Текст книги "Анканау"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

9

Отец привёз из Кэнинымныма книги. Анканау повесила на стену дощечку и расставила на ней два тома «Дон-Кихота», маленький сборник стихов Лермонтова и однотомник Пушкина – большую толстую книгу, которая всё норовила упасть с узкой дощечки.

– Ещё бы сюда радиоприёмник, – сказала Анканау, оглядев после этого тесную комнатку.

Чейвын заметил:

– Дома у нас есть хороший приёмник. Никто им не пользуется: матери некогда, а я всё время в тундре.

– Было бы здесь электричество, привезли бы и приёмник сюда.

– Тогда можно и на охоту не ходить: лежи почитывай книги да слушай радио, – проворчал Чейвын.

Отец ещё не отказался от мысли выжить дочь из охотничьей избушки, отправить её обратно в Кэнинымным. Пошли разговоры о том, что вот Чейвыну захотелось удобств, он держит дочь в избушке, чтоб всегда было тепло, чай, горячее мясо. Когда люди начинают говорить плохое о человеке, трудно им заткнуть рот. Единственное средство – отказаться от всего того, что даёт повод вести такие разговоры. Чейвын долго оставлял одну Анканау, уезжал на дальнюю косу, ночевал в избушках других охотников, но результат получился совершенно обратный тому, что он хотел. Однажды Анканау заявила:

– Отец, я больше не боюсь оставаться одна в избушке. Если тебе нужен в упряжке Эвилюки, можешь его взять.

В марте начались пурги. Ветер выл в трубе, как загнанный зверь, кидался на человека, звал его за собой в море. Становилось теплее, подмокший снег спрессовался так, что его не брала лопата из китовой кости, а железная – гнулась и звенела.

Анканау читала «Дон-Кихота». Читала она эту книгу в третий раз. Первый раз Анканау познакомилась с рыцарем печального образа ещё в четвёртом классе, второй раз «проходили» в средней школе, и девочка пожалела бедного идальго, ставшего ей родным своими человеческими слабостями, когда учительница назвала его «выразителем эпохи».

Забыв школьное толкование «Дон-Кихота», Анканау заново читала книгу, заново переживала приключения безумного идальго. А сейчас, перечитывая «Дон-Кихота», она с удивлением ловила себя на мысли, что герой книги Бруно Франка – Сервантес – это живой, подлинный Дон-Кихот.

Испанский пейзаж напоминал осеннюю тундру – почти голые холмы с пучками пожелтелой травы, вдали синие горы… Только вот солнца маловато. Как люди любят свою землю! А она вся разная: вот похожая на тундру Кастилия; где-то далеко влажные непроходимые леса тропиков, спокойные ясные пейзажи средней России, пронзительный вой ветра на тундровом побережье океана. Бежишь от ледяной волны подальше, а где-то та же волна, подогретая жарким солнцем, ласкает голое тело.

Неправду говорят, что у северных цветов нет аромата. Маленький тундровый цветок тоже пахнет. Так можно дойти до утверждения, что не имеет запаха пресный лёд. Каков должен быть аромат в большом настоящем лесу, если пучок свежей травы кружит голову!

Мысли о далёких землях навевали светлую тоску. И было необъяснимо радостно сознавать, что есть ещё такие места, такие леса, горы, реки и моря, которые не видел собственный глаз и, быть может, никогда не увидит, но всё же замечательно, что всё это есть!

Книга уже давно лежала на груди, мысли далеко ушли от Дон-Кихота, они путешествовали по всей земле. Побывали в Анадыре, заглянули в класс, где сидели подруги Анканау, забежали в Ленинград, в институт Герцена, где учатся северяне и где сейчас могла быть Анканау, если бы захотела тогда, весной ещё…

Похоже, что ветер стучится в дверь. Нет, это человек. Анканау спрыгнула с лежанки и выбежала в тамбур. Деревянная палка-запор прыгала в гнезде, а вся жалкая дверца тряслась, грозя развалиться на отдельные доски. За одну секунду Анканау припомнились все страшные рассказы, слышанные в детстве, о коварных, злых рэккэнах величиной с человеческий мизинец, но таких же, как обыкновенные люди. О великане Пичвучине, о воскресающих мертвецах. Может быть, это умка – белый медведь?

– Кто там? – дрожащим от страха голосом спросила девушка.

– Люди здесь! – услышала Анканау ответ, приглушенный воем ветра.

– Люди? – переспросила она.

– Носов! – крикнул в ответ человек.

Анканау отодвинула деревянную палку-запор. Дверь распахнулась, и в тамбур ввалился сугроб. Отряхнувшись и оставив на земле кучу снега, перед девушкой предстал пограничник. Влага от стаявшего снега блестела на щеках, а ресницы и брови заиндевели и казались седыми.

– Как Дед Мороз! – не удержалась от возгласа Анканау.

– Так и есть! – весело ответил пограничник. – Ещё немного, стал бы вечным и настоящим Дедом Морозом. Едва нашёл избушку. Заблудился.

Пограничник снял тулуп. Под ним была надета ватная телогрейка защитного цвета, а под телогрейкой меховая безрукавка. Носов всё это снял и оказался в шерстяном свитере с высоким толстым воротом. Одежда кучей лежала на земляном, покрытом снегом полу.

Анканау посмотрела на ворох одежды и заметила:

– Тяжело носить столько.

– Тяжело, – согласился пограничник. – Подсказывали начальству, чтобы разрешили носить чукотскую одежду хотя бы зимой, чтобы не мёрзнуть. «Нельзя, – говорят, – форма есть форма».

Анканау помогла выбить снег из тулупа, ватника, развесила одежду на гвозди и позвала парня в комнату. Она расшуровала уголь в печурке и поставила чайник.

Носов огляделся в комнатке, взял в руки книгу.

– Читал, – сказал он, повертев её в руках, раскрыл на первой странице и прочёл вслух: – «Герцогу Бехарскому, маркизу Хибралеонскому, графу Беналькасарскому и Баньяресскому, виконту Алькосерскому, сеньору Капильясскому, Курьельскому и Бургильосскому…» Во накатал!

Анканау пристально посмотрела на парня и вдруг заметила, что Носов ещё совсем мальчишка, во всяком случае, он ненамного старше её.

– Сколько тебе лет? – спросила она его.

Носов удивлённо посмотрел на девушку.

– Мы перешли на «ты»? – ответил он вопросом.

– Пусть, – ответила Анканау.

– Допустим, что мне двадцать, а тебе?

– Семнадцать.

– Невеста.

– Нет ещё.

– Почему?

– Пока я учусь стать охотником, а прежде чем стать охотником, надо ещё стать настоящим человеком. Так говорит мой отец.

– Ну, невестой можно быть и будучи получеловеком, – глубокомысленно заметил Носов.

– И ты согласился бы жениться на такой половинке? – спросила Анканау, невольно подлаживаясь под шутливый тон пограничника.

– Если бы этой половинкой была ты, – сказал Носов и посмотрел на девушку.

Анканау не отвела взгляда. Парень смутился, потупился и тихо произнёс:

– Извини меня.

Пили чай молча. Носов громко прихлёбывал из кружки горячий напиток и изредка кидал на девушку мимолётный изучающий взгляд.

Анканау смотрела на парня спокойно и думала о том, как далеко он родился и жил. Школа, где он учился, в лесу. Обязательно в лесу. Разве можно устраивать школу где-нибудь в другом месте, если рядом растут высокие деревья, вершины которых упираются в облака. На стене класса висит географическая карта. Ребята часто стоят у карты. Анканау сама любила в школе в одиночестве побывать у карты, мысленно попутешествовать.

– На карте смотрел Чукотку, когда учился в школе? – спросила она.

Неожиданный вопрос застал Носова врасплох. Он отнял кружку от губ и поставил на стол.

– Вообще-то смотрел… Как не смотреть, раз она там? – неуверенно ответил он.

Немного помолчав, он продолжал:

– Мало мы знали о Чукотке в школе. Только картинки интересные смотрели. Ледяные иглу – такие эскимосские жилища. Я думал, что чукчи в них и живут. И ехал когда сюда, тоже так и думал. Оказалось, совсем не то. Настоящей яранги и то не видел. Приеду домой, спросят, нечего даже рассказать…

– Ничего интересного? – настороженно спросила Анканау.

– Совсем не то, что ожидалось, – поправился Носов.

– А что ожидалось?

– Я уже говорил: яранги, езда на собаках и оленях, шаманы…

Анканау засмеялась.

– Ты же сам на собаках ездишь!

Миша тоже расхохотался:

– Правда, я даже об этом и не подумал. А ведь никогда и не думал, что научусь. Если бы мне кто-нибудь в школе сказал, что буду когда-нибудь каюрить, ни за что бы не поверил.

– Анканау, – каким-то доверительным, мягким голосом произнёс Миша, – ты меня прости, но я тебе скажу: вы совсем обыкновенные, такие же, как все люди…

Девушка задумалась. Она взяла эмалированную кружку и принялась разглядывать выщербленное дно. Очертания разбитой эмали напоминали линии географической карты.

– Я совсем не хотел тебя обидеть! – горячо сказал пограничник. – Я просто честно сказал, что думал.

– Я не обижаюсь, – ответила Анканау, – я ведь то же самое думала о русских. Правда, недолго, до интерната, и пока не научилась говорить по-русски и не стала читать книги.

– Вот у нас на заставе есть несколько книжек о Чукотке. Старые книжки, и так там полно яранг, собак, оленей, душат старух, едят прокисшее мясо. Еле-еле видно людей.

– Но всё это так действительно было, – заметила Анканау.

– А сейчас я смотрю – то же, что у нас в деревне, – продолжал Миша.

– В лесу? – переспросила Анканау.

– Почему в лесу? – удивился Миша. – До леса у нас далеко. Надо идти за железнодорожную станцию, за водокачку.

– А я бы жила в лесу и школу бы там устроила, – мечтательно произнесла Анканау.

– Скучно там, – сказал Миша.

– Неправда, – возразила девушка, – в лесу не может быть скучно. Такие высокие деревья! Человек войдёт – и его не видно. Как мне хочется побывать в настоящем лесу! Потрогать руками живое дерево!

– Взяла бы и поехала, – просто сказал пограничник. – Ездят же люди учиться в Москву, в Ленинград, в Хабаровск. Сейчас это просто – из Анадыря на «ТУ-104».

– Когда-нибудь поеду, – сказала Анканау.

– Почему же сразу не поехала дальше учиться? – спросил Миша. – Я, как только кончу служить, обязательно поступлю в институт. На химический факультет.

– Почему не поехала? – задумчиво переспросила Анканау. – Долго и трудно объяснять… Охотником хочу стать – вот что!

Пограничник с сомнением посмотрел на девушку.

– Не веришь? – спросила Анканау.

– Почему? Раз решила – думаю, что выйдет, – не совсем уверенно ответил Миша.

– Я докажу! – твёрдо и с задором сказала Анканау.

К вечеру ветер стал стихать. Анканау и Миша вышли на улицу. Было ещё светло – день заметно прибавлялся.

– Приходи в гости, – сказала на прощание Анканау.

– Буду мимо проходить, обязательно зайду, – ответил Миша. – Только жаль, что покидаете избушку на лето.

10

В тундре появились пушистые съедобные сладкие цветы – конагнъаят, а припай по-прежнему стоял у берега. Лёд покрылся большими сквозными лужами, посреди которых темнели синие промоины. От больших айсбергов остались голубоватые, обсосанные солнечными лучами обломки.

Анканау вернулась в ремонтную мастерскую. Время было горячее – весенний ход моржей, и её взяли без разговоров. За длинным, обитым жестью столом работали вдвоём – Анканау и Вася Гаймо. Остальные ушли в море.

В мастерской приходилось работать сутками. В грязные окна светило незаходящее солнце, а в это время на завалинке сидел моторист и курил папиросу за папиросой.

В редкие часы свободного времени Анканау спускалась к морю, к тому месту, где лежал под водой и льдом заветный камень. Здесь она долго сидела и сочиняла длинные письма, которые она не могла доверить даже бумаге. Когда в Кэнинымным приезжали пограничники, Анканау бежала в контору правления, но почему-то среди приезжих никогда не было Миши Носова, а спросить о нём она не решалась.

Вася Гаймо даже намёком не напоминал о своей любви. Он говорил только о работе и громко возмущался небрежным обращением с моторами.

– Погляди, как засорили карбюратор! – обращался он к девушке. – Небось моторист чистит свой нос, сморкается!

Анканау предложила:

– Пойду-ка я к председателю. Пусть соберёт мотористов, и мы с ними поговорим, – сказала она.

Гаймо почесал мизинцем лоб.

– Это, конечно, нужно. Но разговаривать тебе с ними будет трудно. Не послушаются. Смеяться будут…

– Это почему? – насторожилась Анканау.

Гаймо оглядел её с ног до головы.

– Женщина ты…

Обида, как зелёная холодная волна, захлестнула Анканау, захватила дыхание.

– Да ты знаешь?.. Ты знаешь?.. Я поймала голубого песца!

Гаймо пожал плечами.

– С тобой был отец.

– Что ты хочешь сказать? – Анканау подбежала к парню, схватила за плечи и стала трясти.

Гаймо испугался. Он попытался вырваться из цепких девичьих рук и бормотал в своё оправдание:

– Да не я это говорю. Другие говорят.

Анканау отпустила парня. Сила вдруг ушла из её пальцев, всё тело обмякло: так, должно быть, чувствует себя медуза, выброшенная на берег. Девушка машинально стянула с себя клеенчатый фартук, бросила его на токарный станок и вышла из мастерской.

Она ничего не видела вокруг. Ноги привели её к дому, но Анканау, увидев знакомую дверь, повернулась и, обогнув дом, пошла через тундру к берегу моря.

Ноги увязали между кочек, чавкала холодная вода, проступившая из мха. Несколько раз девушка падала, пока не добралась до ручья. Повернув вверх по течению, она направилась к озеру. Здесь Анканау присела на сухой, покрытый короткой травой пригорок.

Небольшой прямой овраг разрезал тундровый холм надвое, открывая вид на оставшийся кусок припая и море с редкими плавающими льдинами. Чувство жгучего стыда, смешанного с обидой, не покидало её. Трудно было дышать, хотя она шла сюда довольно медленно.

Анканау вспомнила, как отец, сдавая добычу на пушной склад, несколько раз повторил заведующему, что голубого песца поймала Анканау. Пушник Гэмауге, солидный и очень спокойный человек, сдержанно похвалил девушку. Мать поцеловала. А другие и даже председатель Василий Иванович громко выражали одобрение. Как же так? Выходит, они тогда не поверили Чейвыну и лгали ей? Вот так иногда ободряют тяжело больного человека: открыто и громко возле него рассуждают о скорейшем выздоровлении, а стоит ему отвернуться, как горько покачивают головами и обмениваются понимающими взглядами.

Стыд жёг глаза. Они были сухими и горячими, как будто Анканау неосторожно приблизилась к ярко пылающему костру.

С ней играли, как с маленькой капризной девочкой. Потакали, чтобы не разревелась, сунули в руки игрушку, которую она просила.

Надо отсюда уезжать. Достаточно позора она принесла в дом родителей. Бедный отец! Каково-то у него на сердце?

Анканау решительно поднялась, осторожно ступая, подошла к воде и сполоснула разгорячённое лицо.

Вдоль речки спустилась к морю и медленно пошла к селению.

Обида и горечь ушли куда-то в глубину сердца, от них осталась лёгкая тень – Анканау уже думала о будущем. Можно поехать в Анадырское педагогическое училище или в сельхозтехникум… А не остаться ли в райцентре и закончить десятилетку? Нет, лучше уехать! И подальше от Кэнинымныма!

Когда идёшь от речки к селению – море остаётся слева. Здесь берег низкий – топкая тундра вплотную подходит к припаю и тянется до первых домов. На кочках пучками торчит прошлогодняя трава. Тундровые куропатки, невидимые и неслышимые на земле, с шумом пролетают над землёй, обламывая крыльями сухие стебельки. Тундра жила полной весенней жизнью. Цветы качаются под ласковым ветром. Пристроившись поудобнее, мохнатый шмель сосёт сладкий сок. На склоне холма притаился выводок песцов и ждал, когда пройдёт человек.

Девушка вышла на ноздреватый лёд. По нему легче идти, чем по гальке. Лёд шершавый, весь в мелких порах, как истыканная оводом оленья шкура. Подошвы по нему не скользят, цепко держатся.

Напротив разделочной площадки, как всегда, оживление. Вельботы подходили один за другим – кончался весенний день. Скоро солнце коснётся воды, ненадолго окунётся и снова поднимется, чтобы светить охотничьим бригадам, которые в эти дни не знали ни отдыха, ни сна.

Анканау прибавила шагу. Тот, кто вырос на моржовом мясе и сале, не может оставаться равнодушным, когда к берегу подходит нагруженный добычей вельбот.

Чейвын будто специально поджидал дочь:

– Ищем тебя по всему селению. Откуда ты идёшь? Смотрела песцовые норки?

Анканау молча кивнула. Она не могла сказать ни слова: в толпе охотников мелькнуло лицо Васи Гаймо, и тотчас на память пришли его злые обидные слова.

– Я поеду в Анадырь, – сказала Анканау.

Чайвын удивлённо вытаращил глаза:

– Как так? Когда?

– Хоть завтра. На почтовом катере.

– Анка, может, несколько дней подождёшь?

– А чего ждать? Чем раньше, тем лучше.

– Не понимаю, Анка, что с тобой? Раньше ты не разговаривала такими словами.

– Очень сожалею.

Чейвын видел, что дочь чем-то очень расстроена. Вытягивать из неё причину плохого настроения трудно и долго. Лучше сразу приступить к делу.

– Иди домой, переоденься. Поедешь на нашем вельботе мотористом.

– Опять смеёшься надо мной, отец?

Анканау прищурила глаза. Непонятно, где ресницы, а где сами зрачки – чёрные, как камень на морском дне.

– Да что это с тобой? Люди ждут, вельбот ждёт, мотор ждёт, охота ждеё, а она тут разводит разговоры! Миша Ранау сильно порезал руку, и его отправили в медпункт. Теперь в нашей бригаде моториста нет…

И тут Анканау поняла: вот пришёл долгожданный день, когда она сможет себя по-настоящему показать. Вдруг ей померещилось, что отец заколебался и на его лице появилось сомнение. Анканау горячо сказала:

– Сейчас бегу! Ждите меня! Не уходите в море без меня!

Анканау летела, как ветер. Тяжёлые густые волосы разметались по плечам. Дома она мигом скинула с себя одежду и бросилась к шкафу. Распахнула дверцы и тут же захлопнула: там только нарядные платья, пальто, ничего пригодного для морской охоты. Стоя посреди комнаты, Анканау беспомощно огляделась. В окно она увидела припай и вельботы. Бригады, которые разгрузили добычу, уже уходили в море.

Мысль о том, что отец может не дождаться, словно кэнчиком подхлестнула Анканау. Она наспех напялила на себя ту же одежду, в которой работала в мастерской. Только на ноги натянула высокие резиновые сапоги. Секунду поразмыслив, набросила на плечи отцовский ватник, а в руки взяла непромокаемый плащ, который считался не только в Кэнинымныме, но и в районном центре достаточно нарядной одеждой.

Анканау бежала на берег со всех ног. Но, подходя к припаю, она замедлила бег и пошла шагом, сдерживая нетерпение ног.

– Бензину достаточно? – деловито спросила она отца.

– Погрузили бочку.

Анканау прыгнула в вельбот и пробралась к мотору, укреплённому возле кормы в сквозном колодце. Она чувствовала, что на неё глядят десятки удивлённых и любопытствующих глаз, и старалась казаться спокойной хотя бы со стороны спины.

Мотор был не новый, но надёжный. Анканау сама его ремонтировала. Незаметно для других она похлопала его по правому цилиндру, как бы здороваясь с ним.

Анканау отвернула свечи, продула карбюратор, проверила уровень горючего в баке. Всё было в порядке. Оставалось навернуть на маховик заводной шнур. Вот и всё. Теперь можно стать лицом к берегу. Анканау умела выдерживать взгляд одного человека, и всегда получалось так, что собеседник первым отводил глаза. Но сможет ли она выдержать взгляд целой толпы?

Охотники как ни в чём не бывало продолжали разговаривать между собой. Даже обидно. Никто не пялил глаз на необыкновенного моториста… Нет, вот стрелок Тэюттын бросил быстрый, как рывок, взгляд… И носовой Ытлени глянул, но тут же стал о чём-то жарко спорить с гарпунёром Рымылю.

Чейвын прыгнул в вельбот и пробрался к своему месту, на кормовую площадку.

– Как, дочка, сможешь? – громким, взволнованным шёпотом спросил он.

– Смогу, – тихо, но твёрдо ответила Анканау.

Ею вдруг овладело чувство спокойной уверенности. Ей показалось: захоти она, и от её руки заведётся обыкновенный железный чайник.

– Скоро отправляемся? – громко спросила она.

– Тебя только и ждём, – ответил отец.

– Я готова.

Охотники попрыгали в вельбот. Носовой Ытлени оттолкнул судно от льдины и последним перевалился через борт.

Чейвын длинным веслом развернул вельбот носом к морю.

Анканау ждала. На правый кулак она намотала замасленный заводной шнур, левая рука лежала на маховике, на больших выпуклых буквах фирменного знака. Чейвын кивнул ей.

Анканау дёрнула шнур. В этот рывок она вложила всю свою девичью силу и едва не свалилась на сидящего сзади стрелка Тэюттына. Мотор чихнул, как некстати разбуженный пёс, крутанул маховиком и замер… Нет, не замер! Это маховик, набрав обороты, слился в неподвижный металлический круг. Мотор завёлся! Вот его голос! Просто от волнения Анканау не сразу услышала.

Установив режим, Анканау устало опустилась на деревянную банку. Они обменялись с отцом понимающими взглядами.

– Однако ты меня здорово толкнула, – дружелюбно сказал девушке стрелок Тэюттын.

– Очень хотелось, чтобы мотор сразу завёлся, – ответила Анканау.

– Этого каждому мотористу хочется, – сказал второй стрелок Откэ.

– Да не у каждого получается, – отозвался носовой Ытлени.

На вельботе не сидят молча. Пока зверя не видать и охотники свободны от напряжения, в котором их держит преследуемый морж или кит, они говорят без умолку. Мужчинам тоже есть о чём потолковать.

Но на этот раз в вельботе Чейвына решительно не знали, о чём говорить. Никто не помнил, чтобы когда-нибудь вместе с ними охотилась женщина, да ещё на правах одного из почётных членов бригады – моториста! Вот почему огонёк загоревшегося было разговора быстро угас.

Ытлени достал бинокль и занялся рассматриванием гладкой поверхности моря.

Гарпунёр Рымылю постучал по туго натянутым пыхпыхам [Пыхпых – надутый воздухом пузырь из тюленьей кожи. ], поправил капроновые лини, осторожно провёл кончиками пальцев по острым лезвиям наконечников.

Стрелки пощёлкали затворами ружей, а Тэюттын даже поглядел на море через ствол.

Чейвын понимал, что его дочь является причиной мучительного молчания и необыкновенного поведения охотников. Будь она даже просто пассажиркой, которую взяли, чтобы доставить куда-нибудь по пути, было бы легче. А тут – мотористка! Такого не только в Кэнинымныме, но и на всей Чукотке ещё не было.

Чейвын переложил румпель, огибая большую льдину. За синим айсбергом показался пограничный сторожевой катер.

– Пограничники! – крикнул Тэюттын, обрадованный возможностью что-то произнести.

– Вижу! – отозвался Чейвын и повернул вельбот.

На пограничном катере застопорили двигатель.

Суда медленно сближались. Рука Анканау лежала на рычажке газа, готовая по первому знаку бригадира выключить мотор. Чейвын кивнул, и мотор остановился.

Ытлени опустил за борт неплотно надутый пыхпых, чтобы смягчить удар.

– Идите к Янракеннотскому мысу, – посоветовал капитан катера. – Мы там видели стадо моржей.

– Спасибо, – поблагодарил Чейвын.

– О, да у вас новый моторист! – удивлённо воскликнул капитан.

– Моя дочь, – с гордостью сказал Чейвын.

– Анка!

Девушка вздрогнула. Это был Носов, зимний знакомый. Оказалось, он не только умеет ездить на собаках… Вот так встреча!

– Здравствуй, Анка, – Носов перегнулся через высокий борт катера и подал девушке руку.

– Здравствуй, – сказала Анканау, смотря парню в глаза. – Рада тебя видеть.

Но тут Чейвын скомандовал отчаливать от катера, и Тэюттын оттолкнулся веслом. Анканау завела мотор. Вельбот, набирая скорость, стал удаляться от пограничного катера. На палубе стоял Носов и, стараясь перекричать шум мотора, что-то орал на прощание.

Анканау оглянулась и помахала рукой.

Встреча с пограничным катером разрядила обстановку в бригаде Чейвына. Хотя Анканау и не принимала участия в общем разговоре, но теперь её не так стеснялись.

За высоким Янракыннотским мысом увидели стадо моржей. Началась привычная, но тяжёлая работа. Вельбот гнался за моржами, лавируя среди плавающих льдин. Анканау, повернувшись лицом по ходу судна и держа левую руку на рычажке газа, то увеличивала, то замедляла скорость. Чейвын, довольный дочерью, одобрительно посматривал на неё.

Вокруг моржей взмывали фонтанчики воды. Звери глубоко ныряли, и, когда показывались, вода вокруг них окрашивалась кровью.

Загарпунили моржа. Вытащив на льдину, быстро освежевали, погрузили мясо и жир в вельбот и снова бросились в погоню.

Гремели выстрелы в прозрачном весеннем воздухе. Запах пороха смешивался с запахом талого снега, с резким дурманящим ароматом выхлопных газов. Лёгкие облака были так высоко, что они не отражались на спокойной поверхности океана.

Вот уже третий морж разделан и погружён в вельбот. Ноги утопают в тёплом студенистом мясе. Кромки бортов едва возвышаются над водой. Сытый, приторный запах богатой добычи пьянит. Никто из охотников не чувствует усталости. Будь вельбот больше, можно было загарпунить и четвёртого и пятого моржа… Но уже пора возвращаться.

Тэюттын положил голову на край борта. Ытлени и Откэ удобно расположились на полуспущенных пыхпыхах. Только отец и дочь бодрствовали.

Льды разошлись. Синий берег, приближаясь, темнел. Ярче проступали на нём белые заплатки нерастаявшего снега. То и дело вельбот обгоняли стаи птиц. Они проносились низко над водой, едва не касаясь одиночных льдин.

Брызнул из морской глубины первый солнечный луч. За ним тут же показался краешек диска. Значит, наступил новый день!

Анканау в пылу охотничьего азарта и не заметила, как закатилось солнце. Заблестели обломки айсбергов, заискрился подтаявший фирн на плавающих льдинах. Ожил под солнцем и берег, загомонил птичий базар, тяжёлые гаги поднялись со своих гнёзд на поиски корма.

С берега потянуло лёгким ветром. Анканау выпрямила затёкшие от неподвижного сидения ноги. Ещё поворот, и показались дома Кэнинымныма. Лучи играли на стёклах домов. На берегу копошились люди. От жиротопного цеха круто в небо поднимался столб дыма.

Вельбот мягко причалил к остатку припая. Анканау выключила мотор и медленно вытерла ветошью замасленные руки. На берегу, несмотря на ранний час, было много народу. Председатель Василий Иванович заглянул в вельбот и, как бы удостоверившись, что добыча нисколько не хуже, чем у других, неожиданно громко заявил:

– Что я говорил? Хорошо, когда молодёжь возвращается в колхоз! Молодец, Анка!

Анканау застенчиво улыбнулась. Она чувствовала огромную усталость. Даже держать глаза открытыми стоило большого труда. И всё же, если нужно, она готова была снова выйти в море.