Текст книги "Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Юрий Валин
Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!

Автор благодарит:

Сергея Звездина – за техническую помощь,

Александра Москальца – за помощь на «всех фронтах»,

Евгения Львовича Некрасова – за литературную помощь и советы.

Пролог

Разъезд Суходолка

(15 верст к югу от Курска)

1919 г. к)

Правый висок давило особенно сильно. Гипертоническая болезнь. Июль, пыльная иссушающая жара. Сегодня еще и солнце невыносимое. Непременно быть грозе. Дурной день. Чертовски дурной день.

Полковник Ватрасов старался дышать неглубоко. Дым – головная боль гарантированно обострится. Мимо двигались брички остатков пулеметной команды, поднятая колесами пыль заставляла жмуриться. Нужно не подавать виду, сегодня у всех дурной день. Суходолка взята, приказ выполнен. Можно двигаться на Курск, на соединение с 1-м батальоном [1]1
  Имеется в виду 1-й батальон 2-го Офицерского генерала Дроздовского стрелкового полка Добровольческой армии.


[Закрыть]и самурцами [2]2
  Самурский полк – полк Добровольческой армии, получивший название в честь 83-го пехотного полка Русской императорской армии.


[Закрыть].

Куда и кому двигаться? С севера, от пригородов Курска и железной дороги, продолжала доноситься канонада: красные держались. Вечером подрывники из 1-го батальона дроздовцев вроде бы подорвали рельсы и отрезали один из бронепоездов красных, но те в темноте смогли починить пути и пробиться к своим. Впрочем, такое случается не впервые. Излишне бережно работают подрывники: железная дорога необходима для стремительного рывка на Москву. Еще усилие. Курск, Орел, Тула… Порыв Добрармии неудержим.

Угас. Порыв угас. Вернее, его погасили. Полковник Ватрасов чувствовал пульс войны. Не воин, не витязь – штабной диагност, по прихоти судьбы принявший временное командование неукротимым 1-м батальоном. Если бы не ранение полковника Туркулова, этого лихого вояки, любимца солдат, храбрейшего из храбрых…

Хотелось сесть. Сесть, закрыть глаза и не идти туда, к дыму.

Капитан Дмитраш, принявший третью роту после гибели ротного, бросил быстрый взгляд. Понимает. От роты осталось меньше половины. Сколько верст от Курска до Орла? О верстах и роте капитан все понимает, о бродящей рядом грозе не думает. И не нужно. Молод и здоров. Разорванное ухо скоро заживет.

– Вот здесь они и сидели, – поручик Трегубский, еще разгоряченный боем, азартный, чуть пьяноватый от собственного везения, подбросил на плече винтовку с примкнутым штыком и по-мальчишечьи ткнул пальцем в развалины пакгауза. – Сидели как мыши. О, коварнее ирокезов…

– Поручик, будьте любезны без книжной романтики, – сухо сказал Ватрасов. – Мы все видим…

Бой завязался на окраине Суходолки. Батальон красных держался за депо удивительно упорно. Атаковавшие утром добровольцы откатились, засели у насыпи и крайних домов поселка. Роты увязли в перестрелке. Депо, скорее ремонтные мастерские, прикрытые добротным кирпичным забором, оказались крепким орешком. В обход поселка двинулся взвод на бричках, усиленный двумя пулеметами. Здесь они повернули к депо…

Кобылку с белой прозвездиной на лбу, видимо, уже позже пристрелил кто-то из милосердных разведчиков. Команда пеших разведчиков подоспела первой. Кобылка лежала вытянув ноги, пыль вокруг изрыта копытами. В помутневших глазах застыл ужас. Дальше лежала опрокинутая бричка. И люди… Почти весь взвод и пулеметчики. Уже вовсю жужжали нетерпеливые летние мухи…

У пулеметчика красных были железные нервы. Подпустил, ударил почти в упор. Саженей сорок. Прямо из приоткрытых дверей пакгауза. Из винтовок стреляли и из-за штабеля досок, из-за груды шпал. Весьма грамотно поставленный заслон. Обреченный…

Ватрасов смотрел на ближайшего красноармейца: тот лежал, подогнув ноги, скорчившись, словно пытаясь зарыться в утоптанную пыль дороги. Обмотки с цивильными башмаками, правая подметка стерта почти насквозь. На спине гимнастерки две темные дыры.

– Пытались уйти или атаковали?

– За лентами, – поручик показал на разбросанные у патронной двуколки пулеметные ленты. – Кинулись сразу, но мы от того домика их нащелкали. Как куропаток, на выбор…

Поручик Тригубский несколько преувеличивал. За патронами кинулось всего трое. Здесь они и лежали. Но дроздовцев было больше: десятки тел, лошадиных, солдатских. Полковник знал по фамилиям почти всех – профессиональная привычка. В 8-й армии [3]3
  Имеется в виду 8-я армия времен Первой мировой войны, сформированная из частей и соединений Киевского военного округа.


[Закрыть]подполковника Ватрасова весьма ценили за феноменальную память.

Смерть меняет. Лицо знакомое, но узнать почти невозможно. Усач с нашивками фельдфебеля лежал, вжавшись щекой в пыль. Мирон Зыков. Винтовка нелепо уткнулась стволом в горячую пыль, ее ремень зацепился за борт брички.

– Пленных нет? – капитан Дмитраш машинально поднял винтовку, прислонил к колесу.

– Никак нет. Большинство краснопузых, когда склад рухнул, кончились… – Юный Трегубский замялся.

Ничего удивительного. Третий, нет, четвертый день боев, но пленных нет. Ни с той стороны, ни с этой. Вчера нашли дозор, высланный к хутору: все четверо раздеты, разуты. По пуле в сердце. Не мучились.

Будет гроза или нет? Господи, даже голову поворачивать больно.

Красные из пакгауза отстреливались около двух часов. Пока не подошли орудия 2-й батареи. Били по пакгаузу почти в упор. Угол снесен начисто, здание загорелось, но потухло, когда рухнула часть крыши. Но кто-то оттуда еще стрелял. Разведчики подобрались, закидали гранатами. Когда вошли внутрь, из дальнего, уцелевшего угла ударил пулемет. Выпустил остаток ленты. Патронов двадцать, не больше…

В тени кустов сирени сдержанно стонал раненый. Дальше, у штабеля шпал, лежали тела. Разведчики… Ряд тел, штабель шпал. Словно намеренно.

Сапоги цеплялись за битый кирпич, расщепленные доски. В проломах крыши сияло безжалостное солнце. Гильзы, кровь, тело… Открытые глаза ослепли, плотно забитые рыжей кирпичной пылью. Еще тело… Фуражка с темной жестяной звездой. Расщепленное ложе винтовки. Опрокинутый стеллаж, какие-то ящики. Тупое рыльце пулемета. Щита нет, из простреленного кожуха вяло капает вода. Человек. Приличная гимнастерка вся в крови, нашивка краскома едва видна. Этого штыками… Раскинутые босые ноги. На левой стопе – мозоль. Но ногти аккуратно острижены.

Щеку мертвеца распорол штык. Но узнать можно. Жаворенко. Кажется, Николай Тарасович. Рассказывал о приспособлении по разметке секторов обстрела. Весьма толковый был офицер. Весьма.

– Это Стальной батальон имени Мировой революции, – поручик Трегубский взмахнул мятым листком какого-то мандата. – Из Тулы к нам пожаловали, изволите ли видеть. Хорошо, что с патронами у них не густо. Положили бы оба взвода, мерзавцы.

– Да, фортуна к нам весьма и весьма благосклонна, – согласился полковник Ватрасов, чувствуя, что висок сейчас лопнет. – Ступайте, поручик. Хороним наших павших и выходим.

Капитан Дмитраш вертел в пальцах портсигар. Мятый, с еще блестящей вмятиной. Третьего дня стреляли. У красного мальчишки-взводного был револьвер «лефоше». Дрянная легкая пулька портсигарного серебра не пробила.

– Курите, Андриан Мелентьевич, – сказал Ватрасов. – Мне не помешает.

– Душно сегодня, – капитан глянул на темную полосу на небе. – Если грозу с хорошим ливнем нагонит, увязнем. Впрочем, чему у нас увязать?

– Спокойнее, – Ватрасов снял фуражку, вытер несвежим платком лысину. – Приказ никто не отменял.

– Слушаюсь, господин полковник, – капитан посмотрел на развалины, откуда солдаты за ноги вытаскивали трупы. – Но ведь такого не было. Ведь не было же?!

Такого не было. Добрармия шла на Первопрестольную, даже не шла, катилась, неслась, разметывая полки и дивизии Советов словно соломенные снопы. Сотни, порой тысячи пленных в каждом бою. Брошенные орудия и снаряды, угрюмые комиссары, с готовностью выдаваемые ненавидящими их красноармейцами. На востоке победоносно наступает Колчак, красные в панике откатываются от Урала. Еще усилие, еще шаг… Тщетно мечется по фронту неистовый председатель Реввоенсовета Троцкий, пытаясь сколотить, удержать и вдохновить тающие красные дивизии. Ульянов-Ленин еще зимой убит в Москве, позже в Петрограде был смертельно ранен в своей служебной машине председатель ужасной «черезвычайки» Дзержинский. Дни Совдепии сочтены. Добрармия с ходу взяла Харьков, открыла прямую дорогу на столицу.

Увязли. Здесь, под Курском. Даже не верится. Навстречу нескончаемым потоком шли и шли спешно сколоченные, плохо вооруженные части красных. Их били, опрокидывали, но их было слишком много. Ревели и лязгали десятки красных бронепоездов, отремонтированные или наскоро склепанные из котельного железа на заводах Курска и Москвы. С глупым, бессмысленным и оттого пугающим упорством умирали в мелких окопчиках бесчисленные «стальные», «железные» и «ленинские» батальоны и роты. Красные упирались, с каждым днем все жестче, все упорнее. Контратаковали, бесстрашно, в лоб, идя на пулеметы и картечь. Терзал фланг Добрармии диковатый конный корпус.

– Борис Евгеньевич, какого черта нам понадобилась эта Суходолка? – пробормотал капитан Дмитраш. – Эти проклятые мастерские, дочиста растащенные и загаженные? Впрочем, это уже бывшие мастерские. Кому нужна груда кирпича, пропахшая мертвечиной?

– Нам нужен Курск, – сказал Ватрасов и, не удержавшись, помассировал висок. – Нам нужна железная дорога. Слышите?

В отупевший мозг толкнулась волна далекого залпа. К городу подошел тяжелый бронепоезд «Иоанн Калита», и его крупнокалиберные орудия пытались достать красные бронеплощадки.

– Ну, Рипке [4]4
  Рипке – Владимир Владимирович фон Рипке. Командир бронепоезда «Дроздовец» и начальник дивизиона бронепоездов ВСЮР. В РИ покончил жизнь самоубийством 29 октября 1919 года, после потери всех бронепоездов дивизиона.


[Закрыть]им задаст, – капитан Дмитраш, поправил кобуру. – Пробьем, не в первый раз. Дрогнут. Прикажете выдвигаться, господин полковник?

Да, выдвигаться. Обойти город, сбить красных. Прорваться к Орлу. Там все повторится. А сколько еще разъездов, поселков и просто холмов, на которых отроют торопливые окопчики? И там в Москве? Им некуда бежать. Краснопузая сволочь здесь дома. И иной родины у нее нет. Сгинут минутные вожди, другие уйдут в подполье. Им не привыкать. Большевикам, меньшевикам, анархистам… Сумасшедшим бабенкам с дамскими «браунингами», слесарям, и шахтерам, путейцам и запасливым мужичкам, уже припрятавшим обрубки-обрезы винтовок. Развесить всех на Тверской и Манежной? Фонарей не хватит. Расстреливать пачками в оврагах, топить в прорубях? Россия велика. Да, можно испросить помощи у Антанты. Союзники помогут. Будут слать патроны миллионами и миллиардами. Пароходами. Патроны и советников.

Но иного пути нет. Если сейчас отступить, то придут ОНИ. С мозолистыми руками, с хрипом истерик многословных горлопанов, с обманом Маркса и Кропоткина в загнивших, отравленных мозгах. С ненавистью застарелой. Патронов им, естественно, не пришлют. Значит, будут биться штыками. Или опять проруби?

Зимой умирать проще. Господи, дожить бы.

Что-то ударило по погону. На пыли дороги появлялись крупные темные отметины. С опозданием пророкотал гром. Дождь. Гроза…

– Добрый знак, – прокричал уходящий к солдатам капитан Дмитраш.

– Чудо, – пробормотал полковник Ватрасов.

Словно из тысяч шлангов ударили тяжелые косые струи ливня. Фуражка мгновенно промокла, потяжелела.

Все-таки июньский дождь – истинное чудо. Несоизмеримое с непостижимыми размерами бывшей империи, но чудо. Боль из виска медленно уходила.

Колотили по шпалам и просевшей крыше пакгауза звонкие струи. Омывала живая вода лица шеренги лежащих мертвецов. Сквозь раскаты грома доносились приглушенные залпы «Калиты». Капитан Рипке выполнял свой долг.

* * *

Капитан Дмитраш через год будет убит в Кельце. Поручика Трегубского повесят в сентябре 1921 после разгрома офицерского партизанского отряда под Гродно. Полковник Борис Евгеньевич Ватрасов умрет в своей парижской квартире 8 декабря 1926 года.

Полковник Туркул за сотрудничество с немецко-фашистскими захватчиками будет повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР 8 марта 1945 года.

Генерал-майор Рипке умрет в 1971 году.

Останется жить Дроздовский полк. Сводная рота гвардейской Южной Дроздовской дивизии, наравне с ротами славных Таманской и Харбинской гвардейских дивизий, станет непременным участником ежегодного парада 9 мая.

Часть первая

Войны не прекращаются. Официальные краткие паузы – всего лишь тактическая необходимость для перегруппировки сил и подведения итогов предыдущего раунда. Войн было и будет много. Уже прошедшие подсчитывают, кто-то декларирует цифру в 15 000, кто-то на порядок больше. Определенный слой эстетов подводит под понятие «война» лишь бойню мировой величины. Все эти вопросы классификации и систематики вполне можно оставить специалистам. Благо и профессионалов, и любителей в военной истории хватает.

Отдел «К» Министерства обороны Российской Федерации занимается военной историей. В ее сугубо прикладном аспекте. Отдел корректирует историю. В довольно примитивной, если не сказать кустарной форме. На большее ни денег, ни людей у Отдела нет и, очевидно, никогда не будет. Ирония ситуации в том, что собственную историю изменить невозможно. А изменения в параллельных реальностях (в узких кругах вульгарно именуемых кальками) мало кого интересуют. Хотя определенный смысл в существовании данного Отдела руководство все же усматривает. Хотя бы с точки зрения наработки теории и анализа ошибок «коррекции». Еще кое-кого Наверху настораживает гипотетическая (пока!) возможность вмешательства некоего чужого Отдела «К» в наше собственное, столь замечательно упорядоченное существование. Ведь там, где не работаем мы, работает кто-то другой, так? Имеются у руководства и иные, тоже весьма неглупые мысли. Посему финансирование Отдела «К» продолжается уже многие годы. Не то чтобы денег выделялось достаточно и поступали они регулярно… Но не будем о грустном.

Старший сержант Екатерина Георгиевна Мезина о грустном не думала. Она пила чай. Требовалось обмыть повышение в звании. Еще вчера Мезина Е.Г. вела тусклое существование банального сержанта контрактной службы, а теперь «старший»! Временами родная армия проявляет прямо-таки шокирующую оперативность. Очень лестно. На серьезное обмывание новой лычки напитками благородными в приятной компании коллег по службе времени не оставалось. Наклевывалась срочная командировка. Вернее, продолжение предыдущей. Так в Отделе бывает. В Отделе «К» вообще чего только не бывает.

Как истинный боец-профессионал, Катерина Георгиевна размышляла о вещах насущных: жратве, деньгах и службе отечеству. Продуктовый вопрос решался просто: нужно было доесть вафли «Цитрусовые», как яство однозначно вредное для начальника Отдела. Непосредственный начальник – майор Александр Александрович Варшавин, относился к тому избранному и немногочисленному числу людей, которых Мезина искренне уважала. Нужно его гастритный желудок поберечь. Собственно, пачка кондитерских изделий уже была практически пуста.

С деньгами тоже было просто. Требовалось зайти в финотдел и получить «боевые». Ибо «конец месяца, не заберете, тогда на депонент придется класть…».

Со службой отечеству было сложнее.

Трое суток назад сержант Мезина вернулась из командировки. Поставленная задача была выполнена частично, и тому имелись оправдания: напарник был ранен и его чудом удалось эвакуировать, сама Мезина знала о сути задания лишь в самых общих чертах и потому действовала практически вслепую. Что-то удалось сделать. Одна из второстепенных задач – поиск похищенного девяносто лет назад груза золота – была выполнена полностью. Теперь ящики со слитками скучали в месте с точно обозначенными координатами и дожидались, когда их изымут. Кто и как будет золото изымать, военнослужащую Мезину не касалось. Впрочем, с недавних пор Катя вообще вспоминала о драгоценном металле с конвульсией отвращения. Истинная гадость этот 79-й элемент. Валялся бы в том 1919 году и валялся.

Тот год… Горячечный, больной год огромной страны. Глобальное сумасшествие. Вот что шокировало бывалую «сержантку» Мезину. Доводилось прыгать Катерине в жуткие года: 1941-й, 1942-й. По потерям, по горечи поражений сравнить их не с чем. Застряла Катя как-то в 70-х, но туда угодила случайно и унесла на память теплые, уютные, но весьма размытые воспоминания.

Лето 1919-го дышало в затылок. При попытке осмыслить собственные впечатления мелькала у старшего сержанта Мезиной все объясняющая догадка: там реально все спятили. Массовое помешательство. Эпидемия вроде загадочной психической «испанки» по стране прокатилась.

Но это было, конечно, не так. Большинство жителей рассыпающейся России оставались нормальными и довольно симпатичными людьми. Перепуганными и склонными считать, что как раз все вокруг них сошли с ума. Даже тяжко больные, отхватившие гигантскую дозу «революционно-контрреволюционной» заразы, рассуждали вроде бы логично, искренне страдали и сокрушались. Катя им сочувствовала. Всем. Как всегда в приступе сержантского сострадания, страшно хотелось надавать по мордам, ткнуть ствол в лоб и рявкнуть: «Ну-ка, очнулись, сучьи дети!» Увы, подобные меры воспитания действенны лишь в малочисленных коллективах численностью до взвода.

Прогулялась по слободжанской Украине сержант Мезина. Стреляла. Как без этого? Но исключительно для самозащиты. Очевидных врагов не было. Уничтожать людей, занемогших классовой ненавистью, бессмысленно, они и сами друг друга вполне азартно истребляли. Бандиты попадались. Ну, с этими все ясно. Совершенно случайно компания по скитаниям подобралась. Пашка Зверенко – крепкий юный большевик, в свободное от революционных боев время увлеченно проповедующий великую пользу физкультуры. Герман Земляков – ныне прапорщик Дроздовского полка, надевший военные погоны сразу после гимназии и успевший побывать на Великой войне. Этот – личность глубоко интеллигентная, рефлексирующая, но вполне осведомленная, как управляться с хитроумной гранатой системы Рдултовского. Сообща девчонку спасли: Виту Лернер, еврейку, малость недобитую петлюровцами, этими последовательными борцами с жидомасонским заговором и неукротимыми экспроприаторами ихнего, жидомасонского, барахла. О масонах юная девица по своей местечковой дремучести вряд ли слышала, зато оказалась особой крайне жизнелюбивой и не лишенной очарования. Еще прицепился к отряду мальчуган по имени Прот Павлович. Человечек слабосильный и кособокий, сирота, воспитывавшийся при монастыре. Вот он оказался личностью до того загадочной, что даже оторопь брала. Определенно не лишенный дара экстрасенса, целитель и странный ясновидец, со странными постоянными провалами памяти. Жутковатый мальчик, откровенно говоря. Впрочем, Протка оказался человечком мирным и весьма помогшим, когда сержанту Мезиной немножко голову разрубили. Внешностью своей Катя дорожила. Хотя и мешала эта самая внешность несению службы, но как-то привыкаешь к собственной физиономии. Прямо скажем, спас тогда Прот неземную красоту сержантскую.

Красива старший сержант Е.Г. Мезина. Аки ангел, ростом в сто восемьдесят сантиметров, этакий зеленоглазый, светловолосый, коротко стриженный. Мужчинам к ее присутствию обычно требовалось привыкнуть. Поднапрячься и привыкнуть. От иллюзий избавиться. Это уже потом царапины на загорелой коже внимание привлекают, холодность очей изумрудных да слишком уверенные движения. А уж когда гавкнет по-сержантски…

В общем, остался Катерине Георгиевне на память о последней командировке крошечный шрамик, левую бровь рассекающий. Почти украшение. А как кожа разрубленная свешивалась, пол-лица закрывая, вспоминать не будем. Спасибо Проту еще раз. Подлечил. Вот только вопрос все равно остается: случайно встретились или заранее чуял что-то ясновидец малолетний?

Отчет о событиях командировки Катя изложила подробнейше. Вышло пятьдесят две страницы принтерной распечатки. Начальство носилось с этим отчетом, консультировалось, пыталось расшифровать и осознать. Гоняли в Центральную военную клинику, где выхаживали напарника по вояжу, майора Витюшу. Майору повезло поменьше: шрамиком не отделался, два проникающих в брюшную – это не шутки. Собственно, именно старшему группы надлежало расследование и вести. Ведь в большом ажиотаже срочно собранную группу сунули в 1919 год. Пришло в ГлРУ интереснейшее послание, назначившее рандеву в том году. Само письмо было датировано 1953 годом и до текущего времени хранилось в швейцарском банке. И какой дряни у них там в банках только не хранится? И ведь не забыли отправить в обусловленный срок, как клиент почти полвека назад и требовал. Полученное послание оказалось событием немыслимым и порядком обеспокоившим начальство. Заслали разбираться. Но ничего из того расследования не вышло. Какой следователь из сержанта полевой группы? Катя, что могла, сделала. Например, Прота тщательнейшим образом опросила. Нет, по «калькам» мальчик не прыгал и никаких депеш подсунуть не смог. Возникли иные версии. Кто-то работал против Отдела. Конкуренты, или «наши иностранные партнеры», как принято выражаться на языке дипломатии? Разбираться, кто именно так наглеет, сержант Мезина не имела возможности, да и приказа такого не было. Важнее было доложить о неожиданных «коллегах». Ну, предварительно удалось этим коллегам малость подгадить, уведя неправедно нажитый золотой запас.

Парадокс состоял в том, что золото и обнаглевшие соперники начальство не очень-то заинтересовали. Нет, с ценностями и зарвавшимися засранцами обещали разобраться немедленно, как только…

Кризис поразил Отдел «К». Фундаментальный. Такой, что судьба каких-то там нескольких центнеров золота начальство сейчас не волновала. Версию причастности «коллег» прокачали азартно, но пришли к выводу, что неведомые злоумышленники вряд ли причастны к возникшему парадоксу.

В «кальке», из которой только что вернулась сержант Мезина, возникло жуткое равновесие. Жуткое – потому что принципиально необъяснимое и ранее никогда не наблюдавшееся. Основной вектор, неизменно ведущий развитие истории в единственно возможном направлении, рассыпался на кучку хаотичных вибраций. «Ежик в тумане», как выразился один из специалистов Расчетного центра. Бедняга-теоретик безвылазно сидел в Отделе уже пятый день и потихоньку впадал в глубочайшую депрессию.

История предсказуема. Особенно когда вам досконально известны события «ноля» и еще, пусть и более поверхностно, развитие событий в просчитываемом периоде в пяти-шести иных родственных «кальках». Берем конкретный пример.

1919 год, время для России исключительно тяжелое, братоубийственное, и вообще, как выразилась сама старший сержант Мезина, «дерьмо необъяснимое». Ну, это было сказано сгоряча. Объяснить все можно. Будет ли это объяснение исчерпывающим – это иной вопрос.

В четырех из шести вариантов 1919-го отсутствовал Владимир Ильич Ульянов-Ленин. В двух вариантах вождя мирового пролетариата злодейски умертвили. Меткий винтовочный выстрел или лошадиная доза сулемы, подсунутая в чай в Смольном, – результат один: похороны были грандиозны. В одном из вариантов Ульянов-Ленин был тяжело ранен ударом ножа тревожной октябрьской ночью по пути все в тот же Смольный. Революцию пришлось возглавить иным людям, а Владимир Ильич долго лечился: рана оказалась скверной. Похищенный бумажник рядового члена ЦК РСДРП(б) так и не был найден. Имелся вариант и весьма смутный, так до конца и не разгаданный. В нем весной 1917 года товарищ Ленин в Петроград так и не прибыл. Поговаривали, что в 20-х годах его видели в Окленде, но реальных подтверждений тому нет. Впрочем, Отдел «К» подобные загадки не интересовали. Операций и коррекций в революционной России Отдел никогда не планировал. Все расчеты показывали неизбежность свершения Великой Революции. Правда, не везде она была Октябрьской. Худшим оказался вариант, когда Временное правительство удержалось у власти до лета 1918 года. Россия тогда рассыпалась на четыре территории, гражданская война в Крыму и у Каховки обернулась чудовищной бойней. И лишь в славном 1929 году мирный воссоединительный поход кавалерийско-бронетанкового корпуса Примакова в Сибирскую Республику вернул вектор на место. Правда, взятый великолепным штурмом Люйшунь [5]5
  Порт-Артур.


[Закрыть]пришлось передать китайским коммунистам, которые через несколько месяцев его благополучно профукали.

В общем, все было как всегда. Но только не в этой рабочей «кальке». Ситуация зависла. Такого попросту не могло быть. В каком-то экстремальном варианте можно было допустить вероятность фантастической победы белых. Подобное исключение лишь подтверждало бы правило. Но сейчас наблюдалась иная картина: суточные колебания вектора в пределах 0,5–2,3 процента. То есть в пределах погрешности самой системы мониторинга. Вопиющая неестественность такой ситуации ясна даже сержантам. Не говоря уже о старших сержантах.

…Катя откусила от последней вафли. Нехорошо. Восторженный энтузиазм при выходе на задание испытывают люди психически неуравновешенные, а такие в Отделе не служат. А пойти сейчас хотелось. Естественно, не из-за этого нелепо подвисшего вектора. Команда там осталась. Молодая, малость вздорная, но… Почти друзья. Друзей у Екатерины Георгиевны было не слишком много, да и далековато они по миру разбросаны. Научишься ценить. Есть шанс вернуться, помочь. Но шанс призрачный. Задание, судя по всему, будет одно: наблюдать за развитием ситуации. А много ли из леса высмотришь? Там ближайший городок – Змеев. Против древнего городка Катя ничего не имела, но вряд ли именно там будут решаться векторные вопросы. Но где? Мониторинг – штука полезная, но погрешность у него… геополитическая. Это сам вектор научились вычислять с точностью до долей процента. Вот найти эпицентр… Район и так сузили до минимума. Понятно, что это центральный регион европейской части бывшей империи. Следовательно, Петроград и Севастополь отбрасываем не задумываясь. Москва на грани, Киев тоже сомнителен. Активные боевые действия на данный момент продолжаются в районе Курска. ВСЮР [6]6
  ВСЮР – Вооруженные силы Юга России.


[Закрыть]рвутся к Москве. Где-то здесь. Но что там могло повиснуть?

По коридору послышались шаги, Катя поспешно сунула обертку «Цитрусовых» в урну. В пищеблок заглянул майор:

– Заправляешься? А как с набитым желудком пойдешь?

– Легкий завтрак. Ну, там приговор вынесли? Куда бечь, кого побеждать? Золото, платина? Церковные артефакты?

– Не смешно. Ты как вообще? Отдохнула, привела себя в порядок?

– Если ты, Сан Саныч, об одежде, так постирана и высохла. Стиралась без порошка, так что запашок остался. Неопределенный.

Майор поморщился:

– Не напоминай. Отчет переделаешь. Потом, задним числом. Я такое живописание сдавать на хранение не могу. Пойдем, задачу ставить буду. Отправляешься к своему мини-табору. Что улыбаешься? Решили продолжить наблюдение с прерванного места. Вероятность, что все вокруг вас закручивается, остается. Да и иных обоснованных вариантов действий мы не видим.

Прыжок синхронизировали по текущему времени «кальки». В 3:00 успевшая опять проголодаться старший сержант Мезина встала на стартовый контур.

* * *

…Чудесен лес летом. Обволокло тьмой, свежестью, тысячей запахов. Катя ласково прихлопнула комара, безмерно обрадованного полнокровным сюрпризом, возникшим ниоткуда. В отдалении шуршали кусты. Естественно, Прот Павлович за эти секунды текущего времени ходить по-индейски обучиться никак не мог. Катя двинулась следом, придерживая опостылевшую юбку. Вот, блин, надо было все-таки зашить. Заметят несоответствие, так и фиг с ним.

– Прот!

Вздрогнул, чуть не плюхнулся под дерево, в руке тускло блеснуло: ствол «нагана» с порядком стертым воронением.

– Спокойно, это я.

– Катерина Георгиевна, а я-то… – мальчик опустил револьвер. – Значит, уже?

Катя с изумлением увидела на его лице величайшее облегчение. Стало стыдно. Аж зубы заныли.

– Ты это, Прот Павлович, прекрати… Не уже, а еще. Если отвлеченные вопросы есть, потом обсудим.

– Какие вопросы. Рад я. Значит, передумали?

– Точно. Пошли к народу. Вдруг не обрадуются?

Обрадовались. Катя развозить сопли не стала:

– Я тут думала, думала и вообще передумала. Решила с вами еще поваландаться. Неопределенное время.

Пашка, ухмыляясь, протянул веточку с нанизанной сыроежкой:

– Ну и правильно. Уговорил, значит, Прот? Он такой, истинно поповской красноречивости.

– Не дразни человека. Садитесь. Молчим, думаем.

Катя жевала несоленую сыроежку. Гриб остыл, а стыд еще жег. Суешься в чужое время, что-то делаешь, покомандовать норовишь, потом удираешь. Вафли жрать, спать на чистом, бумажки писать. Хотя отчеты еще то удовольствие.

Личный состав помалкивал. Устали. Надо бы им поспать, а утром всем живенько выступать. Слишком близко от кладо-кладбища. Нагрянут безмерно опечаленные бывшие владельцы злата…

– Так, товарищи и господа разбогатевшие. Давайте отбой устраивать. Я сторожу. Проветрилась, сон разогнала.

– Так лягаемо, – Вита теребила кончик смоляной косы. – А наутро шо? На Полтаву? Ее ще найти надо.

– Найдем, – сказал Герман. – Екатерина Георгиевна мановением руки укажет верный путь. Как там Павел формулирует? К светлому царству социализма? И двинемся.

В последние дни прапорщик порядком загорел, обветрился. Даже физиономия отчасти утеряла вечное выражение интеллигентской расслабленности. Дурацкая гимназическая фуражка заломлена не без лихости. Без очков вполне обходится. Но надерзить норовит по-прежнему.

– Полтава никуда не делась, – мирно заметила Катя. – Не иголка, найдется. Но, возможно, нам лучше отсюда подальше отойти и паузу взять. В смысле, немного отсидеться, выслать разведку.

– О! Тут я «за», – поддержал Пашка, нанизывая на веточку очередной гриб. – Поспешать нам некуда. Переждем. Не век же нас искать будут? – сидящий по-турецки парень тряхнул отросшими кудрями. – Но вот как с харчем? Да и разведку куда высылать будем?

– Екатерина Георгиевна подумывает в город отправиться, – сказал Прот, глядя в костер. – Вместе со мной. И в городе откровенно выяснить, какая такая нужда во мне, калеченном, возникла, что за мной целыми полками по лесам и болотам гоняются. Ну и со своими делами ей нужно разобраться.

– Глупости! – резко сказал Герман. – Бессмысленный риск. Вы и до города не доберетесь, в контрразведке окажетесь. Глупость несусветная.

– Нет, не глупость, – пробормотал Прот. – Так мы с ней только вдвоем рискуем. Вы, Герман Олегович, извините, но за вами, как за мной, убогим, гоняться не станут. Нужен я всем. Видимо, использовать мой проклятый дар хотят. Делать нечего, поедемте, Екатерина Георгиевна. Узнаем все на месте. Вряд ли меня сразу удавят. Да если и так… Хоть погулял напоследок.

Катя молчала. Смотреть на Прота было больно. Мучается мальчик. В лесу у костра ему куда уютнее сидеть, чем в страшный город возвращаться. Трудно сказать, что от него белым и жовто-блакитным нужно, но в любом случае от бдительной опеки парнишке не отвертеться. Хорошо еще, если сердобольных монашек приставят. А то и просто под замок сунут. Только куда ему деваться? В лесах долго не высидишь.

– Это как же?! – возмутился обдумавший предложение Пашка. – Значит, мы Протку отсылаем с перепугу? Так не пойдет! Что мы, дристуны какие? Не, то сущее гадостно выходит. Давайте в обход. Лесами, потихоньку-полегоньку. Выскочим. И на север можно уйти. Пролетарская власть за пацанами не гоняется.