Текст книги "Голубые песцы"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Намочи кусок хлеба в молоке и сунь в пасть, – подсказал Цой.

У артистов раздобыли хлеб, размочили в молоке. Тыплилык сунул хлеб зверю в морду. Песец оскалился и чуть не схватил острыми клыками за руку.

– Кусается, – проронил Цой.

Песец облизал морду и вдруг потянулся к миске. Он лакал молоко, как собака. Тыплилык торжествующе посмотрел на товарищей. На душе у него стало теплее – то ли подействовал спирт, то ли оживший песец оживил и его.

– Теперь будем здоровы, – сказал Тыплилык, неизвестно к кому обращаясь.

В этот вечер Тыплилык не спал долго. Давно потух свет, а он все ворочался на кровати, вздыхая, и всё думал: где раздобыть корм? Консервов на них не напасёшься. Да и кто разрешит кормить песцов сгущённым молоком?.. А сдохнет песец – платить же придётся Тыплилыку… Стихийное бедствие? Всё равно Михненко скажет, что виноват Тыплилык. Чего, мол, мало запасал корма. Матрёна Ермиловна сильно будет кричать, если придётся платить. А вдруг она не захочет отдавать деньги? Тогда Тыплилыка будут судить и посадят в тюрьму. Цой говорил, что видел оленину в магазине… А что, если?.. Деньги есть. Почти полторы тысячи… В этом посеёке живут в основном русские. Они покупают мясо килограмма по два, по три. А в такую погоду желающих ходить по магазинам немного. Как он раньше об этом не подумал! Так всё просто…

Тыплилык улыбнулся в темноте, перевернулся на другой бок и быстро уснул.

Тыплилыку снова снилась встреча в районном центре. Толпа народу выкрикивала приветственные слова. Лаяли собаки – многие приехали встречать песцов на нартах. Люди подступали к самолёту. Голоса становились всё громче и громче, и почему-то в выкриках Тыплилык слышал больше негодования, чем радости по поводу его благополучного прибытия, Тыплилык увидел, как Михненко с поднятыми кулаками бросился к самолёту, взмахнул руками… Тыплилык отпрянул назад… и проснулся.

Неужели сон продолжается с открытыми глазами? Негодующие крики до сих пор звучат и даже как будто стали громче.

– Проклятый зверь! Чтоб ты подох!

Голос очень знакомый. Тыплилык повернулся и увидел взлохмаченную голову Урэвтэгина.

Охотник держал в руках торбаса с объеденными до основания завязками.

– Посмотрите, какая дыра! В чём буду ходить! – причитал Цой, разглядывая свои унты. – Выел, негодный!

Привлечённые шумом, в комнату заглядывали любопытные.

Тыплилык соскочил с кровати и подбежал к песцу, который спокойно лежал на своей мешковине и равнодушно поглядывал на разгневанных людей. От его жалкого понурого вида ничего не осталось. Зверь облизывался и осматривался: что бы ещё погрызть?

– Я немедленно переселяюсь! – заявил Цой. – Лучше буду спать в коридоре, чем в этой вонючей комнате!

– Так можно голым остаться, – сказал Урэвтэгин, продолжая изучать объеденные торбаса.

– Надо было запрятать обувь, – пытался оправдаться Тыплилык. – Он же неразумный по сравнению с вами.

Почему-то эти слова рассердили Цоя.

– Как ты можешь сравнивать человека со зверем! Мало того, что в людское жилище привёл дикого песца!

– Он не дикий, он клеточный, – сердито поправил Тыплилык.

Впервые в жизни он возражал человеку, который по положению был выше его. Но как тут не возмутиться! Только вчера вечером Цой сюсюкал и становился на колени перед песцом, а сегодня готов выкинуть его на улицу. И комната, видите ли, сразу стала вонючей…

Вбежала Майя Решетова. У неё рассыпались волосы, лицо раскраснелось.

– Это правда, что песцы разбежались? – взволнованно спросила она.

Дверь отворилась, и решительная фигура Полины Андреевны заняла весь проём.

– Тыплилык! – загремел её голос. – Что вы тут натворили?

Тыплилык, единственный спокойный человек в комнате, ответил:

– У меня заболел песец. Голубой. Очень дорогой. Я за него отвечаю. Ему надо было в тепле полежать. Вот я его и принёс.

– Вам известно, что здесь гостиница, а не звероферма? – грозно спросила Полина Андреевна.

– Известно, – ответил Тыплилык, – но…

– Немедленно отнесите на место вашего песца! Мало того, что у меня неприятности из-за вас, так ещё и песца тащите в номер…

– Я отнесу, Полина Андреевна, – заспешил Тыплилык. – Он, кажется, выздоровел.

– Тогда я остаюсь здесь, – заявил Цой.

– Я тоже не буду переселяться, – сказал Урэвтэгин.

Тыплилык не без труда затолкал песца в мешок.

То ли снег прибило и утрамбовало ветром, то ли туч стало меньше, но уже не было той плотной стены из снега и ветра, как вчера. Температура упала, и мороз обжигал лицо.

На этот раз Тыплилык захватил лопату и откопал дверь самолёта.

Когда Тыплилык пришёл в столовую, завтракали только любители поспать – остальные давно ушли. Он съел несколько сморщенных зимних куропаток, попил чаю и, не заходя в гостиницу, отправился в посёлок.

Ему пришлось поплутать, пока он попал на старинное казацкое кладбище с высоченными восьмиугольными дубовыми крестами. Кладбище находилось посреди посёлка, и отсюда уже рукой было подать до магазина.

Магазин занесло сугробами по крышу. Отпихивая ногами снег от двери, Тыплилык услышал музыку. Да, это была плясовая, и её никак нельзя было спутать с завыванием пурги.

Тыплилык задержался у входа. Всё-таки выбросить такие деньги жалко. Во-первых, целый месяц на них можно жить. А при экономности Матрёны Ермиловны – все полтора… Хороший костюм можно купить. Тёмно-синий. Правда, его всё равно почти не придётся носить. Повесит жена костюм в шкаф – и любуйся на него… Или у лётчиков приобрести меховые сапоги. Как у командира отряда Сотника. Сверху обыкновенные, кожаные, а дёрнешь молнию – белый мех внутри… Китайских яблок сколько ящиков можно купить… Радиоприёмник… Патефон – любую музыку слушай. Новое ружьё. Двустволку шестнадцатого калибра Ижевского оружейного завода.

Тыплилык вспомнил, как он впервые заработал деньги. Правда, небольшие. Тридцатку. Одну красную бумажку. Тогда он ещё учился в школе. Отец запряг собак. На нарте Тыплилык подъехал к полярной станции. Погрузил приборы, а сзади него сел чернобородый русский в длинной, до пят, меховой кухлянке. Доехали до прилива Пильгына, где находился наблюдательный пункт – маленькая зацементированная площадка. Русский установил на нем треногу и весь день смотрел в трубу и записывал в толстую тетрадь цифры. Сидя неподвижно на нарте, Тыплилык совершенно закоченел. На красную тридцатку мать купила новую рубашку Тыплилыку. А сколько рубашек можно купить на полторы тысячи!

Музыка смолкла. Тыплилык прислушался. Нет, снова заиграла.

Продавец немало удивился вошедшему и даже спросил:

– Не заблудились?

Он грел над керосиновой лампой руки и приплясывал за прилавком. Тыплилык не сразу увидел патефон с крутящейся пластинкой.

– За покупкой пришёл, – сказал Тыплилык. – Мясо есть?

– О! Сколько угодно… Одиннадцать с половиной туш! Сейчас, в пургу, его почти не берут. Мало едят люди в непогоду. Только чай хлещут… Разве так план сделаешь? Спирта нет, одеколона нет. Если пурга продлится ещё два-три дня – премии мне не видать.

– План будет, – успокоил продавца Тыплилык. – Беру мясо. Сколько стоит килограмм?

– Пятнадцать рублей. Вам кило? Два?

– Сто килограммов.

– Сто? – недоверчиво улыбнулся продавец.

Пластинка кончилась. Тыплилык осторожно снял мембрану и остановил диск. Продавец подошёл к патефону, перевернул пластинку и принялся заводить пружину.

– Я правду говорю. Сто килограммов оленьего мяса, – повторил Тыплилык. – Плачу наличными. Вот деньги. – Тыплилык вытащил пачку сторублевок и выразительно помахал перед носом ошеломлённого продавца.

– Сто килограммов?.. – пробормотал тот, не трогаясь с места. – Сто килограммов…

– Будете вешать мясо? – раздраженно спросил Тыплилык.

– Интересно, зачем вам столько мяса понадобилось? – спросил продавец, грея руки над ламповым стеклом. – Может быть, вы спекулянт? Или начальник экспедиции – тогда другое дело.

Тыплилык рассмеялся.

– Может быть, я побольше, чем начальник экспедиции? Голубых песцов везу из Якутии. Три самолёта. Слыхал? Голубой песец не собака, всякую дрянь не станет есть. Для них и покупаю.

– Так бы и сказали! Мне-то какое дело? Главное, чтоб план был выполнен. Товарооборот!

Он пригласил Тыплилыка в заднюю комнату, служившую кладовой, и предложил самому выбрать туши. Олени были упитанные, должно быть, ещё осеннего забоя. Тыплилык сволок на платформу весов три туши. Оказалось сто двадцать килограммов.

– Жалко рубить такую тушу, – многозначительно сказал продавец.

– Придётся, – отозвался Тыплилык. – У меня больше нет денег.

– Нет так нет, – вздохнул продавец и принёс большой мясницкий топор с широким лезвием.

В магазине нашлось что-то наподобие нарты – два ломаных полоза с несколькими нестругаными досками вместо перекладин. На них Тыплилык перевёз мясо на аэродром и накормил песцов. Больной чувствовал себя хорошо и весело смотрел из клетки на человека. Тыплилык вспомнил, сколько неприятностей он перетерпел из-за него, и сердито крикнул:

– Хулиган ты, а не голубой песец!

В гостиницу Тыплилык шёл повеселевший и даже пытался петь.

В номере сосредоточенно трудились Цой и Урэвтэгин. Первый пришивал заплатку к своим унтам, а второй мастерил завязки к обезображенным торбасам.

– Где ты пропадал? – накинулся на Тыплилыка Урэвтэгин. – Опять тебя искали. Хорошо, кто-то видел тебя возле магазина. Что, убедился, что горючего нет?

– Зато мясо есть! – весело сказал Тыплилык. – Там ещё осталось девять туш. Теперь не страшно. Звери больше не будут голодать. Сегодня их досыта накормил.

– Ты что же, до сегодняшнего дня впроголодь их держал? – спросил Урэвтэгин.

– У меня корм кончался, – объяснил Тыплилык. – Экономил. Потом узнал, что в магазине есть мясо, и купил. Чтобы песцам, значит, не голодать. Приеду в райцентр, распределим по колхозам песцов – тогда со мной и рассчитаются.

– На свои деньги, говоришь, купил? – удивился Цой.

– Чужих денег не ношу, – огрызнулся Тыплилык.

– Тогда я совсем тебя не понимаю. Свои собственные деньги истратил, а радуешься, будто выиграл в лотерею парфюмерный набор…

– Такой он, значит, человек, чего тут не понимать, – перебил Цоя Урэвтэгин. Эти слова охотник произнёс веско, с уважением глядя на Тыплилыка.

– А вдруг колхозы откажутся платить? – приставал Цой. – Тогда пропали твои денежки. Документов-то нет.

Слова Цоя убили радость Тыплилыка.

– Почему пропали? – успокаивая себя, пожал он плечами. – Песцы останутся живыми, колхозы получат зверей.

– Государственный ты человек – вот что я тебе скажу, – уважительно сказал Урэвтэгин.

И хотя жалость от большой утраты ещё держалась в груди Тыплилыка, он почувствовал некоторое облегчение от этих слов – государственный человек. Разве не так? Он всю жизнь стремился к этому. Старался подражать большим начальникам… Конечно, деньги всё же жалко…

Тыплилык посмотрел на часы. До ужина оставалось ещё полчаса, а он даже не обедал. Только сейчас он понял, что голоден. И вдруг неожиданная мысль обожгла его: он истратил все деньги, не оставил себе ни копейки! На что он теперь будет жить?

Тыплилык крепко выругался про себя и принялся исследовать бумажник. Там, кроме документов, ничего не было. Вывернул все карманы, но мелочи набралось только рубля на три. Хватит на чай и хлеб. А завтра придётся позаимствовать кусок мяса у песцов.

В столовую опять шли гурьбой, крепко держась за верёвку, ветер был не так силён, как днём, но темень вынуждала рассчитывать каждый шаг. Труднее всех приходилось Урэвтэгину, который шёл впереди и тащил всех.

Сейчас Тыплилык радовался, что он ест в одиночестве, иначе не обойтись без расспросов: почему мало ешь, отчего только чай с хлебом пьёшь?.. Он сидел на скамейке и ждал, пока освободится столик.

В тамбур вошёл Урэвтэгин. Он поманил Тыплилыка.

– Иди садись за мой стол.

Он долго, пристально смотрел на Тыплилыка, как будто видел его впервые.

– Так, значит, ты купил корм для песцов на свои деньги? – многозначительно произнёс он.

– Какое твоё дело? – грубо ответил Тыплилык.

– Какое? Песцы-то государственные. Или ты, как этот король Людовик… Номер забыл, – Урэвтэгин потёр лоб.

– Четырнадцатый, – подсказал Тыплилык. Память на цифры у него была хорошая.

– Зря ты поторопился, – сказал Урэвтэгин. – Сколько заплатил?.. Ого! Вот я тут подумал – ведь в крайнем случае можно было убить медвежат.

– Спасибо, – сухо ответил Тыплилык, – но с кормом сейчас полегчало. Ещё дня три можно продержаться. Нет нужды убивать медвежат.

– Подумаешь! Я на своём веку их столько побил… – похвастался Урэвтэгин. – Ну, допустим, продержишься ещё три дня, – продолжал он, – а как дальше? Почему ты против, чтобы застрелить медвежат? Когда-нибудь это всё равно придётся сделать.

– Может, и не придётся, – сказал Тыплилык. – Я слышал, в зоопарк их собираются отправить… Может быть, в Индию поедут.

– Для отправки в Индию медвежат выловили ещё в прошлом году на острове Врангеля. Сам участвовал в лове, – сказал Урэвтэгин. – Так что ты опоздал.

– Может быть, куда в Африку понадобятся, – упрямился Тыплилык. – Теперь там много самостоятельных государств.

Столовая понемногу пустела. Тыплилык жадно пил чай. Рядом сидел Урэвтэгин и следил за ним.

– Почему масло не берёшь? – спросил он.

– Не хочу, – ответил Тыплилык. – Ты слушай, какой интересный здесь продавец. Чтобы погреться, он завёл патефон и плясал.

– Ты же не обедал, а в ужин только чай пьёшь? Что с тобой? Не заболел?

– Я забыл оставить себе деньги. Все истратил на мясо, – сознался Тыплилык.

– Что же ты молчишь и пустой чай пьёшь, чудак? – воскликнул Урэвтэгин. – Девушки! – повернулся он к раздаточному окошку. – Дайте сюда чего-нибудь посытнее и побольше!

Перед голодным Тыплилыком появилась тарелка, наполненная до краёв жареным сухим картофелем и консервированным мясом. Консервы были с многообещающими этикетками: "Консервированная курица", "Консервированная утка". Эти птицы в банках имели совершенно одинаковый вкус. Но тем не менее Тыплилык на них так набросился, что Урэвтэгин тут же поспешил заказать вторую порцию.

– Странный ты человек, – рассуждал Урэвтэгин, попивая остывший чай. – Сколько времени вместе живём, и не попросил ни разу помощи. Почему так делаешь? Будто не веришь нам, считаешь чужими? Зачем истратил собственные деньги, не оставив даже на еду? Вот тебе на первое время.

Урэвтэгин положил на стол несколько бумажек.

– Куда мне столько? – благодарно улыбнулся Тыплилык. – Мне одной бумажки хватит. Спасибо.

– Вы там скоро? – в столовую просунулась голова Богомазова.

– Я и забыл, что проводник, – спохватился Урэвтэгин. – Давай пошли!

Мгла поглотила людей, идущих гуськом. Иные падали в снег, но тут же протягивалось несколько заботливых рук, и человек вставал. Тыплилык шёл вслед за Урэвтэгином.

Даже при таком ветре охотник пытался разговаривать. Он кричал Тыплилыку, как однажды его застигла пурга на острове Врангеля.

Сквозь пелену летящего снега показались светящиеся огни гостиницы.

Люди долго отряхивались от снега в тесном тамбуре. Из рук в руки переходил прутовый веник. Тут же стояла Полина Андреевна и зорко смотрела, чтобы никто не принёс в комнаты ни крупицы снега.

– Тринадцать дней лежал в снегу! – продолжал Урэвтэгин свой рассказ уже в номере. – Ел собачье мясо, глотал снег… Совсем ослабел. Еле разрыл себе нору. Когда вышел – смотрю: солнце поднимается над горизонтом. Значит, кончилась полярная ночь! Это меня так обрадовало, что я забыл о своей слабости… Шёл три дня к бухте Сомнительной. Напрямик через горы. За мной брели оставшиеся собаки. Но когда я садился отдыхать, они ложились подальше от меня – боялись, что я их съем. И в самом деле, я их хотел съесть. Хорошо, что повстречал белого медведя. Он давно шёл за мной, должно быть, ждал, когда свалюсь. Застрелил его. Совсем хорошо стало. И мои собаки насытились и перестали бояться…

Торжественное заседание, посвящённое тридцатилетию Чукотского национального округа, было назначено на шесть вечера.

После обеда Тыплилык особенно тщательно вычистил клетки и дал песцам по большому куску мяса.

– Сегодня праздник, – разговаривал он с ними по привычке. – И мой день рождения. Мне стукнуло ровно столько, сколько нашему округу. Наедайтесь и помните Тыплилыка, который до вас никогда не видел голубых песцов.

Вернувшись к себе в номер и увидев, как его товарищи готовятся к праздничному вечеру, он взгрустнул: как же ему идти в нарядный клуб в вонючей одежде? Никто не захочет сидеть с ним рядом. А может быть, даже попросят выйти.

Урэвтэгин брился. Он густо взбил мыльную пену и покрыл ею редкие волосины на подбородке и под носом. Перед ним, прислоненный к жестяной кружке, стоял обломок зеркала. Рискуя глотнуть мыльную пену, он говорил:

– Сегодня обещали выдать на человека по бутылке. Только не сказали чего. Берегли с самой осени. Вот сильные духом.

– Хороший ты человек, а всё любишь разговор на выпивку повернуть, – заметил Цой, разглаживая галстук за неимением утюга на батарее парового отопления.

– Я не пьяница, – нисколько не обидевшись, ответил Урэвтэгин. – Я только любитель. Здесь такая же разница, как между мной, допустим, и каким-нибудь любителем-охотником из облместпрома. Большая разница.

Цой примолк. Ответ Урэвтэгина попал прямо в цель. Цой считал себя опытным охотником.

– А ты чего не собираешься? – спросил Урэвтэгин Тыплилыка. – Давай, давай, не то опоздаем.

– Я не пойду.

– Наш праздник – и вдруг не пойдёшь? – удивился Урэвтэгин.

– У меня одежды праздничной нет, а эта воняет песцами, – смущённо объяснил Тыплилык.

– Вот беда! – воскликнул Урэвтэгин и призадумался. – Постой! Сейчас что-нибудь сообразим… У артистов должна быть запасная одежда. В пьесах они играли в другой.

– Не надо, – засмущался Тыплилык.

Но разве Урэвтэгина остановишь, если он что-нибудь задумал! Через минуту его не было в комнате.

– Могу чистую рубашку предложить, – сказал Цой, выдвигая из-под кровати чемодан. – Галстук, правда, у меня один. А в президиум без галстука неудобно.

– Да что вы! Не надо мне ничего! – Тыплилык не ожидал от него такой щедрости.

– Бери, это от чистого сердца, – настойчиво повторил Цой и подал Тыплилыку трикотажную рубашку салатного цвета.

– Спасибо, – поблагодарил Тыплилык. – У меня ведь сегодня и день рождения…

– Что ты говоришь! – Цой вскочил. – Почему молчал? Сколько исполнилось?

– Столько же, сколько и нашему округу.

– Какой скрытный! – упрекнул Цой и начал рыться в чемодане. – Ничего подходящего для подарка… Вс равно что-нибудь придумаем.

Вош л Урэвтэгин в сопровождении Майи Решетовой.

– Целый костюм достали! Из пьесы "Иркутская история". Вот смотри! – Охотник разложил на кровати кожаную куртку и брюки, на пол положил хромовые сапоги.

– Обувь из другой пьесы, – уточнил он. – Одевайся. Без меня вс равно не пойдут. Вот Майя тебе поможет.

– Что я, маленький? – застенчиво сказал Тыплилык. – Не сумею сам одеться?

– Ему тридцать лет стукнуло, – объявил Цой. – Сегодня!

– Поздравляю! – закричал Урэвтэгин и кинулся обнимать Тыплилыка. – Это надо обязательно отметить! Надо предупредить о дополнительной бутылке. Цой, это тебе поручается. А вечером мы устроим здесь чествование.

– Разрешите и мне от души вас поздравить, – сказала Майя и потянулась к Тыплилыку.

Она поцеловала его в губы, мазнув чем-то жирным и холодным. Однако в её глазах Тыплилык увидел такую искреннюю радость, что сам тут же притянул девушку и крепко поцеловал.

– Большое спасибо, – сказал он.

– Смотри, робкий, а подарки собственными руками хватает, – шутливо заметил Урэвтэгин.

Решетова ушла, и Тыплилык оделся в костюм из пьесы "Иркутская история". На ноги натянул сапоги из другой пьесы. Урэвтэгин держал перед ним зеркало. Но в осколок было видно только лицо – радостное, взволнованное.

– Видишь себя? – спросил Урэвтэгин.

– Одно лицо и то без ушей, – сказал стоящий рядом Цой.

– Пойдём к артистам, – предложил Урэвтэгин. – У них там шкаф с большим зеркалом.

– Не стоит, – попытался отказаться Тыплилык, но Урэвтэгин уже открыл дверь и тянул за рукав.

Разодетые артисты облачились в зимние пальто и шубы. Решетова заворачивала в газету туфли на высоченных и тонких, как гвозди, каблуках.

– О! – сказал Гурьевский, оглядывая Тыплилыка. – Вас просто не узнать! Красив! Статен! Вполне сценическая внешность. И лицо… Гамлета можете сыграть!

– Без Беркута обошёлся, а Гамлет подавно ему ни к чему, – уверенно сказал Урэвтэгин и подвёл Тыплилыка к зеркальному шкафу.

Действительно, ему необыкновенно шла кожаная куртка. Свежая рубашка начальника облместпрома подчеркивала смуглоту кожи. "Матрена Ермиловна не узнала бы в такой одежде", – подумал Тыплилык. Будто свежим летним ветром пахнуло на него. Тыплилык вдруг увидел в зеркало, что он совсем ещё молодой и нет у него никакой солидности ответственного работника. Перед ним стоял обыкновенный молодой чукотский парень. И не было у него представительности Михненко, мрачной недоступности в лице, как у районного прокурора Надирадзе. Впервые в жизни полное отсутствие признаков начальственности обрадовало Тыплилыка… Он ещё раз оглядел большую комнату, которую занимали артисты. Рядом стоял Урэвтэгин, улыбался ему в зеркало… Решетова красила губы… Заслуженный артист Гурьевский пластмассовой щёткой приглаживал жёсткие седые волосы. Все они были просто товарищами. Много лет Тыплилык смотрел на людей, мысленно деля их на вышестоящих, нижестоящих, на посетителей, просителей… У него не было ни одного друга! Как же так? Он даже никогда об этом не задумывался.

Праздничное шествие, держась за длинную верёвку, направилось в посёлок. Ветер валил людей, но они всё шли и даже пытались петь. Ветер срывал с губ звуки и относил далеко в тундру, рассыпая по простору, мешая с собственным воем и визгом, но песня крепла и, как разгорающееся пламя, вырывалась из хаоса пурги.

В клубе было тепло и уютно. Здание занесло снегом, замело даже окна. Только подрагивание электрического света напоминало о бушующей пурге.

На ярко освещённой сцене стоял покрытый кумачом стол, а рядом трибуна с графином.

За столом сидели Беркут и председатель поселкового Совета.

К ним поднялся Баштанов, и они стали о чём-то совещаться, заглядывая в листок бумаги, который держал директор совхоза.

На трибуну вышел председатель поселкового Совета и стал читать длинный список президиума.

– Знатный охотник Чукотки Урэвтэгин! – прочитал председатель.

– Тебя, – толкнул в бок соседа Тыплилык.

– Слышал, – делая равнодушное лицо, ответил Урэвтэгин. – Ну, я пойду.

На освободившееся место рядом с Тыплилыком никто не сел: всё равно перед концертом весь президиум переберётся обратно на свои места в зале.

Доклад делал Баштанов.

Как и всякий торжественный доклад, он был скучен и изобиловал знакомыми выражениями, рассуждениями и призывами. Под такой доклад очень удобно тихонько переговариваться с соседом. Но Урэвтэгин сидел за столом президиума и был необыкновенно молчалив и торжествен.

Зато другие полностью воспользовались возможностью, которую дал докладчик. Вскоре сдержанный гул, как шум морского прибоя, повис над рядами. И всё же зрители не забывали в нужных местах отмечать аплодисментами вехи доклада Баштанова. Аплодисментами дирижировал Богомазов, отмечая наиболее выдающиеся места речи.

Потом слово предоставили члену первого ревкома Чукотки Закруткину. Старик говорил на древнем языке анадырских казаков.

Поначалу он смущался. Но потом его голос окреп. Стих шум морского прибоя в зале. Зрители слышали пронзительный ветер, несущий по реке Анадырь весть о великой победе большевиков, об организации на Чукотке первого революционного комитета. Закруткин вспомнил Мандрикова, Берзиня – первых коммунистов тундры.

– И расстреляли их белогвардейцы на реке Казачке, – рассказывал старый ревкомовец. – Мы издали смотрели на наших товарищей, а кровищи на снегу было столько, будто расстелили большое красное знамя… Прошло ещё несколько лет, пока анадырские большевики не вернули себе снова власть и не сбросили в море купцов, промышленников…

Старик закончил речь и некоторое время ещё стоял у трибуны. Он был во власти воспоминаний, перед его потускневшими глазами проходили картины героического прошлого.

– Я тогда был молодой, – сказал старик и спустился в зал.

Гул аплодисментов покрыл его последние слова.

Один за другим выходили ораторы. Почти каждый из них рассказывал о себе, но их жизнь – это и была история Чукотского национального округа за тридцать лет.

Тыплилык заметил, как за столом президиума вдруг зашептались Баштанов и Урэвтэгин. Охотник энергично мотал головой, но Баштанов настаивал. Тыплилык догадался, что Урэвтэгина уговаривают выступить. Так и оказалось. Покрасневший охотник тяжело выбрался из ряда тесно приставленных стульев. Красноречивый в обычной обстановке, он долго искал на потолке среди развешанных по стенам плакатов нужные слова.

Зрители уже начали терять терпение, заскрипели стульями.

– Я охотник! – вдруг сказал Урэвтэгин и замолк.

– Знаем! – отозвался кто-то из зала, и этот ответ послужил подмогой Урэвтэгину.

Он разыскал глазами неожиданного собеседника и, обращаясь как бы к нему одному, заговорил:

– Мы здесь говорим – тридцать лет нашему Чукотскому округу. Это очень молодой возраст. Не о каждом тридцатилетнем человеке говорят столько, сколько мы уже сказали сегодня. Но за эти годы сделано столько, что мы имеем право гордиться. Верно я говорю?

– Верно! – на этот раз поддакнул весь переполненный клуб.

Урэвтэгин беседовал с залом, как будто это был один человек. Он рассказывал о своём охотничьем участке на острове Врангеля, о людях своего колхоза.

– Теперь на Чукотке затевают новое дело, – продолжал он, – зверофермы. Конечно, до того времени, когда охотник будет не нужен, ещё далеко, но звероферма дело очень хорошее. Это я вам говорю, Урэвтэгин. Вот сидит среди вас человек. Его зовут Иван Тыплилык. Еще десяти дней не прошло, как он впервые увидел голубого песца, а как загорелся! Есть люди, у которых нелегко вытащить из их кармана копейку на общественное дело. А он, не раздумывая, на личные деньги купил сто килограммов оленьего мяса для голубых песцов, которым угрожал голод!

Тыплилык чувствовал себя так, будто его голым посадили на лед. Он ёрзал на стуле, но спрятаться от множества любопытных глаз не было никакой возможности. А Урэвтэгин продолжал говорить о нем и даже рассказал, как Тыплилык принёс в номер больного песца.

– Тыплилыку исполнилось сегодня тридцать лет! Он настоящий ровесник нашего округа. Давайте, товарищи, и мы его поздравим!

Что тут началось! Чтобы лучше видеть именинника, люди вставали и поворачивались к нему, продолжая хлопать в ладоши. Тыплилык в смущении опустил глаза и изучал носки сапог из какой-то пьесы.

Когда шум приутих, Беркут объявил, что после короткого перерыва начнётся концерт.

Люди вышли в холодный коридор покурить.

– Ну, какую речь я сказал? – самодовольно спросил Урэвтэгин, пробравшись к Тыплилыку.

– Бесстыдную.

– Да что ты!

– Зачем ты меня приплёл? Разве я тебя просил об этом? Я не знал, куда деться от стыда. Люди позабыли о празднике, смотрели только на меня… Это… Это политически неправильно!

Тыплилык волновался, с трудом подбирая слова.

– Ладно, не обижайся, – миролюбиво сказал Урэвтэгин. – Пойдём лучше туда, за сцену. Там есть маленький буфет для президиума.

– Никуда я не пойду! – сердито отрезал Тыплилык. – Меня не выбирали в президиум.

На этот раз он решил держаться твёрдо. Жена иногда упрекала его в недостатке воли, и он втайне страдал от этих упрёков.

– Жаль, – значительно произнес Урэвтэгин. – А Беркут хотел с тобой насчет песцового корма потолковать.

Тыплилык вцепился в рукав охотника.

– Что ты говоришь? Пошли к нему!

За сценой находилась комната, разделённая занавесью на две половинки. В одной готовились участники концерта, а в другой помещался небольшой буфет.

– Привет имениннику! – громко сказал комсомольский работник Богомазов и протянул наполненную рюмку.

Тыплилык понюхал – это был коньяк. Он выпил и пошёл разыскивать Беркута.

– Вот я, – храбро сказал Тыплилык, подбодрённый рюмкой коньяку. – Как насчёт корма?

– Дорогой именинник, – строго сказал Беркут, – если бы не праздник и не ваш день рождения, я бы крепко поругался с вами. Многих оставили без мяса на праздник. Теперь ни на складе, ни в магазине оленины нет. Придётся посылать в такую пургу трактор в стадо. Сколько вам нужно корма?

– На всякий случай ещё килограмм сто, – быстро подсчитал в уме Тыплилык.

– Хорошо, – ответил Беркут.

Концерт Тыплилык смотрел с большим удовольствием. У него было настоящее праздничное настроение. Сначала выступали артисты Магаданского театра, а потом участники художественной самодеятельности.

Лучше всех плясал продавец магазина. Он бил себя по коленям, по груди и даже шлёпал ладонями по полу перед собой.

– "Цыганочка", – с видом знатока объявил Урэвтэгин.

С концерта возвращались в кромешной тьме. Урэвтэгин уверенно шёл впереди и всю дорогу сравнивал выступление профессиональных артистов и участников художественной самодеятельности.

Раздевшись в номере, охотник водрузил на стол две бутылки – коньяку и шампанского.

– Сейчас мы отметим твой день рождения, – сказал он Тыплилыку.

– Сколько раз можно отмечать? – взмолился Тыплилык.

– В тесном дружеском кругу, – успокоил его Цой, неся стакан и стопку для бритья.

Не успели сесть за стол, как пришли лётчики. Они преподнесли значок, изображающий реактивный самолёт.

– Это вам, Тыплилык, – сказал командир Сотник. – От наших экипажей.

Он хотел прикрепить значок ему на грудь, но Тыплилык отвёл его руку.

– Это куртка из пьесы "Иркутская история". А дома у меня есть хороший костюм. Тёмно-синий.

– Надо выпить! – сказал Урэвтэгин и налил коньяку.

Потом постучалась Полина Андреевна. Она принесла тарелку варёных лососиных пупков и вязаные шерстяные носки. Раскупорили бутылку шампанского.

После неё явились артисты. Коньяку осталось на самом донышке.

Урэвтэгин растерянно посмотрел на свет бутылку и решительно заявил:

– Больше никого не пустим! Хватит поздравлений! Ему-то ничего, – он кивнул в сторону Тыплилыка, – каждый хочет с ним чокнуться.

Цой хитро подмигнул и достал из чемодана плоскую бутылку.

– О! "Старка"! – уважительно произнёс Урэвтэгин.

Долго в крайней комнате, в той, которая ближе всех к выходной двери, слышался сдержанный гул разговора. Цой и Урэвтэгин поздравляли с тридцатилетием товарища Ивана Тыплилыка.

Наутро Урэвтэгин, успевший выглянуть на улицу, прибежал радостный и взволнованный.

– Скорее вставайте! Пурга кончается!

Ветер дул понизу. Над головой голубело зимнее холодное небо, освещённое далёким солнцем. По сугробам, застругам, крышам змеилась позёмка.

Верно сказал Урэвтэгин: похоже было на то, что пурга кончается.

В столовую уже шли без провожатого.