рассказать о ней? Опять-таки надо полагать, что в кабинете Сталина где-то спрятался третий человек, который затем сумел уйти незаметно из кремлевской квартиры и даже рассказать всему свету о происшедшем.
Третий невидимый свидетель, видимо, оказался во время сцены, якобы разыгравшейся в Кремле, когда, разгневавшись на Хрущева, Сталин стал избивать его телефонной трубкой. Известно, что Хрущев такой унижающей его достоинство истории не рассказывал. Нет никаких свидетельств, что об этом рассказывал Сталин. Стало быть, опять надо предположить, что, возможно, под письменным столом Сталина прятался третий человек, который затем вылез из-под стола и рассказал об этой драке.
Остается только ломать голову, каким образом могли вообразить себе доверчивые слушатели сцену такого избиения в ту пору, когда не существовало радиотелефонов, а были лишь телефонные аппараты, к которым короткими проводами были присоединены трубки. То ли они представляли себе, что Сталин, оторвав телефонную трубку, бегал за Хрущевым по кремлевскому кабинету. То ли они воображали, что Никита Сергеевич покорно положил свою голову возле телефонного аппарата и ждал, пока Сталин не закончил молотить по его черепу трубкой.
Если верить авторам баек, то кажется, что ни одна смерть, случившаяся в СССР и даже за его пределами в годы пребывания Сталина у власти, не обошлась без его вмешательства. (Прямо как в «Борисе Годунове»: «Кто ни умрет, я всех убийца тайный!») Помимо реанимированной лживой троцкистской версии о том, что Сталин виноват в гибели Фрунзе на операционном столе, авторы баек возводили на Сталина ответственность за уничтожение многих советских военачальников еще до того, как он стал главным руководителем страны.
В байке под заглавием «Тихий уход из жизни» рассказывается, что бывший помощник Троцкого Эфраим Склянский в 1925 году утонул в озере, находясь в США в командировке. Автор байки утверждал, что его утопил Сталин. Правда, Сталин в это время находился в Москве, а американская полиция не установила факта насильственной гибели Склянского. Однако авторы байки, явно используя сюжет «Американской трагедии», не только приписывали Сталину роль Клайда Гриффита, но и старались, подобно следователю из романа Теодора Драйзера, сфальсифицировать улики, чтобы посадить его, хотя бы посмертно, на электрический стул.
В одной из баек, приведенных в книге Борева, говорится о том, как 14 июля 1922 года погиб большевик Камо (С.А. Тер-Петросян), известный советским людям по популярному в 50-х—60-х годах историко-революционному фильму «Лично известен». Рассказ гласит: «Камо погиб в 1922 году в Тбилиси при загадочных обстоятельствах он был сбит машиной (чуть ли не единственной в городе), когда ехал на велосипеде. Еще в те годы существовало подозрение, что он был устранен Сталиным: Камо хотел пробиться в Горки и освободить. Ленина из-под домашнего ареста».
Всякому человеку, знакомому с историей, известно, что летом 1922 года Ленин был не под домашним арестом, а находился на лечении в Горках. Время от времени о пребывании Ленина в Горках писали в газетах. В сентябре 1922 года об этом написал и Сталин для иллюстрированного приложения к «Правде».
Почему работник Наркомфина Грузии Камо не знал об этом? Почему ему, подобно новому Дон Кихоту, пригрезилось, что Сталин держит Ленина под арестом, и он призван его освободить? Почему Сталин, узнав о намерении своего старого друга Камо поехать в Горки, не стал сообщать ему о состоянии здоровья Ленина, а решил убить его? Все эти вопросы остаются без ответа. Вполне возможно, что уровень познаний в истории и географии автора рассказа позволял ему считать, что, если бы не дорожно-транспортное происшествие, то Камо смог без труда доехать на велосипеде из Тбилиси до Горок и вызволить Ленина из плена.
Одна байка за другой описывала чудовищные проявления жестокости, цинизма и вероломства Сталина. В одной из них утверждалось, что Гитлер перед войной был готов освободить вождя германских коммунистов Эрнста Тельмана и передать его Советскому Союзу. Однако Сталин отказался принять Тельмана. Почему? Рассказчик байки с торжеством заключал: «Живой вождь немецких единомышленников Сталину был не нужен».
Утверждалось, что Анри Барбюс, автор книги о Сталине, был убит по его распоряжению, так как вождь якобы боялся, что французский писатель отречется от своей книги. По логике этих рассказов, Сталин должен был уничтожать всех руководителей зарубежных коммунистических партий и всех авторов произведений, в которых его восхваляли. И хотя, как известно, этого не происходило, слушатели этих вздорных историй верили в них, сокрушенно покачивая головами и вращая широко раскрытыми глазами.
Помимо имевших место репрессий, авторы баек придумали планы массовых расправ, которые Сталин якобы не успел осуществить из-за своей смерти. «Согласно сталинскому сценарию, – утверждалось в байке Борева, – должен был состояться суд над «врачами-убийцами», Который приговорил бы их к смерти. Казнь должна была состояться на Лобном месте на Красной площади. Некоторых «преступников» следовало казнить, других позволить разъяренной толпе отбить у охраны и растерзать на месте. Затем толпа должна была устроить в Москве и других городах еврейские погромы. Спасая евреев от справедливого гнева народов СССР, их предстояло собрать в пунктах концентрации и эшелонами выслать в Сибирь». Утверждалось, что в феврале 1953 года была напечатана миллионным тиражом брошюра члена Президиума ЦК КПСС Д.И. Чеснокова «Почему необходимо было выселить евреев из промышленных районов страны». В своей книге Ю. Борев писал: «Один из старых железнодорожников, живущий ныне в Ташкенте, рассказывал мне, что в конце февраля 1953 года… были приготовлены вагоны для высылки евреев и уже были составлены списки высылаемых, о чем ему сообщил начальник областного МГБ».
Однако всех этих «чуть не состоявшихся» событий авторам антисталинских сочинений было мало, и они утверждали, что «Сталин увидел в этой истории ряд важных политических перспектив: путь к новой волне большого террора и «к окончательному решению» еврейского вопроса, а также возможность усиления международной напряженности и обвинения США в бесчестных акциях против СССР… Все это, по расчетам Сталина, давало выход к мировой войне, к возможному захвату Европы и даже овладению миром».
В подтверждение своих слов сочинители антисталинских баек не могли предъявить ни одного документа, ни странички из миллионов страниц неведомого сочинения Чеснокова, ни списков высылаемых, ни даже Старого Железнодорожника из Ташкента, то есть ничего, кроме Лобного места.
Поскольку сочинителями баек и их главными слушателями были представители интеллигенции, то во многих из этих сочинений Сталину приписывалась особо изощренная грубость и жестокость по отношению к представителям интеллигенции. То Сталин доводил до обморока писателя Авдеенко (опять-таки на основе показаний невидимого свидетеля), то обижал невниманием Утесова во время его выступления на концерте в Кремле (на самом деле известно, что Сталин был в восторге от фильма «Веселые ребята», главную роль в котором играл Утесов во главе джаз-оркестра), то воровал у философа Стэна его философские труды и выдавал их за свои (какие труды – не указывалось, ибо таковых не было). Вопреки многочисленным свидетельствам очевидцев, на первых же страницах «Сталиниады» подчеркивалось: «Не обладая большой культурой, Сталин не любил интеллигентность».
Даже любовь Сталина к классическим операм истолковывалась как проявление его моральной ущербности. Рассуждение «Любимый оперный образ», приведенное Боревым, гласило: «Сталин любил «Пиковую даму» Чайковского. Проблема игры, судьбы игрока-авантюриста, человека, живущего вне нравственности, азартом выигрыша, – была близка Сталину». Борев не привел версий, которые предлагали «интеллигентные» люди для объяснения любви Сталина к «Ивану Сусанину» или «Аиде». Но можно не сомневаться, что их ненависть к Сталину и их убожество в восприятии шедевров культуры позволили бы им найти немало гаденьких слов для истолкования художественных вкусов Сталина в самом превратном смысле. Ведь даже для любви Сталина к народной грузинской песне «Сулико» было найдено ущербное объяснение: «Слова этой песни… звучали весьма в духе вождя: они в меру сентиментальны, в меру жестоки и обращены к могиле».
В байках, собранных Боревым, Сталина не раз называли «недоучившимся семинаристом». При этом следует учесть, что представления о церковном образовании были столь туманны в Советской стране, что многие образованные люди были тогда уверены, будто полеты Гагарина и Титова окончательно опровергли церковные представления о существовании Бога. Возможно, что многие люди с дипломами о получении ими высшего образования полагали, что священники и семинаристы и в конце XIX века верили тому, что Бог сидит на небесном куполе, водруженном над плоской Землей. Исходя из таких представлений, многие антисталинисты были убеждены в том, что по своим интеллектуальным качествам Сталин неизмеримо ниже современной городской интеллигенции, а потому не мог не совершать вопиющих ошибок в руководстве страной.
Длинный перечень ошибок Сталина, допущенных им в годы Великой Отечественной войны (главным образом, преувеличенных или мнимых), автор мини-опуса «Поражение, превращенное народом в победу», венчал утверждением о том, что война была Сталиным проиграна: «Ни один полководец мира не сделал столько для поражения своего народа, сколько сделал Сталин. Он проиграл войну, что заставило народ под угрозой иноземного фашистского господства мобилизовать свои последние силы и проявить невиданный героизм для спасения Родины. Великую Отечественную войну народ выиграл вопреки Сталину».
Что же касается индустриализации страны, осуществленной под руководством Сталина, то и тут слагатели антисталинского эпоса обнаруживали, что вождь не заботился об интересах страны. Оказывается, «проводя индустриализацию, Сталин решал проблемы утверждения своей личности. Не случайны поэтому постройки самых больших тракторных заводов, плотин, каналов. Гигантомания имела не экономические, а политические корни.
Из комментариев к байкам ясно, что их создатели и распространители были видными фигурами среди столичной интеллигенции. Тем удивительнее, что люди, которые в своих профессиональных занятиях должны были проявлять большую внимательность к фактам, разборчивость в их оценках, умение различать нюансы в явлениях природы или человеческой психики, довольствовались самыми грубыми мерками и карикатурными изображениями, а то и сбивались на откровенную небывальщину, когда говорили о своей великой стране, событиях в ее истории, ее руководителях. Слепая вера в созданный Хрущевым «миф XX съезда» и многочисленные дополнения к нему, сочиненные в кружках столичной интеллигенции, разлагали общественное сознание. Если люди могли поверить в реальность придуманных ими же баек о Сталине, то они могли поверить и в другие неправдоподобные измышления. Видимо, не случайно в брежневское время среди столичной интеллигенции росли, как грибы, увлечения антинаучными бреднями.
В то же время склонность авторов баек к безудержной фантазии еще больше усиливалась по мере распространения среди столичной интеллигенции мистических поверий. Тогда появились байки о том, что во время войны Сталин получал сведения о Гитлере и его планах от телепата Вольфа Мессинга, который «считывал» информацию с мозга Гитлера. В байках также утверждалось, что Сталин направлял десантников в Тибет, чтобы выбить оттуда отряд гитлеровцев, пытавшихся пройти в Шамбалу и «повернуть там ось мира в свою сторону». Ссылаясь на оккультиста Андреева, рассказывали, что Сталин никогда не спал, но в течение 2–3 часов впадал в транс, заряжаясь мировой энергией.
Раз ступив на стезю искажения истины и наотрез отказавшись признать заслуги Сталина в руководстве Советской страной, люди скатывались в болото дремучего вымысла и далее брели среди топей безграничного фантазирования. Одна ложь не могла не порождать другую, но при этом откровенно фантастические истории, изложенные в книге Борева, выдавались за правду. Их с важным видом рассказывали знаменитые актеры, режиссеры, писатели, а представители столичной интеллигенции более скромного положения (врачи, учителя, рядовые научные сотрудники и служащие госучреждений невысокого ранга), но также обладавшие различными аттестатами и дипломами о высоком образовании, слепо верили в эту чушь и повторяли ее.
Высокий авторитет лиц, которые были сочинителями и распространителями этих лживых версий, парализовал сомнения у людей более скромного положения. Как и в московском обществе времен Грибоедова, многие московские интеллигенты брежневского времени опасались бросить вызов мнению «княгини Марии Алексеевны». Страх высказать мнение, которое идет вразрез с общепринятым, всегда понуждал людей из московского общества (и порой отнюдь неглупых людей) слепо доверяться оценкам тех, кто считался «авторитетными лицами». Герой неоконченного романа Льва Толстого «Декабристы» Иван Павлович Пахтин, «мужчина лет сорока», решительно не знал, как оценить возвращение из сибирской ссылки декабриста Лабазова, пока не посетил так называемую «умную комнату» одного из московских клубов. Сначала Иван Павлович даже толком не знал, как сообщать эту новость» потому произнес ее в сопровождении стихотворной строки «выпытывающим тоном, готовый на то, чтобы эту цитату сделать шуточной или серьезной». Лишь получив надежные свидетельства того, что люди «умной комнаты» относятся к Лабазову с уважением и почтением, Пахтин понял, как надо следует оценивать его возвращение в Москву. Отмечая подобное хамелеонство части российской интеллигенции, Герцен писал: «У нас тот же человек готов наивно либеральничать с либералом, прикинуться легитимистом, и это без всяких задних мыслей, просто из учтивости и из кокетства; бугор de l'approbativite{франц. – желание получить одобрение} сильно развит в нашем черепе».
Страх прослыть дураком или некомпетентным, который, как следует из сказки Г.Х. Андерсена, заставил жителей целого королевства поверить в красоту несуществующего платья короля, парализовал слушателей невежественных баек о Сталине. Только, в отличие от сказки Андерсена, слушателей убеждали, что король – был постыдно гол, аего видимые достоинства – это иллюзия, в которую верят лишь дураки. Поддержание веры в антисталинские бредни стало пропуском в общество лиц, считавших себя интеллигенцией, а сомнения в них осуждались как признак непорядочности. Некритический подход «грубой и примитивной лжи углублял духовную деградацию людей и расширял ее масштабы. По сути антисталинизм стал устойчивым психическим заболеванием, охватившим определенные круги интеллигенции.
В то же время в этом безумии была своя последовательность. Перечеркнувшее положительные деяния Сталина и превратив его в олицетворение вселенского зла, авторы баек весьма логично объявляли порочными и его действия по возрождению исторических связей России с прошлым. Обстоятельства восстановления патриаршества в России излагались в нарочито издевательском тоне как по отношению к Сталину, так и к священнослужителям. Сама констатация неоспоримого факта об интересе Сталина к истории России звучала для авторов баек как обвинение: «Сталин интересовался историей России и особенно теми эпохами, когда правители любой ценой стремились к усилению власти и развитию государственности, царствование Ивана IV, Петра I, Николая I… Классовый принцип был заменен национальным. Сталин стал императором всея Руси».
Чем же была Русь для сочинителей антисталинских историй и их постоянных слушателей? Этому было посвящено мини-эссе под названием «Исторические факторы». Эссе содержит длинный перечень отрицательных исторических и природных факторов, породивших «ужасную» страну: «Века татарского ига, относительно Европы более суровая природа, мрачная и кровавая бесчеловечность Ивана Грозного и других российских деспотов, три сотни лет царствования дома Романовых, петровское творение прогресса». Все это, по мнению творцов эссе, создало «укорененное в социальном бытии России противоречие личной жизни человека и державности». Кажется, что авторы в духе писателя Кармазинова из романа «Бесы» стремились изобразить «банкротство России во всех отношениях перед великими умами Европы» и высмеивали тысячелетнюю историю «беспорядка и бестолковщины».
Помимо прочего, оценки Сталина и России обнажали вопиющее незнание отечественной истории и воскрешали стенания дореволюционной российской интеллигенции об «отсталости» России от «передовой» Европы. Для истолкования правления Сталина нередко использовались аналогии с оценками правления Ивана Грозного в художественной литературе и фольклоре. При этом не замечалось, что жестокости царя Ивана IV происходили в тот же XVI век, который прославился жестокими массовыми казнями и в других странах. В том же веке в Великобритании при короле Генрихе VIII были казнены сотни тысяч англичан «за бродяжничество», испанский герцог Альба залил кровью Фландрию, при испанском короле Филиппе II безжалостно сжигали на кострах десятки тысяч «еретиков», а за одну Варфоломеевскую ночь во Франции было уничтожено больше гугенотов, чем за все казни, совершенные по приказу Ивана Грозного.
Народное сознание страны изображалось как ущербное, сложившееся под давлением тяжелых обстоятельств. В «Сталиниаде» утверждалось: «Национальная ущемленность многих больших и малых народов России, вырвавшаяся наружу» в годы правления Сталина, «использование органов безопасности в целях поддержания личной. власти, слившись в воедино в сталинском мышлении, характере и типе властвования, сформировали ту державную традицию, тот несчастливый образ жизни и тот тип государственности вопреки личности, которые и определили жизнь России в XX веке, фигуру Сталина и особенности созданного им режима».
Для посрамления народа, любившего Сталина, использовали даже известную древнюю историю про казнь Яна Гуса и старушку, бросившую вязанку хвороста в костер инквизиции. Теперь история венчалась притянутой за уши сентенцией: «В этой вязанке хвороста увязаны в пучок все проблемы взаимоотношений народа, интеллигенции и власти в сталинскую эпоху. Отечественная интеллигенция сгорала на костре сталинских репрессий, и обманутый пропагандой народ в святой простоте подбрасывал в этот костер хворост». Отождествляя себя со всей интеллигенцией и окружив себя ореолом героического мученичества, авторы баек и их распространители недвусмысленно противопоставляли себя не только Сталину, но и всему советскому народу.
