Текст книги "Русская история в зеркале русской мысли. Лекции."

Автор книги: Юрий Пивоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Забегая вперед, я хотел об этом рассказать в следующей лекции. Когда-то Петр Яковлевич Чаадаев, в 1842 году, своему парижскому корреспонденту, графу Серкуру, очень влиятельному политическому деятелю Франции того времени, написал: "В России все из православия – и плохое, и хорошее". И, вообще, русская мысль, она по преимуществу религиозная. И Карамзин, и Сперанский были глубоко верующими людьми. И Карамзин, и Сперанский в своих идеях, я не сказал об этом, опирались, безусловно, на христианские религиозные начала. И Карамзин вводил в политику и в историю религиозное измерение. Сперанский является первым русским теоретиком социального христианства. То есть христианство должно пойти в мир, в общество. Христианство не должно замыкаться в церковной ограде, ограничиваться только процедурами и службами. Христианство должно творить в мире. Оно должно мирить, так сказать, работодателей и наемных работников. Мирить помещиков и их крепостных, и прочая, и прочая. Это были люди на громадной такой религиозной подпитке. И вся последующая русская мысль, она всегда будет религиозной.

Вообще, вне религиозного русского мыслителя очень трудно найти. И даже в двадцатом столетии мощное атеистическое направление русской мысли обладало такой религиозной интенсивностью, что было ясно, откуда все это берется. Понимаете? Я бы так ответил.

Вопрос: Вопрос касается Вашей концепции истории России с восемнадцатого до двадцатого века. Вы говорили, что в это время Россия, по сути дела, состояла из двух миров, чуждых друг другу, во многом враждебных. То есть, ну, не мир, а культуры. И верхов, и культура уже, так сказать, традиционного общества русского. То, что они друг другу, соответственно, были враждебными. Но как вообще Россия могла существовать при столь антагонистическом противоречии? Насколько власть может длительно существовать, не находя поддержки в народе? Вот. По-моему, тут стоит вспомнить, в качестве заметки, эпизод, о котором рассказывает Федор Михайлович, когда он говорил, что, когда он был ребенком, увидел в лесу волка. После этого он очень испугался, побежал. Его крестьянин успокоил, всячески, нежно и по-всякому. И Федор Михайлович был удивлен таким отношением к ему. К нему, представителю власти, по сути дела…вот этих вот верхов. Как вы можете это объяснить? Насколько возможно существование власти в России, не находя поддержки в народе?

Ответ: Да, я отвечу на этот вопрос по существу. Но сначала должен сказать, что у Федора Михайловича была еще и другая история жизни. Когда народ доказал свою любовь к роду Достоевских, как представителям власти. В определенном смысле. Крестьяне крепостные убили его отца. И вот эта вот сладенькая история с волком, она в духе такого, уже стареющего Федора Михайловича. Стилизующего отношение народа и власти. А реальность была такова. И пугачевщина показала, какая реальность.

Как власть жила? Ну, у власти было два начала. Охранительно-репрессивное. Подавлять, бить, не пущать, стрелять. С другой стороны, очень умелая, реформистская, технологичная, динамичная. Когда облегчалось крепостное право. Когда заботились о простом народе. И очень много. Когда думали, как отменить крепостное право. Как внести просвещение. И прочая, и прочая. Власть русская очень умелая, очень хитрая, очень умная, очень осторожная. Очень часто заботящаяся и хорошая, положительная. Был даже случай, когда власть и народ совпали друг с другом. Это война двенадцатого года. Это война двенадцатого года. Когда вот это противоречие между Онегиными и крепостными было преодолено. Вот в этом, в подвиге спасения Отечества. Читайте "Войну и мир". Это и есть пафос "Войны и мира". А что касается двух сословий... Там было все. Там было, например… Помните, такие, вы в школе же учили, "кающиеся дворяне". Да? Которые страдали от того, что они далеки от народа. Которые хотели отдать. Потом начнется хождение в народ. И вы помните, как народовольцы пошли в народ. Эти изысканные, эти избалованные люди, физически не готовые к физическому труду, которые бесплатно строили избы, принимали роды. Там, я не знаю, всякое делали. А народ сдал их в полицию, решил, что это какие-то шпионы появились, что ли. Чего это, за бесплатно и переоделись. Так не бывает. И прочая, и прочая, и прочая. Был и страшный антагонизм между верхами и низами. Была и отеческая забота. А был рациональный принцип. Помещики. Помещик Суворов, это наш гениальный полководец. Да? У него были крестьяне. Они по пьянке пропили все. Он заново купил им скот и все остальное, и сказал: "Еще раз – и…". А почему он это сделал? Не потому, что он был добрый, а потому что он был умный. Он понимал, что если они на него работать не будут, то как он жить-то будет? Да? Все это ясно. И, опять же, почитайте "Войну и мир". В финале Николай Ростов. Да? Николай Ростов. Это, видимо, отец Льва Николаевича. Да? Вот такой, как бы, литературный персонаж. Его крестьяне очень любят. А он с ними жесток. Он с ними начальник. Он барин. Он хозяин. И это тоже было. Но то, как по-настоящему они друг к другу относятся, показала русская революция. Пятого года, семнадцатого года. Как народ поступил со своими бывшими властителями. И они во многом это заслужили. Так что благости не было. Была бомба. Жили на вулкане. Вулкан рванул. Но это все метафоры. А в реальной жизни ведь люди, ну, живут себе и живут. Вот я, например, пережил события девяносто первого года, девяносто третьего года, когда в России были революции. Но я их не пережил так, что я с утра до вечера только об этом думал. Ну как-то люди справляются с этой жизнью. Так и тогда. И были случаи, действительно, идеальные и не идеальные.

Я в одной своей книжке описал биографическую ситуацию. Потому что по матери я из дворянского рода Ведяшевых. В девятьсот пятом году крестьяне пришли к моему прапрадеду, в имение, Старицкий уезд Тверской губернии, к Аркадию Львовичу Ведяшеву. И сказали: "Барин, дай деревья порубить у тебя". То есть они пришли и сказали: "Иначе мы тебя удавим в твоем лесу". Он сказал: "Рубите, детушки. Вам же надо жить как-то". И тут же вызвал полицию. То есть они пришли его ограбить, а он на них полицию вызвал. А поговорили очень хорошо. Дедушка, его детки, крестьяне и так далее. В общем, было и так. Было по-разному.

Вопрос: Про прошлое и настоящее русской мысли мы уже немножко знаем. У меня вопрос, есть ли настоящее, настоящее у русской мысли? Может быть, немножко не совсем по теме, но, мне кажется, это интересно.

Ответ: Совершенно по теме. Я уже отчасти говорил. Когда в России был страшный сталинский режим, то, например, великого русского философа Флоренского убили. Арестовали – он помер. Великого русского философа Лосева фактически тоже убили. Он ослеп, сидел в лагере. Он и его жена. Великого русского философа Шпета, которого отправили куда-то, в Сибири чуть ли не расстреляли. Великих русских философов в двадцать втором году Феликс Эдмундович и Владимир Ильич выслали на известном «философском пароходе». От них освободились или забили здесь, или не давали рождаться новым. Но, конечно, невозможно, чтобы люди не думали. Постепенно, постепенно в пятидесятые годы, в годы оттепели хрущевской, русская мысль начинает думать. Появляются думающие русские люди. Одни из них могут быть официальными философами, работать в Институте философии Академии наук. Там было много замечательных людей. Один из них – знаменитый философ Зиновьев, впоследствии, например. А потом появились инакомыслящие, диссиденты. Которые привнесли в русскую мысль совершенно новые вещи. Они стали бороться за свободомыслие и за свободу.

И они снова стали свободными людьми в несвободной стране. И стали думать. Например, привнесли в русскую мысль идею права. Вот Сперанский только начинал. Потом мы еще будем говорить. Потому другие люди думали о праве и внедряли его в русскую жизнь. Но в условиях абсолютного бесправия коммунистического эти люди сказали: право – основа всего. Конституция – основа всего. Это основной регулятор социальной жизни. Не произволение властей, не какие-то великие кремлевские мечтатели, а закон един для всех. И закон должен быть совершенно отвечающий, так сказать, нормам справедливости и целесообразности и порядка. И это было совершенно новое, конечно. Но такого феномена нету. Потому что нанесен страшный генетический урон российскому населению. Десятилетия отрыва русской культуры и науки от общего мирового развития. Отсутствие вот этой самой свободы. Потому что за свободу мысли они платили либо изгнанием, либо каторгой, там, тюрьмою или сумасшедшим домом. Их сажали в сумасшедшие дома. Это тоже русская традиция, между прочим, еще с девятнадцатого столетия. Инакомыслящих сажать в сумасшедшие дома. Но, конечно, сегодня, в последнее десятилетие, какие-то ростки нового мы с вами можем ощутить. Но уровня тех, конечно, нет. То был золотой век русской культуры вообще. Это был золотой век вообще России. И после страшного двадцатого столетия Россия должна собраться. Соберется или нет, не известно. Но все страны проходят свой золотой век. Я утверждаю, что Россия прошла свой золотой век в конце восемнадцатого, в девятнадцатом, начале двадцатого столетия. И Германия прошла в двадцатом. Золотой век раньше. И Англия, и Франция, и так далее. Так что, я не убежден, что Россия вновь поднимется на те же высоты в литературе, в искусстве. Там, в музыке и прочая, прочая. Хотя литература в двадцатом столетии, как ни странно, была неплохо. И в музыке, и так далее. Если после гибели последних свободных поколений это только вот то, о чем я сказал. Это довольно прилично, это интересно. Это надо знать и изучать. Но сравнивать очень сложно. Не в нашу пользу.

Стенограмма 2-й лекции Юрия Сергеевича Пивоварова:

Мы будем с вами сегодня говорить о том, что думала русская мысль о русской истории, о русской мысли в зеркале русской истории. Будем говорить о периоде девятнадцатого и начала двадцатого столетия. О периоде очень сложном, переломном для русской истории, русской культуры. Одновременно – о золотом веке русской истории. То есть, и культуры, и мысли, но и многого другого. Экономики, политики и прочая, прочая.

Двадцатые годы девятнадцатого столетия. Двадцать пятый год. Четырнадцатое декабря. Восстание декабристов. Что это такое? Все мы учили в школе. Декабристы воспеты, романтизированы. О них снимают фильмы, поются романсы и сочиняются романы. А что же это было на самом деле? Во-первых, это был посыл. Была последняя попытка государственного переворота в России, на который пошла русская аристократия. Все восемнадцатое столетие русская аристократия в лице гвардейцев, гвардейской части армии, которая была расквартирована, в основном, в Петербурге, несколько раз вмешивается в ход российской истории. Пытается посадить на трон своего царя. Чаще, мы знаем, это была царица. Гвардейцы думали, с женщиной управиться легче. Так не оказалось, на самом деле. Екатерина была, например, гораздо более крута, чем многие мужчины. В общем, русская аристократия вмешивается в ход, в течение русской истории. И вот это последняя попытка русских аристократов, а декабристы, безусловно, были таковыми, ограничить всевластие монархии. Ограничить поднимающуюся бюрократию. И продлить свою власть над российским обществом. Не удалось. Русская аристократия потерпела окончательное политическое поражение. После этого высшее русское дворянство будет по-прежнему играть огромную эстетическую, культурную, экономическую роль в русской истории. Но она уже не будет как сословие, как группа, претендовать на долю власти. Но это только с одной стороны. А с другой стороны, это начало русской революции. Вместе с декабристами в Россию пришла революция. Что это значит? Что такое революция? Это изменение социальных порядков, экономических, правовых, политических, всего мироустройства, всего уклада жизни. И если брать слово «переворот», это смена одного правителя, менее успешного, с надеждой на более успешного, то здесь, конечно, все шло гораздо более серьезно и гораздо более фундаментальные вещи ставились под вопрос.

Восстание подавлено. Декабристы, пять человек, повешены. Больше ста двадцати отправлены с разными сроками наказания на каторгу. Но в декабристском движении были два мыслителя. Были два лидера, значение которых далеко выходит за пределы самого декабристского движения. Значение которых и по сей день невероятно для нашей истории и для нашей культуры. Это Павел Пестель и Никита Муравьев. Люди, известные нам с детства, со школьной скамьи. Пестель – это лидер Южного общества. Которое базировалось на второй южной армии, которая была расположена в Малороссии, на Украине нынешней. А Никита Муравьев – один из героев, вождей Северного общества. Это Санкт-Петербург, столица. Совершенно разные люди. Примерно ровесники. Участники, родившиеся в середине девяностых годов восемнадцатого столетия, участники войны двенадцатого года. Причем очень храбрые офицеры. И тот, и другой ранены, блестящие и так далее. Но во всем другом это. Во всем остальном это противоположные фигуры. Павел Пестель был немец. И был лютеранин, то есть протестант. Он не был русский и не был православный. И поэтому, как часто бывает в России… Знаете, есть такая поговорка, «католик больший, чем Папа». Да? Чем сам Папа Римский. Так и Пестель был больше русский патриот, русификатор и такой русофил, чем природные русские люди. У Пестеля было еще несколько проблем. Он был невероятно талантлив, честолюбив. Он делал карьеру. Но царь его боялся, Александр Первый. Пестель внешне был похож на Наполеона. Профилем. Был похож на Наполеона. И он, вообще, был такой, знаете, маленький русский Наполеон. Маленький не в смысле роста, а маленький… ну, вот. Он же не стал Наполеоном во вселенном масштабе. И царь как-то его задвигал и не продвигал. И во многом не сложившаяся карьера Пестеля, его неутоленное честолюбие толкало его к революционным мыслям, к революционным действиям. Была еще одна причина быть Пестелю таковым, каким он был. Его отец, Иван Борисович Пестель, был, говоря сегодняшним языком, одним из крупных олигархов того времени. То есть он был губернатором в Сибири. Правда, управлял ею из Петербурга. И прославился невероятным воровством. И фамилия «Пестель» в те времена была синонимом воровства, кражи, нечестности. А это были времена дворянской этики, дуэлей, повышенных таких… и очень чувствительного отношения к тому, что о тебе говорят в обществе. И Пестель, в общем, несколько стыдился всего этого. То есть это был такой вот человек. С другой стороны, Никита Муравьев. Из семьи старинного русского боярства, аристократии. Совершенно русский человек, с ног до головы. И живший в Петербурге. И, разумеется, поэтому такой русский барин. Он был западник. Говоря таким языком. Ему нравились Соединенные Штаты, в которых он никогда не был. Ему нравился Запад. Он там бывал, конечно. Западная Европа имеется в виду. И все его мысли были связаны с тем, чтобы сюда, построить жизнь здесь как-то более по западному. Пестель был фигурой жесткой. Муравьев был фигурой мягкой.

И вот Пестель. Он пишет свою конституцию. Он пишет конституцию для России. «Русская правда». Смотрите, «Русская правда». Как честолюбиво называет он ее. Помните свод законов, который был в первое столетие существования России? Да? Еще древней Руси, Киевской Руси. «Русская правда». Он пишет «Русская правда», надеясь, что это будет когда-нибудь организацией жизни для всего русского народа. Интересно, что когда арестовали, никто ничего не знал про эту «Русскую правду». Потом один из декабристов выдал, нашли. То есть мы знаем, что Пестель написал этот очень важный политический документ, потому что кто-то на допросе оказался трусливым. Тоже вот очень интересно. И так узнали, что существует этот документ. Он был зарыт в землю, там его нашли. Что это такое? Это рисунок того, какой должна быть Россия, когда победят декабристы. Какой? Жесточайшая диктатура. Такого якобинского, как тогда говорили, замеса. Строжайшая централизованная власть. Никаких федерализмов, никаких, там, автономий субъектов, как говорят сейчас. Ничего. Никакого местного самоуправления. Все в Петербурге. Надзирающая жестокая власть. Причем такая власть не может осуществляться просто так. Ей нужна какая-то подпорка. И эта подпорка – тайная полиция.

Пестель является и поэтом, и теоретиком тайной полиции очень многочисленной, влиятельной. Окутать всю Россию, следить за всеми нами, нашими предками. И чтобы контролировать ситуацию полностью, чтобы она не выходила из-под контроля. Дальше. Пестель хочет всех русифицировать. Да? Немец. Да? Лютеранин. Всех русифицировать. То есть, многонациональная Российская империя должна вся переодеться в русскую одежду, говорить только по-русски, забыть все нерусские религии. Пестель – атеист, на самом деле. Забыть, вообще, все свои национальные обряды и обычаи и так далее. Все должно быть русским. Русификация всех народов. Дальше. Полная унификация.

Что значит унификация? Знаете, он, как взрослый ребенок, строил из одинаковых кубиков русское здание. То есть он говорил: все губернии должны быть одного размера. Посмотрите на карту сегодняшней Российской Федерации. Область одна, там, в Сибири или край, и область европейской России, они разные. И по населению разные. Они должны были стать одинаковыми по территории и одинаковыми по населению. Полная унификация. Все одинаковое должно было быть. Все, так сказать, равномерно должно быть. Но, разумеется, это бы привело к невероятным социальным пертурбациям в нашей жизни. Не знаю, на что рассчитывал Павел Иванович, как это сделать. Это даже сегодня невозможно. Зачем, самое главное? Дальше. Что еще? Никакого совершенно, никакой свободы человеку. Он подавлен. Вся инициатива подавлена. Частная собственность допускалась, но под большим контролем. Например, частная школа. Что вы, что вы! Только государственная школа, государство не может... Или, например, праздники. Никаких праздников. Праздники к разврату ведут. Праздники только государственные. Сам народ чтобы ничего не праздновал. То есть, полная регламентация. Суровая жизнь, как это было в средневековых каких-нибудь общинах при каких-то таких, религиозных очень сильных установках. А здесь вот господство тайной полиции и власти из Петербурга.

Как главный вопрос социальной жизни того времени решал Пестель? Вопрос о крепостном праве. Разделить землю пополам. Что-то оставить помещикам, а вторую половину отдать крестьянам, но не в частное пользование. Не в личное пользование, а общине. Крестьяне жили в общинах, вот общинам и отдать. Причем то количество земли, которое предполагалось отдать общинам, вполне позволило бы русскому народу жить вполне нормально. То есть это был такой жесткий централизаторско-диктаторский, русифицирующий, унифицирующий план. Диктатура. Но с большими социальными гарантиями, говоря сегодняшним языком. То есть простые люди, подавляющее большинство населения, которое жило в общинах, крестьяне, получали в основу, в общем, более-менее благополучного социально-материального существования. Я это называю деспотизм с гарантиями или гарантийные деспотизм.

Деспотия, диктатура, но социальные гарантии. Мне это очень знакомо. Я жил в Советском Союзе. Это примерно то же самое. Разумеется, Никита Муравьев все делает по-другому. Во-первых, он берет за основание, за основу, за пример конституцию государства, которое тогда называлось САСШ – Северо-американские Соединенные Штаты. Так раньше США назывались по-русски. Это первая в мире писанная конституция, прообраз всех будущих конституций. Он берет ее за основу и строит совершенно иную модель. Монархия сохраняется, но становится такой, в общем, декоративной. Это огромная федерация. Страна делится на державы. Такие огромные штаты или земли. С огромными правами. Губернии вообще ликвидируются. Создается там множество всяческих уездов. Это федералистская модель рассредоточения власти. Центр не столь важен. Важна власть на местах. Это разделение властей. То есть совершенно либеральная демократическая традиция. Это правовое государство. Это максимальные права и свободы для граждан. Совершенно такая либеральная, западная модель. Причем, даже Запад еще не достиг такой степени свободы и самостоятельности, какую предлагал Муравьев для частей Российской империи и для ее граждан. А как он решал вопрос с крепостным правом? Ну, он же был либерал. Естественно, он хотел отдать землю в частную собственность. Отдать крестьянам. Ну, так, примерно, две, две десятины на двор. Этого не хватило людям для того, чтоб выжить. Он плохо понимал экономическую ситуацию. И я называю это «свобода без гарантий». Или безгарантийная свобода. Люди свободны. Все права они имеют. Политические, духовные, религиозные, социальные и даже экономические. Но базы материальной, которую дает конституция, которую дают основные порядки, не проглядывается. Вот вам свобода без гарантий. Безгарантийная свобода – это то, что мы получили в девяностые годы, если угодно. Это то, с чем ваше поколение уже столкнулось. Я вам должен сказать, что вся русская история с этого момента, она так вот и просматривается через колебания от одного состояния, гарантийного деспотизма, к другому, безгарантийной свободы. И Россия пока еще не нашла себе пути, пути гарантиями. Свобода когда есть и социальные гарантии, но когда есть свобода индивида, свобода субъектов того или иного государственного целого.

Вот эти две модели Пестеля и Муравьева, они очень симптоматичны. Они символичны. Они очень важны. Потому что я еще раз скажу. Через них мы видим, как идет русская история. Как она пульсирует туда-сюда, туда-сюда. Бывают, конечно, какие-то смешанные варианты, но вот этой середины золотой, о которой я говорил, нет.

Что еще очень важно сказать? Муравьев выступил против очень важной мысли Карамзина. Карамзин сводил русскую историю к истории русской власти. Что история принадлежит государю, государству. А Муравьев сказал: история принадлежит народу. Он один из первых, ну, может быть, второй после Сперанского, гениальный проповедник русского гражданского общества. Что народ порождает историю, а не власть. Что народ порождает основные структуры, институты, процедуры и так далее, а не власть спускает сверху. И в этом, безусловно, великое наследие Никиты Муравьева. Но, кстати, и у Пестеля тоже нашлись наследники. Скажем, царь Николай Первый, который судил декабристов и некоторых из них казнил, того же Пестеля, в общем, по-своему реализовал идею Пестеля. Потому что именно при Николае господство тайной полиции становится ощутимым в России. Конечно, не столь тотальным, как мечтал Павел Иванович. Вообще, в жизни утопии редко воплощаются. Но, во всяком случае, осязаемо. Но потом, скажем, Владимир Ильич Ленин, который, конечно, не в подробностях повторил пестелевский план, но сам дух, темперамент Ленина, сама его направленность на такую вот мощную, жесткую, диктаторскую власть, не позволение человеку быть свободным, это, конечно, такой пестелевский запал в Ленине.

А потом, после декабристов, начинаются тридцатые и сороковые, и пятидесятые, естественно, годы девятнадцатого столетия, которые я бы назвал золотыми. Не только для русской культуры, а вообще. Потому что основной сонм русских гениев тогда либо завершал свою карьеру, как Пушкин, Лермонтов, либо начинал, там, как Достоевский, Тургенев, Толстов, Толстой, Гоголь. Но они все как бы сошлись вот в этом периоде, это касается и русской мысли. В тридцатые, сороковые, пятидесятые годы, в общем, окончательно формулируются основные, ну, я не знаю, основные установки русской мысли, основные ее положения. Основные темы русской мысли окончательно формулируются. Здесь, конечно, нельзя не сказать о таком странном человеке, который, казалось бы, не имеет прямого отношения к русской мысли. То есть к гражданскому обществу. Сергей Семенович Уваров.

Граф Уваров. Многолетний министр народного просвещения, президент императорской Академии наук. Человек по-своему блестящий. Человек той же эпохи. Человек, связанный и дружескими, и семейными узами с русской культурой, отчасти с декабристами. Но этот человек вошел в историю двумя своими качествами. Во-первых, как враг, противник Пушкина. И был заклеймен Александром Сергеевичем рядом эпиграмм. Не всегда, кстати говоря, справедливых. То, что Уваров... При том, что он был человек морально, может быть, не очень, но блестяще образованный, культурный. Много, действительно, сделал для русского просвещения, науки. Но вошел он, прежде всего, все-таки в русскую историю своей известной теорией официальной народности. В начале тридцатых годов по заданию Николая Первого он создает какой-то такой свой вариант русской официальной идеологии. Который по традиции того времени не расписывается в тома или в огромные сочинения, в фолианты. А лапидарно. Лаконично. Три слова: «Православие, самодержавие, народность». Православие, самодержавие, народность. Три слова. Почему три? А вспомните, в какие три слова укладывалась идеология Французской революции. Свобода, равенство, братство. Вот русский ответ. Русская триада. Русская реакция на три французских призыва: свобода, равенство, братство. А к этому времени русское общество совершенно разочаровалось во всех этих свободах, равенствах, братствах. Бесконечные революции. Очень плохое отношение к России в Европе. Классовая борьба в Европе. Мы разочарованы. Мы хотим идти своим путем. Нам нужны свои мысли, свои идеи. И в России впервые возникает анти-западническая идеология. Анти-европейская идеология. Потому что таков был заказ общества, которое и почувствовало себя враждебным по отношению к тому, что происходит. Но и враждебным были политики Запада тогда по отношению к нам. И общество начинает реагировать вот таким отвержением, отталкиванием.

Православие, самодержавие, народность. Каждый элемент: свобода, равенство, братство. Но о чем это? Православие – это о том, что русская духовность, русская интеллектуальность, русская философия всегда были и есть православие. Никаких умствований. Никаких заимствований. Никаких классических германских философий. Никаких, там, социалистических идей из Франции или Англии. Русская духовность – это православие. Именно тогда возникает формула: если русский – значит, православный. Если православный, – значит, русский. Только оно, православие. И больше ничего. И никаких философий в университетах, и никаких свободных мыслителей. Все только здесь.

Второе. Самодержавие. Это означает, что самодержавие, то есть неограниченная власть, персонифицированная одним человеком, это есть вечная русская власть. Это константа русская властная, константа. Она всегда была, всегда есть, всегда будет. Никаких республик. Никаких ограниченных монархий. Никаких иных, так сказать, устройств или переустройств. Россия не выдержит, она ей не нужна. Была монархия в самодержавной форме, есть и будет всегда. То есть всему республиканскому или ограничительному запрет. Табуировано.

И третье, народность. Народность, пожалуй, самый сложный и самый, такой, трудно уловимый, трудно объясняемый элемент этой триады. Но тоже очень важный. Народность. Это попытка выработки собственного русского стиля в искусстве, в культуре, в литературе. Это попытка отказа от европейских норм в области музыки, живописи, одежды, строительства, архитектуры. Вот всей, так сказать, культуры в широком смысле слова, в том числе и эстетической культуры. То есть, если поэзия, то не поэзия Пушкина, которая французская поэзия. А какая-нибудь такая, простонародная, так сказать, «кровь – любовь», так сказать. Это не живопись, скажем, Брюллова, да? Такая вот итальянская живопись. А такой русский лубок. Это не музыка Глинки – итальянская, опять же, опера. А, там, какое-нибудь бренчание, так сказать, элементарное. То есть, это редукция высоких форм культуры, прежде всего, заимствованных на Западе, к простонародным формам. Народность – это, фактически, простонародность. К тому же, это попытка найти для нашей культуры какие-то такие русско-славянские корни. Ну, например, архитектура – не классицизм европейский или что-то еще. А попытка вернуться к каким-то древним формам русской архитектуры. Вы вспомните Исторический музей на Красной площади. Рядом тоже здание, которое сейчас передают Историческому музею, где была в девятнадцатом веке Городская дума, а потом Музей Ленина, при моем поколении. Вот такие здания «а ля рюс». Да? Такая вот попытка построить псевдо-русские здания. Или, там, посольство Франции на Большой Якиманке... Это одежда. Такая, знаете, вот, псевдо-русская. Например, последние цари, Александр Третий и Николай Второй со своими женами любили играть в это. Все как результат всей этой народности. То есть это отказ от высоких западных, пришедших с Запада, форм культуры, эстетики и прочего, в пользу простонародного.

Вот такая концепция возникла. И она стала господствующей идеологией в России. Это не значит, что везде висели призывы или, там, всех обещали... Всем приказывали, я не знаю, признаваться ей в верности. Но само отношение власти к обществу, оно стало как бы через эту призму. Оно стало направляющим для всех идей, решений, для отношения и с русскими классами, и с Западом. Эта теория сыграла важнейшую роль в русском самосознании. Вообще, русская история знает только три таких господствующих идеологии. Это в средние века – инока Филофея. Из Пскова: «Москва – третий Рим». Что вот, мы хранители православия и прочая, прочая. Потом, в двадцатом столетии, коммунистическая идеология. Что мы, так сказать, основание всех прекрасных коммунистических преобразований. И вот такая идеология. Три основных идеологии. Поэтому роль Сергея Семеновича Уварова грандиозна. И сегодня, в нашей сегодняшней жизни.

Я не буду называть эти громкие имена. У нас есть люди, которые в открытую говорят, что они являются сторонниками концепции Уварова официальной: народность, православие, самодержавие. Вот этой вот уваровской триады. Она жива, потому что она отражает очень многие, действительно, реальные качества нашей истории. Да. И роль православия. И роль самодержавия. Поскольку русская власть всегда отливается в ту или форму самодержавия, самодержавной власти. И даже народности. Опять же, не буду называть имена многих деятелей современной, скажем, эстрады, которые такую вот псевдо-народность вводят в жизнь. А потом, дальше, явился человек, который, с моей точки зрения… В нем все, что до него развивалось, собралось, а потом вышло. Вот как Пушкин для русской литературы, так он для русской мысли. Кстати, это товарищ Пушкина. Старший товарищ Пушкина. Петр Яковлевич Чаадаев.