Текст книги "Краповые погоны"

Автор книги: Юрий Орланов – Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В этот раз я, как всегда, получил свою сливочную горошинку и кусочек хлеба толщиной в сантиметр. Ох уж эти хлеборезы, не для себя резали. Был, как я уже сказал, воскресный день. Поэтому каждому выдали по два варёных куриных яйца. Только ради этого уже стоило ждать воскресенье. Я очистил яйца, зачерпнул ложкой из котелка.

-Белов! Ты ещё здесь?– услышал я резкий голос. Возле стола стоял Востриков. Он уже позавтракал.

-Товарищ старший сержант, мы только начали есть, -жалобно ответил я.

-Ты ещё здесь, спрашиваю? Встать!

-Но я ещё не поел…

-Марш в расположение роты, я сказал!

Я был очень голоден, к тому же целую неделю ждал воскресенье. Я не двигался с места в растерянности.

-Ты меня не понял что ли пингвин? Во взвод я сказал!

Он пролез ко мне между солдатами на скамьях, вытащил меня из-за стола и, ударив кулаком по голове, стал надвигаться, чтобы ещё ударить. Я стал пятиться. Попытался ударить меня ногой, я отбежал.

-Вперёд! Сгною в нарядах!

 Я развернулся и пошёл в расположение роты.

Быстрее, бегом!– Востриков двигался за мной, подгоняя.

-Я не поел, – твердил я огорчённо, однако шёл ускоряя шаг, зная, что в противном случае получу пинок под зад.

– В обед поешь.

После завтрака мне принесли мой котелок с кружкой и ложкой, чистенький, оттёртый песком и вымытый холодной водой.

«Что ж солдат должен уметь бороться с голодом, слабак, чуть не расплакался»,-думал я, вспоминая почищенные куриные яйца, гречневую кашу и глотая слюну.

Но неприятности, связанные с едой, на этом не кончились, видно такой уж был день. Обычно сержанты, которые ели от пуза, оставляли после себя недоеденные куски хлеба. Курсанты, проходя мимо столов, незаметно хватали эти куски и совали в карманы. Это было рискованно, хлеб носить в карманах не разрешалось категорически. Поэтому старались действовать наверняка, чтобы никто из сержантов не заметил. Но это не относилось ко мне, уже привыкшему к опале.

После ужина, проходя мимо соседнего стола, я увидел отличный кусок хлеба, даже не откушенный. Я  не посмотрел по сторонам, а следовало бы, быстро схватил кусок хлеба и сунул в карман.

– А…, услышал я довольный голос Горюнова, тоже сержанта, радостного , что ему удалось уличить вора,–  ну– ка покажи карман.

-Вовка, что ты делаешь? На тебя же чуть ли не в упор смотрели, – посетовал Шубин.

-Что такое?– послышался голос Вострикова.

-Да вот, курсант не наедается, хлеб ворует.

-А-а-а. Опять Белов. Ладно. Горюнов, веди роту, я сейчас.

Замок посадил меня за стол и, пододвинув кастрюлю с рисовой кашей, положил в крышку от котелка так, что каша стала вываливаться, пододвинул её ко мне.

-Ешь.

Я стал есть.

-Быстрее ешь.

 После того, как крышка вновь стала пустой, зам положил ещё столько же.

-Ешь.

Я стал есть, уже медленнее.

Быстрее ешь!

Я съел и эту кашу.

-Ничего, будем есть до сыта, – заключил Востриков, накладывая в третий раз.

-Ешь.

 Я сидел, не двигаясь.

-Ешь… Ешь… Ешь, я сказал.

Я вспомнил первую роту и выключатель, сидел не двигаясь. Востриков подвинул к себе крышку и , зачерпнув оттуда кашу ложкой, стал бросать её мне в лицо:

-Будешь есть? Будешь есть?

Когда ему это надоело, и он понял, что я есть больше не буду, он скомандовал:

-Встать!.. Смирно!.. Шаго-ом марш!.. Стой! Упор сидя принять, в полном присяде… марш.

Когда я гусиным шагом дошёл до своего барака, Востриков оставил меня в покое. Я подошёл к курилке и в состоянии полного равнодушия ко всему, сел возле неё.

– Не переживай, Володь, ты же знаешь, они если накинутся на одного, то задолбают,– сказал Коля Стародубцев.

-Да пошли они, сволочи, мне похрен. Убежать что ли отсюда куда – нибудь?

-Куда убежишь? В лес? Да всё равно же никуда не денешься.

Мою идею, которой я в горячке поделился со Стародубцевым, осуществили двое из милицейской роты. Была у нас и такая. Такие же как мы, только из милицейского батальона, который находился в Красноярске с нашим за одним забором.

Они жили на нашей территории, только в палатках. Носили форму не солдатскую, ХБ у них было милицейское тоже, мышиного цвета. Однажды после отбоя эти двое незаметно юркнули в кусты, потом в лес, предварительно запаслись водой и небольшим количеством продуктов. На следующий день их начали искать. Беглецы решили идти в сторону Красноярска, но не по дороге, а по лесу. Пятьдесят километров вроде бы и немного. Через пять дней их случайно нашли на одной из дорог, они прямо вышли на УАЗик нашего комбата. От счастья они готовы были целовать и комбата, и его шофёра, и даже диски на колёсах машины. Всё очень просто. Они заблудились в лесу и долго плутали там в радиусе десяти километров, изголодавшиеся, искусанные комарами.  Их выгнали из учебки и отправили служить рядовыми в конвойный батальон в глухой тайге. С одним из них мне в дальнейшем пришлось служить в шестистах километрах севернее Красноярска. Я тогда уже был сержантом, а парень – рядовым связистом и нисколько не жалел об этом. Служба у него была в тепле, непыльная.

Упор в занятиях у нас делался на тактику, ЗОМП(защита от оружия массового поражения), огневую, физическую, специальную подготовку. Устраивались марш-броски в полной боевой экипировке: в касках, с вещмешками и т.д. Стреляли часто: из автоматов, пистолетов. Отрабатывались тактические нормативы, рылись окопы. Мы бегали и ползали в ОЗК(общевойсковой защитный комплект) и просто в противогазах. Уставали, конечно. И по-прежнему не хватало еды.

Однажды в лес приехала бригада медиков, чтобы собрать донорскую кровь. Нас построили и объявили, что кровь будем сдавать по желанию. Затем замкомвзвода сообщил, что, кто не будет сдавать кровь, будет во время самоподготовки заниматься на полосе препятствий, а остальным – два часа сна. Правда, среди нас и так не было желающих уклониться от этого.  Тем более, что,  во – первых, было сказано, что кровь  нужда афганцам, а, во – вторых, были обещаны каждому сладкий горячий чай вволю и плитка шоколада.

После всего этого трудно было бы найти придурка, отказавшегося от чая, шоколада и сна, ради сохранения двухсот грамм крови.

Кровь принимали молодые девчонки лет двадцати.

-Год рождения?– спросила у меня симпатичная медсестричка, когда я лежал на кушетке.

-Шестьдесят четвёртый.

-Какие все молодые…

После того, как я напился чаю, вышел на улицу и, присев на скамейку к своим сослуживцам, с удовольствием откусил кусочек от плитки. К нам подбежали дети офицеров, приехавшие на выходной из города. Им было лет по двенадцать.

-Дядь, дай шоколадку, – спросил один из них у одного из наших. Дядя был старше мальчика лет на шесть.

-Ага, жди, я за неё кровью заплатил, – спроси у отца, он тебе три такие купит.

-Солдат, дай шоколадку, – спросил у меня один из пацанов.  Мне было по-детски жаль шоколадку. Но, было и стыдно отказать ребёнку. Я отломил половину шоколадки и отдал мальчику.

Насчёт двух часов отдыха нас обманули. Через тридцать минут после того, как весь взвод сдал кровь, были продолжены занятия по расписанию -физподготовка на полосе препятствий. Мы поворчали, повозмущались немного  от того, что нас надули (кто просил их обещать) и побежали вслед за своими командирами.

Коля Стародубцев заболел воспалением лёгких и на три недели уехал в госпиталь. Но у меня уже появились товарищи и помимо него, с которыми мне легче было переносить эти первые месяцы службы.

На губах у меня всё чаще стала появляться улыбка. И сержанты стали как-то по-другому относиться ко мне, как-то с полушуткой. Привыкли, наверное. Я часто попадал в различные истории, прослыл залётчиком, чаще других ходил в суточные наряды дневальным, в кухонные-рабочим, часто назначался уборщиком в помещении взвода. Но, я уже привык к этому. И в разговоре между сержантами иногда можно было услышать: пресловутый Белов.

Однажды во время стрельб при выполнении норматива: стрельба  в движении с колена по грудной и ростовой бегущей мишени из автомата, уничтожение окопа броском гранаты,– я один из отделения выполнил его на отлично.

-Молодчина, Белов! Человеком становишься, а то всё больше на тройки стрелял,– подбодрил меня Востриков, – я из тебя сделаю хорошего сержанта.

Но, буквально через час я отстрелялся на два из пистолета.

-Ах, Белов, Белов,– расстроился Востриков,-что с тобой делать? Придётся тебе поползать в противогазе, пистолет-это тоже оружие, может, у тебя как раз будет основным. И я вместе с другими горе – стрелками тридцать минут, правда, с перерывами ползал по пластунски в противогазе. Таково было наказание для двоечников.

Я всё чаще стал брать в руки гитару, в результате подружился с молодым сержантом из второго взвода Осеевым, тоже гитаристом (ровно на столько, на сколько возможна дружба в учебном подразделении между сержантом и курсантом). Я выделялся среди других курсантов, но не умением, не старанием, не исполнительностью, а какой-то бесшабашностью, полудетской непосредственностью. Сержанты знали, чтобы заставить меня что-то делать хорошо, надо приложить усилия и смирились с этим.

Однажды меня и Николаева поставили дежурить на стрельбище возле пульта управления. Зачем и почему так и не поняли ни я, ни он. Пошёл проливной дождь. Мы промокли до нитки в своих ХБ и не могли дождаться смены.

-Серёга, сколько мы ещё будем мокнуть, я уже дрожу,– спросил я, зная, что не получу ответа.

-Не знаю, я о своём думаю.

-О чём?

-О доме. Дома на кухне стоит холодильник, битком набитый жратвой всякой, там и колбаса, масло. У нас колбаса никогда не выводилась.

-Кончай ты, нашёл о чём говорить. Тут дождь льёт, холодно, и так жрать охота, а ты колбаса, холодильник битком набитый.

-Нет, я серьёзно, -заулыбался Николаев,– хочешь поджарь колбаску, хочешь, чай с маслом пей, с батоном.

-Да пошёл ты…

После того, как мы простояли четыре часа, за нами пришли.

-Эй, Николаев, Белов,– услышали мы голос приближающегося Горюнова,-бегом сюда.

 Радостные, мы побежали к нему.

-Вы чего тут стоите?

-Как чего? Нас же на пост поставили.

-Про вас забыли, потеряли вас. Ладно Осеев видел, как Федорчук вас на стрельбище увёл.

Федорчук был нашим командиром отделения.

-А где же сержант Федорчук?

-Да где-то чифирь пьёт. Дождь ведь идёт.

До казармы мы помчались наперегонки с ветром.

-Да, вот так отдали четыре часа Родине,– заключил Николаев, плюхаясь на табурет, ёжась в насквозь мокрой одежде.

-Эй, Белов,– услышал я,– возьмите купчика горячего, попейте.

В дальнем углу молодые сержанты пили крепкий чай, Осеев выделил для нас кружку горячего чая и пару карамелек.

И вот полтора месяца, которые так настораживали нас в начале, остались позади. Вновь нас посадили на теперь уже родные ЗИЛы и довольных повезли в  город, в батальон. Гордые, одетые по полной боевой форме, в касках, радостные, что покидаем учебный пункт, где так ни разу и не наелись до сыта, разве что в кухонных нарядах немного, сидели мы в кузове машины, и те из нас, кто как и я, находились  возле заднего борта рядом с сержантами,  с нетерпением ждали, когда машины въедут в город,  и мы сможем с высока, строгим, мужественным солдатским взглядом посмотреть на гражданских.

Вновь впереди мчался на своём УАЗике с включенной сиреной комбат, на перекрёстках стояли в синих комбинезонах и белых касках наши курсанты-шофера, но совсем другое чувство испытывали мы, теперь мы ехали в город, в батальон с настоящей столовой, настоящими казармами, где хоть и по ту сторону забора, но рядом ходят гражданские люди, гудят троллейбусы, автобусы – кипит, бурлит жизнь. Теперь мы почти всё умеем.

-Ну что, Серёга,– обратился к Николаеву Стародубцев, неделю назад выписавшийся из госпиталя,–   теперь всему научился?

-Ну я же не сачковал на больничной койке, вон ты ряху какую наел, за неделю-то не успела опасть,– заключил Николаев.

-Парни,– заговорил вдруг Шубин, –  а ведь скоро малый дембель, нам в учебке – то осталось немного служить.

-Какой там немного, – вставил Николаев, – до конца ноября ещё ой – ёй –ёй сколько.

-Но теперь уже так гонять всё равно не будут, – подитожил разговор оптимистичный, всегда невозмутимый Коля Стародубцев.

 Я был погружён в свои мысли и лишь краем уха улавливал разговор, непроизвольно соглашаясь или не соглашаясь со своими товарищами.

«До дембеля ещё далеко,– думал я, -хоть одним глазом бы посмотреть , что там дома делается. Кажется, что уже столько прослужил, а ведь это ещё только начало. И куда я рвался? Гулял бы сейчас с девчонками. Где сейчас Светка? Дружит с кем – нибудь, наверное. Писать не захотела. А может, и лучше, что я не переписываюсь с девушками, хоть душу никто не теребит».

На мосту мы увидели солдата, который шёл в парадной форме с чемоданчиком в руках. Он помахал нам рукой. Ему ответили тем же.

-Приехали, – сказал зачем-то Федорчук.

Часовой КПП закрыл за нами  наши зелёные ворота.

В нашем взводе служили солдаты разных национальностей: башкиры, русские, украинцы, татары,  несколько осетинов, несколько чеченцев,  узбек,  казахи, еврей, немец.  Вообще, забегая наперёд, скажу, в армии я увидел представителей стольких национальностей, сколько ни ранее, ни потом никогда уже не довелось повстречать. Вот уж где действительно ощущался интернационал нашей страны, так это в Советской армии.

Один малый плохо разговаривал по-русски. До призыва проживал в горном ауле, выезжать никуда не приходилось, с детства разговаривал только на родном языке. Когда он был дневальным, мы не раз слышали такие команды, что становилось просто весело:

«Рота,.. строиться на казарма!»,  «Рота,.. подъём, катастрофа (тревога)!».

Очевидно, его словарный запас был намного богаче, чем казалось на первый взгляд. Иногда возникало сомнение: он серьёзно вообще  или шутит? За время обучения в сержантской школе он довольно сносно научился изъясняться на сложном для него языке, и когда кто-либо начинал подшучивать над ним, напоминал ему его своеобразные речевые обороты, он часто отвечал:

-А идти бы тебе на фиг,– и вопросительно глядя на воина, наклонив голову, добавлял,– А?..

  При этом иногда вставлял словечки, не очень цензурные по употреблению. Он отличался тем, что не проявлял  ни малейшего интереса к службе и при любом удобном случае старался где-нибудь спрятаться и поспать. Он был добрый пацан, отчасти даже доверчивый, у нас все уважали его, любили с ним поговорить, зная, что он что-то выкинет новенькое, без злобы смеялись над его выражениями.

Я за время службы во второй роте сдружился со многими, особенно с курсантами из нашего взвода, но никак не мог наладить отношения с одним парнем из своего же отделения, Санаевым. Этот солдат, обладая прекрасными физическими данными (он был выше меня ростом, весил около девяноста килограммов и с лёгкостью выполнял самые сложные упражнения на турнике, например, «крутил солнце»). Так получилось, что у него было много земляков и знакомых среди курсантов нашей и других рот,  среди старослужащих из хозвзвода. Сам по себе он был нормальный парень, но хотел, чтобы мы подчинялись ему, приблизительно так же, как сержантам.

Я же, верный своим принципам, не мог с эти смириться и между нами стали возникать небольшие конфликты, постепенно переросшие в ссору. Сам по себе он побаивался в общем-то только того, что в случае серьёзного конфликта его исключат из учебки, оправят служить рядовым. А это было для нас как бы унизительным, такие представлялись всем вроде неудачников, да и в линейных частях труднее было потом самоутверждаться. Мне он сказал однажды:

-Подожди, вот сдадим экзамены, я с тобой поговорю по-другому. Это звучало угрозой и вовсе не пустыми словами.

Я знал, что мне надеяться не на кого, кроме себя. Коля Стародубцев в таких случаях не помощник, он вообще не любитель всяких эксцессов.

Но развязка наступила гораздо раньше, чем я ожидал, и произошло всё довольно просто. Однажды во время чистки картофеля в столовой Санаев откровенно стал придираться к одному из бойцов, Неёлову, невысокому, щуплому, явно уступающему в физической силе.

-Ты что так медленно чистишь,– сказал Санаев Неёлову,– вот видишь куча? Чтобы через десять минут она была почищена.

Солдат продолжал молча чистить картошку. Причём сам Санаев почти не работал. Он то выходил, то заходил, то разговаривал с кем-либо, изредка подсаживаясь к ванне с картошкой. Через некоторое время он снова подошёл к Неёлову:

-Ты меня не понял? Я же тебе сказал, чтобы куча была почищена, а ты не сделал. Вот тебе ещё столько же,– он подгрёб часть картофеля в ванной поближе к воину.

Неёлов по-прежнему молчал, сосредоточившись на картофелине, которую держал в руках. Остальные тоже молчали, делая вид, что ничего не происходит. Я не выдержал:

-Что ты к нему привязался? Каждый чистит, как умеет.

Санаев, не ожидавший того, что кто-то посмеет ему перечить, сначала бросил  на меня недоумевающий взгляд. Затем произнёс:

-А что здесь кто-то недоволен?

-Я недоволен,– спокойно ответил я ему, но сердце заколотилось. Я знал, что этим всё не кончится.

– Что ты к нему пристал?– продолжил я.

-А, вот оно что. Ну пойдём на улицу, поговорим, если ты такой смелый.

-Ну пойдём.

На улице было уже темно. Мы встали возле служебного входа в столовую.

-Так ты чем-то не доволен? –  вновь спросил он.

-Я уже сказал, чем.

Санаев думал как поступить. В нескольких шагах от нас стояли солдаты хозвзвзвода: повара, строители, прослужившие по полтора года.

-Что случилось,-Альберт?– спросил у Санаева старший повар.

-Да вот, воин чего-то хочет.

Старший повар подошёл и два раза ударил меня в лицо.

-Зачем ты, Эдик? – сказал Санаев с благодарностью в голосе,– я бы сам с ним разобрался.

-Ну, ты доволен?– обратился Альберт ко мне.

-А что ты чужими руками дерёшься?

-Если надо, я и сам могу. Ладно, ещё поговорим, сказал он и отошёл к солдатам хозвзвзвода, стал с ними о чём-то беседовать.

Возвратившись в комнату для чистки картофеля, я молча сел на своё место и принялся за работу. Подошёл и Санаев:

-У тебя ещё есть вопросы?

-Пока нет.

Отыгравшись на мне, Санаев больше не обратил внимания на Неёлова, как будто того и не было.

На следующий день во время самоподготовки я и ещё несколько человек стояли у двери в казарму со стороны пожарной (запасной) лестницы и курили сигареты. Своих сигарет ни у кого не было, стрельнули у других. К нам подошёл курсант из соседней роты, попросил закурить.

-Нет у нас, – за всех ответил Стародубцев.

Курсант окинул нас взглядом , сказал:

-Курите, а говорите, что нет.

Он подошёл ко мне и стал ощупывать мои карманы.

-Куда лезешь?– зло проговорил  я и оттолкнул его.

-О, да ты борзый,– сказал он  и несильно ударил меня ладонью по лицу.

Я ответил ему тем же. На этом бы всё и закончилось, парень оказался не из любителей подраться.

-Ты кого ударил? Ты моего лучшего друга ударил,– раздался вдруг голос Санаева, непонятно откуда взявшегося.  Я понял, что сейчас что-то произойдёт и сосредоточился. Санаев приблизился ко мне и вдруг резко и быстро стал размахивать кулаками, нападая на меня, пытаясь попасть по лицу. Он напирал своей массой. Мне ничего не оставалось делать, как защищаться и отступать. Он оттеснил меня к стене и обхватив руками горло, навалился всем телом и стал душить. Я начал задыхаться, кровь ударила в голову, непроизвольно  я издал протяжный пискливый звук, сам того не желая:

-И-и-и…

-Что ты делаешь, Альберт? Задушишь!– испуганно проговорил его друг. Но Санаев, вытаращив глаза, всё сжимал моё горло. Что-то на него нашло. Я уже почти  начал терять сознание, но инстинкт самосохранения выдал решающий импульс. Не осознавая своих действий, я  резко и сильно ударил правой рукой по рукам Санаева. Занятия рукопашным боем, проводившиеся в нашем спецвзводе, оказались не напрасными. Он всем телом  отлетел в сторону, теряя равновесие, зацепив меня ногой. Он оказался в согнутом состоянии, чтобы не упасть, упёрся руками в пол. Я подбежал к нему, и, обхватив его голову рукой, придавив телом, расположился так, чтобы он не мог схватить меня за ноги, другой рукой начал лупить его снизу. Альберт был несколько ошарашен, руками он ничего не мог сделать, не доставал, я хоть и намного меньше весил, положение у меня было выигрышное. Неизвестно, чем бы это закончилось,  но очевидно мы подняли большой шум.

-Атас, сержанты,-крикнул кто-то из солдат.

По лестнице бежали Осеев и Федорчук. Я быстро выпустил Санаева из  своей хватки.

-Что здесь происходит?– строго спросил Федорчук. Он оглядел меня и Санаева, наши лица были красные, гимнастёрки не заправлены, оба тяжело дышали.

-Дрались?

-Не дрались мы, товарищ сержант, боролись просто.

-Боролись? У тебя шея расцарапана. Оба за мной!

Мы поднялись на второй этаж. Федорчук подвёл нас к Вострикову.

-Вот, драчуны объявились.

-Не дрались мы, –  чуть ли не в один голос ответили мы.

-У вас лица вон в ссадинах. Царапались что ли?

-Не дрались и не царапались, -ответил Санаев.

-Ладно, я вижу, как не дрались, сейчас я напишу рапорт на имя командира роты. Вы будете исключены из школы и завтра же поедете рядовыми в  линейные роты.

Я молчал.

-Товарищ старший сержант, зачем отчислять, зачем в линейную роту? Не надо,– сказал Санаев. Замок внимательно посмотрел на него:

-Хорошо, Белов иди, Санаев останься.

Не знаю, о чём они там беседовали, но со стороны сержантов никакого наказания вообще не последовало. Что для такого случая было редкостью. Однажды, ещё в тайге, я подрался  с одним из-за табуретки, так, ударили друг друга по разу, дело было перед отбоем, и вместо того, чтобы лечь спать, пол ночи с ним полы мыли в коридоре.

Вечером, когда мы готовились к вечернему осмотру, брились, пришивали подворотнички, ко мне подошёл дневальный свободной смены:

-Подойди к выходу, тебя там спрашивают.

-Кто меня может спрашивать?

-Я откуда знаю, парень какой-то не из нашей роты.

Я подошёл к посту дневального. У входа стоял неизвестный мне пацан небольшого роста.

-Чего тебе?– спросил я.

-Пошли со мной, поговорить надо.

Мы вышли на улицу, было уже темно.

-Пойдём со мной,– сказал парень, направляясь за казарму.  Было тихо и безлюдно. Я пошёл за ним, догадываясь, в чём дело.

Как только зашли за угол, я увидел утреннего знакомого из другой роты.

«Опять двадцать пять»,– подумал я. Он резко дёрнулся, от неожиданности я схватил его за руки.

-Отпусти руки!

 Я отпустил, не сразу, слегка трухнул. Оттолкнул от себя пацана. Мы стояли напротив возле угла. Вдруг резкий больной удар по лицу из темноты, видимо из-за угла. Потом ещё. Никого не видно.

-Ты зачем толпу привёл? -спросил я.

-Я один. Ты не видишь, что ли?

-Меня только что ударили два раза.

-Показалось,– ответил он. Из-за угла ещё пара ударов, один прямо в глаз. Непроизвольно я схватился за больное место.

-Ладно,– проговорил парень,– я б тебя здесь хорошо отделал, да боюсь стукачей, заложишь.

-Я не стукач. Трое на одного? Или сколько вас?

-Я тебя один бил.

-Да ладно… Я что, дурак что ли? Я же видел.

Один погон у меня был оторван, нос слегка разбит, под глазом небольшой отёк. Вернувшись в роту, я рассказал об этом Стародубцеву.

-Понимаешь, Вовчик,– ответил Коля, – что мы с тобой вдвоём сделаем?

-Да я ничего и не прошу, я понимаю. Тебя не собираюсь втягивать в свои проблемы.

Проходя мимо бытовой комнаты, я увидел Санаева, который бросил на меня любопытный, оценивающий взгляд и отвернулся, как ни в чём не бывало.

 После этого между нами возникали ещё мелкие стычки на словах, но до драки больше уже не дошло ни разу. Он понял, что я даже если буду бит, всё равно буду стоять на своём, поэтому решил со мной больше не связываться, тем более, что мы служили всё-таки в одном взводе. К концу обучения у нас вообще установились дружеские отношения.

К завершению учебного курса мы почувствовали, что жить стало гораздо легче. Сержантам поднадоело нас гонять, муштровать и лишь иногда они ещё взбрыкивались. Так наш командир отделения Федорчук однажды, будучи в плохом настроении, за провинность одного из курсантов вывел нас на спортгородок и, дав команду «Бегом марш», заставил  нас тупо бегать часа два, пока мы совсем не выбились из сил. А что мы могли сделать? Занятия по физподготовке положены, мы занимались согласно распорядку дня.

Во время кроссов мы стали «сачковать». На это нас наталкивали сами командиры. Если строй растягивался, то они останавливали впереди бегущих и после команды «Упор лёжа принять» заставляли их отжиматься до тех пор, пока не подбегали отстающие. Самые последние подгонялись пинками. Естественно, что те, кто хоть немного думал и не старался выслужиться, всегда бегал в середине строя, чтобы и не качаться по чём зря,  и не получать пинки под зад.

Когда до экзаменов осталось совсем немного времени, служить стало вообще хорошо. Малина. Может, потому что мы уже всё умели, сержанты совсем перестали вытягивать в струну себя и курсантов, хотя некоторая злость ещё кое у кого и оставалась по инерции. Мы все конкретно привыкли друг к другу.

По вечерам нас стали рассаживать в кузова ЗИЛов и развозить по городу на посты для патрулирования, помогать милиции. Меня высаживали на участок, где патрулировали два молодых сержанта – милиционера. Участок был небольшой. Рядом был магазин, где я каждый вечер покупал конфеты. И жизнь казалась мне в это время просто замечательной. Это было что-то вроде увольнения. Парни попались свойские, даже пытались познакомить меня с одной девушкой. Но девушка, довольно-таки симпатичная продавщица, была постарше меня лет на пять, отнеслась ко мне, как к малолетке, испугалась моей невинности, нерешительности и отталкивающего запаха нафталина, исходящего от моей шинели.

Участок был спокойный. Время от времени приходилось лишь подбирать и  грузить в машину валявшихся где-нибудь возле автобусных остановок пьяных мужиков. Однажды, правда, на моих глазах, не заметив меня, парень сорвал с женщины меховую шапку и бросился бежать. Я кинулся за ним. Долго я за ним бежал, выдохлись оба. Наконец, он не выдержал и бросил шапку, дальше преследовать его у меня не было ни сил, ни желания. Женщина была очень благодарна. А я заработал ещё и  благодарность от командира отделения, а от командира роты – внеочередное увольнение в город. Вообще, по приведённой потом статистике, во время нашего патрулирования преступность в городе снизилась на двадцать процентов. Так нам говорили.

К концу учебки я довольно сильно отъелся, во многом благодаря частым нарядам на кухню и резко сократившимся физическим нагрузкам. Поддерживать форму помогали всё те же занятия в спортивном городке да трёхчасовые хождения в строю, чеканя шаг: готовились к параду в честь 65-й годовщины Октября. На Параде мы прошли красиво, потом показали по местному телевидению в новостях, интересно было впервые увидеть себя в телевизоре. Участие в Параде было событием ярким, приятным очень.

Перед самыми экзаменами командование устроило двухсуточный полевой выход: Предполагалось пройти километров пятьдесят. Сначала долгий переход, включающий разные элементы: розыск, атаки цепью, военная игра между ротами; обед, ужин в поле. Затем ночлег в палатках, продолжение игры, марш – бросок, стрельбы, ночёвка – и в часть.

Я ходил с забинтованной ногой, после того как в лесу ещё искусала мошкара, и пошло воспаление. Но, так как меня дополнительно обучили на радиста, то вручили четырнадцатикилограммовую рацию Р-105 с длинной антенной помимо полной боевой экипировки, и поставили радистом посредника. Когда я узнал, что помимо всего прочего мне ещё и рацию придётся таскать, да ещё и носиться за посредником, который сам как Фигаро должен быть то здесь, то там, следить за ходом учения, мне стало по-настоящему грустно.

Выдохся я примерно часа через три после того, как мы вышли из части. Посредник, офицер, летал налегке от одного подразделения к другому, а тут ещё и пришлось по пашне бегать, сырой после дождя, когда грязь налипала на сапоги стопудовыми кусками. Я понял, что ещё немного, и окочурюсь. Все марш-броски, которые были ранее я переносил, но с большим трудом, на пределе. Меня никогда не таскали, я добегал сам. А эти рация и посредник были для меня последним штрихом, чтобы отключиться.

Я стал заметно отставать от офицера. Наконец, он сжалился:

-Давай автомат, а то мы с тобой не успеем никуда.

-Да не надо, товарищ капитан.

-Давай, давай.

Автомат он забрал, но реанимировать мои силы было уже почти невозможно.

В конце концов, он от меня убежал, оставив мне мой автомат. Никому не нужный я брёл за подразделениями, стараясь не отстать, чтобы не заблудиться.  Из последних сил я еле поднимался в гору, когда мимо меня браво стал проходить наш взвод:

-Привет, Вовка!

-Ты что мешок кирпичей с собой несёшь?

-Что-то у тебя видок бледный.

Настроение у них было бодрое.

Надо сказать, что я не хотел брать эту рацию. Говорил, что у меня болит нога, я освобождён от кроссов ( имел справку, но никогда ей не пользовался, везде бегал со всеми). Но до этого я ходил два раза в неделю к связистам, где меня учили обращаться с Р-105 и вроде бы чему-то научили. Во взводе я считался одним из двух радистов. Я– то был уверен, что сержанты специально отправили именно меня обучаться работе  на этой не нужной мне рации. Куражились. Во всяком случае я так думал. А тут, когда начал отказываться, замкомвзвода разозлился:

-Ах, ты, гад! Закосить хочешь? Чтобы другие за тебя рацию таскали? Да на тебе пахать надо! А ну схватил рацию и вперёд!

Пришлось исполнять.

Когда я добрёл до палаток, то плюхнулся в одну из них, только что поставленную, застеленную соломой, с мыслью, что меня из этой палатки сегодня уже ничто и никто не вытащит. Такое было блаженство!

Дело было уже перед закатом. На ужин я не пошёл, хотя знал, что будет всё очень вкусным и всего вдоволь, как и в обед было: горячий чай, хлеб с салом солёным, которое я уже полгода не пробовал. Но аппетита не было совсем, тем более, что впереди предстоял большой марш. Наедаться в обед было нельзя. Как специально, всего было хоть объешься.

Не успел я улечься, как раздалась команда:

– Строиться! Построение на большой поляне.

Я никак не отреагировал. Казалось, не было такой силы, которая могла бы меня поднять. Но Коля Стародубцев убедил меня пойти на построение, чтобы не искали. Я счёл этот довод разумным и встал с  мягкой соломы.

Построение сделали для подведения итогов первого дня и для объявления дальнейшего распорядка. Комбат сказал:

-Первый день нашего выхода показал, что действовали мы слаженно, выучка, дисциплина – всё есть. Но, в боевых условиях нельзя забывать о взаимовыручке. Вот радист посредника так вымотался , что под конец уже идти не мог. Но ни один боец не догадался ему помочь. Я видел, как его взвод прошагал мимо, посмеиваясь. А ведь там были его друзья, сослуживцы.